Осознанный сон

      Колючки звезд снова перемигиваются на небесном потолке, который смотрит на меня бледным мутным глазом луны. Я цепенею и сжимаюсь в бесконечно маленькую песчинку. Песчинку, что унесет ветер, свободно гуляющий по этой ровной, как тарелка, ледяной пустыне. Он вот-вот вырвет меня у матери-Земли и будет кружить, беспомощную, в жутком танце, пока я совсем не забуду себя. Пытаюсь удержаться на тверди, взываю к помощи родной стихии, но пальцы встречают только безразличную, рыхлую поверхность снега. Кожа немеет.       Сосредотачиваюсь на белом крошеве снега, решаюсь поднять голову. Пустота смотрит на меня. Я чувствую на себе ее взгляд. Ощущаю ее присутствие где-то совсем рядом. Она разглядывает меня холодно-оценивающе, расчетливо, как опасный дикий зверь, на чью территорию я опрометчиво зашла. Приценивается. Но ей не надо искать моих слабых точек — она может с легкостью раздавить меня в любой момент. Сокрушить, как кусочек угля в кулаке, оставив лишь пыль и пепел. Душа холодеет от страха, и я застываю на месте. Стараюсь не моргать и даже дышу как можно реже — любое движение может спровоцировать атаку. Наверно, так и останусь здесь ледяной фигурой, стану частью пустоши и сольюсь с ней со временем. Ведь этот сгусток тьмы никогда не устанет смотреть.       Пустота порождает тени. Они мечутся по ледяной глади, то приближаясь ко мне, то отдаляясь. В их фигурах есть что-то знакомое, почти родное. Они взывают ко мне, предупреждают и просят о помощи. Но я по-прежнему не в силах пошевелиться под тяжестью взгляда врага. Могу лишь наблюдать, как две тени так опрометчиво, так беспечно, приближаются к тьме, и тут же отлетают от нее в неизбежном поражении. Одна рассыпается сугробом, другая оседает темной грудой камней. Ветер по-хозяйски деловито ворошит черные полосы мелких кристаллов по ледяной корке, сдувает, и они длинными тонкими лентами уносятся прочь. От этого зрелища больно сжимается сердце, как от невосполнимой утраты, и я резко отвожу от него взгляд.       Пустота прямо перед моим лицом. Она клубится темными кольцами, почти касаясь носа. Ее пристальный взгляд устремлен в самую мою суть. Она разворачивает клубок моих мыслей и просматривает каждую нить, запускает щупальца в душу, обвивается вокруг нее и сжимает до тех пор, пока не расщепит чувства на отдельные проблески эмоций. Она копошится среди них, напитывает и накрывает их, заслоняя собой все. И я чувствую себя ничтожной, крохотной и незначительной. Чувствую себя тем, что есть на самом деле — всего лишь маленькой крупинкой в вечном потоке времени. И сейчас настал момент покориться этому потоку, позволить ему унести себя прочь. Я уже вижу острие тонкого луча света внутри бесконечной всепоглощающей темноты. Луч, что пронзит меня, высвобождая из оков тела. Он приближается, становится все ярче и вспыхивает ослепительным светом. Я больше ничего не чувствую.       Свет отступает, проигрывая темноте, сдавая ей половину завоеванного пространства. Он пятится, опускается вниз, оставляя за собой лишь точки-следы среди вязкой пустоты, пока не сгущается в простую плоскую равнину.       Я на коленях среди ледяной глади, над которой все также властвует метель. Снег укрывает меня по пояс, так что я уже не чувствую ни ног, ни лица. Пытаюсь пошевелить пальцами, вырвать руки из плена, и снег в ответ приходит в движение. Он тает, стекая густой бледной массой по моим конечностям, оставляет сияющие в свете луны следы на одежде, которые тут же хочется стереть, вымыть. Поднимаю кулак, чтобы стряхнуть с рукавов перламутровые капли, и что-то больно колет пальцы. В раскрытой ладони серебром сверкает гребень с крупным бесцветным камнем. Вселяющая ужас вязкая жидкость капает с двух очень длинных заостренных зубьев.       Порыв теплого ветра приносит знакомый голос. Он зовет меня по имени. Успокаивающее присутствие кого-то привычного и родного обволакивает меня. Но едва успеваю поднять голову, чтобы рассмотреть того, кто обещает утешение, буран уносит все его следы. Я остаюсь одна.       