Осколки и отражения

      1. Накануне       Шеба знает: традиции и ритуалы, конечно, важны, но они лишь модели, а не руководство к действию. Обычаи — как металлический каркас, вокруг которого нарастает плющ; это опора, которая подсказывает форму, но не контролирует рост.       Жизнь разрастается куда сложнее и разнообразнее, чем можно представить, глядя на типовые каркасы; вьётся порой как попало, а ты только и можешь, что за голову хвататься — не выдирать же с мясом то, что намертво переплелось друг с другом?       Все это понимают — и мать клана тоже, как бы она ни пеклась об одобрении предков. Пустошь учит приспосабливаться, а не слепо переть вперёд; упрямцы погибают первыми — а Ашибаэли пусть и осели подле Великих домов, но не забыли прежней горькой мудрости.       Шебина ситуация в традиционный каркас никак не вмещается — они с Ллераном могут лишь уподобить её ритуальной, но не скопировать подчистую; а где и в каких местах пойти навстречу — их и только их выбор.       Шеба давно не живёт с родителями; ей не выдать себя за не нюхавшую жизни девицу, что ради блага рода сосватана за красавца-охотника. Нет, Шеба Ашибаэль многое видела, многое знает и к родителям сама вернулась охотницей — с добычей в зубах. Могла бы сегодня разжать свою хватку, сыграть прописанную велотийской традицией роль и хотя бы на одну ночь, а вернуться под отчий кров…       Но Шеба — не хочет, и "добыча", если судить по голодному жадному взгляду, не хочет этого тоже. И кто в здравом уме посмел бы сказать: “Богам не угодно, чтобы была утолена сия жажда?” Кто бы поверил, что не творит святотатства, разлучая сейчас Шебу и Ллерана?       Это последняя их “не-брачная” ночь; и, судя по предстоящему, последняя, когда можно хоть немного выспаться… но вот спать на удивление не тянет.       Оба взвинчены; оба полны кипучей и неуёмной страсти, которая, не найдя выхода, грозит спалить дотла всё, что не ко времени окажется рядом.       Шеба — не самая терпеливая из дочерей Ресдайна; она умеет таиться и выжидать, но не отказываться от того, что её по праву, будь то победа, слава или любимый мужчина.       Ллеран принадлежит к тем мерам, что долго могут пребывать невозмутимыми, словно базальтовыми, а потом взорваться так, что всё кругом обдаст осколками. И лучше бы этому случиться не на свадебной церемонии — а не то вся тщательная подготовка, все чаепития с прабабкой, трапезы дреужатиной, банные посиделки и уроки танцев пойдут насмарку.       Ллеран и Шеба знают друг друга — и знают цену каждому мгновению промедления. Оба понимают, что от Орваса пусть и на время, а нужно избавиться — их богоугодному уединению этот поганец наверняка помешает.       Сплавить бы его кому-нибудь, да и забыть до завтра!       Шеба бы с удовольствием переложила заботу о “внуке” на папины плечи — она ничего не простила, и не забыла, и не чужда, конечно же, благородной велотийской мстительности, — однако от родителей поместье слишком далеко, чуть ли не на противоположном конце Морнхолда. Когда они с Ллераном только приехали в город, безопасная дистанция казалась отличной идеей, а вот теперь приходится очень некстати...       Подписать в няньки кого-нибудь из друзей?       Тильдрамион живёт ближе всех; он устроился на верхнем этаже лавки знакомого алхимика… Ллеран выходит за порог, кидает монетку ближайшему праздно шатающемуся мальчишке и наказывает сбегать к алхимику и сказать мутсере Тилю, чтобы зашёл. Немедленно. Дело отлагательств не терпит!       Шеба, мелькнув в дверях, обещает рыжему востроглазому сорванцу вторую монетку, когда он вернётся с босмерским гостем — в таких делах лучше перебдеть, чем недобдеть, а “мутсэра Тиль” им очень, очень нужен.       Их с Ллераном вложение окупает себя сполна: мальчишка — на пару со встревоженным Тилем — появляется у порога едва ли позже, чем через десять минут, и, получив обещанную награду, так же стремительно исчезает.       