Ртуть

— Какие люди и даже без охраны, — тянет Родя, когда я захожу на кухоньку в нашем блоке. Сдержать улыбку не получается: как бы там ни было, разлука в несколько дней имеет свои последствия — я соскучился по ним. Как-то чертовски сильно. Пусть мы и не лучшие друзья, пусть нас держат рядом обстоятельства, но стали неожиданно близки, хоть и не лезут они в душу и не выпытывают что-то сугубо личное. Мы знаем друг о друге ровно столько, сколько позволяют рассказать внутренние рамки. Но и этого достаточно, чтобы понимать — когда я уеду, мне будет их не хватать. Очень. — Родион, ты проспорил. — Приподнимаю бровь после реплики Валеры. Тот слабо улыбается, глядя почему-то грустными глазами, а после показывает, в ответ на фак Роди, аналогичный жест. — На что спорили хоть? — На то, что он пидорасит блок в твоё отсутствие, сколько бы ты ни отсутствовал, собственно. — А условия спора? — Валерон у нас сказал, что ты будешь в порядке и придёшь сам, я же не был так уверен… — Ну в том, что Валера больший оптимист, чем Родя, было понятно изначально. Как и то, что он чаще ведёт диалог, а сегодня не в пример молчалив и задумчив. Я бы сказал, даже несколько депрессивен. Но лезть и выспрашивать как-то не с руки, вдруг у него снова проблемы с матерью, лишь усугублю и без того шаткое состояние своим неуместным любопытством. — Оу, — выдыхаю и перевожу взгляд с одного на другого. — Я даже не знаю, кого из вас поздравлять или наоборот, — скрестив руки, указываю сразу на двоих. — В общем-то я за вещами, ребят. Ночью мы уезжаем в центр, и я не в курсе на какой срок, даже примерно. Озвучено было лишь, цитирую: оставляй всё, что не жалко, вернёмся ли мы, хуй его знает. — А теперь и я не знаю, тебя поздравлять или… — тянет Родион, глядя исподлобья. — Одеялом поделишься? — Забирай, — пожимаю плечами. — Тащить его с собой как-то тупо. — Как ты вообще? Норма? Нас к тебе не пускали, ибо «ахуевшие салаги разгуливают, как у себя дома». — В попытках спародировать Макса выглядит, если откровенно как дебил: вроде и смешно, но никто из нас троих даже не улыбается. Присаживаюсь на стул, сложив руки на груди. Задница чуть протестует из-за жёсткого сиденья, но вообще стало уже вполне терпимо, не то что первые дни, когда дотрагиваться до порезов было невыносимо. Воспалённая кожа подёргивала, как нарыв, казалась слишком горячей под пальцами. Чесалась, зудела и пощипывала — мерзкие ощущения, с какой стороны ни посмотри. — Терпимо, целыми днями валялся в кровати, жрал таблетки и терпел блядские капельницы. Скука, и всё в этом роде. — А чего уезжаешь? Отец передумал? — Без понятия, — честно отвечаю, потому что, мельком прозвучавшие слова о том, что в центре будет больше шансов найти того, кто идёт за Максом, моей особы слабо касались. Почему он забирает меня с собой, тот не озвучил, просто поставил перед фактом. Хотелось бы думать, что это потому, что между нами всё же что-то есть. А не потому, что ему было приказано, ведь я абсолютно не в курсе, есть ли у Фюрера связь с моей семьёй. Они же его потенциальные заказчики, получается. Плата была получена, и выполняются условия сделки. И так, блять, мерзко от этих мыслей, что едва сдерживаюсь, чтобы не скривить в отвращении губы. Вопрос финансирования моего пребывания тут очень болезненно отзывается, особенно в моменты, когда я мысленно захожу на территорию странностей, касающихся меня и Макса. Сомневаюсь, что ему было приказано трахать наследника, только бы тот не спутался с первым встречным. На тупо ведомого его величество похож, как моя особа на балерину. То есть никак. Однако… Мне было бы в разы проще принять нас, как нечто целое и имеющее перспективы на будущее, если бы не было этих отягощающих обстоятельств. — О чём задумался? — любопытствует мой рыжий друг. Если б он знал, подозреваю, что в восторг явно не пришёл бы. И дело тут скорее будет не в ориентации и вкусовщине, а во втором участнике всплывающих в голове навязчивых картин. Чёртов Макс, вытравивший изнутри по крупицам всё, что только мог. Просто присутствием, блять, отравил, ничего практически не делая. И не поддаться влиянию нереально, потому что сильный — сильнейший из встреченных мной людей, и по его следу влечёт и тянет. К нему самому, сука, тянет так сильно, что сопротивляться не хочется. Совсем. — О том, как бы нам не потерять друг друга, — и это часть правды. Хотелось бы иметь возможность с ними связаться, хотя бы изредка разговаривать, если уж так выйдет, что сюда я больше не вернусь. В самом начале ныл на эту тему, а теперь… Теперь посещают странные ощущения, что окружающие, местами полуразваленные стены кажутся роднее привычного в прошлом пентхауса. И диссонирует внутри эта мысль, не хочет укладываться и усваиваться, доказывая в который раз, что в нашей жизни может случиться многое, и чудовищно быстро к нам приходят перемены. Стремительные и неконтролируемые. Одно лишь, сука, неизменно: вроде бы и не в клетке, но собственных планов по-прежнему нет и не предвидится. А жаль. Как раз эту часть своего существования я бы с удовольствием изменил. Но кто ж позволит-то. Блять… — Запиши номера: по субботам утром будешь писать или звонить. Пока живые, найдём способ. — Пока живые, найдём, — кивает молчаливый Валера. — Ты, главное, осторожней будь, Свят, рано или поздно ему может надоесть, или пропадёт желание тебя защищать. — Моргаю, слова вдруг теряются и рассыпаются, как бисер в моей голове: мелкие, незначительные, пёстрые и блестящие. Я понимаю его и не понимаю одновременно. Потому что у сказанного, как минимум, несколько смыслов, и можно было бы начать попытки допытаться до истинного, только в глазах его такая выжженная пустыня, что становится жутко. О причинах мне неизвестно, но столь концентрированная боль сама по себе не появляется. Не способна, особенно в одночасье. А тут, кажется, прошло всего ничего после наших совместно проведённых дней, но он словно иссыхает. И помочь, не понимая в чём дело, невозможно. Да и его фраза в наш первый откровенный диалог, о том, что ему не нужна жалость, звучит в