Забери меня домой

Над Москвой льет дождь. Борис и Валерий с зонтами — одни из немногих, кто решил бросить вызов непогоде. Официально они всего лишь два товарища, решивших купить сигареты, но нам самом деле лишь ищут возможность свободно поговорить вдали от ушей КГБ. Шли дни, и у них вошло в привычку ходить вместе по улицам. Иногда Валерий информирует Бориса о ходе исследования, но чаще всего они говорят о своей холостяцкой жизни. Валерий — все тот же потрясающий, но ужасно одинокий человек, которого Борис знал и любил в прежние времена, и Валерию требуется время, чтобы начать откровенничать и рассказывать что-то о себе: его характер, грубый и не всегда дружелюбный, удары в спину от коллег заставили его замкнуться в себе. Если Валерий никому не позволит подойти к себе близко, то никто и не причинит ему вреда. Борис не заставляет его говорить — когда Валерий молчит, то он говорит о себе, позволяя ученому внимательно слушать. Уверенность друг в друге растет, и их разговоры становятся более легкими: у Валерия обнаруживается блестящее чувство юмора, совершенно не знакомое Борису ранее, ведь в Припяти у них не было поводов смеяться. Но теперь исчезло то неотвратимое чувство обреченности, которое в прежней временной шкале Бориса окрашивало все меланхолией, даже такие редкие их совместные моменты. Но сегодня Валерий кажется задумчивым. — Проблемы с исследованием? — Нет, я сосредоточился на гипотезе о том, как реакторы РБМК работают на низких мощностях. И я думаю, что нахожусь на правильном пути. «Ты там, — хочется сказать Борису. — Ты уже почти там». Он был уверен, что Валерий и Хомюк придут к тем же выводам, что и в тот раз. Наука безжалостна, но редко ошибается. Но сейчас его больше беспокоит серьезное лицо Валерия. — Тогда в чем же дело? — После того, как вы показали мне документы, я думал о Волкове, — вздыхает Валерий, его едва слышно из-за проливного дождя. — После Ленинградской аварии я почти ничего о нем не слышал. Он отошел от дел и не хотел ни с кем встречаться, даже с самыми близкими друзьями. Неужели это из-за них? — В стране произошла авария, требовалось не допустить разглашения. Все, что Волков написал в отчете, пошло в другом направлении. — И они… изгнали его? Без официальных бумаг? Как? — Волков был женат? — Да, у него были жена и дети… ах, теперь я понимаю, угрозы. — Валерий смотрит на Бориса со смирением во взгляде. — Но Борис, вы же знаете, что мы делаем: вы собрали эту комиссию, потому что у вас есть подозрения насчет безопасности реакторов. Они подходят к маленькому магазину, торгующему табаком. Валерий покупает сигареты и газету. Разговор возобновляется, когда они отходят на достаточное расстояние. — Сейчас обстоятельства другие, никакой аварии, которую государство хотело бы скрыть ради своей репутации, нет, — объясняет Борис. — Но даже если будут последствия, вам беспокоиться не нужно: в случае необходимости я опущу ваше имя в итоговом отчете и возьму на себя ответственность за то, что вы напишете. — Но… это поставит вас в такое же положение, как Волкова. — Валерий поражен. — Я знаю. Борис использовал машину времени, построенную Полем, потому что был в отчаянии и хотел больше времени