Рыжая макушка мелькает в ближайшем проулке, и Шеба, невольно провожавшая её взглядом, вздрагивает и предлагает Тилю не мельтешить на пороге.       Право слово, не нужно так беспокоиться! Всё в порядке, никто не умер, и свадьба не под угрозой срыва… Ты, кстати, не подзабыл, где и когда должен завтра с Ллераном встретиться? Вот и славно...       Усыпив Тилеву бдительность дежурной суетой и пустыми вопросами, Шеба, заговорщицки понижая голос, переходит к самому главному:       — Тильдрамион, друг любезный… — тянет она, — хочешь стать названным родичем и духовным наставником для нашего с Ллераном сына-первенца?       Тиль, польщённый и ошарашенный таким предложением, лепечет в ответ что-то бессвязно-утвердительное и каждые пару мгновений косится Шебе на живот — и потому не замечает другого “племянничка”, пока не становится слишком поздно.       — Тогда, не в службу, а в дружбу… присмотри за этой пакостью, будь добр. Животное к лотку приучено…       Ллеран вручает ему корзинку, замотанную бечёвкой крест-накрест несколько раз. В просветах плетения видны горящие глаза, а воздух оглашается шипением и ворчанием.       — Только на эту ночь! Поверь, он… может быть милым!       — Вот когда спит, так вообще неотразим…       — Век тебе этого не забудем!..       “Любимый дядюшка Тиль”, конечно, не может устоять перед их объединённым напором и без особого энтузиазма, но всё-таки забирает Орваса Ашибаэля с собой.       Как только исчезает зловредный кусок перьев и воплей, можно… дышать свободнее. Можно притвориться, что завтра — самый обычный день, один из тех, что они делили друг с другом до того, как вообще взялись за организацию свадьбы.       Слишком многое в ней получается не для себя, а для других; почему бы не вспомнить вместе, каково оно — для себя?       В первый раз — спешно, почти суетливо, словно если бы зазеваешься — отберут… Завязки, застёжки — друг с другом наперегонки, а где-то — и вырывая с мясом, отбрасывая одежду как жёлтые, пожухлые листья...       До спальни дойти? Глупость какая! Разве Шебе с Ллераном по силам перетерпеть достаточно долго, чтобы хотя бы подняться по лестнице?       К счастью, свидетелей нет, и чучело волка в столовой, что любовалось на них последним (не выклеванным Орвасом) глазом, никому ничего не расскажет; а вот повисший на морде чулок, который снимет одна из нанятых для торжеств служанок — уже совершенно другая история...       Когда тот, первый голод чуть утихает, Ллеран и Шеба всё же штурмуют лестницу. Ночь юна, торопиться — пока что — некуда; можно просто… быть, и дышать, и врастать друг в друга — кожей к коже, душой к душе; вписывать себя — размечая зубами, ногтями, сжимая до синяков: с Ллерана всё сходит до безобразия быстро, и потому Шеба вдвойне старается...       Она смеётся, и кровь на её зубах кажется почти чёрной — его кровь, его лихорадочный, пятнами на коже румянец, его родные, умелые пальцы — по ожерельям шрамов, каскад за каскадом, по самым чувствительным, сокровенным местам… А стоны — одни на двоих, их общие стоны: оба отлично знают, как извлекать друг из друга самые чистые, самые честные звуки.       Они ничего не пытаются утаить или приукрасить — ни то, что на коже, ни то, что на душе.       Уже потом, — после третьего? четвёртого раза? — когда Шеба, довольная и разомлевшая, едва отдаёт отчёт, где находится, Ллеран — скорее с нежностью, чем со страстью — снова берётся перебирать каскады её ритуальных шрамов: на плечах, на груди, на животе… и спрашивает почти — по Ллерановым меркам — несмело:       — У всех, кто в клане, есть такой узор. Похожий. Я... видел у твоего отца. Мне должны сделать такой же? Что ритуал говорит об этом?..       — Мать клана обратится к духам предков: те подскажут, что нужно начертать, чтобы отныне и впредь тебя узнавали. Она войдёт в транс и выберет верный узор; она же его и взрежет… Хотя это не обязательно: просто опыта у неё больше, а рука — твёрже. Бывает по-всякому: маму шрамировал папа, никому другому та даже не показалась. “Осёдлая стыдливость”, ха…       Шеба убирает Ллерану прядь за ухо, касается повлажневшего от пота виска… Глаза его — угли, чистый боэтический яд; наново плавят и разъедают даже чугунную усталость. Как устоять? Как не...       Она закусывает губу и с трудом припоминает, что нужно бы завершить рассказ: Ллеран сейчас ждёт не этого… Ну, может, и этого тоже — но всё же чуть позже.       — Обычно такое посвящение не происходит сразу, — продолжает Шеба, кое-как собравшись с мыслями. — Мало радости в том, чтобы праздновать со свежими шрамами — поэтому тебя пока ни о чём и не спрашивали. Правда, если учесть, как на тебе всё заживает… Хочешь, чтобы тебя отметили поскорее?       — Я хочу, — без улыбки говорит Ллеран, смотря ей в глаза, — чтобы это была ты. Не то чтобы с моей кровью было опасно работать; и всё же, я хочу — чтобы это была ты.       Конечно, она соглашается — и не только на это; ночь угасает, но не их с Ллераном энтузиазм — а важность сна сильно переоценена, особенно когда под рукой — хороший запас тонизирующих зелий...       Шеба встаёт засветло — они, конечно, не альтмеры, чтобы как по линеечке следовать ритуальным условностям, но кое-какие лучше бы соблюсти.       Первый день свадебных торжеств она должна встретить в родительском доме — чтобы Ллеран, уже введённый в род, смог бы её “забрать”; встретить среди женщин своего клана — и как минимум трёх свидетельниц чужой крови.       Шебе немного стыдно признать, насколько сложным оказалось для неё это последнее условие. У неё не так уж и много друзей, а именно что подруг — и того меньше; тех же, кого можно рассчитывать вызвать в Морнхолд за три недели…       В общем, трёх подходящих женщин ей кое-как найти удаётся, и даже то, что одна из них нордка, и прабабка посматривает на “н’вашку” косо, не омрачает Шебиной радости. Норды — наши союзники по Пакту, так ведь? Почти свои — тем более что из их с Ллераном босмерского друга вышел отличный громоотвод, ведь более примерного н'ваха трудно представить…       Шеба вступает под кровлю родительского дома вместе с рассветом и как хозяйка встречает и тётю Нибани, и бабушку Ташу, и свою “свиту” — Риву Тэлани, даэдролога и чародейку из вассальной дому Индорил семьи, Альвесу Дарес, воительницу и наёмницу родом из Эбонхарта, и Ильзу Гнутую Рукоять — солитьюдскую бардессу, авантюрную и обаятельную, с которой даже Шеба, женщинами не интересующаяся, однажды чуть было не переспала.       Ильза умудряется и Тилю построить глазки — когда тот, бледный и явно невыспавшийся, приносит к чёрному ходу корзинку с Орвасом. Мелкая пакость сопит так сладко, словно отсыпается за них всех, и Шеба очень надеется, что так будет продолжаться… ну, хотя бы до вечера — пусть и слабо верит в подобную удачу.       Вскоре спящий Орвас и окопавшийся под кроватью в родительской спальне Гренка остаются единственными мужчинами в доме — все остальные, ведомые матерью клана, отправляются туда, куда Шеба не вправе последовать.       Они с Ллераном, сплочённые свадебными тревогами, ближе друг другу, чем когда-либо — но некоторые сражения её возлюбленному приходится принимать в одиночку.       2. Обряд       Ллеран проходит обряд вхождения в род; отдельный — и невесте на нём не место.       “Ллеран Атерас” на нём умрёт.       “Ллеран Ашибаэль” — родится.       Как и обряд Доказательства Чистоты Достоинства, он проходит за городом — у специальной скалы, имеющей подходящую форму.       На обряде присутствуют мужчины, рождённые Ашибаэлями — Ранаби и его сын, Севос; мужчины, рождённые Ашибаэлями “во второй раз” — Каушад и Хайран… и только одна женщина, Мать Клана. Если бы принимали женщину, всё было бы в точности наоборот.       Этот обряд короток, по крайней мере, в начале, но требует точности воплощаемой метафоры.       