ушах, словно эхо, и горечью отзывается в груди. — Ты Леру не видел случайно? Она в порядке? — Первый шок от слов Валеры стирается повторным от сказанного Родей. В смысле?.. — Лера? — Медик наш, она вроде постоянно возле тебя была. Насколько я понял. — А вот это уже интересно. Очень. Потому что, с чего бы ему интересоваться о ней? — Да, ещё утром была цела и невредима. А что такое? — Да так, мы вроде… общаться начали. Поближе. — Намёк. Почти признание. Интимное и личное. Лёгкая несмелая улыбка на его лице, словно инородная, потому что Родион у нас обычно хамоват, простоват и отчасти психован. Но вот это?.. Удивительные дела творятся под носом вне тренировочного процесса. Ахуеть можно. — О как. Понравилась? — Раз уж он сам начал, задать подобный вопрос мне нестрашно. Да и любопытно на самом деле, потому что Лера яркая, интересно выглядит, но мне всегда казалось, что такие девушки редко кого привлекают в силу своей экзотичности и эпатажности. А тут вот нашёлся купец на товар, как бы грубо это не прозвучало. — Хорошая она, хоть и грустная, — покачивает головой и ерошит волосы. — Забрал бы её отсюда, если бы мог. Но жизнь-сука вносит правки, как всегда — не спрашивая. Я в душ. — Встаёт и уходит, не дожидаясь, что скажут ему в ответ. Да и не наше это дело собственно, потому что чужие симпатии очень уж субъективная вещь. То, что не должно быть кем-либо одобрено или, наоборот, осуждено. По мне так это слишком личное… Однако чётко осознаю, что мой интерес к Фюреру они бы точно не приняли с радостными воплями. Одно дело Олсон — тот вроде помогал нам, как минимум с едой и обустройством, а Макс… Просто такой, какой он есть. И этого достаточно, чтобы уважать, но не хотеть иметь отношения поближе. В молчании, всё на той же кухне, проходит с десяток минут: в замерших позах, я и Валера. Физически рядом, мысленно где-то пиздец как далеко. И если моя башка забита мелочами, связанными с отъездом и какими-то хоть и незначительными, но приятными пережитыми моментами, то что творится с ним, одному богу известно. Выглядит прям максимально убито и невероятно опустошённо. — Ты теперь с Фюрером? — вздрагиваю, не ожидая услышать этот самый вопрос. Прямой вопрос, без топтания вокруг да около. Берёт, сука, и рубит чётко меж моих ахуевших глаз. А мне бы самому узнать ответ, настолько всё странно и непросто. — Как только узнаю, так ли это, расскажу, — кривлю губы и встаю со стула. Настроение портится, будто кто-то дёрнул особый рубильник где-то глубоко внутри. Помимо лёгкой грусти, примешивается раздражение. И оно, надо сказать, мешает. Время же, сука такая, неумолимо бежит вперёд, а у меня вещи не собраны. И энтузиазм испарился. Лопнул чёртовым воздушным шариком. Только как ни крути, а начинать новый виток своего существования со скандала, не хотелось бы. Хотя сомневаюсь, что смена локации что-то кардинально изменит, и идея свалить отсюда подальше больше не кажется такой уж привлекательной. — Понятно. И что ему там понятно, похоже, теперь я не узнаю никогда. Может, это и к лучшему. Чужой пессимизм порой худшее из возможного развития событий, потому что я и без того мастер себя накручивать по самую макушку. Мне ещё рефлексии условных друзей не хватало, ей-богу. И без того грустно и тоскливо на душе, словно уезжаю от кого-то, ставшего родным и... своим, что ли. Дурдом, сука. Так долго ныть о том, чтобы выпустили меня из этой выгребной ямы, а теперь страдать на тему отъезда. Дебил. *** Вижу бронеавтомобиль люксового класса у ворот, и первое, что мне приходит в голову: за мной приехал отец, или же кого-то из своих грёбаных подручных подослал. Потому что вот такой монстр у него в гараже имеется довольно продолжительное время. Собственно, на нём же Леонид Васильевич и передвигается с водителем и телохранителями по центру. И сейчас меня в эту дуру затолкают, снова, естественно, не спрашивая о согласии. Отвезут домой и посадят, как ручного зверька, на метафорическую цепь. Не хочу. Бунт внутри поднимается мгновенно. Леденящая ярость застилает мои глаза особыми холодными фильтрами, отдающими синевой. А я отчаянно смотрю на чудо техники и хочется заморозить эту всратую блядски-сильно бесящую меня машину. Превратить в глыбу и раздолбить нахуй в крошево ударами своих сжавшихся кулаков, и плевать на кровь и боль. Только бы эта срань исчезла с глаз моих долой. Просто. Сука. Исчезла. Руки подрагивают от злости, все шрамы разом начинают монотонно тянуть и зудеть под пластырями и перевязкой. В висках болезненно пульсирует, словно какой-то придурок активировал часовой механизм в голове, и по истечению времени та тупо взорвётся, окрасив всё вокруг в цвет моих заебавшихся мозгов. Бесит. О, как же, мать его, меня это дерьмище бесит. Так сильно, что сдавливаю всё сильнее челюсть и, кажется, слышу скрип зубов. Мысль о возврате домой парализует, стягивает весь рот и вяжет как от недозревшей хурмы. Сводит, блять, скулы. Всё, нахуй, сводит. А желудок желчно захлебывается от изжоги. Сблевать бы отвращение от таких перспектив, да стою. Врос сраными подошвами в подмёрзшую грязь. Сжимаю ручку единственного, выжившего когда-то в столкновении с Максом, чемодана и тот, как насмешка, ей-богу. Атрибутика, блять. Декорация к мини-спектаклю под названием «Возвращение блудного принца в семейные пенаты». В пизду идите, а. Я развлекать никого больше не собираюсь — наигрался в чужие игры под завязку. Утомило максимально, как и навязанная чужая воля. И пусть Макс регулярно называет куколкой, только от него это воспринимается как-то интимно. А для остальных табу. Как и отношение ко мне на уровне неодушевлённого предмета. Заебали. И что самое парадоксальное — жизнь же нихуя меня не учит. Возмущаюсь, не возмущаюсь. Тренируюсь, стараюсь, вслушиваюсь в советы и подсказки, получаю по буйной голове кулаком/ножом или тупо бьюсь о землю. И ничего. Толку ноль. Мозгов и понимания, как существовать в этом чёртовом волчьем мире, не прибавилось. Потому что вопреки здравому смыслу послушался, как пёсик, когда сказали: пакуй вещички, поедем в центр вместе