провести рядом с Валерием, возможно, до самого конца их жизней; но если это будет невозможно, он уже решил, что будет защищать Валерия от Чаркова и Горбачева любой ценой. — На этот раз я приму пулю, — гордо говорит он. В своей прежней жизни, во время бесчисленных бессонных ночей, Борис часто задавался вопросом, мог ли он сделать больше для Валерия после суда, может, осмелился бы быть храбрым и открыто бросить вызов Чаркову, вместо того, чтобы послушно стоять на месте. Но он понимает — это ничего бы не изменило: государство раздавило бы его, как Валерия; но иногда кажется, что он просто беспомощно наблюдал за происходящим, в то время как Валерий пожертвовал собой во имя истины. И Борис всегда будет об этом сожалеть, даже находясь в другой временной шкале. Но он позаботится о том, чтобы это не повторилось. — На этот раз? — хмуро уточняет Валерий. Борис гулко сглатывает: нужно быть внимательнее, нельзя так себя выдавать. Он пожимает плечами, тем самым прекращая разговор. Валерий некоторое время молча идет рядом, а потом Борис замечает, что он качает головой. — Нет! — вдруг выпаливает Валерий, останавливаясь. — Что нет? — Я не позволю вам сделать это в одиночку. — Валерий… — Скажите, почему вы хотели, чтобы я вошел в эту комиссию? В то утро, когда вы позвонили в Курчатов, меня там не было. Но были мои коллеги, столь же квалифицированные, как и я. Вы могли выбрать кого-то другого. Мою текущую работу может делать кто угодно. — Что же это, Велихов жаловался, что не выбрали его? — Велихов жалуется на это каждый день. — Вот почему я его не выбрал. — Борис, я серьезно. — Я выбрал вас, потому что вы заслуживаете доверия. Потому что вам пятьдесят, а вы все еще заместитель ректора, потому что между карьерным ростом и правдой вы всегда будете выбирать последнее. И вы не готовы отказаться от своей морали, даже если это поставит вас в затруднительное положение. «А еще потому, что я старый дурак, который любит тебя», — про себя добавляет Борис. Валерий почти вызывающе приподнимает подбородок и смотрит на него пронзительными голубыми глазами. — Тогда вы знаете, что я не могу позволить вам взвалить на плечи политический груз того, что мы делаем: вы меня втянули, я чувствую ответственность как свою, и мы будем вместе во всем этом до конца. Борис открывает рот, чтобы возразить, но Валерий его останавливает. — Больше не говорите ничего, это бесполезно. Вы не представляете, каким упрямым я могу быть. — Вообще-то знаю… — отвечает Борис, старательно скрывая скорбные нотки в голосе. — Знаете, это странно. Время от времени у меня создается впечатление, что вы давно меня знаете… Машина, мчащаяся через дорогу, пролетает через лужу и окатывает Бориса ледяной водой. Отфыркиваясь, он что-то орет в сторону водителя. — Вы промокли насквозь… погодите. — Валерий достает из кармана платок, но тут же понимает бесполезность своего жеста: у Бориса брюки мокрые насквозь. — Не страшно, высушусь дома. — До вас далеко, вы простудитесь. У меня есть обогреватель, давайте высушим ваши брюки. Борис собирается возразить, сказав, что прошел войну, и вода его не пугает, но вообще-то он не прочь провести с Валерием еще немного времени. — Спасибо вам.

