Ртуть

Утро добрым не бывает. Особенно, когда тебя огорошили новостью, что скоро прибудет очередная партия бесполезных выблядков, которых нужно выдрессировать, чтобы даже ссать ходили по чёткой команде, как цепные псы. Показать, что жизнь ни разу не малина и сладкого в ней — только кусковой сахар, который здесь роскошь для таких одноклеточных, как они. — Макс, — слышу, но игнорирую, продолжая влажной салфеткой вытирать какое-то странное пятно на штанине. — Макс! Фюрер, блять! Я кому тут ору десятый раз, или у тебя не только со зрением, а ещё и со слухом проблемы начались? — Неслабая пятерня сжимает моё не до конца зажившее плечо. Боль противно расползается по телу: таки знает же, сучонок, куда надавить, чтобы сразу же привлечь внимание. Нервно дёргаю корпусом, сбрасываю чужую ладонь и поворачиваюсь на недовольный голос. — Ты позвал дважды по имени и единожды по прозвищу, дружище, не накручивай. Что хотел? — Пожимаю протянутую ладонь, удерживая наполовину скуренную сигарету зубами, а второй рукой — одноразовый стакан с кофе. Спасибо стоящему в нашем подобии рабочего штаба кабинету, большому автомату со всякими неплохими ништяками и добротной кофе-машине. Иначе загнулись бы тут на спартанской диете вместе с ебучими глистами, которых по ошибке кто-то зовёт мужиками. Хотя всё же иногда нам перепадает что-то из домашнего. Но редко… До обидного редко. — Через час уже приедут, в этот раз всего девять тел. Двое — потенциально на полное и дополнительное обучение, под запас для спецопераций и заказов. Остальные, вроде как, в пионерский исправительный лагерь — с желанием стать рабочей силушкой, золотыми руками и, если получится, то наёмниками хотя бы среднего класса. Один — сынок какого-то крупного бизнесмена, тот держит почти всю фармакологию в кулаке. По наводке нашего Чистякова, который, как ты и сам прекрасно помнишь и знаешь, любит брать, начиная от мелкояйцевых и откровенных пиздюков — им типа надо нарастить мужество и в трусах, и в мышцах за годика полтора-два — до откровенных дебилов-мажоров, которые вконец заебали своих предков, и тем срочно нужно, чтобы из них выбили всё дерьмо. — Ничего нового. Что за сынок? — Отпиваю пару глотков свежемолотого и чёрного, как нефть, затягиваюсь сильно и глубоко. Горечь привычно расползается и затапливает рецепторы. Идеально, блять. Никотин и кофеин в одной упряжке лучше наркоты вставляют и расслабляют. Разминаю плечи круговыми движениями, встряхиваюсь, и наконец приходит долгожданная капля бодрости. Монотонность будней в последнее время насылает сучью тленность на тело, и становится тотально лень что-либо делать. Гонять практически некого: здесь уже или те, кого отобрали для дополнительных тренировок, или совсем никакущие и доживающие свои недели/месяцы до возвращения домой. Да и, на самом деле, интересного мало в полученной от друга информации. Ну прикатит скоро очередная бесполезная кучка мажоров и потенциальных бойцов, якобы «нормальных» на подхвате. Если из них что-то разумное вылепится, ибо в последнее время эти поставки всё хуже и хуже. Кажется, скоро придётся самых сирых и убогих пытаться тренировать. Недобор людей страшный, рук не хватает. А ведь когда-то я, будучи сопливым пиздюком, думал, что взять ружьё в руки и стрелять, сука, очень просто, как и бросаться металлом. Ага. Очень, блять, просто… Сколько служил, столько и учился. Потом втянулся, понял, что это всё, что получается и интересует в принципе, и ушёл дальше служить — по контракту. И пока ни разу не пожалел. Потому что с таким, как у меня, характером только под пули и в страстные объятия адреналина, дабы не запиздить кого в эмоциональном припадке и не устлать улицы трупами тупоголовых долбоёбов. — Какой-то холёный мальчик с золотой ложкой во рту. Ломать не советовали, так чтобы сильно, но озвучили пожелания в виде испытаний стойкости характера, физической выносливости и прочего. Не на постоянку — годика на полтора-два максимум. Поселить очень просили в одиночку. — Их и так нечётное