жить. Ведь всё что слышал тогда — это его дыхание, убаюкивающий тембр голоса и слова о том, что вместе. Важнее было то, что он целовал. И слушал внимательно, не перебивая и не насмехаясь над странностью или детскостью. А моя душа ответно к нему тянулась. Эмоции его впитывала из отливающих серебром, каких-то, ставших чуть светлее привычного, глаз. Надо было вникнуть в сказанное, а не радоваться как долбоёб. Ибо вместо включенного мозга, смотрел на него и не мог оторвать взгляда, потому что таким красивым он не был передо мной ни разу. Таким открытым. Таким чувствующим. И мне на мгновение показалось, что я — целая вселенная, к которой Макс стремится, какой-то особый центр притяжения, что сопротивляться мне не может или не хочет. Приходит, чтобы ни случилось, вопреки занятости, пиздецу его настигающему и идущему по пятам. Он просто идёт ко мне, в каком бы ни был состоянии, и маска слетает с сурового лица, а глаза, как два драгоценных камня, слепят своими эмоциями и чувствами. Интуитивно, чем-то глубоко внутри запрятанным, лично под него подогнанным, созданным для него, я впитываю и отвечаю взаимностью. Резонирует оно, дребезжит и пульсирует. И вот после этого особого откровения и близости, интимности и чувственности — ебучий катафалк на колёсах, как билет в прошлую, ставшую в секунду ненавистной, жизнь. Я не хочу домой. Не хочу. Категорически. Не потому, что там будет хуёво, как раз вопрос комфорта решится довольно быстро, как и медицинское обслуживание на высшем элитном уровне и далее по списку. Любимые привычные вещи. Одежда. И нянька — женщина, вырастившая меня, практически заменившая мать, готовая исполнять любой малейший каприз. Не. Хочу. Осматриваюсь по сторонам, беспомощно обдумывая, что же такое сделать, чтобы избежать своей отсылки. И обида заполняет изнутри: тягуче, кисельно и приторно. До тошноты заполняет. Ведь получается… Макс решил отпустить. Зная, что я за ним готов идти. Просто самоутвердился, и концы в воду. Зачем тогда было целовать? Зачем сказал это чёртово «прости», что душу вверх дном перевернуло и украло сердце мгновенно — оно в его грубые руки, наивное, прыгнуло. По собственному желанию. А тот взял и отослал как остопиздевшую собачонку. Почему? Гипнотизирую в паре метров машину. Хмурюсь и собираюсь из последних сил сначала убеждать, а после, если потребуется, идти в открытое противостояние или на крайний случай убегать. Только не позволить снова всё решить за меня. Я не готов вот так просто закончить эту историю. И да, пусть это опасно. Пусть он бывает невыносимым, кромсает и тело, и душу, испытывает и учит слишком жёстко, даже жестоко. Но другого теперь и не надо. Привычно стало, почти родным, блять, стало. Не хочу. Оставлять его не хочу. Без него больше — не хочу. Когда показал, что может быть не просто мудаком, а тем, кто чувствует на разрыв, пусть не всегда, а лишь отдельными моментами, но именно так искренне никто и никогда на меня не смотрел, в меня не смотрел, видя не семи-восьми-девятизначные цифры. Не их. Меня. Выдыхаю, прикрываю глаза, слышу щелчок открываемой дверцы. Даю себе короткую передышку. — Ты решил вздремнуть, стоя под начинающимся снегом? — Насмешка в голосе и тягучие, будоражащие сознание, нотки. Привычные мурашки бегут по телу, узнавая обладателя. Это явно в стиле Макса, и абсолютно точно не подчиненных моего отца или его самого, прости господи. Я тут, понимаешь ли, с прискорбием ожидаю, что меня сейчас насильно утащат, успел, как школьница, обидеться, безосновательно разозлиться и нехуёво так разочароваться. И в нас. И в нём. И во всём вообще. А вместо всего надуманного и накрученного дерьма, вижу, как к машине подходит Макс с большой спортивной сумкой, открывает спокойно багажное отделение, забрасывает туда свои вещи и поворачивается в мою сторону. Вот как, значит… — Она твоя? — приподнимаю бровь, кивая на чёртов люксовый бронепоезд. — До последнего болта, — хмыкает. — Редко выгуливаю, но в такое время без неё не обойтись. — Забирает мой чемодан, дожидается, когда к нам подходит Ганс и Алекс. А после я замерзаю, но не жалуюсь, пока жду, когда они докурят. И посещает неуместное обманчивое ощущение, будто мы в отпуск отправляемся, а не пытаемся выжить в текущих обстоятельствах, попутно забирая Катяру с базы, ибо ей скоро рожать. А дорога в подобном транспорте, хоть и условно безопасная, но долгая. Так что, чем дольше тянуть, тем сложнее она это перенесёт, категорически отказавшись лететь на вертолёте. Как и ехать в машине Ганса, ибо та менее комфортная, чем у Макса. Так что катиться нам дружной компанией до центра. На переднем сиденье я и Кусок, сзади — Катяра и Алекс. За нами на своей «малышке» — Ганс и Сойер как сопровождение. Дорога странная. Первый час мы вяло разговариваем, после Катя засыпает, а Алекс в наушниках что-то слушает и смотрит в окно, задумчиво и отрешённо. Непривычный, уже не такой, как ранее, привлекательный, скорее домашний и спокойный. Кусок — маленький мотор, тарахтит и массирует мне ногу, довольный от того, что получает внимание, и, видимо, в сущем восторге, что едет наконец с базы. И я ему даже завидую, потому что мне бы хотелось как раз наоборот — остаться там. В той особой атмосфере, где Макс, как рыба в воде, в своих естественных условиях. Ведь я только начал составлять портрет его личности. Собирать наблюдения по крупицам, обрисовывать, соединять, раскрашивать оттенками эмоций и ощущений рядом с ним. И с каждым его поступком открытий становится больше и больше. Я внезапно нахожу в нём глубину, из которой хочется черпать и черпать. Глубину, в которую появляется желание заглянуть, разгадать, осветить тьму, притаившуюся внизу, и не для того, чтобы причинить боль, а мягко обласкать и согреть. Потому что начинаю видеть просачивающуюся из его души лёгкую дымку особого отравляющего одиночества. Когда вроде в толпе, все тебя знают и в чём-то даже почитают, но на самом деле ты один. Абсолютно, чёрт возьми, один со своими страхами, мыслями, целями и стремлениями. Нет того, к кому в любое время просто ляжешь