***
Костя глядит на белую стену и не видит её. Перед внутренним взором бушует вчерашняя феерия. Вот Игорь пылко признаётся публике в любви. Вот Игорь касается шеи Кости и долго смотрит ему в глаза затягивающим пьяным взглядом. Вот Игорь несёт диковинный, ярый бред, и в этом бреду так много жизни и правды, так много всеобъемлющего приятия, что даже смех толпы сливается с ним, становясь его частью. Вот Игорь беспрестанно ворожит, ворожит, опаляя всё вокруг огнём и тут же его зачаровывая, глотая пламя, извергая пламя, плавясь, плавясь, плавясь топкой лавой… В невиданном ударе и угаре был вчера Игорь, всегда такой нелюдимый, вежливо-отчуждённый, скрытный. Не обомлеть, услышав его речи, было нельзя. Не застыдиться тоже. Но стыд сразу же сделался сладок — так сладок он мог быть только для того, кто сам вынужден таиться… И Костя с первой песни радовался вместе с Игорем от души. Он исповедовался вместе с ним. Никогда ещё Игорь не был таким трогательным, родным, прекрасным. Расплавились холодные железные засовы и отомкнулась душа. Каждое неловкое движение — воплощение правды. Каждая нелепая фраза — упоительное откровение. Настоящее и прошедшее скачут в голове Кости, как дрожащие пальцы по струнам гитары. Не продолжается ли это до сих пор? А за гитарой, в паху, так горячо, как было лицу, когда Игорь опалял его пьяным дыханием. Игорь — обнажённый хаос, иногда он даже чудится загипнотизированному Косте воплощением хаоса первозданного. И Костя видит, что этот хаос, вопреки всем представлениям о нём, не тёмен и не мрачен. Нет, он так энергичен и жив, что даже румянец на собственных щеках кажется Косте не смущением, а правдой крови, проступающей через оболочку тела. Игорь такой же, как он. «У него стояк!» — и Костя шатается, будто пьян сам. «Я хочу отдаться каждому из вас!» — и Костя закусывает язык: это больнее, чем губу. Счастливый Игорь, несчастный Игорь — жрец самого себя и всех вокруг, принятый за скомороха. Он тонет сам в себе и затягивает в себя Костю. Затягивает до сих пор. А Костя затягивает с тем, чтобы прийти к нему, узнать, как он себя чувствует, утешить. Ещё утром он, окрылённый магией Игоря, не представлял, что тот может корить себя за вчерашнее, но постепенно реальность вернулась к нему настолько, чтобы начать беспокоиться. А ведь был большой скандал, которого Костя почти не слышал, потому что тоже предпочёл запереться. И, кажется, кто-то из ребят бросил их посередине тура. Что же, лиха беда начало. Объяснить бы, что начало, начало это, а не конец. Разве гаснет в сердце Кости эта багряная заря? Нет, она только растёт, чтобы осветить все его мысли и чувства. Значит, не закат. Восход. Такой пламенный, что с вечера жжёт щёки… Хоть бы Игорю было не так стыдно, чтобы не смог даже слушать. Но ведь он показал Косте пример того, как говорить, даже когда тебя стыдятся. Игорь освободил и его, и себя, а думает, что, наоборот, застрял, запутался. «Заплутал». Единственное пугающее воспоминание. Если Игорь сейчас надеется на чьё-то появление, то, наверно, Костю он ждёт вторым после Стаса. Но как же велико расстояние между ними, господи… Со Стасом они друзья, а с Костей он даже ни разу по душам не говорил. Интересно, а вдруг они открылись бы друг другу в первом же разговоре? Слетело бы всё напускное… Нет, вряд ли. Сложно было бы. И теперь будет сложно. Но разум не хочет «сложно». Он ослепляет Костю кадрами стонущих губ, бледных бёдер, распахнутых глаз. Он подсовывает Косте сладостнейшую и безумную картину того, как на сцене в жгучей истоме сношаются двое мужчин. Костя третий раз подходит к номеру Игоря и наконец-то решается постучать. «Говори», — шепчет он сам себе.***
