Забери меня домой

«Это все скука», — говорит себе Борис, поднимаясь на холм. Скука и в некоторой степени страх перед молниями, которые он видел прошлой ночью. Он должен убедиться, что ничего странного и опасного не происходит, потому что у него нет ни желания, ни сил снова быть вовлеченным в очередную катастрофу. Двери больницы распахнуты настежь, но в фойе никого нет. Грязные непрозрачные стекла в окнах создают мрачную и удушливую атмосферу, пыль и штукатурка скрипят под ботинками Бориса, идущего из фойе в большую комнату в глубине. На столе — целый ассортимент бытовой техники: пылесосы, радиоприемники, кассетные плееры. К каждому устройству прикреплена бирка с именем владельца: это та самая техника, что Поль чинит для местных жителей или богатых туристов, пришвартовывающих свои яхты в порту Бонифачо. Однако в соседнем помещении лежат приборы, которые Поль разобрал по винтикам. Борис наклоняется, чтобы рассмотреть получше: работа паренька скрупулезна и точна, он сортирует все детали по типу и материалам, складывает в ровные кучки. У него просто гора этого хлама, но Борис не понимает, что он с ними делает. — Есть тут кто? Поль? — громко зовет он, но ответа нет. Здание огромное, Поль может быть где угодно, поэтому Борис возвращается в фойе и поднимается по лестнице, но как на первом, так и на втором этажах двери, ведущие в палаты пациентов, закрыты цепями с навесными замками. Состояние металла, окислившегося и ржавого, говорит о том, что их не открывали с тех пор, как больница приказала долго жить. — Кто там? Поль подошел со спины, и Борис от неожиданности вздрогнул. — А, это вы. Вам нужно что-то починить? На Поле белая рубашка, вся в пыли и жире, и он босиком. Живой портрет психически больного. — Нет, не нужно. — Тогда почему вы здесь? — Прошлой ночью я видел молнии над больницей. — Я просто работал. Не беспокойтесь. Слово скаута! — Поль смеется и поднимает два пальца, показывая букву «V». — Хм. — Борис уступает, больше ничего не говоря. — Как вас зовут? — спрашивает Поль, склонив голову к плечу, что делает его похожим на любопытного щенка. Он выглядит действительно безобидным, как и говорила медсестра. — Борис Евдокимович Щербина. — О, я понял, что вы не француз, но и не русский… я слышу украинский акцент? — говорит Поль, переходя на родной язык Бориса. Щербина поражен внезапной переменой: он не замечает в речи Поля никакого особого акцента, поэтому не понимает, откуда он вообще знает язык, когда выучил? — Я не русского происхождения, если вам интересно, — продолжает Поль. — Это просто один из языков, на которых я говорю. — И сколько языков ты знаешь? — Десять. Сначала Борис думает, что Поль просто хвастается, но в его глазах нет и следа лжи. Нервозность, может быть, но в остальном он искренен. — Поль, у тебя какая фамилия? — Нет, там, откуда я родом, нет фамилий. — А откуда ты? — странная страна, раз люди там не пользуются фамилиями. Поль почти истерически хихикает. — Видите ли, дело не в том, откуда, дело в том, из какого времени. Борис вздыхает: он совсем забыл, что разговаривает с умалишенным человеком. Душная и пыльная обстановка больницы вызывает у него приступ кашля, и он давится, прикрываясь платком. Убрав платок, Борис видит красные пятна. Поль тут же отскакивает от него. — Ой, вам нехорошо, Борис Евдокимович Щербина. — Это не заразно, — объясняет он, и паренек сразу успокаивается. — Слава богу. Я не могу позволить себе заболеть сейчас, когда я так близок. — Близок к чему? — К тому, чтобы выбраться отсюда. — Тебя никто не держит. Ты можешь идти, куда захочешь. — Для этого мне нужна машина. Я почти ее закончил. Так Поль собирает машину? Возможно, он слишком беден, чтобы ее купить, но Борису это все равно кажется очень странным. — Вы сказали, что вы русский. Скажите, как вы получили визу, чтобы выехать из СССР? — спрашивает Поль. — Вы кто-то важный? «Я несущественный», — собирается ответить Борис, потому что именно так себя и чувствует, но тут ему вспоминаются слова Валерия: «Ты был самым важным», и он гордо выпячивает грудь, потому что то, что они с Валерием