головой на колени и вывернешь наизнанку душу, вытряхнешь её от тех блядских крошек, которые, царапая, скопились и мешают. А я смотрю на него — в него смотрю — и понимаю, что хочу стать ближе. Максимально ближе. Прочувствовать потери и боль, страсть впитать, силу и опыт рассмотреть. Не навредить, а созидать. Дать то, что ему нужно. Безвозмездно. Потому что сердце так хочет. Медленно моргаю, поглаживая кота. Смотрю на то, как рассекают наши фары темноту ночи и напрягаюсь всем телом, когда вижу впереди перекрытую трассу, несколько внедорожников и незнакомых бойцов. Надеюсь, что не по наши души. Надеюсь, что не закончится попытка изменить устоявшийся расклад очередной глубокой задницей. Потому что заебало, блять, чуть более чем полностью. Происшествия регулярные и цикличные. Бесят, сука. А на заднем сиденье ещё и беременная Катяра… Святое, в моём понимании, и неприкосновенное. Потому что невинное и чистое. — Блять, — шипит под нос Макс. Оборачивается, и Алекс резко меняется в лице, выдёргивает наушники. Сзади моргает габаритами Ганс, наш бронепоезд притормаживает. — Мы уже приехали? — раздается сонный голос Кати, и я вжимаюсь в сиденье от накатывающей волны паники, не понимая, что нас ждёт впереди, и как разрешится вновь свалившееся дерьмо. А воспоминания о ранении Макса всё ещё ярки и живы и затапливают болезный и без того мозг. Насилуют, подкидывая картинки моих кровавых рук и его бледной кожи. И так страшно, и тоскливо становится. Ну вот только-только решились что-то начать и не успеем даже банально попробовать, выгорит ли… Сука-судьба, чтоб ей пусто было. Не сбежать, не скрыться, не переиграть. — Спи, коть, — шепчет Алекс, нервно выглядывает из-за переднего сиденья и, прищурившись, что-то высматривает. — Сколько? — Машин пять, что там за ними — не видно. — Постукивая пальцами по рулю, отзывается Макс. — Ганс, слышишь меня? — Берёт рацию и, нажав кнопку, кратко вызывает. — Да, — ответ приходит с радиопомехами. — Я выйду, пластины на мне, так что в теории, даже если будет жарко, тебе нужно успеть перекрыть им доступ к моей машине, Алекс успеет прыгнуть за руль и увезти их. А мы поиграем. — Принято, — отвечает Ганс, а у меня ледяной волной дрожь по телу марширует. Потому что Макс, идущий навстречу уёбкам (один!), как и я, уезжающий обратно (без него!) — не тот вариант событий, который меня устраивает. И леденеет в протесте душа. Сердце, попытавшись ускориться, замирает испуганно и еле слышно пихается в рёбра. Отчаянно, в неприкрытом ужасе. За него. Слышу щелчок с заднего сиденья и мгновенно поворачиваю голову. А там Алекс — снимает с предохранителя свой глок и встречается со мной взглядом. Сосредоточенный, скрипит зубами, недовольный максимально. Только вот выбор у нас невелик, пусть мы и в мини-танке. Макс укладывает мне на колени беретту, и одним чётким движением выпрыгивает из машины. На ходу достает сигареты и закуривает. Одновременно с этим происходит несколько событий. Я в ахуе касаюсь его личного оружия как святой реликвии. Ганс равняется с нашей машиной и становится с расчётом провернуть тот самый манёвр, о котором попросил Макс. Преграждающие нам путь внедорожники вдруг разъезжаются в стороны, образовав своеобразный коридор, и из одного из них выходит черноволосый, смуглый мужик. Салютует Фюреру, пожимает коротко руку, что-то быстро говорит жестикулируя. Макс с раздражённым лицом резко отвечает и двигается обратно, докуривая свою сигарету в пару затяжек. Что-то говорит Гансу, подойдя ближе, и залезает обратно. — Что хотели? — Предложили сопроводить до центра, готовят какой-то перехват. Мельников заебал со своими выебонами — в друзья набивается. Таких друзей, блять, за хуй и в музей, — резко и отрывисто отвечает, скашивает глаза на беретту, возле которой лежит и подёргивает хвостом кот. Забирает её и выдыхает, видимо, успел тоже, как и я, придумать множество вариантов развития событий. Где оптимистичный явно отсутствовал. — Что за цирк? Какой, блять, перехват на нашей трассе? — Сказали, что вчера видели тут пару джипов без номеров — шастали по территории, хуй знает, что искали или не искали, тоже, хуй знает. Но нас это говно ебать уже не должно: через плюс-минус двадцать километров будет ждать кортеж Джеймса, там уже точно целые до центра доедем. Раз вы у нас птицы нелётные, — в конце улыбается, встретившись глазами в зеркале с Катей, которая привстала и сонно, взволнованно слушает, не влезая в разговор. — Я боюсь, — смотрит огромными чистыми глазами, искренняя и будто извиняющаяся. А Алекс притягивает её к себе и целует в макушку, крепко обняв одной рукой, а второй накрыв внушительный живот. — А я и не настаиваю, милая, — выдыхает тихо ей в ответ Макс и нажимает на педаль газа. Мы плавно двигаемся вперёд, между выстроившейся шеренги, и ускользаем во тьму ночи. Кот снова тихо мурчит на коленях, перебирая лапками, убаюкивает и греет. Как и периодические быстрые взгляды по левую сторону. А я еду, будто в новую жизнь, сонный, вырубающийся, но понимаю, что в нём утонул, пропал, совершенно зависимый стал. Анализирую лениво работающим мозгом чувства, что к кому-либо в своей жизни испытывал и понимаю, что подобного не было. Настолько сокрушительного, сильного и выворачивающего не было… И ведь думал, что типичный недотрах мозги ебёт. Ан нет — не недотрах. Просто душа раньше почувствовала. Я же, идиот, не рассмотрел. *** Кусок спрыгивает с моих рук, мчится к дивану, довольный на нём разваливается и начинает вымывать вытянутую заднюю лапу. А я как залип на эту картину, так и стою, даже не разувшись. — Чего замер? — Голос за спиной заставляет покрыться обильно мурашками. Чувствую себя, как чёртова невеста, которую жених впервые привёл в свой дом, выпросив у её родителей благословение. Ощущения космические, вообще ни с чем несравнимые. — Ты перекусить хочешь, или сразу спать? — Каждое слово как отдельная крупная мурашка, которая, слетая с его губ, оказывается на моём теле и медленно, мучительно, сука, ползёт вдоль позвонков и, раздваиваясь в районе лопаток, продолжает путь до