Осознанный сон

      Противный звук все не стихал. Возможно, в другой момент и при других обстоятельствах, он показался бы мне приятным и мелодичным. Что-то среднее между «поющим ветром» и перезвоном гирлянд из ракушек. Но сейчас же он вгрызался в мою раскалывающуюся от боли голову и сверлил дыры в висках с упорством дурного соседа с дрелью. Надежду на то, что пытка звуком прекратится сама собой, я оставил спустя уже пару минут. Подушки тоже не спасали. Видимо, в этом надо винить проклятущий нечеловеческий слух. В конце концов, я сдался, отбросил в сторону шуршащую предательски громко подушку и попытался слезть с кровати. До края оказалось неожиданно далеко. От перекатывания я отказался сразу — и без того вращающийся мир в раз завертелся с безумной скоростью центрифуги или тренажёра для астронавтов. В попытках остановить Землю, я сжал многострадальную голову руками и пополз по-пластунски мимо полосы препятствий в виде многочисленных подушек. Хотя со стороны наверняка больше напоминал больную гусеницу. Чувствовал себя примерно так же. Длинное ночное платье успеху дела тоже не способствовало. В итоге, когда рука наконец коснулась пола, к головной боли прибавились новые противники в виде тошноты и жажды.       С кровати я сполз совершенно не величественным кулем и по-плебейски приземлился на четвереньки. Прохлада камня под ладонями так и манила — я не смог удержаться от того, чтобы прижаться к нему пылающим лбом. Хорошо.       Камень быстро нагрелся, а настырный звук продолжал вгрызаться в подкорку. С недовольным стоном я оторвался от тверди. Медленно, поэтапно поднялся на ноги и тут же прислонился к удачно подвернувшейся стене. Стон перешел в нецензурную брань. Пульсирующие извилины коротило, а пересохший язык заплетался, так что вырвавшаяся сквозь стиснутые зубы фраза была причудливым переплетением известных матерных слов. Инна, с которой шелуха воспитания слетала после второго стакана спиртного, точно бы восхитилась.       К источнику звука я шел уже почти на ощупь. Чтобы хоть как-то остановить головокружение пришлось стиснуть висок рукой и закрыть один глаз. Польза от этого была сомнительной, но лучше, чем ничего. Вблизи, у стеллажей, таинственные трели стали совсем оглушительными. Колокольный набат, иерихонские трубы и вопли озабоченных майских котов вместе взятые. Мир завращался с удвоенной силой. Второй глаз спешно пришлось закрыть и вцепиться в полку скрюченными пальцами. Адский визжащий предмет я пытался найти уже вслепую, попутно вспоминая всех известных мне божеств в своей немой молитве.       Удивительно, но мои молитвы были услышаны. Ощупывающую полку ладонь кто-то подхватил и опустил на резную каменную поверхность. Наступила блаженная тишина. Легкое касание чьих-то пальцев к вискам, и пресловутые «вертолеты» наконец покинули мою голову, прихватив с собой давнего боевого товарища сушняка. Мир вновь обрел краски. Я наконец решился открыть глаза.       Первое на что обратил внимание — это шкатулка, на которой лежала моя правая рука. Небольшая, каменная, с резным узором. В похожей мама хранила бусы. Слева обнаружился Ирен с обычным непроницаемым выражением лица. Облегчение от схлынувшего сильнейшего в моей жизни похмелья было так велико, что мне захотелось если не обнять, то хотя бы сердечно пожать мрачному брату его чудотворную руку.       — Ты такой полезный! — вырвалось у меня, прежде чем я успел подумать. Но выражение удивления на лице Ирена того стоило.       — Не обольщайся! — вернулся он быстро к привычному хладнокровию. — Я лишь заблокировал неприятные ощущения, но их причина от этого не исчезла. Сегодня тебе стоит воздержаться от тренировок и любых манипуляций с энергией.       Не сказать, что я огорчился неожиданному «освобождению от занятий».       — Помнится, ты говорил, что шеру отравить практически невозможно.       — Это не отравление, а индивидуальная непереносимость магических напитков. Тех, что получены из Древа-столпа.       — Мог бы и предупредить, знаешь ли, — проворчал я.       — А ты смогла бы возразить Матери клана? Отказалась бы пить?       Я хотел было напирать на то, что стоит заранее знать обо всех особенностях собственного тела. Ради собственного благополучия, но упоминание Владычицы навело на другую мысль.       — Она удивилась тогда. Что от напитка не стал отказываться.        В районе шеи кольнуло. Я запоздало спохватился, что сказал о себе в мужском роде.       — Скорее удивилась тому, что ты наконец повзрослела и обрела чувство здравого смысла. Возражения все равно были пустой тратой времени. Демонстрацией непокорности.       — Так давно уже можно было отговориться этой индивидуальной непереносимостью и жить спокойно.       — Все и так о ней знают.       — Что? И все равно заставляют пить? У вас что, весь клан — садисты?       — Первое, чему учат женщин клана — это терпение.       — Точно садисты, — вздохнул я.       Глупо было забывать, где я очутился, но постоянная забота Оррена и редкие вспышки гуманизма Ирена меня расслабили. Вздохнув еще раз, я сосредоточился на шкатулке, которую все еще держал в руках.       — Это почтовая шкатулка, — пояснил Ирен. — Они зачарованы так, что открыть их может только владелец.       Открылась она действительно легко. Внутри, на полированной поверхности, лежал маленький туго свернутый свиток.       — Разворачивать письмо тоже лучше тебе. Они бывают запечатаны магией.       Послание внутри свитка было коротким, всего в два предложения. На шеруане. А пытаться расшифровать древний язык сейчас не хотелось, хоть похмелье и перестало меня мучить.       — Дядя Тойов сбросил оковы тела этим днем. Тихо во сне, — я обернулся на голос Ирена. — Это сообщение от Смотрительницы. Из Нирнора, — прибавил он, прочитав по моему лицу, что я не понимаю, о чем идет речь.       Я наконец вспомнил высохшего древнего старца в коридоре пустых Чертогов внутри Столпа.       — Соболезную, — неуверенно, со слегка вопросительной интонацией, пробормотал я.       — Давно пора было, — спокойно парировал Ирен. Внешне признаков горя он не проявлял. — В Нирноре обычно не живут дольше десяти лет. Столп выпивает сначала всю магическую энергию, а затем и жизненную. Дядя же зачем-то растягивал свои мучения, как мог.       — Может, надеялся выбраться оттуда?       — С чего бы? Он сам, по собственному желанию, отправился в Долину. И возвращаться отказывался, как ни уговаривали. Три Смотрительницы тоже оказались бессильны, — говорил брат все так же холодно, а взгляд не отрывал от строк послания в моих руках.       — Почему?       Ирен наконец поднял на меня глаза, и от тяжести его взгляда у меня все сжалось внутри. Взгляд из-под бровей, зрачки расширены, а на дне их будто тлели угли.       — Он не смог справиться с потерями, — ответил он спустя время голосом более низким, чем обычно.       Я обнаружил, что стою, как идиот, с раскрытым ртом. Язык, и без того сухой после вчерашнего чудо-напитка, стал как наждачка. Сглотнуть удалось с трудом.       — Что? Потерями? Ка… — начал было бормотать я в растерянности.       Именно в этот момент, наконец-то, одурманенный мозг заработал в полную силу. И про вымирание клана, и про смерть родителей я уже слышал не раз. Не сложно догадаться, о каких потерях речь. Локомотив мыслей зацепился за слово «родители» и потащил паровозики памяти вперед. Картинки замелькали сплошным потоком.       Разрушенный коридор, осыпающаяся с потолка крошка, завал, двое мужчин в коридоре, двери родительских комнат…       И снова фигура дяди у стены, с раскинутыми в стороны ногами. Бледное лицо, струйки крови из ушей. Стук затылка о стену и мычание.       Лица дяди-отшельника я не запомнил, да и, судя по всему, изменилось оно до неузнаваемости. Но что-то, какое-то чувство глубоко внутри, подсказывало — «носферату» из Нирнора, что недавно нас покинул, и тот страдалец из сна — одно и тоже лицо.       — Что ты видела?       Я сфокусировал вновь взгляд на Ирене. Он говорил, что не телепат, но сейчас я был практически уверен, что он читает мои мысли. И это леденило кровь.       — Во сне, — уточнил Ирен. — Что видела во сне?       Кинолента воспоминаний завертелась с большей скоростью, промотала несколько сцен.       И вот я держу кинжал у шеи брата, что сейчас у меня прямо перед глазами. Жгучая ненависть, порожденная болью. Ярость, от которой хочется впиться в глотку зубами и когтями.       За что вообще можно так ненавидеть собственного брата?       — Удалось что-то вспомнить?       В голосе Ирена прибавилось настойчивости, и мне пришлось вновь встретиться с его недовольным взглядом. Глаза сузились в подозрении. Я снова не выдержал тяжести взгляда, на этот раз стал смотреть выше. Чуть деформированный из-за рогов высокий лоб, совы чуть выше висков…       Серебристая заколка, со звоном падающая на пол, струйка крови на подбородке, остекленевший взгляд…       Завершающие сон события встали в общую картину как недостающий кусочек паззла.       — Что-нибудь про артефакт?       Недовольство в голосе Ирена возросло. Его терпение явно подходило к концу. Неудивительно, когда я молча сверлил взглядом его макушку, как слюнявый идиот. Однако все во мне кричало о том, что сварливый брат не будет рад новости ни о том, что я видел его в таком уязвимом и жалком состоянии, ни о том, что я теперь знаю, что скрывает его причёска. Не рад настолько, что я почувствую это на своей шкуре в прямом смысле. И ладно бы еще мне просто кто-то бы рассказал о чем-то таком глубоко личном, но видеть все это глазами недоброжелателя, было все равно что подсматривать за ним тайком через щель в стене уборной или спальни.       К тому же, я всегда был плох в выражении соболезнований. Чужое горе приводит меня в ступор. И тот факт, что отголоски этого горя все еще гремели далекими раскатами в моей памяти, только усугубляло положение. Я одновременно и прочувствовал всю сокрушительную мощь потери, и в тоже время не имел права заявлять, что понимаю ее. Не моя жизнь, не мой мир, не мои близкие… Наверное, это и есть синдром самозванца.       — Ничего про артефакт, — ложь сейчас была поступком труса, но ничего лучше я не придумал.       — Что тогда?       — Просто день. Вы с ней ссорились, — пожал плечами я.       Говорят, лучшая ложь — это та, которая основана на правде. Но встретиться с Иреном взглядом я все не решался, что бросало тень на мои слова. А Ирен — кто угодно, но не дурак.       — Просто день? — в голосе его, конечно же, очень четко было слышно сомнение.       Едва ли мне удалось бы настоять на своем, если бы не как никогда вовремя явившийся Оррен.       — Где завтрак? — переключил свое внимание на вошедшего Ирен.       Оррен сосредоточенно хмурился и переминался с ноги на ногу. В конце концов он показал себе за спину, на дверь:       — У ди’ши какие-то проблемы. Что-то с поставками продуктов.       Старший из братьев недовольно сжал губы. На лице ясно проступило желание разобраться с проблемой немедленно, но и отпускать просто так вопрос сна-воспоминания он не хотел. В задумчивости он переводил взгляд с меня на Оррена и обратно. Для меня же весть о беспорядках звучала как удачная возможность избежать максимально неловкой ситуации. Тем более, что это могло бы мне дать чудесную возможность задать множество назревших после сновидения вопросов менее злобному брату. Однако предложение пойти Ирену разобраться с проблемой мне показалось слишком подозрительным. Я решил выбрать немного другую тактику.       — Кто-то должен рассказать всем о дяде, — сказал я, как бы в никуда, максимально непринужденным голосом.       — Я разберусь, — окинул меня еще одним взглядом с прищуром Ирен и пошел к выходу. — Собирайтесь пока. И про уборку не забудьте, — бросил он через плечо уже у дверей.       