количество, кого-то придётся в расход пустить, — довольно ухмыляюсь, думая, каким образом буду выбирать себе жертву. Это без исключений всегда ахуенно весёлое занятие, когда целый воз пиздюлей огребает одно неизменное туловище, а остальные, перекрестившись и якобы с сочувствием, но на самом деле с сучьим облегчением, смотрят и радуются, что не их это настигло. А потом катком, блять, едешь по этим убогим и трамбуешь их, нахуй, в землю, чтобы неповадно было. Красиво. Шикарно. Лучшая на свете работа. — Ну так и сделай вид, что именно его и пустишь, прокатись по нервам. Станет шёлковым — отпустим раньше времени воробушка к папочке под крылышко. Нахуй тебе тут этот сброд ясельный? У нас заказ намечается через пару недель, там не до смеха будет. Или ты забыл, что с последнего еле живой приполз и отлеживался неделю? — С тобой забудешь... — Сплёвываю, падаю на лавку возле дома, уперев локти в колени, смотрю вдаль. В ногах туда-сюда трётся пушистый кусок говна. Сраный кот, как прилипала, постоянно бродит где-то поблизости и увязывается даже в те места, где ему быть противопоказано по многим причинам. Я не раз и не два доставал придурошного из машины и из чужих домов. Однажды этот мерзкий ком оказался со мной на операции, и в душе не гребу, как он умудрился оказаться незаметно в грузовике, но, когда увидел — ахуел. И выжил же. Самое что удивительное: и он, и я, всегда возвращаемся, в какой бы заднице ни побывали. То ли любимчики судьбы, то ли просто пока лимит везения не исчерпан. Кто его знает… — Может, тебе попугая купить? С хаером на всю голову, будет надиктовывать вместо тебя вступительные речи, — демонстративно бросает скатанную шариком между пальцев жвачку в мой почти до дна допитый кофе. Смотрю исподлобья: так сильно хочется выплеснуть ему в рожу, теперь уже ставшее непригодным, пойло. Но… Алексу можно. Алексу вообще всё можно за столько лет терпения и постоянного нахождения рядом. И если у меня и есть брат, которого мне подарила лучшая из когда-либо существовавших во все времена на нашей земле женщин, то этого я приобрёл. И не важны разная ДНК и состав крови. Он брат мой. Я за него убью и умру. И за его родных в том числе. — А может, тебе ебало завалить? — ласково спрашиваю, таки выплёскивая в его сторону содержимое стакана, но он, усмехнувшись гадко, уворачивается, выкинув средний палец, разворачивается и, насвистывая, уходит. Другому бы этот жест аукнулся переломом. Но опять же — не Алексу. Так и живём. Микроавтобус приезжает с опозданием в полчаса, обоснований тому ни единого: то ли водила в этот раз упорот ещё больше, чем пассажиры, то ли дорога не шибко прекрасная. Всякое может случиться в пригороде: мы находимся в относительном соседстве с лагерем оппозиции, которая временами совсем не против приколбасить парочку наших. База находится на старой заброшенной территории больницы с построенным поблизости хосписом. Пригород, до центра довольно близко. Всё во вменяемом довольно-таки состоянии, с ахуенным, пусть и мелким, но стадионом и остальными полезными плюшками, типа убежища под землей, крематория и лаборатории с потасканным, но оборудованием. А рядом ещё и лес — за ограждением, и выходить туда не всегда безопасно, но наши умудряются прошмыгнуть знакомыми путями. А если косой тропой пройти сквозь густые заросли, то ещё и наткнуться на озеро вполне реально. Небольшое, но это довольно приятная роскошь, особенно летом, когда парилово такое случается, что еле соскребаешь мозги с земли. Сижу на лавке, неизменно с кофе, обязательно с сигаретой. Смотрю, кого же занесла судьба нелёгкая в этот прекрасный райский уголок. Без сарказма и утрирования тут, увы, никак не обойтись, потому что на самом деле, если приебаться да посильнее — помойка тут знатная. Всего в нескольких блоках хороший ремонт — в здании бывшего хосписа. Их мы перекроили под свои нужды, и они офицерские или просто инструкторские, мы всё же не армейская система, пусть и окологосударственная и с частичной поддержкой органов. Но званий