сделали в Чернобыле — это то, чем можно гордиться: они боролись с концом света, сделали все, что могли, и это важно. Пусть страна и решила забыть то, что сделал Валерий, но Борис будет его помнить. — Да, мы с профессором Валерием Легасовым из Курчатовского института руководили ликвидацией последствий аварии и строительством бетонного саркофага в Чернобыле. Ответ Поля снова вызывает тревогу. — О, вот почему я вас не знаю. Что, черт возьми, это значит? Парень не интересуется тем, что случилось? Борис ворчит, возмущенный его безразличием: — Ну, может, тебе стоит почаще вылезать из своих завалов и интересоваться тем, что происходит в мире? — О, вы обиделись? — Поль поднимает руки, как бы успокаивая Бориса. — Я не это имел в виду. Очевидно, если бы произошла Чернобыльская катастрофа, я бы знал, кто вы. — Что ты несешь такое? Авария произошла! — рявкает Борис, все больше и больше выходя из себя. Голова Поля качается, губы кривятся в усмешке, будто он хочет сказать: «не совсем». Борис удивляется сам себе, почему он вообще тратит время на этого сумасшедшего. Он делает шаг назад, собираясь уйти, но Поль его останавливает. — Конечно, медсестры и врачи рассказали вам обо мне и о том, почему я здесь. — Да, ты здесь потому, чтобы думаешь, что можешь путешествовать во времени. — Нет, я путешествую во времени. — Внезапное волнение Поля исчезает, уступив место железной и непоколебимой уверенности, присущей тем, кто знает, что говорит правду. Эта уверенность выводит Бориса из шаткого равновесия. — Я путешествовал во времени и оказался здесь. Во временной шкале, которая не является моей, — повторяет Поль, и что-то в тоне его голоса напоминает Борису, как Валерий объяснял Центральному комитету партии, что да, он уверен, что ядро реактора открыто, потому что на земле графит. — Ты сам не понимаешь, что несешь! — рычит Борис, цепляясь за рациональность. — Ладно, считайте меня сумасшедшим, как и все остальные, мне все равно, потому что я знаю правду: в вашей временной шкале, в этой реальности, была ядерная авария в Чернобыле, но в той реальности, откуда я родом, ничего этого никогда не случалось. В этот момент Борис грубо отталкивает Поля в сторону и уходит, прежде чем поддаться порыву сбросить его с лестницы. Яркий солнечный свет снаружи ослепляет его, но Борис прикрывает глаза рукой и не останавливается, почти убегает от больницы. Желчь обжигает ему горло. Как этот парень смеет говорить подобную чушь? Как он смеет говорить, что есть место, где реактор четвертого энергоблока не взрывался? Где человеческие жизни не были и не будут принесены в жертву? Где люди не будут страдать все ближайшие годы? Где земля не загрязнена радиацией? Как он посмел внушить ему мысль, что где-то есть место, где Валерий не умер? В эту ночь Борис так взволнован, что даже не ложится в постель; нервно ходит взад-вперед между комнатой и террасой, сжимая и разжимая кулаки, дышит неглубоко, но вовсе не из-за легких. Он не только зол, но и расстроен, потому что в Поле он узнал манеру поведения, которую видел и в Валерии несколько раз: непоколебимую и раздражающую самоуверенность ученых, когда они заявляют: «Это наука, и неважно, верите вы в это или нет, это все равно правда». Но в данном случае этого быть не может, это лишь доказательство того, насколько серьезно психическое расстройство Поля: его не вылечили, его следовало перевести в другое психиатрическое учреждение. Путешествия во времени — это безумие. И если Борис думает, что может поверить этому пареньку, то он еще более сумасшедший, чем Поль. Он выходит на террасу и крепко хватается за перила, будто хочет их уничтожить: он приехал на Корсику только для того, чтобы провести пару недель в покое, прежде чем вернуться домой и умереть, а не расстраиваться из-за парня с явными психическими проблемами. В темноте ночи над больницей снова сияют фиолетовые огни. Борис закрывает глаза, делая вид, что не видит их. «Я приехал сюда не за этим», — повторяет он про себя. Однако представлять реальность, в которой жив Валерий — это непреодолимое влечение, как пламя для мотылька.