Игорь слышит тихий, деликатный стук и нехотя поднимается с кровати. — Можно к тебе? — голос стучавшего опаслив под стать стуку. — Это Костя. У тебя всё хорошо? Игорь плотно сжимает зубы. Что бы ни знаменовал новый день, его нужно принять. Хватит висеть между вчера и сегодня. — Всё нехорошо, но заходи, — отвечает он, впуская Костю. Как ни странно, обеспокоенный взгляд согруппника вызывает облегчение, а не панику. — А у вас наверняка всё и вовсе паршиво, — добавляет Игорь, почти сразу опуская глаза. — Извините меня, ребята. Простите. И ты лично прости. Игорь отходит и понуро опускается на кровать. В душе пусто, как после пожара. — Паршиво, но справимся, — говорит Костя, осторожно присаживаясь рядом. — А я совсем тебя не осуждаю. Твой вины нет. Ты перебрал, ты болен, у тебя наверняка температура. Ты просто… Костя осёкся, подумав, как бедны его речь и мысли рядом с талантом Игоря, говорящим и думающим за него. Какими словами он может убедить человека, который давно уже превратил всё случившееся в изощрённую поэму, порвал её на клочки и пустил по ветру? Надо бы прикоснуться, но это так страшно. И после этого, наверно, уже вовсе ничего не получится сказать. — Ну правда, — решается Костя, и его голос чуть дрожит, когда он мягко кладёт руку Игорю на плечо. — Я не стану относиться к тебе хуже. Я не могу говорить от имени всех, я даже не виделся сегодня с ними, если честно… Но ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. «Я всегда был влюблён в твой голос, а теперь и тебя полюбил». Игорь не вздрагивает от прикосновения, но судорожно вздыхает. — Понимаешь, Костя, — отвечает он, вновь чувствуя подступившее волнение, — коньяк коньяком, но это всё есть во мне. Обычно в нутре моём сидит, а теперь показаться решило. Мне жаль, но просить за это прощения — то же, что говорить «простите меня за меня». Подобного не повторится никогда, но лишь потому, что я вновь схоронюсь в подвал. А знаешь ли, подвал роют раньше, чем ставят сруб… К глазам Игоря подступили слёзы и Косте кажется, что они стекают по его собственному сердцу куда-то вниз. Он пытается восстановить дыхание. — Ты действительно?.. — говорит Костя просто для того, чтобы сохранять контакт с реальностью. Игорь ненадолго поднимает на него глаза, и Костя весь воплощается в нежное любование. — Да, я люблю мужчин. Вам всем было вовсе не обязательно об этом знать, но как вышло, так вышло. Костя молчит, на полминуты поддавшись сонму захватывающих его чувств. Игорь ждёт ответа со странной смесью напряжения и безразличия. — Дуглас Пирс* часто говорил… Игорь усмехается сравнению, и Костя конфузится. — …Он говорил, что всё его творчество основано на его гомосексуальности. Немыслимо без неё. Слушатели этого не замечают, но это есть, просто настолько для него естественно, что пронизывает все его тексты и музыку. Прекрасные тексты и прекрасную музыку, как ты, я думаю, согласишься. Ну, он живёт этим, и… был бы он другим — не было бы у нас такой музыки. И… ну… нет ничего плохого… — Почему ты думаешь, что у меня тоже всё творчество на этом зиждется? — спрашивает Игорь, обратив к Косте внимательный взгляд усталых глаз. — Почему ты думаешь, что это фундамент, а не подвал? — О, — Костя смущается ещё больше. — Ну, если честно, мне так показалось. Там, на концерте, ты будто был сам собой, и ты так проживал каждую песню, что, ну… Это чувственно для тебя, и в то же время настолько духовно… В общем, мне так кажется. — Бесы тебя не путают, — Игорь слабо улыбается. — Всё действительно так и есть. И ты первый мой согруппник, которому я это говорю. Впрочем, бездумно вчера я сказал то же самое всему залу, только по-другому… — Это был лучший из наших концертов. Игорь поднимает брови и сразу же озадаченно хмурится. Считать лучшей мистерией дикую оргию… — Почему? — Когда я наблюдал за тобой там, на сцене… Я будто присутствовал при неком таинстве… Я был одурманен. Я никогда не видел тебя таким искренним и открытым. Ты нёс людям самого себя, нёс свою любовь, которой оказалось так много, что она просто хлынула из тебя. Наверно, это не то, что я должен говорить, но я был зачарован. Игорь растерянно смотрит на Костю. До чего удивительно, что спустя три года репетиций человека можно увидеть как в первый раз. Неужели взаправду?.. — Я знаю, ты живёшь сакральным, но вчера было нечто по-настоящему религиозное. Хотя, каковы верующие, таковы и их боги… Я преувеличиваю, конечно, — прибавляет Костя на тот случай, если Игорь заподозрит в нём, почти незнакомом, безумца. — Я хочу сказать… Ну, кажется, я и сказал. Несколько секунд оба глядят друг на друга, ощущая себя равно опьянёнными. Затем Игорь улыбается так же ласково, как тогда на концерте и, не стыдясь, целует Костю в губы.