Где-то слева раздается резкий вскрик, и зловещий гребень выпадает из моих ослабевших пальцев. Он приземляется в месиво из снега и талой воды. На мгновение кажется, что пронзительные голубые глаза смотрят на меня из слякоти неподвижным мертвенным взглядом. Душа от него немеет, словно сердце припорошило инеем.       Крик повторяется уже с другой стороны, он громче, в нем слышатся ужас и боль. Дымчатая фигура, что издает его, появляется на мгновение и пропадает. В снегу переливается голубыми камнями брошенный гребень.       Вопли отчаяния возникают снова, сразу с нескольких сторон, они вторят друг другу, сливаются в единый хор. Темные силуэты кричащих скользят по поверхности ледяной корки, то приближаясь, то отдаляясь в каком-то непонятном танце. Пронзительные звуки скорби входят кинжалом куда-то в самый центр груди, так что хочется заглушить их собственным криком, закрыв ладонями уши. Но жуткий хор только нарастает мощью, звук разлетается все дальше, за самый горизонт, тревожит и воздух, и землю. Твердь дрожит в ответ, вплетает треск камней и скал в общую какофонию звуков.       Налетает сильнейший ветер. Ураган, перед мощью которого не могут устоять ни слежавшиеся в лед сугробы, ни все еще мечущиеся тени. Шум воздушного потока поглощает и треск земли, и крики едва различимых уже фантомов. Порывы ветра закручиваются в воронки смерчей, что отрывают от поверхности и уносят в свои недра все, над чем оказывается их смертоносное основание. Будто стирают слой за слоем саму реальность.       Спутником урагана оказывается чернота. Она движется вслед за ним сплошной беспощадной стеной. Верхний край ее упирается в чернильную твердь неба, постепенно сливаясь с ним цветом в единый холст. И он приближается с каждым мгновением. Так плавно, но неотвратимо, опускается одеяло на застилаемую кровать. Оно исходит волнами и пузырями, сминается и морщится в своем роковом скольжении вниз. Беспокойный купол содрогается, и искры звезд покидают его в панике, прочерчивая яркие полосы. Вспыхивает напоследок и медленно гаснет луна.       Грохот и вой сотрясают все мое существо. От них мучительно ноют зубы, и ломит кости, замирают мысли, оставляя лишь мольбу об избавлении. Но тьма уже надвигается со всех сторон, смыкается вокруг единым фронтом. И вот, лишь пара судорожных вздохов, и в свои милосердные объятия меня принимает тишина.       ***       Тьма все еще окутывала меня ледяными тисками, сдавливала, не давала дышать. Я в отчаянье оттолкнулась от нее руками, пытаясь вырвать глоток свободы. Ладони уперлись в мягкое и бархатистое. Подушка, в которую я во сне уткнулась носом, отлетела прочь. Еще пара движений, и плотные валики, лежавшие на бедре и икрах, перестали сковывать ноги. Освободившееся тело тут же обдало потоком холодного воздуха, от которого от головы до пят пробежались мурашки. Простынь и ночное одеяние были влажными. Я пыталась было перевернуться и зарыться в подушки на другой стороне кровати, но запах пота последовал за мной, а ткань юбки противно прилипла к ногам. Во рту был привкус горечи. Все это неприятно напоминало о том, почему я пробудилась в столь ранний час. Сердце кольнуло, ледяная волна от него прошила живот до самого низа, от чего кожа спины снова покрылась мурашками.       Мысли о постылом сне я решительно прогнала. Не сейчас.       Но дискомфорт и тихое кольцо тревоги никак не давали снова забыться сном, так что я решительно выскользнула из постели. На туалетном столике в тусклом свете потолка блеснул хрустальными гранями графин. Я подхватила заботливо оставленный братом кубок и избавилась наконец от неприятного привкуса во рту. Взгляд сам собой обратился к стене. Может…       Тело прошила еще одна волна озноба, и я подавила недостойные взрослой женщины мысли. Давно пора научиться справляться со своими страхами самостоятельно. В конце концов, это просто сон.       Гардеробная встретила меня отражением позорно помятого существа с кругами под глазами и растрепавшейся косой. Тонкие черные пряди падали на лицо, одна прилипла к уголку рта. Выдох, и волоски поднялись в воздух развивающимся знаменем.       Ветер сдувает черные полосы кристаллов, и они длинными тонкими лентами уносятся прочь.       