***

Квартира еще больше загромоздилась бумагами и заметками, Борис осторожно отодвигает их подальше от обогревателя, прежде чем щелкнуть рычажком и вытянуть ноги. Тепло — приятная штука. — Я принесу вам полотенце, — говорит Валерий, уходя в ванную, — чтобы вы вытерли хотя бы часть воды. — Спасибо. Из коридора выбегает Ночь, преследуемый Огоньком, и прыгает на колени к Борису, лишь завидев его. Рыжая угрожающе шипит, но не решается приблизиться к Борису, который руками прикрывает спину черного кота. Эта красная фурия не тронет Ночь, пока он здесь. Обиженная кошка забирается на диван, сбросив на пол блокнот в кожаной обложке, который тут же распахивается. Борис поднимает его, собираясь вернуть на место, но тут его взгляд падает на открытую страницу — там цветными чернилами изображена Красная площадь под снегом. В правом нижнем углу подпись — В.А.Л. — Оу! — вернувшийся из ванной Валерий роняет полотенце на пол, заметив, что Борис держит в руках. Забрав полотенце, Борис одной рукой вытирает брюки, а другой перелистывает страницы блокнота. — Это ваши рисунки? — Просто маленькое хобби. — Вы талантливый. — Спасибо. — Валерий протягивает руку, думая, что Борис отдаст ему блокнот, но тот начинает перелистывать его с начала, поэтому Валерию остается только сидеть на краю дивана и нервно глазеть. — Давно рисуете? — Со студенчества. Неужели это настолько странно? — спрашивает он, не в силах расшифровать напряженное выражение лица Бориса, разглядывающего красочные чернильные рисунки. — Нет, я просто считал, что в свободное время вы пишете стихи. — Стихи? — Валерий моргает и качает головой. — Нет, я не очень хорошо обращаюсь со словами. — Вы же профессор, должны уметь. — Это наука, поэзия — нечто иное, я никогда не смогу сложить ничего достойного. Борис уверен, что Валерий ошибается. Еще он считает, что даже если это иная временная шкала, тонко чувствующая душа Валерия везде одинаковая, только здесь он выражает себя цветами и формами, а не словами, но некоторые рисунки все равно довольно поэтичны. Он все еще Валерий. Всегда — его Валера. Валерий снова тянется за блокнотом. Он все больше нервничает, и Борис не может этого не заметить. — Что? — Отдайте. Не стоит смотреть, это просто каракули. Но Борис так не считает: Валерий слишком смущается и краснеет. Может, он нарисовал нечто такое, что Борису видеть не стоит? Борис ухмыляется. — Вы не умеете врать, вот, что я вам скажу. — Так и есть! — настаивает Валерий, шумно сглатывая в противовес своим словам. — Какие тайны вы скрываете, товарищ Легасов? — шутит Борис, чрезвычайно забавляясь ситуацией. — Просто не понимаю, почему вы так заинтересовались моими рисунками, это просто то, чем я занимаюсь в свободное время… когда мне нечем заняться, я просто рисую то, что вижу, не слишком задумываясь, в этом нет никакого скрытого смысла… Чем больше Валерий говорит, тем больше он выдает себя — словно человек, тонущий в зыбучих песках. Безжалостный Борис листает одну страницу за другой: Кремль, скамейка в парке, Москва-река, фонтан, ваза с цветами, кошки в нескольких вариантах — спящие, сидящие, лежащие на спине и… О. Довольно большой и похожий портрет Бориса, очень реалистичный, но мягко сглаживающий его внешние недостатки и возраст. — Это ничего не значит, правда… Я… — продолжает лепетать Валерий, опустив взгляд и уставившись на носки ботинок. Теперь несложно уловить нотку паники в его голосе: он боится, что Борис рассердится, неправильно поймет или сочтет его странным; последнее, что хочет Борис, это чтобы Валерий боялся его. Борис отводит взгляд от рисунка, закрывает блокнот и осторожно кладет Валерию на колени. — Это значит, что у тебя душа художника, Валера. Уменьшительный вариант имени ошеломляет Валерия: он резко вскидывает голову, смешно приоткрывает рот, будто благоговеет, встречая спокойный и ободряющий взгляд Бориса. — Все в порядке. Я не сержусь. Валерий берет блокнот, на секунду касаясь пальцев Бориса, и… БАБАХ! — Огонек! — Валерий вскакивает, чтобы отругать кошку, которая залезла на стол и свалила стеклянную пепельницу, которая развалилась на части. Кошка отходит на несколько шагов, смотрит на Бориса прищуренными желтыми глазами, после чего демонстративно садится, задирает заднюю лапу и начинает вылизываться. Если бы Борис не знал, что животные — неразумные существа, то подумал бы, что адская рыжая кошка над ним издевается. Момент упущен (если он вообще был, а не оказался лишь разыгравшимся воображением Бориса), поэтому он перекладывает Ночь на диван и встает. — Мои брюки высохли. Мне пора. Валерий стоит на коленях, собирает осколки стекла и окурки. Он чертовски смущен, поэтому даже не смотрит в сторону Бориса, только кивает и шепотом прощается. Борису ужасно хочется поднять его и зацеловать на потери сознания, но он берет себя в руки и уходит; отвлекать Валерия нельзя, его работа чрезвычайно важна. Кроме того, Борис не хочет навязываться и уж тем более манипулировать Валерием, заставив его влюбиться. Это было бы несправедливо, и не по-настоящему. В той временной шкале, откуда прибыл Борис, они полюбили друг друга, но нет никаких гарантий, что это произойдет и здесь; обстоятельства совершенно иные. Теперь уже нет того отчаяния, ощущения надвигающегося конца, осознания того, что лишь они вдвоем сражаются против системы, которая заставляла их цепляться друг за друга, как потерпевших кораблекрушение в разгар бури. Если здесь Валерий хочет, чтобы они были просто друзьями, Борис это примет. Он примет все, что угодно, лишь бы Валерий был цел и невредим.

***

Валерий оставляет уборку и садится на пол, прижимается спиной к стене и закуривает, стряхивая пепел на пол. Он снова вел себя глупо, но иногда просто не получается себя контролировать рядом с Борисом; его сильная и в чем-то даже магнетическая личность смущает, пробуждая какие-то странные эмоции. Это может стать проблемой. Если уже не стало. Туман трется о его ноги. — Во всяком случае, ему понравились мои рисунки, — бормочет Валерий, поглаживая кота и даже не понимая, что улыбается.