Скала “второго рождения” — каменная дуга с дырой в центре — похожа на ворота. Она символизирует лоно. Уршамуса Ашибаэль зажигает три огня: по одному для… каждого из АЛЬМСИВИ, конечно же. Если ординаторы спросят. Но они не спрашивают, и в этом троемыслие всякого велоти, чьё тело отдано городу, а душа ещё идёт путём предков.       Огонь Отца — по правую руку.       Огонь Матери — по левую.       Огонь Союза — в чаше в её руках. При помощи поддерживающих её Ранаби и Севоса (чрезвычайно серьёзного, гордого выпавшей ему честью), она забирается наверх, чтобы действительно на этот момент “сделать” скалу своим “лоном”.       Хайран и Каушад наносят на лицо и плечи Ллерана узор пепла, делая его кожу “цвета кровоподтёка Хортатора” — и рисуют красной охрой “рану”, от которой умирает “Атерас”. Через два дня по этим меткам ему сделают шрамирование, но не сейчас; нужны сутки, чтобы предки приняли новую кровь и новый союз, ведь впереди свадьба.       Потом он проходит в “ворота” — и появляется на свет как Ашибаэль.       Метафора проста и безупречна.       Мужчины клана приветствуют его криками; каждый из них сливает в чашу по капле крови, и Ллеран примешивает свою. Мать Клана, Уршамуса, спускается и ставит Третье Пламя в центр Двери — чтобы тень Атераса не могла явиться назад. Отныне он мёртв для своих старых предков.       Уршамуса берёт заранее припасённую бутыль крепкого алкоголя и вливает в чашу общей крови. Ллеран отпивает глоток — и жертвует остатки Трём Огням.       С этого момента он — Ашибаэль.       А следовательно, ему пора быстро отмыться, надеть приготовленный свадебный наряд, встретиться в условленном месте с Мельсу, Хёгни и Тилем, и спешить к дому Ранаби, где Шеба уже наверное заждалась!       Легко сказать отмыться, конечно… Ллеран и не припомнит, когда настолько же яростно орудовал губкой в вулканическом озере — под взглядами, помилуй Трое, небезразличных родственников!       Стесняться ему нечего, и не в “осёдлой стыдливости” дело — но когда прабабка твоей невесты изучает тебя, как тяглового гуара на скотном рынке, приятного мало… Пусть даже Ллеран и понимает прекрасно, что это — далеко не самая неприятная часть сегодняшних торжеств.       3. Обряд       ...Костюм, например, оказывается сущим кошмаром.       Жара стоит — хоть убейся, а Ллерану вместе с тремя друзьями приходится проходить все мучения “выкупа”. Отгадывать — в который раз — Шебин любимый красный цвет, и первое сказанное ей слово (“дай”), и правдивую историю среди трёх смешных и нелепых, случившихся с ней в юности: это "штаны незадачливого ухажёра, отлевитированные на крышу таверны" — а вот с бандаарскими торговцами она не убегала и не пыталась выменять младшего брата на ездового гуара…       Узнавать Шебу среди четырёх девиц, спрятавших за вуалями лица — не то чтобы сложно, если учесть, что одна из них недка, а две другие совершенно не схожи с невестой фигурой…       Танцевать с её матерью — уже в разы сложнее, но Севос, дотошный и обстоятельный, отлично его натренировал…       Проклятущий костюм сидит на Ллеране как влитой — и в этом основная часть проблемы. Ткань стоила бешеных денег и, возможно, защищает от стрелы в упор или вызывает зависть у Клавикуса Вайла — но на солнцепёке и в духоте в ней попросту нестерпимо жарко. Ллеран даже в какой-то момент не стесняется отойти в уборную, вызвать совсем слабый щит мороза и стоять в нём пару минут. Остывать.       Пока Ллеран остывает, обстановка в доме накаляется до крайности. Тильдрамион является на церемонию с Орвасом, на которого надел поводок: утром он приволок “любимого сына” обратно к Шебе, но тот успел испражниться в вазон с пепельным анемоном, подраться с Кагренаком, загадив гостиную клочками слипшихся от шалковой смолки перьев, наполовину подъесть приготовленную матерью клана саранчу в меду — лучшая закуска по такой жаре, Уршамусу Ашибаэль в этом не переубедить — и потом едва не срыгнул свой экзотический завтрак невесте на платье... после чего был выдворен вон и снова передан на поруки любимому дяде.       “Дядюшка Тиль” к выгулу племяша подготовился на отлично. К сожалению, стоит Ранаби увидеть шлейку, как скальник оказывается на свободе — чем немедленно пользуется и сбегает в неизвестном направлении, успев клюнуть по крайней мере трёх Шебиных родственниц и одного замечтавшегося норда со стороны жениха.       Искать приходится не запрятанные ритуальные предметы, а затаившуюся пернатую мразь — Ллеран бы воспользовался “Обнаружением жизни”, но это не по правилам. Гадёныш находится в саду под корзиной — жрёт что-то, совершенно не предназначенное для пожирания, и хрипловато, но радостно похрюкивает.       Пустошь учит приспосабливаться, подыскивать новые, нестандартные решения для любой проблемы — и то, что придумывает новоиспечённый Ашибаэль, клановым предкам не может не прийтись по душе.       — Шеба, здесь где-нибудь есть… инжир? — вполголоса спрашивает Ллеран. — Или кусок скаттла, который на жаре полежал?       — Зачем бы тебе такая гадость?       — Не мне. Ему, — Ллеран делает выражение лица, которое обозначает “ну очень надо!”.       Шеба в свою очередь ловит Ильзу, и та, предвкушая какую-то шкоду, не подводит: приносит на тарелочке и гнилую инжирину, — откуда только достала? — и немного саранчи в меду.       Заметив лакомства, Орвас с радостью выползает из укрытия и лопает всё до крошки; а Ллеран с наигранным счастьем подхватывает скальника на руки и прижимает к сердцу.       Такого насилия над своей тщедушной тушкой Орвас перенести не может, — доброе отношение? вот мерзость! — потому задушено сипит умирающим скампом и обблёвывает жениху весь парадный костюм.       — Какое несчастье, — не очень убедительно сокрушается Ллеран, передавая мерзкое существо на руки Тилю. При виде босмера скальник как-то сникает и даже, кажется, перестаёт так вонять.       Орудие портняжной пытки уничтожено, и Ллеран "вынужден" сменить его; всё, за чем можно послать, не кажется подходящим, потому Ллеран просто надевает комплект даэдрической брони, которую никогда не убирает далеко.       Что за странный жених, который даже на собственную свадьбу заставляет друзей приволочь сундук с доспехами? — спросили бы люди или какие-нибудь другие, н'вашьи меры.       Предусмотрительный и дальновидный, — ответил бы любой приличный данмер.       Мало ли что.       Мерунес Дагон, например, или акавирцы, или налоговая инспекция…       Смена гардероба не встречает особенного удивления у окружающих, скорее понимание. Решил щегольнуть? Ну что же, пусть жарится.       Знали бы они, что в даэдрике как раз не жарко — да и двигается в броне Ллеран намного естественнее и легче.       Храм Морнхолда воистину величественен — и свадебная процессия добирается до него даже без происшествий...       Говорят, в Скорбящей Крепости когда-то стоял другой. Даэдрический. Но мало ли, что кто треплет языками; Храм Матери Морровинда — словно выраженная в камне хвала величию данмери.       Каков ритуал в Эшленде, Ллеран не знает. Здесь, в городе, браки заключаются перед лицом АЛЬМСИВИ — чтобы и Отец, и Мать, и Воин-Поэт видели и благословили новую пару.       К счастью (а может, благодаря Ллерановым вложениям и связям), в этот день никто из данмеров больше не хочет сочетаться узами священного брака в главном городском храме, и потому жрец — довольно-таки упитанный индорилец в самом расцвете сил — готов вести церемонию не спеша и со всем тщанием.       Присутствие н’вахов его, конечно, не радует, но таково уж положение при Пакте — приходится терпеть и нордские рожи, и чешуйчатых — не рабов — слуг и даже гостей…       Гадание, удачен ли день для свадьбы, проведено заранее; и всё же его подтверждают. Печень жертвенного бентам-гуара выглядит как образцовая.       