***
Москва, 2 августа 1989 года.
Отныне события — терра инкогнита для Бориса. В этот день в той временной шкале он вошел в машину времени Поля. Он не знает, что случилось там, после его ухода. Не знает, что будет здесь, начиная с сегодняшнего дня. Какое бы преимущество Борис не имел, большое или маленькое, оно кончилось, и это пугает. Умом он понимает, это глупо: ни один человек не обладает привилегией знать будущее, но мысль о том, что он не способен предвидеть опасности, которые могут обрушиться на них, парализует Бориса, пока он обнимает Валерия в постели. — Борис, уже поздно, пора вставать. Валерий пытается выбраться, но Борис лишь крепче сжимает его в объятиях. — Позвони на работу и скажи, что заболел. Останься со мной. — Конечно, я останусь. — Валерий трется носом об его шею. — Что такое? — Ничего, просто… — Просто день такой? — Да, день такой. Руки Валерия проскальзывают по резинку пижамы Бориса, а на губах мелькает легкая ухмылка. — Я уверен, что даже в такой день мы найдем, чем заняться. В конце концов, думает Борис, хватая Валерия за волосы и направляя ниже, путешествие в неизвестность начинается не так уж плохо.***
Москва, 9 ноября 1989 года.
Валерий сжимает руку Бориса. Они сидят перед телевизором в его квартире, в новостях транслируют кадры падения Берлинской стены. Из Германии показывают ликующих людей, сидящих верхом на снесенной стене, семьи и наконец-то воссоединившихся друзей. Эти образы напоминают окончание войны, когда население праздновало изгнание врага. Символ идеологии разрушился в течение нескольких часов, и Борис солгал бы, если бы сказал, что не чувствует себя немного потерянным: это правда похоже на начало конца света, каким он его представлял, но он не особо удивлен, ветер давно уже изменил направление и даже не в сегодняшний день. Валерий искоса смотрит на него, немного испуганно. — Все будет хорошо, — торжественно обещает Борис. — Я знаю, но я рад, что ты подумал про пенсионный план. Звонит телефон. Ничего необычного: это Кремль, Центральный комитет созвал экстренное совещание. — Я буду как можно скорее, — заверяет Борис и кладет трубку. Валерий встает и надевает пальто. — Думаю, мы несколько дней не увидимся. — Я тоже так думаю. — Позвони мне. — Валерий целует его и уходит, не мешая собираться. Борис надевает свой лучший костюм, начищает ботинки и старательно завязывает галстук: костюм всегда был неотъемлемой частью его авторитета, и что-то подсказывает, что он ему еще понадобится. Никогда еще атмосфера в зале заседаний не была такой напряженной. Горбачев кажется спокойным и невозмутимым, но его чувства разделяют все не все: кто-то шепчется, слишком громко, что его реформы вызвали волну демократии, что ударила по Берлинской стене. Даже после того, как они сели и встреча началась, ропот не прекращается, люди качают головами, все напряженные, даже те, кто новички в составе ЦК. Борис не знает их достаточно хорошо, чтобы определить в стан врагов или друзей. Самое непримиримое крыло партии призывает к репрессиям железным кулаком, кому-то нужны танки и солдаты в Берлине: они не могут показать миру свою слабость. Тараканов и другие генералы против: будет резня среди мирных жителей, протест вспыхнет сильнее, чем раньше. В конечном счете выбирается мягкий курс. Чарков и другие партийцы в ярости: это решение в их глазах, несомненно, выглядит оскорблением государственной власти, они не будут стоять в стороне и смотреть. Борис поднимет взгляд на Николая, а затем коротко зыркает на Чаркова. Николай кивает: он понял. В последующие дни атмосфера в Кремле остается мрачной, в коридорах появляются непривычные скопления людей, постоянно перешептывающихся. Борис поддерживает решение генсека, но старается держаться в стороне от политических распрей, сосредоточившись на задачах своего ведомства. Он уже давно понял, что не может изменить мир или ход истории, потому что он всего лишь человек. Если СССР суждено пасть, то он падет. Не его дело спасать государство или менять его, старый Щербина точно попытался бы, но Борис уже совсем другой человек.***
Москва, 22 августа 1990 года.