тут нет. Есть вышестоящее руководство и бесконечное количество инструкторов разной категории. Мне же повезло — а я считаю, что действительно повезло — быть тем, кто входит в число высших звеньев этой ржавой цепи. Иметь кучу преимуществ, в числе которых абсолютно развязанные руки и возможность заниматься вещами почти криминальными и, абсолютно точно, практически без исключений, всегда уголовно-наказуемыми. Мы — отряд ёбаных самоубийц. Наёмники, которые за деньги и определённую власть исполняют сложные вещи, поручения и задания. Нас учат, как совершать то, что не под силу либо с моральной, либо с физической стороны вопроса для тех структур, где необходимо выбить пропуска, допуски и всякое говно, прежде чем пустить кого-то в расход или накрыть чёртов притон каких-нибудь сраных оппозиционеров. Или пуще того — террористов. Обычно с жёсткими ситуациями разбирается государственная армия — огромная военно-политическая структура, стоящая во главе правления нашим нынешним миром. В городах-центрах, где, помимо вояк, кучкуются ещё и фармацевты, торговцы и прочие полезные люди. Или же просто те, кто успел вовремя подсуетиться и склепать себе состояние на пытающихся выжить гражданах. Таких крупных населённых точек осталось не то чтобы много — часть земного шара вообще стала непригодной для жизни и заброшенной, как в фильмах про апокалипсис различного вида происхождения. В нашем случае не было вирусов, не было катаклизма, астероида, кометы и хуй пойми чего ещё. Была Война. Та самая, всеми откладываемая, мысленно отгоняемая и вводящая в состояние цепенеющего ужаса, когда от одного лишь осознания, что надвигается — кровь становится не слишком жидкой. Она стынет в жилах, замирает, еле двигается к сердцу, а когда достигает, замораживает его полностью, покрывая толстой коркой льда. Война, начавшаяся между Кореей и Америкой и зацепившая весь земной шар цепной реакцией. Уничтожившая старую систему полностью. Они будто срубили дуб, который рос миллионы лет, посаженный ещё до нашей эры. Срубили… И только потом поняли, какой пиздец устроили. Вдруг, резко спохватившись, начали латать нанесённые огромные бреши. Но восстановление, быстрое и безболезненное, стало невозможным. Это как попытаться приклеить обратно срубленный ствол. Внешне будет выглядеть почти также, а на деле? Мне повезло отчасти: я был достаточно маленьким, чтобы о моей безопасности позаботились, но слишком взрослым, чтобы просто взять и быстро всё забыть. Пережитое потрясение не в последнюю очередь сформировало моё видение на правильность и целесообразность растраты жизненного ресурса. Я многое понял, и решение пойти служить, в своё время, стало осознанным и желанным. Я больше не хотел чувствовать беспомощность и страх. Я хотел его внушать. База, на которой проживаю последние лет шесть или около того — теневая, почти легальная, почти организация. Мы сами по себе, как чёртова кошка. Вне системы. Но в близком сотрудничестве с условно-правильной стороной. Те, кому много платят, чтобы они помогли, защитили, сберегли или просто сделали грязную работу. И по большей части к нам приходят добровольно. Те, кто не хочет гробиться на благо общества за копейки и такие себе привилегии. Те, кому было вдруг отказано. Или те, кому больше идти некуда. Совсем конченных, отбитых напрочь и не имеющих никаких принципов и чувства меры, откровенных убийц не во благо, а ради удовольствия, на территорию не пускаем. Если подобный завёлся, то судьба его вряд ли будет иметь положительный исход. Обычно мы ликвидируем их сами. Иногда помогают мои отец с братом. Чтобы официально пустить пулю в лоб уёбку, достаточно обвинительного приговора по каким-то там статьям, я не шибко разбираюсь в адвокатском и судейском деле. Это стезя моих двух самых близких родственников и людей, если уж на то пошло. Если очень везёт, то из кучки сброда, который сюда привозят регулярно, как подарки на рождество в виде пирожков от любимой бабушки, можно слепить неплохого наёмника, которого не стыдно