***

На следующий день Борис снова в фойе больницы, потому что, судя по всему, он действительно несчастный старый дурак, и это — самое подходящее для него место. — Поль! — кричит он, его голос эхом отлетает от стен. Вскоре после этого на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал больницы, появляется парнишка, он там и замирает, охваченный страхом. Борис ставит два алюминиевых подноса на ряд пластиковых стульев: на одном — жареные куриные ножки и вареная картошка, на другом — приличного размера ломтик сливового пирога. — Я не собираюсь причинять тебе боль. Садись и ешь. — Хм. У вас не очень хорошие манеры, Борис Евдокимович Щербина, — бормочет Поль, но запах еды манит, поэтому он подходит ближе. Бориса раздражает, что его каждый раз называют по имени, отчеству и фамилии, но он, конечно же, не предложит Полю называть себя лишь по имени: они не друзья, Борису просто нужны ответы. Он дает пареньку спокойно поесть, открывает окно, чтобы развеять гнетущую жару фойе: он смотрит на море и гадает, что бы сейчас подумал о нем Валерий. «Будешь смеяться надо мной, потому что я цепляюсь за невозможное? Потому что даже спустя время я все еще не могу тебя отпустить?». Голос Поля выводит Бориса из задумчивости. — Спасибо за обед, было очень вкусно. — Я бы принес тебе пива или водки, но в санатории нет спиртного. — О, у меня есть кое-что! Поль бежит к стойке регистратуры и достает наполовину пустую бутылку красного вина, откупоривает, делает глоток и передает Борису. Вино отвратительное, горячее и кислое, но это необходимое топливо для правильного взаимодействия. — А теперь скажите, что вам нужно, Борис Евдокимович Щербина? — Я хочу, чтобы ты объяснил мне, как устроены путешествия во времени. — О, так вы больше не считаете меня сумасшедшим? Борис напоминает себе совет, который дал Валерию, когда появились шахтеры: «Говори правду». — Я открыт для других возможностей. Поль громко смеется, хлопая себя ладонями по бедрам в такт. — Я ценю вашу искренность. Ладно, я все вам расскажу. Борис делает еще один глоток вина: он чувствует, что оно ему понадобится. — Я прибыл из 2067 года благодаря машине времени, которую я построил сам, основываясь на проекте Николы Теслы. — Кого? — хмуро спрашивает Борис. — Это сербский ученый, живший на рубеже прошлого и нынешнего веков. Он был настоящим гением, сравнимым разве что с Леонардо да Винчи. Он был автором выдающихся изобретений, но здесь, в этой реальности, они еще не открыты. А там, ну, откуда я родом, в последующие годы такие люди, как я, будут изучать его теории. В 2038 году я проводил исследования в его родной деревне, нашел несколько тайных дневников, содержащих планы по созданию машины времени. Некоторые детали были лишь набросками, поэтому мне пришлось интегрировать их с моими личными исследованиями, но в конце концов я сделал это: я построил машину времени и использовал ее. — Почему? — Почему что? — Зачем ты это сделал? Зачем ты построил машину времени? Поль молчит несколько секунд, будто не ожидал такого вопроса, а потом пожимает плечами. — Я ученый, как и Тесла. Я был очарован идеей и возможностью. — Настолько, что посвятил этому тридцать лет своей жизни? Я так не думаю. — О, теперь вы думаете, что знаете меня? — Я не настолько много о себе возомнил, Поль, но я могу распознать отчаявшегося человека. И этот паренек в таком же отчаянии, как и он сам. — У вас хорошая интуиция, Борис Евдокимович Щербина. Действительно хорошая! — Поль оживленно жестикулирует. — И вы правы. Я хотел любой ценой вернуться в свое прошлое, в 2020 год, чтобы исправить серьезную ошибку, которую совершил. Ошибку, которая предопределила мою жизнь и преследовала меня всегда. Но это слишком длинная история, и она не о путешествиях во времени. Борис кивает: каждый человек имеет право на секреты, у него тоже есть свои. Но тут до него доходит одна деталь из рассказа Поля... — Погоди. Ты сказал, что хочешь вернуться в 2020, но мы в 1989. — Знаю, знаю, знаю. — Поль дергает себя за волосы и стучит ногой по грязному полу, поднимая в воздух маленькое облачко пыли. — И это еще не все: как я вчера вам говорил, это ваша реальность, но не моя. В моей временной шкале многие исторические события отличаются. — Такие как Чернобыль? — Как Чернобыль, — кивает Поль. — Вы должны понимать, что машина времени чрезвычайно сложна, она работает на основе квантовой физики и других отраслей науки, которые ученые вашего времени еще не открыли. К сожалению, я сам на своей шкуре проверил, что чем дальше назад во времени вы отправляетесь, тем больше квантовых