кончиков пальцев, немеющих от удовольствия. Приятно чувствовать его просто за своей спиной, достаточно близко, чтобы начать фантазировать. Потому что я соскучился, пиздец, как сильно. После того невероятного поцелуя прошла будто бы целая вечность, если не больше. — Думаю, я был бы не против принять горячий душ, но тогда придётся менять пластыри, а это значит — напрягать тебя. — А это значит — ты много думаешь. Заканчивай, хуёво выходит. Раздевайся, блять, уже, иначе Кусок решит, что диван полностью в его распоряжении. — Обходит меня, слегка задев и, обдавая своим запахом, как приливной волной, исчезает в комнате вместе со своей спортивной сумкой. Хотелось бы, чтобы это было так, и только кот спал бы на мягкой обивке, рядом с которой, поставив на четыре кости, меня трахали полночи. И мысль эта глухо и грустно отзывается внутри. Потому что мы успели заняться сексом дважды. Это было прекрасно, ахуенно, неповторимо и всё в таком духе. Но. Спать вместе не довелось. Увы. А мне бы хотелось оказаться на его простынях, якобы нечаянно прилипнуть к нему сонным и спать вот так, дурея, и от тепла, и от запаха. Давняя глупая мечта, всё ещё живущего внутри, глупого и отчасти наивного романтика — встретить того, кто будет настолько дорог, что я позволю себе такую дерзость, как сбежать к нему навсегда. Или хотя бы на пару ночей. Потому что, несмотря на то, что я, мягко говоря, не пример целомудрия, ни с одним из любовников никогда не ночевал. Табуированная тема. Меня могли изредка куда-то отпустить, но ночь я обязан был провести в родных стенах, и это не подлежало обсуждению. А тут вроде бы свобода: ебись — не хочу… Но меня в зале уложат. С котом и кучей подушек. Блять… Хмурюсь скидывая ботинки. Аккуратно повесив парку, бегло смотрю в большое зеркало на свою недовольную растрёпанную рожу. И тащу чемодан, не понимая, куда его приткнуть, пока не слышу из комнаты крик: — Сюда шмотки тащи, тут шкаф полупустой, можешь своим тряпьём забивать. Мне, один хуй, две полки с головой хватит. — Теперь и мне тоже, — вздыхаю тихо, вспомнив, как его величество сожгло к хуям две трети моих вещей в первый же час после прибытия в чудный санаторий. Однако следующие полчаса раскладываю вещи в тишине. Выбираю в чём буду спать, полотенце, остатки роскоши из средств ухода и прусь в ванную. Естественно, как в лучших традициях, натыкаюсь там на моющегося Макса. Конечно же, блять, страдая проблемами со слухом, иначе как так можно было, сука, задуматься и летать в облаках, чтобы настолько грандиозно затупить, я хуй знает. Только он то ли не слышит, то ли не придаёт этому значения. Спокойно стоит под горячим потоком воды, что обрушивается на него сверху. Зачёсывает пальцами мокрые волосы назад. И чёлка у него, оказывается, совсем длинная стала… И тело, тело потрясающее. Я видел его голым, но рассмотреть досконально не удалось, как-то иным был занят, и вот сейчас, чистя зубы, посматриваю на него через тонкое стекло душевой кабины. И зайти туда хочется до невозможности, но никто ж не звал. А он оборачивается внезапно, бросает взгляд через плечо, с этими своими длинными ресницами, что слиплись от влаги, и хрустальным взглядом, словно радужки стали двумя серебряными каплями. И не застонать пиздец как сложно, потому что красивый до одури. Но… орудую щёткой, чувствуя, как пощипывает кончик языка от ментола, отворачиваюсь и думаю как же так изъебнуться, чтобы не полезть снова первому, но в то же время получить свою дозу секса или хотя бы предварительных ласк. Или поцелуй… Хоть что-то. Но не первому. Проявить инициативу в принципе можно: гордость не страдает, мучений особых не испытываю. В его неравнодушии уже успел убедиться не раз и не два за эти дни: пусть и не озвучивает, но чувствуется это на интуитивном уровне. Но помимо игр в гляделки, хочется побольше действий с его стороны. И вот выходит он, вытирает капли с тела и натягивает спортивные штаны, брошенные на корзину для белья. Берёт зубную щетку, что стоит одиноко в стакане. Чистит зубы, сверкнув спиленными клыками и-и-и... ничего. Просто уходит. Ебать, он просто уходит, оставив меня ахуевать не менее пяти минут и смотреть в одну точку. Я принимаю душ и скриплю зубами от бессилия, потому что пластырь сам себе не поменяю, и рану не обработаю. Следовательно, переться нужно к Максу. А я тут вроде как в разобранных чувствах. Но приятно удивляюсь, видя разложенный, застеленный белоснежным бельём, диван. С толстым одеялом и кучей разного размера подушек. А он сидит, подогнув ногу, и смотрит телик, крутя в руке перекись с ватным диском. Когда подхожу, замечаю на столике приготовленные медикаменты. Это точно Фюрер, тот самый, который людей калечит или вообще — убивает?.. Туплю, а он широко зевает и встряхивается, настолько мило при этом выглядя, что я мысленно даю себе пинка под зад, чтобы прекратил тормозить и отпустил человека спать. Вместо внимания к моей ахуевшей особе. Он всё делает молча. Осторожно отклеивает старый намокший пластырь. Обрабатывает перекисью шов, мягко, кончиками пальцев, словно порхая, втирает лечебный состав и заклеивает, чуть придавив по бокам. Будто лаская, заботливо и как-то… Блять, я понимаю, что в этом нет ничего такого, но в горле отчего-то ком застревает. Жжёт в грудине. Благодарность пузырится и взрывается на кончике языка, только молчу. Потому что… Молчу и всё. — Болит? Обезболивающие есть, если надо. — Хрипло. Тихо. Близко. Прикрываю глаза, хочется выгнуться, как от касания, слыша этот приглушённый голос, прошептать: «Ты — моё обезболивающее». Обернуться, поцеловать со старта, уложить на подушки и надышаться до разрыва лёгких его запахом. Напитаться теплом, исходящим от горячего тела. Пусть даже без секса, просто быть рядом, настолько, словно срослись телами. Попросить остаться со мной, разделить эту ночь на двоих. Назвать её нашей. — Я в порядке, — отвечаю с лёгкой улыбкой, присев к нему полубоком. И улыбаться ему непривычно. Кажется, и вовсе впервые, пусть губы лишь слегка изогнулись. По привычке рядом с ним всегда держу серьёзно-нейтральное