Вдох замер на губах. Дрожь прошила все тело. Рука едва успела ухватить чистое платье, а ноги уже несли меня к знакомой каменной поверхности. Кончики пальцев очертили до боли знакомые щербинки. Разум в последний раз попытался напомнить о возрасте и положении, но все его усилия угасли в волне тревоги.       В последний раз. Еще один последний раз.       Ладонь погрузилась в толщу стены.       В полумраке спальни по ту сторону камня виднелись огоньки фиолетовых глаз. Оррен как всегда не задавал никаких вопросов, и это успокаивало лучше сотни банальных фраз.       Мокрая одежда сползла по телу рывками, неохотно уступая место сухой и свежей. Подушки, в основном крупные и плоские, давали комфорта не меньше, чем маленькие пышные, вперемешку с продолговатыми валиками из собственной спальни. Знакомый с младенчества, такой родной запах потертой кожи, оружейного масла и моего травяного лосьона для волос наполнил легкие. Стоило вдохнуть его полной грудью, и кольцо холода, сжимающее сердце, немного разжало злые объятия. Ткань зашуршала. Даже не поворачивая в сторону брата голову, я могла сказать, что это его рука пробиралась к моей. Непростительная слабость, детская глупая привычка, но все же… Моя ладонь встретила его, широкую и мозолистую, на середине пустого пространства между нами.       Теплое чувство умиротворенности и привязанности, лишь с небольшими вкраплениями беспокойства и печали, потекли через кожу. Чуткое спокойствие Оррена было незыблемым, как разогретые на ярком полуденном солнце скалы гор, под которыми располагались Чертоги.       «Все тот же?» — дотянулась до меня нить его мыслей.       «Да», — ответ короткий и сухой, но вспоминать кошмар желания не было.       «Просто сон», — пришло вместе с волной утешения от брата.       «Знаю».       Как будто кошмар, повторяющийся раз за разом на протяжении сотен лет, мог быть просто сном. Но таковы вековые правила игры, к которой мы оба так привыкли.       Оррен сжал мою руку чуть сильнее, но даже его поддержка не могла полностью приглушить беспокойство, назойливое, как звук падающий со сталактита капель воды.       Уносимые ветром полосами черные кристаллы, голубые глаза-камни на снегу…       «Мне кажется, я видела Ранта на этот раз», — сердце сжалось от такого признания, будто теперь что-то ранее эфемерное и надуманное стало фактом. — «Такие длинные волосы… И эта его подружка из Алмазных… Порой я жалею, что не Мать семьи, и не могу запретить ему видеться с ней. Ничего хорошего из их общения не выйдет».       «В Клане думают иначе», — краткий всплеск беспокойства Оррена при упоминании младшего брата быстро сменился привычной безмятежностью.       «Мог бы и не напоминать. Спасители расы — как же! Я слышала множество историй об этой маленькой одаренной. Она втравит Ранта в беду, помяни мое слово».       «Рант и сам мастер находить неприятности», — с теплотой заметил Оррен.       «Не поспоришь».       «И запретить ему что-то сложно».       «Да, этот наглец — единственный в семье, кто древнюю науку плетения интриг использует не во благо Клана, и даже не для собственной выгоды, а блажи ради».       Искорка веселья Оррена скользнула по связи и отозвалась таким же озорным чувством в душе. На короткий миг. Мысль о том, что все беспокойства о снах напрасны, так и не успела до конца сформироваться в разуме.       Каскад мурашек прошелся по спине и ногам, затем охватил руки и затылок, и принялся кружить в районе поясницы. Словно воздух в комнате разом стал холодным, как в ледяной пещере. Беспричинное беспокойство хлынуло лавиной, сдавило грудь, так что едва можно было сделать вдох. Я больше не чувствовала тепла мыслей и чувств брата, не могла дотянуться до него своим разумом. Я едва ощутила, как он в тревоге сильно стиснул мои пальцы. Сверху, на ребра, давило так, будто кто-то положил ледяную глыбу. Холод от нее проникал в вены и артерии, растекался по всему телу. Тепло, сама энергия жизни стремительно покидала меня.       — Орта, что случилось? — вскрикнул Оррен, подскакивая на кровати.       Он испуганно смотрел мне в лицо, а я не находила силы ответить — горло сдавило. В ушах нарастал пронзительный звон, и взволнованный голос брата потонул в нем. Предчувствие чего-то ужасного, невообразимо печального полностью поглотило меня и нарастало с каждым мгновением. Я успела пожалеть, что была недостаточно решительна и слишком горда, чтобы отбросить все мысли о достоинстве и воспитании, и просто обнять Оррена, прижаться к нему, как в детстве, в поисках утешения.       