Я вздохнул с облегчением.       — А что с дядей? И каким? — спросил Оррен.       Я молча протянул ему послание из Нирнора. О том, что оно может быть зачаровано, вспомнил только когда свиток был уже у брата в руках. К счастью, ни в клочке бумаги, ни в Оррене никаких зловредных изменений не произошло. Он быстро пробежал строчки глазами и вернул мне свиток с шумным вздохом.       — Ты в порядке? — решал спросить я, глядя на его помрачневшее лицо.       Оррен пожал плечами в ответ.       — Он совсем плохо выглядел, когда мы навещали его в последний раз. Стоило ожидать, что в любой момент…       Я выждал для приличия, но молчаливый брат продолжать фразу, видимо, не собирался, так что я решил воспользоваться ситуацией и задать несколько назревших вопросов. Но обсуждать деликатные темы, глядя вот так друг на друга, мне показалось неловким. Я схватил тряпку для уборки в бессловесном приглашении приступить к повседневным делам.       — Ирен сказал, что дядя сам ушел в Нирнор из-за горя, — решил зайти я мягко издалека.       — У него был старший брат, с которым он был… Особенно близок. И когда его не стало… В тот день многие отправились к Предкам. Сложно было справиться, пережить это. У дяди не получилось.       — Давно это было?       — Почти три цикла прошло. Тридцать четыре года.       — Тогда ваши родители погибли?       Оррен на мгновение застыл и сильнее стиснул метелку для пыли, что держал в руках. В зеркале, что протирал, я увидел как он коротко кивнул, не отрывая взгляд от пола.       — Я видел ту ночь, — решился на признание я. Оррен резко вскинул голову в ответ. — Во сне. Ничего об артефакте — вместо него сначала какой-то кошмар, а потом кошмар наяву со всеми разрушениями, болью и горем.       Пальцы Оррена разжались, и метелка со стуком упала на пол. Глаза брата расширились от ужаса, рот слегка приоткрылся. Меня кольнуло сомнение пополам с жалостью. Оррен с низко опущенной головой дергал перья спешно поднятой с пола метелки. Я все не решался нарушить тишину. Может я и правда зря…       — Значит ты видел… — сдавленно начал Оррен. — Видел, что она приходила ко мне, когда все спали?       — Видел.       — Не говори никому. Ирен и так наверняка знает, но все равно…       — А что в этом такого? Для взрослых может и необычно, но все же, искать утешения у старшего брата, разве не нормально?       — У нас не принято, — покачал головой Оррен. — Недостойно. Да и вообще близкие отношения всегда скрывают. Ото всех.       — С чего бы? Вы же не… — я оборвал себя на полуслове, пытаясь выразиться помягче. Небезызвестная фамилия скандально прославленных брата и сестры из сериала, снятого по книжному циклу , ему точно ничего не скажет. Других иносказаний не находилось.       — Дядя говорит, мы крепки телом, но хрупки духом, — начал Оррен издалека. — За отцом всегда следовал один, а то и двое мужчин из семьи. Везде, куда бы он ни пошел. Когда он приходил петь мне перед сном, всегда кто-то еще сидел в углу и слушал. Меня это пугало, когда маленький совсем был. Потом, когда подрос, думал, что это мать так контролирует все, следит за всеми. Но как ни возмущался, как ни кричал, отец не прогнал ни разу того, кто ходил за ним. Потом только узнал, что это было для защиты. Защиты отца. Мать еще могла выйти за порог покоев одна, отец — ни разу. И другие Отцы семей тоже в одиночку не ходят. Когда женщине клана хотят навредить, метят в того мужчину, что ей особенно дорог. Иначе нельзя — накажут.       — И поэтому женщины скрывают, кто из мужчин в семье им особенно дорог, — продолжил за брата я, на что тот согласно кивнул.       — Не только женщины. Всякое случалось. Разные… сложные интриги. Братья на сестер бросались, матери сыновьями жертвовали… Ирен говорит, это как партии в шахматы — не выиграть, если ничем не пожертвовать.        