взять на какую-либо операцию. Порой если очень сильно везёт, можно найти рукастого снайпера, и это настоящий клад, джек-пот и сорванный куш. Чаще всего получается натаскать неплохих борцов с хорошими физическими данными и с кучей дури и в голове, и в теле. Мы в глазах официальных военно-политических структур — отбросы, изгои и те, кому повезло, что их спасли от голодной смерти или чего пострашнее — произвола текущей власти. Потому что только глупый может считать, что в нашем мире всё решается справедливо. Мы сидим в пригороде крупного центра, предположительно где-то у границы Польши, если смотреть по старым картам, в богом забытом месте, где умирали тяжелобольные. У нас даже крематорий есть. Морг, раз уж на то пошло. И это как бы полезно с одной точки зрения, но с другой… жутко. И мы торчим здесь лишь потому, что даже в родных странах нам не нашлось места — в тех самых остатках цивилизации. Пусть я и утрирую, а всё более-менее стало пригодным, относительно того пиздеца, во что всё сразу превратилось, когда летели бомбы и стирались с лица Земли целые города и страны. Нам дают цену, на нас вешают ярлыки и бирки. Мы попросту куски мяса, которые при случае выгодно пустить в расход, а ещё ими можно прикрыться как щитами. Марионетки, чёртовы роботы, а если уж совсем откровенно, то просто руки, которыми свершается то, что им самим или страшно, или стыдно, или запрещено. И здесь можно найти разные национальности. Алекс, к примеру, прикатил аж из Сиднея или того, что от него осталось. Новый южный Уэльс, Австралия, это вам не Россия, в которой я родился: совсем другой уровень жизни. Был когда-то. Теперь там есть один крупный центр и парочка структур, с которыми мы периодически наводим мосты. Полезное взаимовыгодное сотрудничество ещё никому не пошло во вред. Есть пара неплохих ребят из Турции — приехали когда-то еле живые с сильнейшим обезвоживанием и гноящимися ранами. Как добрались, толком не помнят, а мы и не допрашиваем, ведь стали прекрасными соратниками и умелыми руками. Док наш прикатил из Израиля: в своих краях стал никому не нужен, по совету перебрался на нашу базу, ибо с медицинской помощью тут настоящая беда. А мы не собаки — раны заживают долго и болезненно. Обратиться за огромные бабки в центр может не каждый, точнее, почти никто. Это неразумные, неуместные траты. Есть ещё один буквально незаменимый чел из какого-то мексиканского города со слишком хитровыебанным названием. Ганс — второй по близости и вдоль да поперёк проверенный временем и кучей говна, остающийся преданным и всегда спешащим на помощь. Нас много, разных… Но всем приходится одинаково мараться. Потому что жизнь, сука, ставит раком. Либо насильно, либо по просьбе, не терпящей возражения. Каков мой случай? Частично первый, местами второй. Но по сути я на своём месте. Просто некоторым суждено родиться под звездой, окрашенной в алый, и кормить всю жизнь своих демонов, умываясь чужой кровью. Неизменное вечное дерьмо. И вот сижу я и смотрю на сучий новоприбывший выводок. Как всегда: сирые и убогие, либо пафосные, либо типичные сопляки. Ничего нового. Крайне редко прибывают действительно с первого же взгляда привлекательные в плане рабочего материала личности. Почти никогда. Они как чёртовы бриллианты в куче навоза. И все бы как бы ничего, но в этой серой непримечательной кучке сброда я цепляюсь глазами за высокого холёного блондина, у которого огромными неоновыми буквами написано на лбу, что ему здесь совершенно не место. Никаким сраным образом. И первое, что приходит в голову, это недоумение: какого хуя он тут делает? С меня ростом, а во мне дай бог под два метра. С волосами до лопаток, которые волнами разлетаются вокруг его головы, слишком идеально перетекая, словно, блять, жидкие. В дорогущих, даже на мой не шибко искушённый взгляд по части брендов, шмотках. Я смело могу обрисовать, во сколько нулей сейчас одет этот странный, слишком лощёный хер. А лицо у него настолько, сволочь, пафосное, недовольное и похуистичное, будто