Звон в ушах стал невыносим настолько, что я бы закричала, если бы могла. Все, что мне было доступно — это отчаянно желать окончания мучений. Наперекор всем моим надеждам, я почувствовала нечто немыслимое — покалывание во лбу, быстро сменившееся омерзительным ощущением, будто из головы через сакральную метку тянут бесконечно длинную нить с острием на конце. Нить все больше натягивалась, причиняя все больше страданий, но понимание того, что означают эти ощущения мучила еще больше. Я отринула гордость и воззвала к Предкам.       Пожалуйста, пусть это будет ошибка! Пусть то, о чем я подумала, окажется всего лишь глупыми домыслами!       Нить натянулась до самого предела, протащив крючок до самой кости, замерла на долю мгновения, и оборвалась с оглушительным фейерверком.       ***       — Уголек.       Я следовала за знакомым голосом как за путеводным огоньком, стремилась к нему разумом через пустоту.       — Уголек!       Невидимая стена передо мной поддалась, и я наконец осознала себя. Голова разрывалась от боли, во рту чувствовался металлический вкус, а под носом — неприятная влажность. Метка пульсировала.       — Уголек!       Взгляд сфокусировался на лице Оррена, нависшим надо мной. В сумраке комнаты оно было наполовину скрыто глубокими тенями, однако же его волнение, граничащее с паникой видно было отчетливо. Тепло ладони брата на моей щеке стало проступать через онемение кожи. Его рука тряслась, то ли от ужаса, то ли в неумелой попытке привести меня в чувство.       — Уголек, пожалуйста!       Отчаяние в его голосе окончательно выдернуло меня из полузабытья, и я наконец нашла в себе силы пошевелиться. Головная боль пошла на убыль. Я спешно облизала пересохшие губы с привкусом соли и металла.       — Что…       Метку внезапно будто поразило молнией, так что я выгнулась и схватилась за голову. Одновременно с этим стены, пол и потолок содрогнулись, осветительные кристаллы и зеркала зазвенели, угрожающе заскрипел дверной проем. С потолка посыпалась каменная пыль. Однако гораздо больше настораживали доносящиеся из коридора раскаты обвалов. Все грозило рухнуть нам прямо на головы.       Едва дождавшись, когда мир перестанет вращаться, я попыталась встать. Оррен тут же подхватил меня, придерживая за спину. Хоть я чувствовала хватку на своем предплечье, от брата все еще не доносилось ни мыслей, ни чувств. Я была одинока в своей голове и в своем сердце. От этого оглушающая пустота внутри ощущалась пугающе четко. Я даже не сразу заметила, что поддержка Оррена пропала вместе с ним, едва я уже достаточно уверенно переступила порог его покоев.       Часть светильников в тоннеле обвалилась вместе с кусками стен, каменная пыль от предыдущих стихийных выбросов еще не улеглась. Я с трудом могла рассмотреть конец своего крыла Чертогов. Коридор Наследницы. Видят Предки, еще никогда я не желала так сильно, чтобы этот тоннель — неширокий, со скромно украшенными, тесными покоями — оставался моим убежищем от всех бед внешнего мира.       Сквозь пылевую завесу доносились отзвуки стонов и, где-то поблизости, ритмичный глухой стук и бормотание. Запястьем я небрежно стерла подсохшую уже под носом кровь, оттолкнулась рукой от стены и ускорила шаг.       Практически в конце тоннеля, у самой развилки, обнаружился завал. Груда земной породы наискось частично перекрывала путь. В широком просвете не мелькали никакие фигуры, камни не двигались с мест. И это красноречивей всяких слов говорило о том, насколько серьезной была ситуация, раз никто не спешил очистить проход.       Карабкаться было совсем невысоко, но, прежде чем я ступила на насыпь, на плечи мне опустилась ткань. За правым плечом обнаружился Оррен, в его протянутой руке был широкий пояс.       