Оррен продолжал как ни в чем ни бывало уборку. На лице от былого волнения не осталось и следа. Поразительно, насколько порой ужасные вещи могут быть обыденными для представителей другой культуры.       — Жестоко, — покачал я головой.       — Не люблю шахматы, — тихо признался Оррен.       — Не любишь настольные игры?       — Нет, только шахматы. Мне нравится го.       Я сразу вспомнил, как мы с пацанами играли в «Точки» разноцветными ручками на листках в клетку. В перерывах между парами, чаще — на самих парах. Доски для го ни у кого не было. Интересная игра — одна из немногих стратегических, в которой число фигур на доске не убывало, а прибавлялось. Пожалуй, Оррена я поторопился судить.       — И часто у вас такое случалось? Эти сложные интриги?       — С теми, кого я лично знаю?       — Допустим.       — С младшей сестрой матери. И еще с одной юной госпожой из изумрудных, — Оррен замер ненадолго, видимо захваченный воспоминаниями. — Нас тогда это тоже коснулось. Чуть всей семьи не стало. Ужасно было. Никто не ожидал. Нас тогда уже мало было, интриги запретили. Да и не в нее метились, и даже не в нашу семью. Побочный ущерб. Изумрудные были в ярости. И Орта… В Орте что-то поменялось.       — Что поменялось?       Оррен в ответ пожал плечами. Какое-то время он молча протирал пыль на полках. Воображаемую пыль, учитывая, как часто мы убираемся.       — Что-то сломалось, — едва слышно сказал Оррен.       — Тогда у нее начались приступы паранойи? — предположил я. Моя догадка подтвердилась кивком брата.       — Она стала отдаляться ото всех. Мало разговаривала. Отослала Ирена. Со мной перестала делиться мыслями и переживаниями. Приходить ко мне она уже давно прекратила, но тут… — Оррен замолчал ненадолго, после чего его голос стал хриплым. — На какое-то время она даже потребовала, чтобы я не касался ее. Чтобы не мог узнать, что она чувствует. Потом научилась закрываться от меня так, что я ее почти не ощущал. А в последние месяцы будто и не замечала меня вовсе. Словно я не брат ей, а один из ди’ши. Из покоев меня прогоняла…       Голос Оррена оборвался. Уборку он прекратил и молча смотрел себе под ноги. Внезапно он развернулся, сделал пару шагов ко мне и посмотрел пристально в глаза. В выражении его лица было что-то отчаянное. Я опешил и сделал шаг назад.       — Я не дурак, — с чувством сказал он. — Может, не так умен, как Ирен, но… Я заметил разницу. В самый первый момент, когда увидел в гардеробной. Я заметил. Не мог не заметить. Для меня ближе нее никого нет! Просто я… — он наконец отвел взгляд в сторону, на лице появилось смущение. — Я подумал, что все возвращается к тому, как было раньше. Ты разговаривал со мной, спрашивал мнение, полагался… Вот я и понадеялся… Глупо, конечно… Так глупо! — добавил он яростно и покачал головой.       — Не глупо, — возразил я. От смеси жалости и чувства вины все неприятно сжалось внутри.       Оррен в ответ продолжал качать головой.       — Нет, правда. Это нормально — надеяться в такой ситуации, — пытался достучаться я до Оррена.       Он все еще не показывал мне своего лица и до скрипа стискивал деревянную ручку метелки в руках.       — У меня тоже есть младшая сестра, — признался я и, к моему облегчению, Оррен наконец посмотрел на меня. — Маленькая совсем. Доставучая порой. У нее сейчас возраст «почемучки» — все время про все спрашивает, почти не умолкая. А если в комнату не впускать, то она в щель между дверью и полом заглядывает или за ручку без конца дергает. Но она милая. Особенно когда спит. Спит она хотя бы молча.       Оррен в ответ на мою неумелую шутку не улыбнулся, что, впрочем, вполне ожидаемо. Смотрел он однако заинтересовано.       — Пару лет назад у нее был какой-то бзик — облизывала все, — припомнил я, возвращаясь к уборке. Оррен все еще стоял, не отрывая от меня взгляда. — Пол, стены, мебель, людей… Все подряд. Особенно стекла нравились. Сижу как-то на кухне, пью кофе. Вижу движение какое-то странное на краю зрения. Поворачиваюсь — а она стекло в кухонной двери облизывает. Широко раскрытым ртом присосалась к нему, как пиявка, глаза закатила, ладони прижала по бокам от лица. А я еще в предыдущий вечер ужастик смотрел с жутким пацаном-призраком, и стекло это чёртово полупрозрачное и ребристое — все искажает… Думал, у меня инфаркт будет!       Я улыбнулся воспоминаниям. Улыбка вышла немного горькой. Не думал, что буду так сильно скучать по дому, как сейчас. Обычно даже самые длительные поездки хотелось растянуть еще немного. Однако погрузиться в мысли мне не удалось — отвлекся на тихий и неуверенный голос Оррена:       — Когда Орту отселили в отдельные покои, нам запретили жалеть ее. Запретили приходить к ней, когда она просыпалась по ночам с криком. Она поначалу звала: меня, родителей, дядю Тейнора, Сеша, даже Ирена. Потом стала прибегать, проситься в кровать. Ее все наказывали и наказывали… Меня тоже — никогда не мог ей отказать ни в чем. Чуть позже она научилась сквозь камень ходить и стала прибегать ко мне тайком. Ирен нас поймал. Стену между нашими покоями зачаровали, чтобы не пройти было. Я потом пару лет слушал, как она там хнычет и просит помощи. Корил себя за то, что смелости не хватает пойти к ней, несмотря на все запреты. Как-то проснулся от очередного ее кошмара, лежал вслушивался, и тут звуки такие странные. Стук, скрежет, какое-то рычание… Потом все стихло. Я гадал, что это было, пока ждал, что Орта снова уснет. Тут шорох. Голову поворачиваю, а над краем кровати медленно появляется что-то бледное и встрепанное. Я еще впечатлительный тогда был — чуть с кровати не упал со страху… Она пробила зачарованную стену! До сих пор не знаю, как ей это удалось. Да еще и так быстро. Должно было быть невозможным…       Оррен не умолкал все время, что мы хозяйничали в комнатах. Словно плотину его молчания прорвало, и воспоминания хлынули потоком. Пока я смывал с себя пыль и пот кошмарного сна, перебирал в памяти все те истории, что рассказал немногословный обычно брат. Многое в поведении Орты прояснилось. Я бы с таким воспитанием тоже умом тронулся. Но при всем при этом, сочувствия у меня к ней не сильно прибавилось. На свое отражение смотреть все еще было тошно, а зловещий портрет из гостиной хотелось сжечь ко всем чертям.       Оррен — другое дело. Хороший парень, с добрым сердцем. Как-то утешить, приободрить его хотелось непреодолимо. Но врать о том, что все будет хорошо, я не стал. Интуиция шептала, что не будет. Даже, если мы Ортой вернемся обратно на свои места. То ли дурной сон на меня повлиял так, то ли внезапно накативший пессимизм — это результат тлетворного влияния хозяйки тела. В любом случае, не заслуживает здоровяк пустой и банальной лжи. Но, судя по расслабленному лицу Оррена и ловким, отработанным движениям рук, наводящим порядок на моей голове, уже то, что я его выслушал, помогло. Я наблюдал за ним в сомнениях, стоит ли еще раз бередить рану, или оставить на сегодня впечатлительного брата в покое. Любопытство в итоге пересилило.       — Оррен, можно тебя спросить?       Он отстранённо промычал в ответ, увлеченный борьбой с особо непослушной прядью.       — Я много раз слышал, что люди виноваты в том, что вас становится все меньше, но во сне я ни разу не видел ни одного человека и слышал ни одного упоминания о них. Будто причина трагедии вашей семьи в чем-то другом. Как так получилось?       — Люди виноваты, — нахмурил брови Оррен. — Какое-то их изобретение. Я не очень хорошо понимаю в чем там дело. Лучше у Ирена спросить или у Рева. Рант, вроде бы, тоже разбирается в этом.       — А все же?       — Люди овладели какой-то силой природы. Чем-то очень мощным. То ли нашей стихии, то ли воздуха. Я не очень понял. Магия никогда мне не давалась, — пожал здоровяк плечами.       — И эта сила убивает ваш народ?       — Нет. Не совсем. Наши миры ведь разделены. Эта сила как бы разъедает Полог. Полог, чтобы уцелеть, тянет энергию из женщин. Когда не спят, еще могут этому как-то противостоять, а во сне…       Фразу он так и не закончил, но это и не нужно было. Сам видел, хоть и чужими глазами, что случается, если во время атаки все спят.       Догадка о том, что за смертоносной силой овладело человечество, у меня была. Этот вариант лежал прямо на поверхности. Но даты не сходились. Сколько лет минуло с «Дня скорби», я уже вспомнить не мог, но вот тридцать четыре года отсчитать был в состоянии. И ничего. Ничего особенного. Никаких знаковых событий. Прибавил и вычел еще год, на случай разницы в летоисчислении — тоже безрезультатно. Я выругался сквозь зубы.       Другой вариант, что таинственная сила — все же магия, мне не нравился совершенно. О том, что я все же перенесся в параллельный мир, пусть и похожий, думать не хотелось. Вернуться в свое тело — уже звучит достаточно сложно. Пересекать же границы миров или, раз уж на то пошло, время — как что-то нереальное. Но других идей не было, поэтому вместо того, чтобы паниковать на пустом месте, я решил отложить вопрос на потом. Надо сначала добыть побольше информации у Ирена.       Мысли ухватились за имя вредного брата и вытащили на свет кадры из кошмарного сна. По одному вопросу — вопросу ненависти к брату — я уже имел примерный ответ. Оррен сегодня рассказал достаточно, чтобы представить, каким извергом казался Ирен маленькой Орте. Особенно на фоне доброго и заботливого младшего брата. Любопытство же по поводу загадочной травмы Ирена так и жгло.       Любопытство сгубило кошку.       Я передернулся, по шее пробежала стая мурашек.       — Ты в порядке? — явно заметил мою реакцию Оррен.       Я ответил мычанием. Смотрел на брата в отражении, примеряясь, как лучше задать вопрос. Обсуждать старшего брата Оррен раньше уже отказался, и по вполне понятной причине. Обсуждать кого-то у него за спиной — это попахивало пенсионерками на скамейках у подъезда. Аргумент, что как Орта я должен знать такие вещи, полностью мою совесть не успокаивал. Однако, если подумать, то все выспрашивать у Оррена необязательно. Рассуждать ведь мне никто не запрещал.       — Ирен был раньше магом? — наконец набрался я решимости.       — Был, — кивнул брат.       Ответ и без того был очевиден. Больший интерес вызывали слова Орты во сне, что Ирен добился того, ради чего шел к ней в услужение. Оррен же совсем недавно говорил строго противоположное. И если предположить, что оба сказали правду, то есть, что раньше у Ирена было желаемое, а сейчас — уже нет…       — Ради этого Ирен стал тессир? Чтобы быть магом?       Оррен на мгновение застыл с удивленно распахнутыми глазами, прежде чем кивнуть в ответ.       Тем тяжелее, видимо, был для мрачного брата удар. Шеру и без того трепетно относятся к статусу мага и своим шевелюрам. Неудивительно, что у него такой дурной характер. Удивительно, что он смирился с таким ударом судьбы.       — А как же хваленая регенерация?       — Не физическая травма, — покачал головой Оррен.       — А что тогда?       — Разрыв энергетического поля. Это как… Возмущения в стихиях — они как бы идут волнами. Колдовать на пике волны — как идти против оползня. Накроет с головой, протащит, изломает… Регенерация тут не поможет. Целебная магия — тоже. То, что он жив, уже хорошо. Мало кто выживает.       — Это не исправить?       — Сложно. Под силу только Мастеру духовного пути.       — Так почему бы к одному из них не обратиться?       — Это женщины. Мужчина может обратиться с просьбой к женщине из другой семьи только если хорошо ее знает, дружит. Обычно же за мужчину просит Мать его семьи.       — А Орта просить не стала, — закончил я за Оррена мысль, что он подтвердил кивком.       