Это ванная. Нет, все же кухня. Или школа… все в руинах. Кафельный пол неприятно скрипит под подошвами ботинок, в воздухе висит тошнотворный запах отбеливателя и цветной капусты. Валерий испуганно оглядывается: он не знает, где находится, не помнит, как сюда попал, но комната ему определенно не нравится. Он хочет уйти, но нет ни дверей, ни окон, только раковина в углу, где беспрерывно капает кран, слив на полу и маленькое сиденье. Валерий стучит кулаком в стену. — Кто-нибудь слышит меня?! Я хочу выйти! — кричит он, чувствуя нарастающую панику. Справа от него меняется свет, и Валерий видит окно, закрытое железной решеткой. Это сон, нет причин бояться, — говорит он испуганному себе, приближаясь к окну. За ним — двор: в углу стоит гипсовая статуя, уродливая копия американского Микки-Мауса, а потом Валерий видит сидящего на скамейке человека. Его прямую спину и седые волосы ни с чем не спутаешь. — Борис! — с облегчением кричит Валерий. — Борис, помоги мне выбраться! Но Борис не оборачивается, он сгорбился, как побежденный и глубоко несчастный человек. Валерий стучит сильнее, думая, не разбить ли стекло кулаком, чтобы добраться до Бориса. — Борис, я здесь! — Он тебя не слышит, он по другую сторону. Хриплый голос Бориса за спиной заставляет Валерия обернуться: на этот раз в стене появилась дверь, за ней он видит темную спальню и кровать, на которой сидит Борис с кучей подушек под спиной. На его лице видны следы глубокого страдания, в руке он держит окровавленный носовой платок. — Борис, тебе плохо? Ему все равно, что это сон, Валерий подходит к нему, но властный голос Бориса останавливает его. — Нет, ты не можешь переступить этот порог. — Почему? — Потому что я тоже по другую сторону, а тебя здесь не будет еще много лет. — Лицо Бориса озаряет нежная улыбка. — К счастью. — Что это за место? Валерию теперь не кажется, что он спит, будь так, он бы уже приказал своему разуму проснуться: он не может вынести вида умирающего Бориса, даже если это всего лишь иллюзия. — Считай это пограничной зоной, которая появляется в определенные даты. Однако тебе не стоит беспокоиться, ни ты, ни Борис больше не увидите этого места. Валерий склоняет голову набок. — Ты же Борис. Сон это, иллюзия — какая разница, все здесь бессмысленно. — Борис, — подтверждает лежащий на постели мужчина. — Один из многих. — Я ничего не понимаю… — Мой наивный идиот… — вздыхает Борис, яростно кашляя в носовой платок. — Отвечай мне! — в отчаянии Валерий стучит кулаком по дверному косяку, но не решается ослушаться Бориса и переступить порог: у него такое чувство, что это не очень хорошая идея. — Валерка, ты все знаешь. — Нет. — Да. В глубине души ты знаешь: однажды он тебе об этом рассказал. Валерий вспоминает сбивчивые обрывки пьяного разговора, хмурится, силясь припомнить больше. — Пора, — бормочет Борис, и это слово стоит ему больших усилий. — Сейчас же иди. Вернись к нему. — Нет! Я хочу остаться с тобой. — Ты больше ничего не можешь сделать для меня. Иди, Валера, вернись к этому упрямому украинцу: ты ему нужен. Голубоватый кафель один за другим отваливается от стен и падает на землю, разбиваясь на тысячи кусочков, штукатурка под ним рассыпается в пыль. Валерий идет вперед, откуда-то зная, что в этом направлении дом, но мысль оставить умирающего и одинокого Бориса разбивает ему сердце. — Боря… — Иди, — подбадривает его Щербина. — Я рад, что ты здоров, и мне было приятно увидеть тебя в последний раз. Хвост Тумана щекочет ему руку. Валерий просыпается. Он открывает глаза, все еще растерянный, и потирает ноющие виски: это был просто сон? Но в горле