В уже более пристойном виде я преодолела преграду, чтобы обнаружить в нескольких шагах от себя дядю Тейнора, склоняющегося над прислоненной к стене безвольно сидящей фигурой. Он тихо бормотал что-то успокаивающее вперемешку с какими-то просьбами. Что именно, разобрать было сложно из-за непрекращающегося стука. Уже на повороте к покоям Матери семьи, я рассмотрела в распростёртой фигуре дядю Тойова, хотя узнать его в грязном, растрепанном мужчине с дорожками крови, вытекающей из ушей, было практически невозможно. Всегда такой собранный, дисциплинированный дядя, чей ум был острее клинка, бился затылком о стену и сдавленно что-то мычал, глядя перед собой пустым, животным взглядом. Тейнор обернулся, заслышав шаги рядом, его и без того напряженное, изможденное лицо, помрачнело еще больше. Он покачал отрицательно головой, будто отвечая на незаданный вопрос, и вернулся к попыткам поднести к губам пострадавшего пузырек простого стекла. Я прогнала мысли о том, что мог значить его жест. Как и все признаки и знаки до этого.       По знакомому пути к комнате родителей я шла так быстро, как позволяли все еще слабые ноги и тяжелая голова. Чем ближе становилась подавляюще массивная дверь, тем быстрее билось в страхе сердце, тем сильнее приходилось сжимать зубы в попытках взять под контроль эмоции. Когда ручка оказалась уже на расстоянии вытянутой ладони, я невольно задержала дыхание, прежде чем потянуться к ней. Дверь неожиданно раскрылась сама, и на пороге возникла темная фигура Ирена. Прежде чем я успела произнести хоть звук, он захлопнул за собой дверь с громким стуком, от которого я невольно вздрогнула.       — Не ходи, — голос Ирена был лишен всяких эмоций, как и его лицо, и это было как царапанье острием когтя по гладкой поверхности кристалла.       — Что…       — Ты ведь понимаешь, что там найдешь, — равнодушно оборвал меня старший из тессир.       Понимала ли я? Пожалуй, что понимала с того момента, как почувствовала боль, проходящую сквозь Метку. Грубо оборванная нить энергии, та, что всегда, с того момента как я зародилась в ее утробе, соединяла меня с матерью и питала, как некогда и пуповина, все еще саднила незатянувшейся раной. Будто снова меня, беспомощную и напуганную, выбросили из теплого убежища тела матери в безразличный, жестокий и холодный мир. Как и почти триста лет назад, мне хотелось громогласно потребовать, чтобы меня вернули обратно к чему-то привычному, родному — в мое убежище. Я готова была цепляться за любую возможность, пусть даже самую невероятную. Из любого правила бывают исключения, так почему бы не случиться такому сейчас?       — Отец? — прохрипела я едва слышно и внутренне сжалась в ожидании ответа. Стойкость духа изменила мне — никак не могла заставить себя посмотреть Ирену в лицо.       — Они спали. Бодрствуй кто-нибудь из них, еще был бы шанс.       Мысли замерли. В зияющем ничто медленно, как опадающие листья, кружились обрывки детских воспоминаний. Как ураган из моего вечного кошмара. Тот что отрывал кусочки от реальности, разбирая мир сна по частицам.       — Вейн? — онемевшие, как после двух кубков Хсенезер, губы шевелились будто сами по себе.       — Слишком мал, чтобы выжить без матери.       Земная твердь снова содрогнулась. По коридору в сопровождении отзвуков далекого мощного обвала прокатились клубы пыли. Видимо, из соседних Чертогов, которых, судя по звуку, может уже не быть.       — Кто еще?       Где-то поблизости застучали по полированной поверхности пола камни, зашуршала осыпающаяся с потолка крошка.       — Все братья бабушки и матери, кроме Тейнора, Тойова, Тихсвира и Тибирда. Дядя Тросар еще жив, но едва ли кто-то сможет ему помочь.       Где-то глубоко внутри груди в своей беспощадной пляске все еще двигался ураган по мертвому ледяному полю. Сухие, как страницы официальных докладов, слова соединялись с вихрем, отчего его воронка все расширялась, рискуя поглотить все. На плечо опустилась широкая ладонь, и ее тяжесть немного усмирила бурю внутри. Поддержка Оррена дарила надежду на покой недолго — приятное давление его руки вскоре исчезло.       — Рант, зачем ты встал? — окрик Ирена ворвался в мое ледяное забытье, заставил обернуться.       Младший стоял на развилке, отперевшись рукой о стену. Черты его посеревшего лица заострились, губы стали почти черными, а под носом можно было рассмотреть чернильные разводы стертой крови.       — Дядя Тросар… — указал он себе за спину. Голос Ранта звучал растерянно и быстро смолк.       — Зачем ты встал? — с нажимом повторил Ирен.       — Я в порядке, — упрямо заявил младший. — Я слышал, Рева завалило в крыле Хранилища с непроходимыми стенами. А Иреф еще не очнулся, так что я…       — Не вздумай! — оборвал его Ирен. — Поля энергии сейчас очень нестабильны, да и выбросы все еще продолжаются. Реву придется подождать.       — Мы что же, просто оставим его там? На то, чтобы поля пришли в норму, может уйти несколько дней!       Рант в своем возмущении сложил руки на груди, его губы сжались в тонкую линию. Сейчас он как никогда был похож на отца, когда тот был недоволен нашим поведением. Хотя голову Ранта еще не венчали рога, а черты лица все еще сохраняли подростковую угловатость, было до боли очевидно, что через пару десятков лет лицом он будет копией отца.       — Рев продержится, — настаивал Ирен. — В любом случае, риск слишком велик. Если выброс застанет тебя в процессе подчинения стихии, результат может быть непредсказуем. В лучшем случае, останешься калекой, в худшем — семья лишится еще одного мага. И видят Предки, нас и так осталось слишком мало.       Рант не нашелся, что возразить. Его лицо разом утратило показную строгость, нижняя губа по-мальчишески оттопырилась в обиде. Такое выражение у неизменно мудрого и спокойного отца вообразить было сложно. Все сходство разом развеялось, как и магия момента такой привычной перепалки братьев. В прежние времена они то раздражали меня, то веселили, то вызывали головную боль и острое желание, чтобы они наконец перестали друг на друга рычать и шипеть. Обычно конфликты обрывались с появлением отца, изредка — какого-нибудь дяди, и в Чертогах вскоре снова воцарялась тишина. Странно — разумом я всегда понимала, что даже при нашей продолжительности жизни, никто из нас не вечен, не бессмертен. Конец рано или поздно настанет для всех, как настанет конец детства, как придет неизбежно время покинуть материнскую семью и основать свою. Однако представить такой исход мне никогда не хватало воображения. Сейчас же суровая реальность упорно стучалась в эту закрытую дверь, и пора было встретить ее лицом к лицу.       Я шагнула вперед, готовая пройти в родительские — нет, теперь уже мои — покои, но Ирен неожиданно заступил мне путь.       — Что это значит?       — Не ходи, — повторил он слова, которыми меня встретил.       Я сделала шаг назад и посмотрела на него внимательно. На его чуть посеревшее, бесстрастное, как обычно, лицо и холодные глаза. Волосы Ирена стелились блестящим шелком по ткани повседневной длиннополой одежды — той же, в которой он был и весь предыдущий день. Серебристая заколка мага так же вопиюще гордо венчала его аккуратную прическу. Среди потрепанных, заспанных, растерянных и окровавленных братьев он выделялся как ограненный камень среди неочищенных самородков. Как и на моем фоне. С высоты своего роста он смотрел на меня снисходительно и даже нагло.       — Смеешь мне перечить?       — Советую. И очень надеюсь, что ты прислушаешься на этот раз. Сейчас не время для споров. Отдохни, наберись сил. Мы с дядей Тихсвиром позаботимся обо всем.       — А теперь ты что, приказываешь мне? Надеюсь, ты понимаешь с кем говоришь, — от спокойно-развязного тона того, кто, как тессир, должен в первую очередь подчиняться, в ледяной пустоте груди вспыхнул огонь.       — Едва ли у меня есть возможность забыть, — съязвил наглец. — Вопрос в том, насколько хорошо ты понимаешь это сама.       Пламя раздражения разгоралось все ярче. Я приблизилась к Ирену вплотную в два коротких шага, однако движение его руки, преграждающей дальнейший путь в комнаты, не укрылось от моего внимания.       — Прочь с дороги, — прошипела я ему прямо в лицо, вкладывая в свои слова всю силу желания не видеть даже кончиков его волос поблизости от покоев Матери семьи. Возможно, что никогда.       На высокомерном лице непокорного не дрогнул ни один мускул, острота взгляда не смягчилась. Едва заметное движение пальцев по полотну двери, и проем за его спиной мгновенно стал сплошной стеной.       — Приказы не работают во время возмущения сил, Орта, — издевательски протянул Ирен. — Могла бы и знать. Я точно помню, как рассказывал об этом феномене.       