выражение лица, потому что спровоцировать его просто. А я провоцировать не хочу. Не тогда, когда понял, что он сложный, но важный для меня человек. По этому хрупкому льду нужно ходить максимально осторожно, дыша глубоко и спокойно, ступать твёрдой стопой без лишней дрожи. Смотрю в его глаза, красноватые от усталости и недосыпа, а в них — ртутное море серебрится притягательно: нечитаемое, глубокое, отливающее металлом. Скользит взглядом по моему лицу, будто лаской каждый сантиметр отмечая. Медленно выдыхает сквозь облизанные им губы, встаёт. Неторопливо, плавными движениями забирает всё со столика и уходит, выключив часть освещения и погружая комнату в приятный полумрак. Хорошо, уютно, но тоскливо становится: немного пусто и сильно разочаровывающе. Привстаю бесконтрольно, хочется в пару шагов догнать, дёрнуть за руку к себе и впиться в него клещом. Украсть и дыхание и влажность его рта. Напасть, сжирая каждую микроэмоцию, и безумцем слизывать с его тела каждое ощущение. Ловить кончиками пальцев бегущие мурашки и захлёбываться от удовольствия, просто от близости. От него всего захлёбываться, господи. Я тоскую. Я пиздецки сильно тоскую. Я разрываюсь от потребности и жажды. Только гордость не велит. Она умоляет, просит, настаивает на том, что нужно подождать. Хотя бы немного, потому что не привёз бы он сюда, будь ему всё равно, а значит, крышу срывает и клинит взаимно. А если я хочу — хочет и он. И найти бы причину его отстранённости и выжидающей позиции, да усталость берёт своё. Дорога, пусть и не такая и долгая, но вымотать успела, вкупе со стрессом, что пришлось пережить посреди трассы. И логичнее всего не мучить нервную систему и лечь спать. Что я и решаю сделать. Спустя всего пару часов по ощущениям (на деле, бог его знает, сколько прошло — темно за окном, а значит, либо раннее утро, либо ещё ночь, что мне подсказывают сонные, чуть приоткрытые глаза) просыпаюсь. И не потому, что кто-то начал активно трясти и будить. Всему виной женский звонкий голос. Незнакомый и перманентно раздражающий: — Макс! В теории стук упавшей вещи. Пара шагов и знакомое мне шипение на приветствие в ответ. — Тихо ты, человека разбудишь, заноза, — слегка задушено звучит, а я думаю: мне сделать вид, что я глухой и в отрубе? Или встать и не изображать, хуй пойми что? Потому что мне очень, мягко говоря, интересно, кто же нас посетил. Очень и очень, сука, интересно. Ибо как бы ночь на дворе. По голосу — не Даша. А даже если бы и она, то… И нет, я не ревную. Совсем. Пиздёж. Встаю, спина отдаёт лёгкой болью, прошив от лопатки в сторону правой почки парочкой чувствительных стежков. Упор на руку делать всё ещё не то чтобы приятно: кожа пересыхает в зоне шва и когда натягивается, отдаёт неприятными ощущениями. Дважды травмированная, почти с параллельными порезами и с внешней и с внутренней стороны. Карикатура, блять. Выпрямляюсь и вспоминаю, что на мне только спортивные штаны, да длинный послеоперационный пластырь. На голове явно пиздец полный, в голове, к сожалению, тоже. — О, привет, — тот же звонкий голос, и когда я поворачиваюсь, вижу четыре пары, направленных на меня, скромного доходягу, глаз. Ахуеть. — Привет, — выходит хрипло. Сойер кивает. Ганс ухмыляется. Макс выглядит не лучше меня. Картина, сука, маслом, потому что рядом с хозяином квартиры стоит смуглая девушка, навскидку не более двадцати лет. На Ганса не похожа даже отдалённо, но цепкий любопытный взгляд чёрных глаз и тёмные волосы, как и её явные мексиканские корни, говорят громче слов о том, кто передо мной находится. — Я София, можно просто Софа, — сверкает белоснежной улыбкой. — А ты? — Святослав, можно просто Свят. — Или Куколка, — хмыкает Ганс. А я непроизвольно закатываю глаза, потому что от Макса это слышать можно сказать даже приятно, им придуманное прозвище всегда звучит как-то по-особенному. Но из чужих уст — лютая дичь. Лютейшая, блять. Но спорить спросонья, тем более с Эриком, не хочется. — В смысле? — Не понимает, а потом её удивление разливается кляксой красочного восторга. — Так это он? И?.. — Тычет в Макса и прикрывает рукой рот, словно сказала лишнего. — О, простите, — тараторит. — Просто Эрик сказал, что мы поедем к Фюреру и что тот с кем-то теперь живёт, в плане… э-э, о мьерда, это так неловко. — И пока она мило пытается извиниться, смешивая испанскую речь с русской, с ощутимым акцентом, Ганс, сука, ржёт в голос. Зато Сойер просто опирается на стенку и смотрит на полуголого Макса. Странные несколько секунд просто смотрит, а после словно опускается глухая стена и закрывает эмоции этого человека ото всех. А я не понимаю, как реагировать на всё сразу. На сонно-похуистичного Фюрера, ржущего Эрика, странного Сойера и смущённую Софию. Чуть растерянно шарю глазами по дивану, потому что где-то там должна быть футболка, и, найдя её, быстро натягиваю, игнорируя боль и неудобство. Мне дискомфортно от наличия стольких людей. Тело требует продолжение отдыха, и голова начинает противно болеть. Лоб словно кто-то сдавил крупными щипцами, до кучи изнутри пытаясь вытолкать глазные яблоки, с силой давя на те до раздражающих болезненных ощущений. Нет слов насколько отвратительно. Только как действовать, хер его знает. Квартира вроде трехкомнатная, но спальных мест только два и мелкий нераскладной диван на кухне. Так что… — Иди спи в комнату, — Макс кивает в сторону двери. Зачёсывает рукой волосы, убирая те с лица. Длинная чёлка с трудом ему подчиняется, грозясь всё время соскользнуть и закрыть обзор правому глазу. — Или пошли с нами жрать на кухню, — зевает во весь рот, прикрыв тот кулаком, и встряхивается. — С меня завтрак, — быстро скинув кроссовки, София двигается на кухню, расстёгивая куртку, и, обернувшись, бросает ту в брата. — Ты меня подставил, говнюк. — Высеку, малая, — с улыбкой тянет, но та нежность, что таится во взгляде тёмных, как кофейные зёрна глаз, и с лёгкостью читается, даёт понять, что тот врёт. Потому что с такой любовью при мне он ни на кого за эти месяцы не смотрел. — Приятного вам... — И аппетита и