переменных изменяется непредсказуемым образом, пространственно-временной покров деформируется иначе, чем должен, и машина становится… неточной. На самом деле, я попал в 1986 год. Когда я понял, что произошло… ну…. я не отреагировал нормально, думаю, что я разозлился по-настоящему. — И оказался в сумасшедшем доме, — заключает Борис. — Да, да, да… но сейчас я в порядке. Я порядке, клянусь! — нервно рассмеявшись, настаивает Поль. Борис с этим не согласен, но ничего не говорит. — Так что насчет… хм… временной шкалы? — Ах, да, это серьезная проблема. Настоящая катастрофа, на самом деле, ха-ха-ха… Борис морщится, услышав этот тревожный смешок, но Поль тут же успокаивается и продолжает: — В теории Теслы была фундаментальная ошибка, которую я не учел. — Он проводит рукой по волосам, растрепывая их, а затем поднимает с пола деревянную палку и кладет ее на колени. — Представьте, что это временная шкала: я был здесь. — Он указывает на один конец палки. — И, скажем, хотел попасть сюда. — Он указывает куда-то в середину. — А вместо этого ты оказался еще дальше во времени. — Борис тычет пальцем в начало палки. — Ты это уже говорил, я понял. — Нет! Дело не только в этом! Я попал не на эту палку! — Поль повышает голос, и палка летит на землю. — Я думал, что смогу вернуться назад во времени по своей временной шкале, исправить беспорядок, который устроил, и снова жить там своей той жизнью, но я обнаружил, что путешествия во времени так не работают: как только что-то происходит, то оно уже произошло, и это больше нельзя изменить. Использование машины для перемещения вперед и назад по времени заставляет вас перейти на другую временную шкалу, отличную от той, из которой пришли вы. Потому что время не похоже на прямую палку, оно похоже на… это как будто… дерево! Поль хватает Бориса за рукав и указывает на сухое дерево в запущенном саду больницы. — Вот! Это время: каждый прыжок перемещает вас и вашей временной шкалы в альтернативную, и как только вы прыгнете, то никогда больше не сможете вернуться в свое прошлое! Поль начинает смеяться, сначала медленно, а потом все более и более истерично; он хохочет и хохочет без остановки, пока не начинает икать, но его лицо несчастное, а звуки, что он издает, жуткие, словно скрежет гвоздей по стеклу. Борис ничего не может сделать, кроме как ждать тишины, сидя на неудобном стуле и глядя на море в отдалении. Если даже предположить, что слова этого чокнутого правда, то Валерий мертв и останется мертвым, это событие не может быть изменено, как волна, что разбилась о берег и исчезла навсегда. За ней последуют другие волны, но они никогда не будут такими же. Реальность, в которой живет Борис, неизменна. Он закрывает глаза, чувствуя себя настоящим дураком: знал ведь, что разговор с этим пареньком ошибка, это дало ему лишь несколько минут слабой надежды, которая тут же исчезла, прямо на глазах. Он не может вернуться в прошлое и спасти Валерия. В конце концов, он действительно несущественный человек. Через некоторое время Поль наконец успокаивается, садится на пол и подтягивает колени к груди. — Простите, это было какое-то безумие. Однако это и есть история о том, как я попал сюда, в реальность восьмидесятых годов, где еще существуют СССР и Югославия, ядерные реакторы могут взорваться, а человек еще не ступил на Марс. — В вашей реальности нет СССР? — спрашивает совершенно сбитый с толку Борис. — Конечно, нет. Это ведь был нелиберальный режим, поэтому его постигла участь всех нелиберальных режимов в истории человечества — он пал. — Ты не понимаешь, о чем говоришь! — вспыхивает Борис в порыве советской гордости.  — Что ж, я могу понять вашу точку зрения, но было так, как я уже сказал. — Деловито продолжает Поль. — Если вас это утешит, США через несколько десятилетий переживут столь же ужасный период. Борис фыркает и решает не развивать тему: с этим парнем бесполезно спорить о политике. — Ну, спасибо за обед, Борис Евдокимович Щербина, и за то, что выслушали меня. Вы ведь понимаете, что у меня мало возможностей с кем-нибудь поговорить. — Могу принести что-нибудь завтра, если хочешь. Он не должен этого делать: говорить с Полем бесполезно, и это плохо для Бориса, но то ли Поль совсем спятил, то ли действительно говорит правду. Этот неряшливый мальчишка напоминает ему собак, которых оставили в Припяти после эвакуации. И Борис не тот человек, который откажет в еде тому, кто голоден. — Вы жалеете меня? — спрашивает Поль, почесывая затылок. — Да, немного, — признается Борис. — Без обид. — О, все хорошо. Все в порядке. Жалость — не злое чувство.