как минимум королевских кровей. И так хочется с одной стороны — засадить его назад в машину и отправить куда подальше, потому что сломается за неделю, и всё. Был царёк — и нет царька. Таких неженок жалко: жизнью не приученные. А с другой стороны — желание извалять и измазать в дерьме и грязи, во всём, что попадётся на пути его рожи, непреодолимое. И мне теперь совершенно похуй, кто же из кучки отбросов тот самый сынок невъебенного бизнесмена, я выбрал себе жертву с первого взгляда. Мгновенно. Просто так иногда бывает, что глаза прилипают, и человек бесит с первых секунд без веской причины. Бесит, и всё. И этим роет себе могилу. Сигарета дотлевает, пока я злорадно продумываю, что же сделать с этой патлатой каланчой. Кофе остывает, и, не допив содержимое, тупо бросаю стакан на землю, притоптав грубой подошвой берца. Надвигаюсь наподобие тарана к этой частично и без того усравшейся от происходящего кучке отбросов. Несу какую-то околесицу, вообще не придавая значения словам — они привычно отлетают от зубов, словно шелуха от семечек. И когда останавливаюсь чётко напротив этого выделяющегося светлым пятном ублюдка, просто не могу отвести взгляд. Никак. Намертво прилипаю к нему глазами и продолжаю говорить, обращаясь к кому угодно, хоть к господу богу. Смотрю только на его застывшую и слишком спокойную фигуру. Хочется противостояния, хочется азарта и игры, но меня обламывают. И когда я унижаю. И когда приказываю. И когда злорадно наступаю на начищенный ботинок с удовольствием, с силой нажав ногой. И когда сжигаю его недёшевые и — что уж греха таить — стильные шмотки. Просто потому что, падла, бесит своим безэмоциональным ебалом. Молчанием. Терпением на грани. И лишь глаза сверкают с вызовом. Серые с синим отливом, или синие с серым — неспокойное холодное тёмное штормовое море без дна, абсолютно без дна. Но где-то там, в самом низу, куда даже черти в преисподней не знают хода, обитают его демоны, прячась по чёткой кайме цветной радужки, слегка выглядывая и знакомясь с моими. И им это нравится. Я не могу описать степень подсознательного восторга, который накрывает наркотической волной безумия мои успевшие приуныть за последние недели мозги. Пробуждается первобытная жажда сраного адреналина, чтобы тот фейерверками взрывался в крови и растекался эйфорией в теле. Он весь такой, сука, идеальный — этот новенький, с ровной гладкой кожей, ухоженными руками и странно не отталкивающим запахом. От него пахнет терпко, древесно: листвой, свежескошенной травой, оттенками зелёного чая и очень явной нотой бергамота. И мне хочется задохнуться, потому что подобного я не обонял никогда, и если разобрать по составляющим его запах, в нём нет ничего выдающегося. Но смешанный коктейль — это идеальнейшая, наилучшая из встреченных мной композиций. Потрясающий аромат, который хочется бесконечно вдыхать полными лёгкими, забивать им ноздри до отказа, и я почти ощущаю, как на кончике языка появляется эта терпкость. И он настолько весь красивый, как идеальная обёртка, что придраться вообще не к чему, и это вводит в состояние неконтролируемого бешенства. Я хочу его раздавить, придавив сраное скрытое пуловером горло к земле подошвой армейских ботинок. Растоптать, как мелкого жука, случайно проползающего мимо, и вывалять в грязи. Измазать, испортить, напитать вонью окружающего нас всех эти долгие годы дерьма. Чтобы его ебучая идеальность канула в лету. Чтобы не осталось ни блеска в глазах с оттенками нешуточного вызова, ни похуизма во всё лицо, ни спокойствия в этом хриплом голосе. Ведь ожидал, что тот или пропищит как воробей, или мягко промурлыкает, как кот. А он ответил спокойным приятным тембром, с ноткой той самой чёртовой хрипотцы, от которой обычно бабы текут ручьями. Я наношу вред именно его вещам, но он даже не дёргается. Смотрит, не отводит глаз ни на секунду. Слушает. И, кажется, даже слышит. И лишь несколько раз мелькнувшее недоумение пролегает тенью по светлому лицу, но быстро смывается нездоровой и, видимо, привычной