Челюсти пришлось стиснуть настолько, что зубы заныли и едва не начали крошится. Я разрывалась между желанием стереть надменность, вопиющую и немыслимую для мужчины, с его предательского лица кулаком и стремлением разодрать когтями его тощую длинную шею. Сзади что-то удивленно пискнул Рант, Оррен с просьбой успокоиться сжал мое плечо. Не оглядываясь, я сбросила его руку.       — Иди к себе, Орта, — продолжил демонстрировать превосходство предатель. — Восстанови силы, подготовься. Ближайшие дни будут непростыми. Властвовать, подчинять и демонстрировать свой нрав еще будет время. У тебя теперь на это будет вся жизнь. Сегодня же, в последний раз, побудь просто младшей сестрой и позволь старшим позаботиться о тебе и о семье.       Он все продолжал говорить. Его негромкий голос, не встречая отпора, набирал уверенность. За спиной раздавались изредка голоса младших братьев. Возражали они или поддерживали бунт старшего, я не могла разобрать — все перекрывал оглушительный стук сердца в ушах. Пламя гнева будто подхватил тот ураган, что властвовал еще недавно в моей груди, и соединился с ним в огненном смерче. Он раздирал, обжигал изнутри нестерпимо, больно. Грозил разорвать меня на куски.       Обернувшись, я выхватила из рукава Оррена кинжал, без которого он никогда не покидал своей комнаты, и приставила к горлу Ирена. Дерзкий поток наставлений оборвался на полуслове. Я торжествующе оскалила клыки.       — Не разыгрывай тут благородство, Ирен! Не от благородства, не из заботы обо мне ты стал тессир, а корысти ради. И разве не получил ты то, что хотел? Не добился своего? Так отрабатывай! Знай свое место!       Маска самодовольства не слетела с вытянутого лица врага. Он смотрел все так же холодно сверху вниз, и даже задрал подбородок чуть выше, открывая горло для клинка. Я в ответ прижала лезвие к обнажившемуся участку кожи сильнее, пока не появилась тонкая линия пореза, которую я рассматривала с мрачным удовлетворением. Я уже предвкушала как следующие слова, слетевшие с ядовитого языка Ирена, заглохнут в широкой улыбке раны, что я прочерчу поперек его шеи.       — Вы думаете, что творите?! — прогремел сзади звучный и раскатистый голос дяди Тейнора так неожиданно, что я вздрогнула. — Какое место и время вы выбрали для своей грызни? Два безмозглых дварга! Как хватило у вас безрассудства осквернять память родителей в такой скорбный час? Час, когда мы должны сплотиться в своем горе. Ты теперь Мать этой семьи, Орта! Так веди себя соответственно. Хороший лидер знает, когда нужно взвалить на себя ношу, а когда переложить ее на плечи других. Взять на себя ответственность — это похвально, но подумала ли ты о последствиях? О том, сможешь ли ты жить дальше с тем, что увидишь. Не дрогнет ли твой рассудок со временем? Или ты забыла уже, что случается с семьями, главы которых повредились умом?       Слова дяди окатили меня ледяной водой. На месте пожара моей ярости остался горький пепел. То, что еще минуту назад казалось правильным и необходимым поступком, сейчас виделось как глупая детская выходка. От вида кинжала в руке стало тошно, и я тут же опустила его. Посмотреть на результат своего безрассудства не хватило решимости, как и обернуться к теперь уже самому старшему члену семьи.       — Стоит хоть иногда прислушиваться к советам, девочка, и не забывать, что никто тут тебе не желает зла, — уже мягче добавил дядя и перевел свое внимание на другой объект. — А тебе, Ирен, неплохо бы самому следовать своим наставлениям. Тебе теперь быть опорой Орты, пока она себе пару не найдет. Рант еще юн, а Ирефу такая задача не по плечу. Так что будь мудрее. И найди наконец подход к сестре. Для всеобщего блага.       Ирен со вздохом сжал растопыренную на плоской стене ладонь в кулак. Каменная поверхность подернулась рябью, и постепенно, кругами, сквозь нее стали проступать очертания входной двери.       Каменная порода вокруг снова затряслась под громовые раскаты обвалов. Гранит вокруг дверного проема, ослабленный магией Ирена, пошел трещинами, которые в мгновение ока распространились на стены и потолок тоннеля. На голову посыпалась крошка, и я, не задумываясь, отступила на шаг. В тот же момент на место, что я оставила, и где все еще стоял Ирен, полетел крупный пласт земной коры. Все потерялось в яркой вспышке света и плотной завесе из мельчайших кристаллов.       