времяпрепровождения, но сил нет никаких, потому пока не заставили торчать с ними и развлекать, двигаю в комнату. Укладываюсь в расстеленную кровать и с наслаждением утыкаюсь лицом в подушку. Макс… Им пахнет попросту всё. Настолько концентрированно и вкусно, что не могу надышаться первый десяток секунд, глубоко вдыхая полной грудью и вздрагиваю, когда Кусок запрыгивает мне на поясницу. Топчется и укладывается поудобнее, словно почуяв, что именно там и болит. И вообще не новость, что здесь в сотни раз уютнее. Что меня накрывает и восторгом, и возбуждением. А сон не идёт, хоть глаза и отказываются открываться. Я плаваю в наркотической полудреме, словно на волнах в глубоком океане. И картинки столь желаемой близости с ним мелькают цветным калейдоскопом под зашторенными веками. Хочу его поближе… Просто хотя бы рядом. Уткнуться носом в горячую сухую кожу, ощутить эту опасную мощную ауру, чувствовать, как выдыхает и снова наполняет лёгкие воздухом. Каждый рельеф и изгиб обласкать не только взглядом. Мне стало бы плевать, что снова первый. Облизать бы его всего. Голодно… С неприкрытым удовольствием. Медленно, неспешно, удерживая взгляд своими отъехавшими от кайфа глазами. Урча гортанно от наслаждения. Положить бы голову ему на живот, крепко обняв, и тупо молчать. Близости хочется. Даже не столько секса, хотя и его тоже, естественно. Но какого-то особого интима бы: касаться, доверять и быть рядом. Поворачиваюсь на бок, кот, протестуя, соскальзывает и, потянувшись с красивым прогибом, идёт ко мне, чтобы лечь возле груди, подставляясь под руку, выпрашивая ласку. Мелкий пушистый комок любви, блять. Невыносимое создание, но родное. Пусть и не моё. — Ты голодный или просто любвеобильный? — Чешу того за ухом, с закрытыми глазами, перебираю пальцами по пушистой мягкой шее. Тот мурлычет, как трактор, заходится довольный, а я вроде и хотел спать, да не получается. В лёгких отрава, которая душит и пробуждает лишь низменные инстинкты. Бодряще и провокационно. — Есть будешь? — Макс слишком бесшумный, потому пугает не на шутку, когда совсем рядом раздаётся его голос. Приоткрываю глаза, глядя из-под ресниц, как тот натягивает на себя майку. Любуюсь мышцами его рук и спины, что красиво перекатываются при движениях. Залипаю как придурок. — А они надолго? — Полушёпот, потому что голос от накатывающего коктейля севший. Палиться не хочется, так, чтобы совсем и полностью. И без того всё очевиднее некуда, разве что на лбу не горит неоновыми буквами неприкрытое желание. Глаза, предатели, ведь явно вовсю транслируют и сдают с потрохами. — Нет, Софа проголодалась и захотела поздороваться. Так что посидят пару часов и поедут на базу. Тут звукоизоляция хорошая, вряд ли они тебе помешают, — поворачивается и подходит ближе. Присаживается рядом с нами, забирает на руки животное. — Так что ты: жрёшь или спишь? — В твоей постели как-то не спится. Он лишь расплывается в ухмылке. Блестят призывным серебром глаза. Склоняет чуть голову, позволяя чёлке соскользнуть на лицо. Явно хочет что-то сказать, но закрывает рот и встаёт. А я пытаюсь не облизывать взглядом, но выходит откровенно хуёво. — Значит, пиздуй на кухню. Мелкая забавная, — говорит зачем-то. — Забавнее и кота, и твоих упырей из сто второго, — зачем-то добавляет. — И стопроцентно забавнее Олсона, — зачем-то продолжает. — И меня, — зачем-то добивает. — А разве не мне нужно решать, так ли это? — приподнимаю бровь, садясь на кровати. Спрятать бы красочный стояк, но тут вся надежда на его невнимательность и плотность моих штанов. — В этой квартире всё решаю я, — самодовольно улыбается, сверкнув острым клыком и исчезает за дверью. Смотрю на мобильник, что лежит на прикроватной тумбочке. Не мой. Нажимаю на блокировку и, увидев светящиеся семь часов утра, со вздохом встаю. Однако же завтрак. Желания поесть особого нет, но выбирать стезю изгоя и прятаться в комнате как-то трусливо и глупо. Так что встаю, пусть и нехотя, и двигаюсь к кухне. — Тебе бекон и яйца или сэндвич? Есть ещё салат и скоро будут оладьи. — Всё равно, после овсянки на воде каждое звучит, как лучшее из блюд, — пытаюсь быть милым, видя участливость девушки. Выходит, видимо, неплохо. Присаживаюсь рядом с Гансом напротив Макса. — А вы, правда, вместе? — относительно тихо шепчет Софа, наклоняется достаточно близко, поставив передо мной тарелку от которой валит пар. Пахнет вкусно, выглядит достойно. Втягиваю носом запах свежей еды и встречаюсь взглядом с Максом, который, откинувшись на спинку высокого стула, курит и пьёт свой чёрный без сахара. Красивый… И явно вкуснее тостов с яичницей, кусочками бекона и авокадо. — Интересный вопрос, — облизываюсь, глядя всё на него же. Ловлю то, как фокус сужается на моих губах и ртутную радужку щекочет пара языков пламени отливающего инфернально-белыми отблесками. Искрится что-то в его зрачках, обещающее горячий срыв. Те расширяются, всасывая, как в воронку, этот побелевший от накала огонь. Блядство ж какое, была бы моя воля, перелез бы стол и уселся верхом. И пока не сожрал бы его целиком, хуй кто сдвинул бы меня с места. — Правда, заноза, — отвечает вместо меня. Отпивает пару глотков, а я, чтобы скрыть ахуй, который застилает моё лицо, приступаю к завтраку. Значит, мы вместе. Шок. И узнаю я это, сука, не от него напрямую, а каким-то дебильным образом. Нет, мне, разумеется, нравится ответ на этот вопрос, что уж тут скрывать. Только как-то хотелось бы выяснить подобные подробности заранее, как минимум, между собой и желательно наедине. А не под пристальными взглядами. Хотя тот факт, что он не смущается ни секунды, вроде, достаточно хороший знак. Но… Понимаю, что тараторю в собственных мыслях, только бы не начать, как малолетняя школьница, прыгать от радости. Потому что… Макс и я, я и Макс. Вместе. Такое не могло мне даже присниться, привидеться под препаратами, которыми бесконечно пичкали. Мечтать вообще казалось глупым. И вот. Ахуеть. Не чувствую толком вкуса еды, давлю глубоко внутри улыбку, которая так и хочет просочиться сквозь поры и налипнуть на зализанные