Даже захмелевший, Ранаби говорит очень дельные вещи: с тем, что Шеба достойна самого лучшего, Ллеран не хочет — да и не может — спорить. Он соглашается: с тем, что любимую женщину надо баловать; с тем, что любовь не должна становиться обыденностью; с тем, что какой бы практичной и обстоятельной Шеба ни была, а красоту она очень ценит — в том числе и красоту, поэтичность поступка…
В какой-то момент он незаметно для самого себя соглашается и с тем, что правильные велотийские ухаживания никак не обойдутся без песни. Так ведь? А с Шебой всё должно быть не просто правильно, а по высшему разряду.
Ошибку Ллеран осознаёт почти сразу, но отступать поздно.
Нет, конечно, ему не жалко для Шебы “цветов и песен”, ведь они, как известно — самые долговечные вещи на земле... да только вот при попытке вспомнить хоть одну приличную композицию из слов и музыки, кроме религиозных гимнов и магических заклятий, в памяти у Ллерана образуется глубочайшая и звенящая пустота.
Он осознаёт, что имеет представление о тонах и нотах, но скорее касательно двемерской магии, где речь не только о звуковых колебаниях и эфирных частотах…
А вот Ранаби явно обнамекался о самых обычных серенадах. Которые поют, даэдрот раздери, ночью под луной — приятным голосом и в возвышенных чувствах. В полном согласии с учениями Воина-Поэта…
“Я бы для этой цели нанял профессионалов, — думает про себя Ллеран. — И Шебе приятнее слушать не скампье кваканье, и я не буду пугать весь Морнхолд: воин из меня еще ладно, а вот поэтическую часть кагути отгрыз”. Но по мнению Ранаби, который даже уже весьма мелодично и со знанием дела напевает какие-то кусочки, пока его растирают ароматизированными полотенцами, главное — это душевность и личное участие.
— И нам, конечно, потребуется лютня… Так… Возвращаться домой смысла нет, мы потом уже не уйдём, если вернёмся… О, знаю! Зайдём по пути к моему приятелю, он-то и одолжит нам с тобой всё, что нужно.
— Может, для начала…
Но возражений Ранаби не слушает — и, перебивая, делится с лёту придуманным планом.
Атин Венари — скромный стряпчий при Храме и куда менее скромный разбиватель дамских сердец — живет в комнате, спонсируемой любителями высокого искусства. Пока что он практикуется как самоучка, но все знают, что этот достойный мер со временем может стать очень известным, а все потому, что помимо записывания бесконечных прошений и кляуз он в свободное время занимается ремонтом музыкальных инструментов. Ну и поигрывает на них, конечно же. Ранаби обожает его мастерскую - чего только там ни встретишь!.. И конечно же, Атин не спит по ночам: вечером его жизнь только входит в свою самую интересную фазу.
Покинув термы, Ранаби и его будущий зять направляются именно туда - и как бы Ллеран, вполне трезвый и не вполне понимающий, куда ввязался, ни пытался остановить поэтический каток, наверное, даже явление самого лорда Вивека лишь бы придало ситуации новый импульс.
Спустя час Ллеран и Ранаби вываливаются с парадного выхода мастерской во всем великолепии и даже с добычей: в руках у Ранаби початая бутылка суждаммы и лютня — пусть и без отделки, но очень звонкая и отлично настроенная.
— Здесь неподалёку живёт одна моя знакомая танцовщица. Мы можем одолжить у неё ещё и барабаны… Что думаешь? Ладно, ладно, не смотри на меня так сурово, — смеётся Ранаби. — Знаешь, дети — это, конечно, счастье, особенно когда за ними есть кому посмотреть... Но младшая нас замучила: она как маленький Дагон, оставляет на своём пути хаос и разрушения. Как она родилась… Я, пожалуй, едва ли что пару раз смог — вот так выбраться… Считай счастливые часы, Ллеран почти-не-Атерас! Считай, пока можешь: когда у вас свой маленький Дагон появится, будет уже не до того.
— Я учту…
Ллеран не хочет загадывать настолько далеко. Дети, конечно, появляются на свет, особенно если много заниматься тем, чем они с Шебой занимаются… очень много. Однако представить себя отцом…
Бутылка почти пустеет, а энтузиазма у Ранаби Ашибаэля не убывает ни на каплю. Скорее наоборот — сделав очередной щедрый глоток, он взмахивает рукой, останавливая Ллерана, и командует:
— Давай. Прямо здесь.
Из магии Ллеран знает, что читать те же заклинания “громко” не значит “хорошо”.
Но за всю прогулку он не вспомнил ни одной настоящей песни — кроме каких-то древнекимерских изощрений, которые мало того, что на кимерисе, так ещё и их переложение на музыку забыто ещё до еретизации Шестого Дома.
Всё, что приходит Ллерану в голову — непечатный эшлендерский речитатив, который Мельсу обычно заводит, когда устаёт (а устаёт он часто), и стихотворение на айлейдисе, что было на клочке бумаги, на который Ллеран как-то пялился четыре часа кряду, когда попал в небольшую переделку и угодил под заклятье паралича.
Совместив ритм первого со словами второго, Ллеран кое-как выдаёт “серенаду”, прихлопывая руками в такт:
My wild love went ridin’,
She rode to the sea,
She gathered together
Some shells for her hair.
