Мятежный

— Глупый мальчишка, — говорит Юнги, поглаживая кота, запрыгнувшего на прилавок. — Этот юнец так и алчет часа, дабы выкрикнуть чего погромче. Кот сонно мурчит, не понимая, о ком идет речь, а Юнги не хочет даже самому себе признаваться. Это как понимать, что виноват, но до последнего вести спор; как тушить уже сгоревший сарай или надеяться, что не упадешь, когда уже сбил колени. Точно так Мин поменялся сменой с мужиком из соседней оружейной, что ближе к Королевскому замку, чтобы… Что ж, причин, кажется, не было. — Этот балбес за свою языкатость головою платиться будет, — кот вдруг вздрагивает и, будто ведомый магнитом, тянется ко входу, откуда доносится: — Котрый из балбесов? В ярком свете дня глаза Чимина кажутся темнее бездны. Его лицо остается каменным, но дернувшаяся бровь выдает легкое недоумение от встречи. Запахло бедой. Юнги замирает, когда Пак делает три широких, но беззвучных шага, останавливаясь прямо перед прилавком. Дверь громко хлопает, потому что никто ее не придержал, и кот от этого звука спрыгивает, прячется в ногах Мина. Чимин улыбается и почему-то сильнее натягивает капюшон на голову. — Здравствуй, Мин Юнги, — лениво молвит Пак, не дождавшись ответа на свой вопрос. — Какова встреча! Нежданно-негаданно. Чимин кладет руки на прилавок, дабы опереться на них, и Юнги замечает, что костяшки его сбиты, а рукава рубахи покрыты каплями крови. Наверное, взгляд был слишком пристальным и явным, отчего Пак тоже опустил глаза и, вмиг все осознав, спрятал руки за спиной. Мин уже было открыл рот, чтобы спросить, все разузнать и понять, что вызвало в его груди такое беспокойство, но имел ли он на это право? — Под моим началом все оружейные Королевства и нынче… я здесь… Голос должен был быть властным и немного угрожающим, но он отчего-то дрогнул и растворился в спертом воздухе. Но Чимин, кажется, не заметил этого, слишком увлеченный разглядыванием полок. Юнги оборачивается, чтобы отследить взгляд покупателя, предложить посмотреть поближе и назвать цену, но натыкается на почти завершенный макет оружия. Скрывать уже не выйдет. — Он еще не завершен. Взгляд Чимина цепкий и горячий, точно лава. Сначала он в глаза вглядывается, после все тело осматривает: с ног до головы, а потом снова в душу. Пак глаза по-лисьи щурит, чтобы тихо сказать: — Добро-добро. Наверное, это был гипноз или какое-нибудь заклинание, потому что Юнги замер и не смог остановить Чимина, когда тот зашел за прилавок: легким, расслабленным шагом он прошелся от начала полок до более массивных орудий, которые были подвешены на стену. Бледной рукой он провел по огромной железяке, название которой Пак не знал, и случайно оставил каплю крови на серой поверхности. Натянув рукав рубахи на ладонь, быстрым движением он начистил железо чуть ли не до блеска и, подняв глаза, встретил удивленные и чуть напуганные карие. Мин уже было спросил, что твориться с Чимином и нужна ли ему помощь, как Пак сказал: — С тобою все добро? Кажется, даже кот замер в непонимании. Юнги моргает и, как рыба, рот открывает, но звука нет. — Ты вчера был бледнее обычного, — после долгого молчания говорит Чимин, опуская глаза. Честно сказать, Мину иногда кажется, будто он спит и все слова, что говорят ему окружающие, просто текст песни, повторяющейся на припеве. Но этот мальчик с каплями крови на рукавах произносит свою реплику с другой, непонятной для Юнги, интонацией. — Нынче мне надобно это спрашивать у тебя, — тихо проговаривает Мин, — вчера в вечере ты… И голос снова его подводит, так предательски подставляет. Их обоих смущает происходящее, вот только, если Юнги неконтролируемо краснеет, то Чимин статуей замирает, вновь закрывая все пути для связи. Внутри каждого собственная борьба; маленький вихрь, который не дает спать по ночам. Вот только у этих двоих маленькие смерчи крутятся, кажется, в одном направлении. И если прислушаться, приглядеться, можно увидеть, что их грудные клетки поднимаются и опускаются в одном ритме. — Где спохватил…? — хмурится Юнги, вглядываясь в лицо Чимина. Когда тот в недоумении наклоняет голову, Мин пальцами касается нежной кожи щеки, что рассечена длинной царапиной. — Мешочки с золотыми на деревьях не растут, — Чимин свою руку сверху кладет и брови хмурит, потому что холодные пальцы Юнги прямо по открытой ране проходятся. — Я ж нынче говорил, как добываю на живность. У Короля много врагов, а я у него, точно зверь на привязи: того напугать, того прикончить. Что-то во взгляде Пака меняется. Даже его дыхание сбивается в одну секунду и отчего-то быстрее, будто спешит куда-то. В горле першит, поэтому он прокашливается и говорит: — Я ведь