Ллеран несказанно рад — как-то раз, когда ему так гадали, у животного не оказалось печени вообще. Неужто и впрямь он теперь — Ашибаэль, а не проклятый и невесть откуда взявшийся Атерас?       Ранаби рад куда меньше: к мантике, вращающейся вокруг убийства животных, он не особенно расположен, но на редкость благоприятный исход неприглядность гадания немного, да скрашивает.       Жрец, созерцающий их подозрительную пёструю компанию, рад бы управиться побыстрее — и зачитывает ритуальные формулы…       Шебу выводит вперёд её дедушка, старший мужчина рода; не то чтобы она отличалась тщеславием, однако здесь и сейчас не может не красоваться и даже осознанно замедляет шаг, чтобы все её разглядели — позволяет себе маленькую женскую радость в разгар утомительно затянувшихся церемоний.       На этом этапе данмерские невесты обычно облачены в пепельно-серый — холодный траурный цвет, в котором и пристало себя "хоронить", умирая как та, что носит прежнее, девичье имя, и рождаясь под новым… ещё и плакать положено накануне!       Вот только Шеба — по-прежнему Ашибаэль, сегодня и впредь, и потому не хоронится, а выставляется напоказ: светлым летящим шёлком, и золотым шитьём, и звонкими драгоценностями.       Она горда, она счастлива, и, откидывая вуаль, она знает — сегодня и впредь для Ллерана Ашибаэля нет женщины прекраснее.       Его глаза говорят о том убедительнее любых слов — а слова, заученные, льются сами собой, пока церемония утекает всё дальше и дальше… хорош и жених, завиден: мало кому из верхушки Великих Домов по карману и даэдрическая броня, и благовония, что сейчас горят в курильницах… и еще меньше на ком эта броня уместна, потому что одно дело — нацепить хороший доспех, а другое — показать, что тебе, воину и ученому мужу, он достался по праву.       Шеба и Ллеран обмениваются ритуальными кинжалами — вполне могут позволить себе даэдрические, — проводят лезвием вдоль линии жизни на руке, прочерчивая рядом вторую, параллельную — и смешивают кровь в чаше.       Что-то об эшлендерских обычаях Ллеран всё-таки знает — потому что целует невесте ладонь, и та отвечает тем же. Богохульства в этом нет… вероятно, саму чашу придумали затем, что не каждые нынешние молодые готовы касаться губами открытых ран, пусть и небольших.       “Мельчают велоти!” — сказали бы старики.       Но ворчунов среди гостей нет.       4. Банкет       Когда церемония подходит к концу, о прохладе и глотке воды со льдом мечтают все: данмеры народ жаропрочный, но денёк выдаётся им под стать.       Ллеран решил не рисковать ни поместьем (хотя Орвасовыми стараньями залог им все равно не вернут), ни домом Ранаби, потому попросту снял огромный банкетный чайный дом до самого вечера. И слуги обученные, и кухня отличная, и не нужно беспокоиться, что кто-то недосчитается любимых тарелок…       ...Да, и убирать всё будут тоже слуги.       В начале всё идёт чинно и мирно.       Шеба ненадолго удаляется, чтобы переодеться в платье попроще, и гости с радостью пользуются заминкой.       Все остывают; потом обсыпают молодых рисом, сушёной комуникой и прочей мелочью, играют в загадки (у данмеров целые книги посвящены загадкам, и всё равно большая часть классики этого жанра ставит Ллерана в тупик), с восторгом следят за тем, как ловко молодожёны разделывают ритуальный гранат (и торопятся отхватить пару зёрнышек — на удачу), болтают — и, конечно же, угощаются традиционным свадебным блюдом.       Скриб запечён в тушке бентам-гуарихи, которая запечена в тушке бентам-гуара самца, который вложен в мясного никса, фаршированного также сладкими ягодами и стеблями солёного риса… Ранаби и тут не очень счастлив, но блюдо оценивает по достоинству.       Молодые, кажется, никого кроме друг друга не замечают, но гостей это устраивает — на яства, выпивку и курительные смеси хозяева не поскупились, а мало что так же располагает к себе предусмотрительных и дальновидных данмеров, как дорогие дармовые угощения...       