She rode and she rode on,
She rode for a while,
Then stopped for an evening
And lay her head down.
— Первобытно, с отличным ритмом, никогда этого не слышал, но с подобным можно работать. Хотя на мой взгляд, лучше классику. Или это твоё, эм… сочинение?
Следующие полчаса проходят в блужданиях по пустой площади и попытках Ллерана уразуметь “классику” — попытках, безусловно, столько же усердных, сколько жалких. Голос у него приятный, низкий и густой, но с ним никто никогда не работал, и получается нечто странное.
В конечном счёте, на третьей по счёту балладе Ллеран закашливается и прикладывается к суждамме, что вовсе не улучшает состояние его связок на следующем куплете, который завершается и вовсе каким-то сипом.
Ранаби морщится — такого петуха он не ожидал даже от Ллерана, — но тот вдруг смолкает, и вовсе не потому, что ординаторы начинают как-то подозрительно близко подходить к ним.
Из подворотни раздаются тихие, печальные и довольно отвратительные звуки — вполне самостоятельные.
— Это ещё что такое? — не очень трезвый мозг Ранаби пытается идентифицировать услышанное, но картинка не складывается.
Ллеран без лишних слов пользуется заклинанием “обнаружения жизни”, и засекает трёх ординаторов за стеной, парочку, занимающуюся любовью, в доме, вора на чердаке того же дома, который очень хочет пить, потому что сидит там уже часов пять, нищего в десяти шагах за фонтаном, трёх крыс, пьяного муж… ах, да, Ранаби; и… какое-то животное в самой темной части подворотни.
— Думаю, там скриб или скальный ползун, — заключает Ллеран. — Ранен, напуган.
— Мы должны его достать! Дикие животные в г-городе — это плохо, — заявляет Ранаби и решительно лезет вперёд, сосватав лютню и почти пустую бутылку почти-зятю.
— Постой, давай я…
Но поздно.
Клюнутый, наступивший в кучу отбросов и заляпавший дорогие штаны, но счастливый, Ранаби появляется на свет фонаря с самым жалким и облезлым скальником-подростком, каких Ллеран только видывал. Скальник сипит, но держит его Ранаби профессионально, одной рукой под клюв, а локтем другой прижав ему крылья и лапы.
— Думаю, его подрала никс-гончая. Они часто разоряют гнезда, и некоторые птенцы могут убегать… летать он не может, и лапа у него прокушена. Нужен осмотр!
— Осмотр?! Это же помоечное животное…
— Не “животное”, а птерорептильный планирующий рамфоринхид. Между прочим, у них очень развит интеллект. Всегда хотел изучить дикий образец… Если пообещаешь его не есть, я даже дам тебе его подержать… Смотри, какой симпатяга! Какие глазки у него ясные!
Скальник выглядит — и пахнет — так, будто его пожевали и выплюнули, а потом прикопали на заднем дворе и где-то через неделю выкопали обратно... но Ллеран не спорит — себе дороже. Подержать “симпатягу” он, впрочем, тоже желанием не горит, и когда они с Ранаби добираются наконец до поместья, надеется тихо проскользнуть внутрь и уложить будущего тестя проспаться в гостевой спальне.
Не тут-то было: Ранаби тормозит его на освещённом месте под балконом и перегораживает путь в дом.
— Так, давай я тебе наиграю… Возьми-ка нашего пациента… и бутылку куда-нибудь спрячь. Ах, надо было нарвать цветов… и всё-таки белый сенч был бы очень кстати…
Ллеран послушно берёт “пациента” и мысленно примиряется с неизбежным — от серенады не отвертеться… Однако скальник, что на руках у Ранаби тихонько подрёмывал и не доставлял хлопот, тут же просыпается и тянет в клюв Ллерановы волосы. При звуках музыки он и вовсе начинает издавать скрипы и стоны, достойные айлейдской драматической школы, и перекрикивает все попытки петь. Ллерану неимоверно хочется попросту придушить гадине шею, но Ранаби выглядит совершенно счастливым.
В доме напротив начинают открываться окна, поэтому Ллеран просто сжимает мерзкую тварь так, чтобы у неё не очень выходило дышать, и отдаётся на волю АльмСиВи, Трёх Столпов и пророка Велота лично:
— Это любовь — то, что я чувствую,
(СКРИИИИ!!!!)
Это та любовь, которую я искал?
(Скра-ааа-аааа….)
Это любовь — или мне только кажется,
(Иииииии! Скрииии!!!!)
Это должна быть любовь —
(СКкхххаххааааххх….)
Ведь я весь в её власти,
(СКРИИА-аа! Скриии-аа!!!!)
В её власти...
(СКРАААААА!!!!)
Тогда-то, распахнув двери, на пороге и появляется Шеба — в пёстром рихадском халате, накинутом на домашнее платье, и с абсолютно нечитаемым выражением на лице.
Ллеран прекрасно помнит, как она ещё в Эльсвейре на совместном вечере запустила из окна в каких-то бретонских пьянчужек не просто пустой бутылкой, а чарами мороза — и ледяные скульптуры, украсившие площадь на полчаса, выглядели весьма живописно...