когда-то тем мальцом бывал, на казнь моей матери глядел, — с каждым чиминовым словом в сердце Юнги въедается печаль, — только мне очи некому было закрывать. Мину стало холодно от одного только взгляда Чимина. Внутри Пака все еще живет тот маленький мальчик, чьи глаза вечно в слезах, а из-за рыданий нет слов. Но снаружи, прямо перед Юнги, красивая маска, оживленная огнем в глазах и редко румяными щеками. А если приглядеться, можно узреть, что огонь этот ни капли не веселый, не шаловливый. Это тот огонь, который сжигает дом вместе с семьей, в нем живущей; который выжигает целые материки и нации; тот огонь, который испепелил душу десятилетнему мальчику. А когда этот ребенок умер, не было никого, кто бы это опроверг. — Отца погубили первым. До того, как Юнги понимает это, он уже прижимает дрожащее тело Чимина к себе. Его тут же оглушает сердцебиением и собственной глупостью. Какого дьявола он делает? С первой встречи с этим парнем Юнги не слушает собственную голову. Кажется, он слушает только дыхание Чимина, что сбивается с каждой секундой. И Мин готов спорить, кто заплачет первее: он или Чимин. Он просто не знает, что Пак уже не плачет с собственного горя. Он научился с ним жить. Сосуществовать. Годы были потрачены на рыдания и тихий вой в подушку, чтобы найти новый смысл жизни — месть. Теперь боль не убивает его, а мотивирует на убийство. Теперь если и вспоминать о прошлом, то только хорошее. Вы же знаете, если не рычать на волка, то и он не станет. — Что ты делаешь? Чимин не обнимает в ответ. Его руки висят вдоль тела, как веревки на дереве, а голова немного повернута налево. Он удивленно уставился на макушку Юнги. А у Мина проскакивает до боли очевидный вопрос: помнит ли Чимин, каково это — обниматься? Но после Юнги хмурит брови и мысленно ругает себя, потому что, очевидно, Чимин помнит, каково это. Он — взрослый красивый парень, конечно, он помнит. Юнги теперь думается, что он прекрасно помнит. И черт бы побрал Мина за эту глупую секундную ревность, основанную на воздухе и пыли. — Мне жаль, — шепчет Юнги. Чимин пахнет цветением: смесь свежего воздуха и влажной земли. А Юнги, как ведьминский флакон, впитывает эту энергию в себя, не замечая, что он и так до краев полон. И, кажется, скоро это начнет литься из него, как майский мед из банки. Мин вдруг чувствует прикосновение к своей спине, настолько легкое, что дуновение ветра в сравнении с этим покажется камнем. Но дыхание над самым ухом и еле ощутимые поглаживания выдают Чимина. Он, кажется, и не скрывался. А потом им под ноги прыгает кот. Он мяукает громко и протяжно, ласкаясь о их ноги. Но это не тот самый Черный кот. Шерсть у этого светлее и намного длиннее, а хвост больше и шире, чем все тело. — У тебя в каждой оружейной кот живет? — спрашивает Чимин и отчего-то все еще не опускает рук. Юнги на это лишь тихо улыбается и отвечает: — У них тяжкая жизнь. Мне жаль их. Чимин делает шаг назад. На его лице вновь та нечитаемая эмоция, которая начинает пугать Юнги. — Так же, как и меня? Этот вопрос ставит в тупик. Этот вопросительный тон бьет прямо в лоб Юнги, сбивая с ног. В груди Мина все это время была жалость? Так много жалости? В их Королевстве каждый второй человек с тяжелой судьбой хотя бы потому, что им не повезло родиться здесь. Так что же, у Юнги ко всем такое чувство? Мин вглядывается в пустоту перед собой, олицетворением которой являются глаза Чимина. Пак все еще руки держит на плечах Юнги, сдавливая того еще и физически; делая его маленьким и уязвимым. И наверное, именно эти теплые, выпачканные в крови руки наталкивают Юнги на одну простую мысль: — Нет, — произносит он, находя в блестящих хрусталиках глаз напротив человека, — ты, Чимин, волнуешь меня по-другому. Взгляд Пака начинает давить на Юнги еще сильнее и, слава всем богам, звучит колокольчик, оповещающий о том, что кто-то зашел в оружейную. Одно из главных правил таких заведений — никого не пускать за прилавок, очевидно, кроме самих владельцев. А этот нахальный мальчишка сам зашел, за что может прилететь и ему, и владельцу. Юнги ничего лучше не придумывает, чем спрятать Чимина под прилавок и сверху прикрыть его своей рубахой. А Пак и не возмущается. Он, наверное, знает о всех этих правилах и намеренно их нарушает. Он лишь головой бьется о столешницу и, тихо пискнув, замолкает. Перед Юнги оказывается придворный советник с нарциссизмом во взгляде и подбородком, вымазанным каким-то кремом для королевских сладостей. Он слишком медленно подходит к Мину, очевидно, с трудом переставляя собственные ноги, которые больше Юнги в два раза. И наконец, оперевшись массивными руками о стол, говорит: — Ты