для него сдержанностью. Из-за чего же ты тут, кусок идеального дерьма? Кто тебя, куколка, отрапортовал в выгребную яму? За какие твои сучьи грехи? Машину папочки разбил? Наркоша? Или просто полнейшая неблагодарная блядь, которая вырвала нервную систему своих родителей до такой степени, что те готовы наконец преподать урок? На наркомана не особо похож, но среди богатых они скрываются на отлично, маскируясь под просто золотую, охуевшую молодежь. Неужели реально прошаренный наёмник? Хотя… Такой вряд ли стал бы марать свой идеальный маникюр, чтобы нанести кому-то вред физически. Скорее заплатит, чтобы кто-то другой сделал всю работу. Догадок нет, совсем. Или… Всё-таки сынок того бизнесмена? На которого нельзя особо давить и ломать? Чёрта с два, куколка. Ты у меня пройдёшь все двадцать пять кругов моего персонального ада, в котором я властвую и творю, что хочу. И тогда я подумаю, отпустить ли тебя обратно в твою сучью идеальную жизнь. И весь грёбанный вечер просто не отпускает, коротит внутри. Меня бесит, бесконечно, не переставая ни на секунду, бесит это патлатое чмо. Его давно нет на горизонте: размещён в одиночную комнату с каким-то придурком и бывшим карманником в соседях. Потенциально неопасные оба. На деле, двое, кроме вот этой каланчи, вроде как будут тренироваться в резерв. Один прикатил пару месяцев назад и довольно неплохо себя показывает по нормативам. Второй… Завтра как раз придётся проверять. И вот этот подсолнух, ёпта. Божий, сука, одуван. Ещё и Кусок, долбанный персидский кот, куда-то запропастился, и нигде его не видно, хотя на ночь обычно приходит ко мне спать. *** Утро — моё самое ненавистное время суток: даже привычка длинною в годы не смывает и не перекрывает то раздражение, которое неизменно существует со мной в начале дня. Не меньше получаса трачу на душ, буквально полусварившись под обжигающим потоком воды. И если бы хотя бы на миг из головы выварилось, выветрилось или просто как дымка исчезло неугомонное раздражение всё по той же причине, ведь сон не изменил ни-че-го. Вообще. Тотально, нахуй. Я как прилип вчера и мыслями, и взглядом к этому святоше. Так и не отлип. Запытал Алекса на тему, что он знает вообще о новеньком. Выяснил, что фамилия Басов и зовут Святослав. Двадцать четыре года, и он единственный наследник одного очень крупного бизнесмена в сфере фармакологии. Шишка типа. Неприкосновенный почти типа. Хуй там плавал. У меня уже нарисовались планы на ближайшие как минимум месяцы, когда я буду выжимать из него всё до последней капли. И пота, и крови, и слёз, если получится. Я раздроблю его в крошево, разломаю на мелкие кусочки, и либо это сделает из него личность, которую станут уважать, либо превратит в слюнтяя и недомерка. Конченого и ни к чему в этой жизни не приспособленного, кроме как пресмыкаться. Смотрю на себя в зеркало, аккуратно расчёсываясь, руками приглаживая влажные волосы с парочкой капель геля для стайлинга. Выделяю чёткий пробор, оцениваю внешний вид и довольно скалюсь сам себе. Дальше по списку: бритьё, потому что даже малейшая щетина выводит меня из себя, чистка зубов, ибо нравится проводить языком по скользкой, без налёта, эмали; и сигарета с кофе. Это самоличный ритуал, которому так много лет, что я даже не рискую вспоминать, в какой точно миг решил, что вместо завтрака нужно травиться кофеином в компании с никотином. Утренняя прохлада приятно прокатывается по чуть влажноватой коже. Открытое настежь окно выморозило всю комнату, но я слишком люблю свежесть, чтобы отказывать себе в удовольствии заморозить воздух к такой-то матери. И бурлит внутри предвкушение. Делают под кожей кульбиты персональные демоны, перекатываются вдоль вен и ждут, когда же им поступит доза из какого-нибудь лютого пиздеца. — Готов? — К чему я должен быть готов, Олсон? — фыркаю на Алекса, привычно именно с самого утра называя его по фамилии. — Как минимум к первой тренировке новеньких, раздаче униформы и напутственной речи, — чокается своим стаканом кофе с моим. — Сигарету