губы. Вместе, господи, мы вместе. — Круто, — всё, что отвечает она, и в общем-то то ли теряет интерес, то ли действительно занята. Зато я чувствую взгляд: знакомо-незнакомый и чужой. Острый и хищный. То что это не Ганс, я ощущаю где-то на глубинном уровне, ибо у того выражение усталости и сытости во всё лицо. Ему тупо похуй на нас всех, ну кроме сестры разве что. Так что распиливать меня неинтересно и лень. Или нет смысла. А Сойер, какой-то подобравшийся и напряжённый, хотя и не делает ничего такого. Просто постоянно меняется полярность его глаз. Безнадёжно усталые, они становятся жуткими и болезненными, чтобы через десяток секунд превратиться в битое стекло, чёртово смертоносно-ранящее крошево, которое, утрамбовавшись в матовую преграду, закрывает любые из эмоций. Странный. Стрёмный даже. И мне не нравятся эти метаморфозы, только объяснить почему, не могу. Однако интуитивно хочется оказаться от него подальше, с первых же минут знакомства, пусть и не было у нас столкновений или конфликтных ситуаций. Просто так бывает, когда с первого взгляда понимаешь, что между тобой и другим человеком глубокая пропасть, перешагнуть которую не желает ни один, ни другой. И как бы похуй, собственно. Если бы не вот эти сложно интерпретируемые взгляды. Ганс спокойно спит на диване на кухне, не обращая на нас внимания, вытянувшись во весь рост, а я сонно моргаю и глажу вновь пристроившегося на мне кота. На руки к Софии тот согласился пойти всего-то на пятнадцать минут, пусть та и хотела подольше завладеть его вниманием. И вот, спустя два часа, к сожалению для неё, они уезжают. Все до единого. А я в одиночестве, с тарахтящим Куском туплю в телик, потому что спать отчего-то не прёт. А ещё в ушах стоят слова Макса, которые прозвучали после того, как он вручил мне карточку. — В пределах разумного. Только бесконтактная доставка, не показываться курьеру. Настоящего имени не писать. Адрес я тебе скинул в смс. Если что-то странное или экстренное, вплоть до внезапных приходов клининговой компании или консьержа — звонишь мне. Смотрел при этом как-то слишком открыто. Спокойный и уставший, лениво растягивающий слова, словно каждое нехотя вываливалось изо рта. А я пялился во все глаза, и мне пиздец как хотелось всех прогнать и отвести его в постель, просто уложить и дать отдохнуть. Чтобы выспался и набрался сил. Чтобы исчезли эти пусть и сексуальные, но тени под глазами, черты заострившиеся. Но… Хотеть, сука, невредно. *** До вечера слоняюсь по углам. Успеваю пообедать, поужинать и дважды устроить перекус. Принять душ, побриться, подремать под фильм, смысл которого, как ни пытаюсь, не получается уловить, зато глаза на ура слипаются. Вычёсываю кота, нахожу странную книгу неизвестного мне автора про виды боевых искусств, пытаюсь читать. Ковыряюсь в телефоне, просматриваю последние новости, сбрасываю смс Валере о том, что я в порядке. Схожу, блять, с ума. Без Макса эти стены словно медленно, но верно сужаются. Я будто попал в странную, кем-то придуманную, реальность, в которой, чтобы выжить, нужно срочно подселить ещё одного человека на жилплощадь, так как в одиночестве тебя сожрут, раздавят, поглотят, впитают прямо в бетонные панели, в мелкие, незаметные глазу, бреши-поры не дышащего и неживого, но опасного. И зеркальный потолок в спальне словно заговорён и начинает указывать мне на каждый изъян во внешности, начиная с тонкого шрама на шее и заканчивая недостаточно атлетичным телосложением. Потому что в сравнении с ярко выраженной мускулатурой Макса, я выгляжу как тощая горбатая каланча. Может, потому он не особо-то и горит желанием трахать меня? Когда лезу, не отказывает. Да и кто откажет, если подворачивается под руку тело, которое на всё согласно? Только дебил. Или несвободный человек. Хотя в наше время понятие верности давно затёрлось и покрылось налётом забвения. Ибо доступность почти любого можно с лёгкостью получить за деньги. Всё можно за них получить, кроме чувств. А мне именно они и нужны… От него. Наивный же я, сука, баран, а. За неимением занятия для себя, бесконечно заливаюсь чаем и поглощаю тосты с сыром, чтобы ближе к ночи осознать, что сыр закончился. А желание его жрать не исчезло. Делать заказ ради полкилограмма и гнать доставщика, пусть и за мои условно — карточка на имя Макса — деньги, кажется лютой дичью. Но меня тут оставили в одиночестве, сказав, что в экстренных случаях я могу звонить. Или писать. А случай, я считаю, пиздец какой экстренный. Я сдыхаю. От скуки и желания сожрать сыра. Потому, как существо с мизерным процентом здравого смысла, частично поехавший крышей и желающий внимания, беру телефон и, не раздумывая особо про формулировку, пишу: «Купишь сыра?» И лишь отправив смс, понимаю, что сотворил. Фюреру, сатане, блять, всея база, пугающе опасному убийце, элитному наёмнику и далее по списку регалий, скинул просьбу притаранить домой сыра. Твою мать. Сердце начинает частить в груди как сумасшедшее. Меня бросает в жар мгновенно, мозги, наконец, из желейной массы мутируют во что-то более-менее способное думать, и рука уже тянется начать печатать что-то вроде: «Извини и забудь». Или: «Херовая шутка вышла, сорри». Но телефон на столике вибрирует, чуть проехав в сторону, а на экране высвечивается ответ: «В холодильнике». «Я его съел…» — Ты умудрился впитать триста грамм сыра? — первое, что я слышу, когда поднимаю трубку. И надо сказать: голос Макса в ней совершенно не похож на него самого в реальной жизни. Чуть с хрипотцой, приятный и чёткий. И либо у меня гормоны ебашат по мозгу, либо это просто пиздец какой-то, и Фюреру следовало идти в секс по телефону работать, а не людей на тот свет с фанфарами отправлять. — Я люблю сыр, — пожимаю плечами, пусть он и не видит. Прикусываю губу и морщусь от лёгкой боли, глядя в одну точку. Гипнотизируя её нахер. — Пожалуйста… Только не психани. Только не психани, умоляю. Это же просто сыр. Убивать людей из-за молочного продукта незаконно. Их в принципе убивать незаконно, но… — Какой? — выдыхает, и чуть тише следом: — Завёл, блять, себе мышь. Занавес.