Необычный туман быстро осел, открывая Ирена, с удивлением рассматривающего свою руку, которой он, очевидно, собирался просто отвести камень в сторону. Очередной стихийный выброс, вызванный гибелью одной или нескольких женщин, закончился. В наступившем затишье старший из присутствующих братьев закашлялся, нащупал стену позади себя и прислонился к ней спиной.       — Ирен! — раздались одновременно возгласы Ранта и дяди.       — Ничего, — сипло пробормотал в ответ пострадавший, пытаясь отдышаться, и стер со лба потемневший от кристаллической пыли пот. — Обошлось.       — Ирен, твои волосы… — тихо, с ужасом, пробормотал Рант.       Одновременно со старшим братом я обратила внимание на несколько тонких черных прядок на серой полированной поверхности под его ногами. С неверием Ирен запустил дрожащую руку в волосы и отвел ее в сторону. Между пальцев повисли несколько темных полос. Он провел по волосам еще раз, с таким же результатом. Потом еще и еще. Черная масса, некогда наполненная энергией стихии и самой жизни, у босых ступней мага все росла.       Дыхание Ирена между тем не выравнивалось. Вскоре он захрипел, в груди его забулькало, а ноги подогнулись. Упав на колени, Ирен выплюнул сгусток крови. Братья и дядя ринулись к нему на помощь, но он остановил их жестом и сел на пятки. Лицо его стало совсем пепельным. Запястье, которым Ирен вытирал чернильные потеки с губ и подбородка, тряслось, а полуприкрытые глаза помутнели. Несмотря на это, он не оставлял тщетных попыток встать, и дыхание его становилось все надсадней. Родственники снова попытались пробиться словами до разума пострадавшего, когда их прервал металлический звон. Округлая заколка, предмет гордости любого мага, сверкая фиолетовой шпинелью, скакала по гладкому граниту, унося с собой несколько прядей, к которым крепилась.       Ирен отрешенно проследил за драгоценностью, пока она окончательно не замерла, и нерешительно поднял руку к голове. Кончиками пальцев он обвел края уродливых продолговатых проплешин. Так раненный молодой воин, еще не осознав произошедшее, ощупывает кровоточащую рану. Лицо Ирена стало совсем пустым, глаза и рот в шоке округлились. Он обхватил голову, будто пытаясь остановить неизбежно утекающую через зияющие дыры энергию. На опустившегося рядом дядю он не реагировал и все сильнее зажимал свое увечье.       Я с самого детства желала видеть властного, самодовольного, язвительного и порой безжалостного брата на коленях, и сама много раз прилагала к этому все возможные усилия, особенно в тренировочном зале. Однако сейчас, глядя на него, сломленного и жалкого, не испытывала ни капли радости. Зрелище казалось столь же абсурдным и нереалистичным, как и разбудивший меня сон. В душе кольцами закручивалось неприятное, щемящее чувство.       Мимо меня по поручению дяди испуганно промчался Рант. Оррен нерешительно переминался с ноги на ногу, периодически оглядываясь на меня. Я развернулась и пошла в сторону своих покоев.       Один из моих самых первых уроков был посвящен тому, какой катастрофой может обернуться неумелое использование магической силы. После не раз мои наставники упоминали, что можно навсегда утратить и дом, и семью, и жизнь, и возможность манипулировать стихиями. Я всегда это знала. Но все равно то, что Ирен — маг, казалось таким же неизменным фактом, как и то, что Оррен — воин; что Полог держится на столпах, а шеру правит Верховный совет. Я не могла себе представить, что может быть иначе. Но Ирену не похвалиться теперь своим мастерством, коридоры никогда не наполнятся уже топотом десятков старших, таких надежных мужчин, не разнесут мелодичный голос отца в предрассветный час. Вся моя привычная картина жизни рушилась. Ничего уже не будет как прежде. Ни в нашем мире, ни в Старом нет ничего постоянного и ничего невозможного. Так и Полог, в конечном итоге, может исчезнуть вместе со всем, что я знаю, и во что я верю. Если ничего не предпринять, то дурной сон может оказаться реальностью.