Банкет омрачается тем, что Ранаби, выйдя продохнуть из кальянной залы, видит во внутреннем дворике что-то большое, покрытое мехом, белое… и пожирающее целиком жареную тушку бентам-гуара. Судя по костям в траве, вторую.       — Ты что здесь делаешь?! — полуиспуганно вопрошает не очень трезвый Ранаби.       — Ем, — внезапно отвечает вполне знакомый ему сенч.       Ранаби сперва думает, что воздух в кальянной зале казался что-то очень уж густой, можно было Волендранг вешать ручкой кверху — но сенч и правда говорящий.       Сенч-рат.       Какого даэдрота он до этого молчал…       — А ты не спрашивал ничего. То “иди сюда”, то “иди отсюда”, то “брысь с крыши”. Выпить нальёте?       И Ранаби наливает.       А потом оказывается, что сидеть у Джо’Аджо рядом с пушистым белым боком и потягивать суджамму со льдом на воздухе — занятие удобное и приятное, хоть и не ритуальное. Правда, для сенч-рата пришлось просто вылить бутылку в ведро и бухнуть туда ледышку размером с кулак, но каджит, для краткости поименованный Джо, не в обиде. Ранаби же запивает профессиональное горе — перепутать обычного сенча с разумным, позор какой! — и заодно повествует своему новому знакомому, насколько рад, что дочь не просто вернулась в отчий дом, а ещё и вот так… вот. Ик.       Впрочем, что Ранаби хорошо, бедняге дядюшке Хайрану — жуткая аллергия, и та неведомыми путями, вместе с шерстинками обильно линяющего Джо, добирается до него аж в основном зале. Хайран начинает безостановочно чихать и даже чернеть, отекая, посему Нибани, жена и профессиональная целительница, немедленно уводит его подальше, в закрывающуюся комнату для прислуги, и начинает колдовать, отпаивать мужа какими-то своими зельями — и тот не успевает приобрести “цвет кровоподтёка Хортатора” и задохнуться окончательно.       Кто-то очень добрый — или чересчур заботливый от хмеля — запирает комнату ровно в тот момент, когда Хайран кое-как восстанавливает способность трезво мыслить и передвигаться. Они с Нибани какое-то время колотят в дверь и пытаются поддеть щеколду, но потом мысли им приходят в голову совершенно другие.       Всегда есть способы отметить не совершившееся несчастье старыми как мир ритуалами жизни и благодарности Троим — они ведь недаром отхватили себе целую горсть священных гранатовых зёрен?..       Да и шерстинки в запертую комнату не так скоро попадут.       Тильдрамион, устав от попыток Ильзы положить на него глаз или даже руку, тоже выбирается во внутренний дворик и садится под каджитий спасительный бок. Следом приплетается Орвас, которого в этот день за мерзкий характер и кусочничество не пнул только ленивый, и Тиль кажется ему единственным существом, которое если и обидит, то строго по делу. А потом, может, ещё покормит.       Джо кладёт на Орваса заднюю ногу, и скальник, смирившись с тем, что о передвижениях теперь можно забыть, сворачивается спать и лечить попранную гордость, благо нажрался он от пуза, и переваривать теперь можно долго.       Из этого укрытия можно наблюдать самые разные сценки из велотийской жизни.       Вот Мельсу играет на лютне, что Ранаби тогда достал для Ллерана; приглашённые музыканты знают и поддерживают мелодию. Старается Дрес-полукровка явно для Альвесы Дарес, но та смотрит задумчиво, нечитаемо и в основном в сторону гуарьего жаркого.       Вот Ильза умудряется спутать брата Шебы с её же дедушкой — эти меры все выглядят на один возраст, как тут в разгар застолья разобраться?! — и всласть с ним пофлиртовать, прежде чем осознает свою ошибку. Хорошо, что Каушад Ашибаэль — мужчина пусть и видный, но плохо понимающий такие намёки, особенно на нетрезвую голову; он совершенно серьёзно рассуждал о том, как особенности жизненного цикла дреугов нашли отражение в данмерском корпусе религиозных текстов — пока Ильза ссылалась на очень конкретные "муатры" и "пещерки".       (Хорошо, что Ташатри, его жена, нянчилась на другом конце зала с младшенькой внучкой — а то дело могло бы закончиться смертоубийством…)       Вот рубака Хёгни, который при дамах обычно забывал, как произносить вменяемые звуки, набирается храбрости (кружки три мацта и ещё одна — эля, Тильдрамион считал) и подходит попросить Риву Тэлани, даэдролога и чародейку, с ним потанцевать. Хёгни — медведь, но на ноги мутсере Тэлани он не наступает — может быть, потому, что в наиболее сомнительных местах просто очень аккуратно приподнимает над полом помоста за талию. Он сильный. И влюблённый насмерть, что даже каджиту понятно.       Каджит зевает так, что остается загадкой, как при такой большой и зубастой пасти в башке остаётся место для мозгов.       Нибани и Хайрана не видно.       Адраса, Шебина матушка, на чьи плечи легли такие заботы, как рассадка гостей и некоторая часть ритуалов женской половины — приходит, смотрит на мужа, на его новую “подушку-зверушку”... садится рядом и решительно отбирает у Ранаби бутылку.       — Лёд наколдуй, — просит она, и Ранаби, приобняв жену, подчиняется. — А ты сиди, рогатый.       И Тиль подчиняется тоже.       Кто-то даже приносит ему кальян.       Обрядовая часть и всякие приличия подразумевали, конечно, чинное и благородное хождение из угла в угол и дискуссии о природе, погоде и скачках цен на гуарий корм. Только данмеры — не альтмеры, и знают, какие у традиций гибкие рамки.       В самом деле, лорд Векх учит, что стоит отсекать лишнее мечом наилучшей формы.       Предстоит ещё торжественный вход в новый дом — пусть и арендованное поместье, — ритуальные напутствия, клановое возжигание очага; но пока хотя бы половина всего оплаченного не будет выпита, съедена или раскурена, праведные велоти не оставят поле боя, и молодожёнов они не отпустят тоже.       Шеба — не самая терпеливая из дочерей Ресдайна, но мотивации ей не занимать. Потому она терпит — и скармливает Ллерану очередную прабабкину саранчу.       Битва ещё не окончена.       5. Выдох       К концу этого долгого, долгого, долгого дня Ллеран и Шеба хотят только одного — спать.       В самом прямом и совершенно не переносном смысле.       Потому, когда ритуал подразумевает удаление “для консуммации брака”, молодые изображают крайнюю степень желания поскорее наплодить как можно больше наследников и удаляются в свою спальню — ту самую, где с таким удовольствием проводили пред-брачную ночь.       Ллеран довольно тупо смотрит на их кровать.       — Поможешь доспехи снять? — спрашивает он.       Очень жалобно.       Шеба, конечно, помогает. Потом он помогает ослабить крючки на платье.       На омовение сперва приходится себя попросту уговаривать. Не то чтобы не хотелось… просто сидеть и ничего не делать хочется больше.       Но...       Может быть, они очень устали.       И ритуалов сегодня хватило просто под завязку.       И предыдущая ночь прошла очень бурно…       ...а завтра Ллерану ещё предстоит получить метки клана Ашибаэль на коже.       Но ему хочется быть очень, очень нежным с… теперь уже — женой.       Поэтому он снова берёт Шебу на руки — и сперва относит в комнату для омовений, где они проводят достаточно времени, чтобы наконец прийти в себя — а потом на ложе.       Где, спустя какое-то количество смешков, поцелуев и шуточек относительно нового статуса приходит наконец в голову вопрос вроде бы и очевидный, но до сих пор лежавший где-то в области туманного далёка.       Что дальше?       Нет, вот конкретно сейчас — понятно, что. Но свадьбы имеют свойство заканчиваться и перетекать в медовые месяцы, а их надо проводить с чувством, толком и расстановкой, чтоб надолго запомнилось.       И идей как-то даже слишком много — хоть вешай карту Тамриэля и кидай в неё сюрикен.       Но после обсуждения выделяются всё-таки очевидные фавориты...