дай. Протягиваю молча пачку, затягиваясь вставленной между губ никотиновой заразой. Выдыхаю дым носом и смотрю исподлобья, что там у нас на горизонте. Сколько смельчаков, что вышли сами на подобие построения. А кто из новеньких сидит, как мышь под веником, и не вылезает. Удивляюсь, что замечаю только Светочку-Святослава, который пропускает пальцы сквозь прямые длинные пряди и, привалившись плечом к косяку входной двери, осматривается и ждёт. Меня он явно не заметил в отдалении или делает вид, что не заметил, хуй его разберёшь, мутного. И это, конечно же — не могло быть иначе, со мной не могло — выводит из себя окончательно. — Салют, убогие, — подхожу к, наконец, полному составу на построении. И надо бы песочить большую часть за то, что проспали или не додумались выйти сами из домов. Это я про новеньких. Остальные, как штыки, в без минуту семь стояли по стойке смирно: слишком хорошо помнят, что бывает в противном случае. Но я, вопреки привычному, всем знакомому пиздецу, начинаю доёбывать белобрысое существо с застывшей восковой маской вместо лица. — Я, видимо, вчера забыл, но… Тут такое дело, хотя, скорее, нерушимое правило, — медленно тяну, делаю театральную паузу, в гробовой тишине докуривая и пробегаясь по каждому глазами, чтобы остановиться на уже привычном за сутки месте. — За проёб одного отвечает весь дом. Опоздало какое-то чучело на сбор? Отжимаетесь двадцатку. Если сразу двое смертников из одного блока, отжимаетесь в два раза больше, и так далее по нарастающей, — закидываю мятную жвачку в рот, медленно разжёвываю ту и глубоко вдыхаю во вдруг заледеневшие от ментола лёгкие. — И самое, я считаю, потрясающее: если опоздал весь блок печальных долбоёбов, значит вы все, девочки, бегаете дополнительные десять кругов к обязательным двадцати. А Святослав, как блаженный, летает где-то явно слишком далеко. Моргает так лениво и медленно, что мне кажется, сейчас уснёт. Какой-то аномально спокойный, совершенно незаинтересованный. И так бесит, так, сука, сильно выводит, что хочется этого петушару схватить за волосы и протащить ебалом по земле. — Светочка, Вам, милая, неинтересно совсем? Мы Вас напрягаем? — сладким голосом, которым, если бы мог, исполосовал бы его нахуй всего, настругал на тонкие ленточки-лоскуты. Потому что даже с самого утра, явно после плохого сна, выглядит как с глянцевой обложки, лишь лёгкие, едва заметные тени пролегли под глазами. Я, понимаешь ли, пытаясь соблюдать режим, хожу с синяками с кулак, давно ставшими как родные. А этот?.. И всё, что достаётся мне в ответ — это молчание. Молчание?! Я распинаюсь, пытаюсь выжать из него хоть что-то, а он смотрит, впитывает, вроде как реагирует, если судить по темнеющим глазам, но ни слова. Ни единого звука, будто ему склеили эти блядски-гладкие идеальные губы. Подхватываю пакет с одеждой для тренировок. Бросаю не как всем до этого — под ноги, а практически в рожу. И было бы расчудесно, попади я, но нет, успевает поймать руками. Аккуратно откидывает тот к начищенным носам дорогих ботинок, выпрямляется и продолжает поддерживать этот коннект глазами. А меня почти взрывает нахер от злости, чувствую, как на виске пульсирует вена, как подрагивают кончики пальцев, заливаясь лёгким онемением. Пиздец ему. Бросаю пару кожаных армейских сапог, целясь опять же в голову, надеясь, что повезёт, и я хотя бы минимально утолю свою жажду его страданий. Но снова нет. Уворачивается, и те, слегка задев плечо, приземляются за спиной. Он точно так же, как ранее, плавно поворачивается, наклоняется, подбирает, укладывает рядом с вещмешком и, выпрямившись, смотрит. Финиш. — Макс, — Алекс очень невовремя подходит и кладёт руку мне на плечо. Вроде успокаивающий жест, а меня драконит пуще прежнего. — Пошли перекусим, на тренировке начнёшь дрессировку: они тут ещё полусонные с непривычки. — Как будто меня это должно ебать, — фыркаю, но отступаю. Закуриваю и ухожу в сторону нашего дома. Временная передышка для тебя, куколка. Временная, мать его, передышка.