***

Ульяна возвращается из Ленинграда целой и невредимой, но с меньшим количеством информации, чем она планировала: авария была классифицирована как незначительная, местное население даже не было проинформировано, хотя выброс радиации мог быть значительным, а рабочие, которые пришли на эту станцию в семьдесят пятом, вообще об этом не знали. — И еще, те документы, что я хотела взять в библиотеке, до сих пор не доступны! — восклицает Ульяна, глядя на Бориса так, будто он в этом виноват. Они зашли на очередную стройку, спасаясь от слежки вездесущего КГБ. — Они вам действительно нужны? — спрашивает Борис у Валерия. Тот пожимает плечами, будто извиняется. — Есть технические характеристики, которые мы совершенно точно обязаны занять. — Скажите точно, что нужно, я достану. — Почему вы думаете, что вам их отдадут? — Я не сказал, что отдадут, я сказал, что достану. Его план — попасть в библиотеку ночью и снять копии документов, которые нужны Валерию и Ульяне. — Я пойду с вами, — спокойно говорит Ульяна. — Вы ведь понятия не имеете, что искать. Поскольку она права, Борис решает проигнорировать тот факт, что она только что назвала его тупым, пусть и завуалировано. — Сможете выйти из гостиницы без слежки? — Само собой. — Тогда ладно. — Я тоже пойду, — встревает Валерий, но Борис качает головой. — Вы даже стоя на месте спотыкаетесь. — Вовсе нет! — Вам незачем идти. Чем нас больше, тем выше риск быть обнаруженными. — Но… — Я здесь главный! — выпаливает Борис. — И я решил, что вы не идете. — Надо закончить расчеты, товарищ… — дипломатично предлагает Ульяна, и Валерий сдается, опустив голову. — Двое против одного!

***

Ульяна и Борис ждут в машине, притаившись в темном переулке за библиотекой. Они войдут после полуночи, потому что, как объяснил Борис, там всего один охранник, а в полночь он уходит патрулировать соседние здания и не возвращается в библиотеку до утра. Пока они ждут, Борис физически ощущает на себе пристальный взгляд; это нервирует, но он молчит, и в итоге тишину нарушает Ульяна. — Вы что-то скрываете, товарищ Щербина. Борис по-прежнему молчит. — Вся эта история с комиссией, ваши опасения… будто вы знаете — что-то случится. — Как Распутин? — со смешком уточняет Борис. — Неужели у меня не может быть интуиции? — Нет, — сухо отвечает Ульяна. — Только не в том, что касается ядерной энергетики, нельзя в таких непростых вещах полагаться на интуицию. — Тогда скажите мне, товарищ, в чем же заключается моя грязная тайна? Давайте узнаем! — рычит Борис, надеясь напугать Ульяну, но она даже бровью не ведет. — Я долго думала об этом и пришла к выводу, что никакой тайны нет. То, что вы делаете, никому не навредит, даже если ни к чему не приведет. Вот почему я здесь. — Ульяна улыбается. — И простите, если я вас встревожила, но эта странность меня заинтересовала. Вы можете хранить свои секреты, пока они не причиняют вреда. — Я никогда не говорил, что у меня есть секреты. — Товарищ, мы в Советском Союзе: даже у новорожденных есть секреты. Борис смотрит на часы — ему не терпится войти в библиотеку, по-крайней мере тогда расспросы точно прекратятся. — Сегодня холодно. Завидую Легасову, дома тепло и спокойно, — продолжает Ульяна, но на эту уловку Борис точно не ведется. — Вы были против того, чтобы он поехал с нами. — Это рискованно. — О, я могу рисковать своей жизнью, а он нет? — Валерий… наивен, даже слишком. Будь он здесь, охранник обнаружил нас даже в машине, и вы это знаете. Но вы умны, товарищ Хомюк, — говорит Борис, понимая, что пытаться запугать ее бесполезно. — Вы правы, — отвечает Ульяна, но ее улыбка говорит Борису иное: «Хорошо, я притворюсь, что верю вам, но мы оба знаем, что вы сделали это лишь для того, чтобы защитить его». Борис достает из бардачка фонарик и отмычку, после чего наконец открывает дверь. — Пора. Идем. Включать копировальную машину не нужно: Ульяна методично переписывает нужные документы, ручка заполняет один лист за другим в тусклом свете фонарика, а Борис следит, чтобы никто не пришел. — Я закончила, — шепчет Ульяна через несколько часов. — Теперь у нас есть все необходимые данные.