От всей ситуации стало тошно. В конфликте брата и сестры, на мой взгляд, хороши были оба. Но воспоминание о задыхающемся Ирене на коленях, его распахнутых в шоке глазах… И Орта просто повернувшаяся к нему спиной. Как бы ни сильны были обида и злость на брата, но бросить его вот так, умирающим, на произвол судьбы…       Мы с одним из двоюродных братьев тоже никогда не ладили. Дрались в детстве и старались друг друга всячески задеть. Он, помнится, даже несколько раз подставлял меня, ловушки устраивал и придумывал обидные прозвища. Будучи взрослыми, мы почти что игнорировали друг друга — обменивались только скупыми приветствиями на семейных сборищах. Но, как бы ни велика была наша взаимная неприязнь, я и представить себе не мог, что отвернусь от него, если он пострадает и будет нуждаться в помощи. Ради всего святого, они с Иреном же знают друг друга сотни лет!       Я поймал себя на том, что остервенело, будто кожу пытаюсь содрать, чещу руку. Тыльная сторона предплечья была уже вся в длинных темных полосах расчесов. В некоторых из них поблескивала кровь. Я поморщился от боли. Надо менять тему размышлений и срочно. Желательно на такую, которая поможет быстрее выбраться из этого проклятого тела. Например, сообщение от Предков.       Как только утренние сборы были закончены, я записал загадочные строчки послания на бумагу и устроился удобно с ней на диване.       Кошки спутник только ветер.       Там, где уголь, там и сажа.       Крик в горах заглушит лавина.       У шеру — Предки, у людей — боги, у форноров — лишь эго.       Я пробегал взглядом строчки снова и снова, пытался составить фразы из отдельных слов из каждого предложения, подбирал сочетания из отдельных слов и общего смысл фразы. Кроме первоначальных, вчерашних, идей в голову ничего не шло. Словосочетания получались все абсурдней и бессмысленней. В итоге я, уже практически в трансе, особо не задумываясь, перебирал возможные варианты, как взломщик подбирает ключ-пароль. Один из таких вариантов внезапно вызвал у меня чувство дежавю, я повторил его про себя и меня поразила искра узнавания.       — Оррен, я сейчас вспомнил кое-что. Во сне ты назвал меня «Уголек». Я понимаю, что это — прозвище, но почему именно Уголек?       — «Орта» переводится как «уголь» с шеруана, — удивленно, словно я спросил про что-то само собой разумеющееся, ответил брат.       — Не помню такого слова среди тех, что шептали предки. Я бы точно обратил на него внимание.       — Там было старое слово.       — Как и «сьёр»?       Оррен промычал в ответ в знак согласия.       — А современное «сиор»?       Снова мычание.       — Так это имя, — пораженный своей прежней недогадливостью, воскликнул я. — Тогда еще, в первый момент вчера, когда предки только заговорили, мне показалось, что меня зовут по имени. Первые две строчки — это имя. «Сиорта».       К моему легкому разочарованию, Оррен моего восторга не разделил и к откровению остался безучастным. У меня же будто глаза открылись. Мне вспомнились фигурки кошек на полках стеллажей и на некоторых гребнях. Я посмотрел на замысловатый орнамент, вышитый на рукавах. Я принял его за необычно начертанную «W» или греческую «омега», но, очевидно, что это тоже силуэт черной кошки.       — «Кошка» и «уголь», значит. Странное сочетание.       — Имена при рождении нам дает Мать клана, — пояснил Оррен.       Пословица, которую так выразительно сказала мне Верховная во время злополучного разговора, заиграла новыми красками. По спине пробежала невольная дрожь, и я поспешил отвлечься от неприятных воспоминаний, чтобы не накликать еще один приступ паранойи. Других упоминаний об угле в памяти не нашлось, а вот кошки мелькали тут и там. У меня закралось нехорошее подозрение.       — И все, конечно же, о значении имен друг друга знают? Внутри семьи хотя бы.       — Конечно.       — Так и Ирен, получается, не мог не знать.       Ответ Оррена заглушил звук открывшейся двери.