должен Королевству с сотню десятков оружия заради войны. «Должен». Это режет слух и вызывает отвращение, но Юнги нельзя этого показывать. Даже разозленный рык Чимина, заглушенный его же рукой, не должен сорвать Мина с планки вынужденного уважения. Ах да, еще ему нужно притворяться ничего не подозревающим глупцом. — Для котрой войны? У нас идет война? Судя по тому, что придворный советник закатывает глаза и устало вздыхает, Юнги отлично играет свою роль. — Война всегда идет, просто нынче не здесь, — почему-то такие фразы не идут этому человеку. Да и человеком придворного советника тяжело назвать. Видите ли, он был собакой в душе, хотя, может быть, когда-то был и человеком. Но это только может быть, а вот что действительно известно точно, так это то, что он одной ногой уже стоит в аду, — но уж близок день, колы война и на наши земли прибудет. Юнги внимательно выслушивает весь список оружия, которое нужно создать за определенное время. А это значит — чем раньше, тем лучше. «А вообще, отлично будет, ежли к завтрашним сумеркам все подготовится», добавляет советник. Звучит так, будто оружие само себя сделает и подготовит для будущих сражений. И на это все оружейнику приходится вежливо улыбаться и кивать, чтобы казалось, будто все и вправду возможно приготовить на завтра. А потом Юнги чувствует чужие пальцы на своих бедрах. Сначала кажется, будто это случайность; будто Чимин там ерзал из-за того, что мало места, и случайно коснулся. А потом Мин вспоминает, что этот поганец не может просто тихо сидеть. Ему нужно поиграться. Сперва горячие пальцы касаются открытых щиколоток. Там много царапин от диких котов и шрамов — от своих, домашних и очень балованных. Чимин обходит каждую ранку, проходясь только по белоснежно чистой коже, и поднимается выше. Этот наглец сует свои ручонки под штанины Юнги, чем пускает мурашки по всему телу. Мин вздрагивает и старается поскорее выпроводить советника, но тот все рассказывает и рассказывает о чем-то. А Юнги даже нить повествования уловить не может из-за тягуче медленных прикосновений Чимина, что поднимаются еще выше. Мин решается бросить быстрый взгляд вниз, хотя сам прекрасно понимает, что это не поможет его положению. Потому что кажется, будто от глаз Пака воспламенится вся оружейная и за считанные секунду сгорит дотла. Чимин откинул капюшон с головы и теперь его волосы разбросаны по лицу, а его улыбка так чертовски близко к чужим бедрам, что у Юнги начинает кружится голова. Пак поднимает глаза, заставляя Юнги краснеть, потому что Пак Чимин имеет безумную наглость мило улыбаться ему сейчас. Этот мальчик был зачат самим Сатаной. Придворный советник, наконец, уходит, все еще тяжело переставляя ноги и тихо кряхтя от движения. В оружейной наступает тишина, которую прерывает лишь тяжелое дыхание Юнги. Он дает себе несколько секунду, чтобы прийти в себя, а потом понимает, что это было ошибкой, потому что пальчики Чимина поднялись к низу живота, дразня мышцы и бабочек под кожей. И тогда Мин вспоминает одну простую истину: нельзя отводить взгляд от зверя, если хоть на секунду зрительный контакт оборвется, он разорвет тебя. Юнги делает несколько шагов назад, предоставляя место Чимину, чтобы тот мог вылезти. От слабости в ногах он врезается в полку позади него и застывает, не зная, чего ожидать. Пак встает медленно; не поднимая головы, он выравнивает корпус, становясь вплотную к оружейнику. Юнги, чувствуя себя зверьком, загнанным в угол, говорит: — Какого дьявола ты творишь? Мин правда пытался придать голосу злости и, возможно, грубости, но на деле вышел кошачий писк. А Чимин, подобно лису, ухмыляется, чуть ли не облизываясь: — Балуюсь. Юнги чувствует себя застигнутым врасплох, будто его самую страшную тайну раскрыли и представили всеобщему обозрению. Он бесконечно краснеет и нервничает, и если бы его секундные желания и вправду исполнялись, он бы пожелал исчезнуть прямо здесь и сейчас. Потому что уши печет, а взгляд напротив заживо съедает. Юнги не выдерживает давления. Он признает, что слаб духом, и отворачивается от самого Дьявола, что лишь молчит и смотрит, смотрит, смотрит. Мин не успевает расслабиться, потому что, как только он отворачивается, на его шею ложится теплая ладонь. Тонкие, немного влажные пальцы проскальзывают меж прядей волос на загривке, легко царапая короткими ногтями и проникая сквозь кожу в сердце и голову. А потом в одну секунду исчезают. Юнги оборачивается. Перед ним пустая оружейная, лишь следы чужих сапог говорят о том, что все это — не выдумка Мина. Чимин растворился в воздухе. Опять без слова. Ничего не купил. Даже не украл ничего.

Тогда зачем он приходил?