комок, обрывки воспоминаний не хотят исчезать. Валерий принимает душ, чтобы очистить сознание, кормит кошек, одевается, но вместо того, чтобы пойти на работу, он через полчаса стучит в дверь квартиры Бориса. Визит неожиданный, Борис наверняка рассердится, потому что это против их правил, но Валерий расстроен, ему нужно срочно увидеться, чтобы убедиться, что Борис действительно там, а не в пустой комнате пограничья, как бы абсурдно это ни звучало. Борис открывает дверь: он в халате, в руке газета. — Валерий? Что случилось? Он закрывает за собой дверь, приподнимается на цыпочки, обнимает Бориса за шею и настойчиво целует сжатые губы, пока Борис не отвечает ему. Борис успокаивающе гладит его по спине. Это интимно, сладко и именно то, что нужно Валерию. Боже, он так сильно его любит. — Эй, — шепчет Борис более хриплым голосом, чем обычно, когда поцелуй обрывается с мягким влажным звуком. — Доброе утро, — отвечает Валерий, не зная, что еще сказать, пальцами поглаживая грудь Бориса, не прикрытую халатом. — После такого поцелуя точно, — усмехается Борис, прижимаясь губами к его шее. — Но в чем дело? — Ничего, просто… — Такой день? — Точно. Руки Бориса неприлично сжимают его ягодицы. — Можно я отвлеку тебя от твоих мыслей? — Пожалуйста. Когда Валерий встает, пружины кровати громко скрипят, но Борис не просыпается, продолжает похрапывать с открытым ртом: Валерий утомил его своей потребностью в утешении, настойчивой, требовательной, лихорадочной. Прикрыв Бориса простыней и закрыв дверь спальни, Валерий проходит по большой комнате, пальцами перебирая книги на полках и секунду мнется, прежде чем взять альбом с вырезками. Он садится в кресло и листает его: там несколько фотографий Бориса и его семьи, газетные статьи, посвященные ему. Это не тщеславие… ладно, может, и так, отчасти: Борис очень гордится своей ролью в партии и работой, но у него есть на это право. Тем не менее, мужчина на фотографиях немного отличается от человека, с которым Валерий недавно занимался любовью — на фото у Щербины глаза и лицо авторитетного человека. Вежливого, но отстраненного, в то время как Валерий знает, что Борис мягче. Неужели он, неуклюжий физик-ядерщик, изменил его? И все же, Валерий считает, что у Бориса всегда были добрые глаза. Он был уверен в этом с самого первого момента их знакомства. Он закрывает альбом и кладет его на колени. В голове всплывают несколько странных моментов того разговора, когда он напился после возвращения из Вены. Валерий помнит, как Борис сидел с ним сначала на диване, а потом на кровати, гладил по голове, пытаясь развеять тоску. — Ты всегда будешь выбирать истину, Валера… — Я знаю, потому что пришел из другого места… Он также припоминает недоверие Хомюк по отношению к Борису, которая она несколько раз не постеснялась выразить: «Неужели вы не находите ничего странного в товарище Щербине? Чего-то неуместного?». Валерий убирает альбом на место и возвращается в спальню. Ночь улегся на кровать к Борису, который все еще спит, и мяукает, увидев Валерия. Он прикладывает палец к губам, прося кота помолчать, а сам ложится рядом с Борисом, подложим руку под щеку и подтянув колени к груди. Глядя на него, Валерий чувствует ошеломляющую волну любви — как в первый раз, когда они спали вместе. Его жизнь можно разделить на две части: до Бориса и после, и жизнь с ним — бесконечно лучше. Раньше в его жизни не было никого, кто произносил бы его имя, Валера, так нежно, кто слушал бы его, когда была необходимость высказаться, кто делился бы с ним страницами газеты. Была только работа, исследования и лабораторные пробирки. Успокаивающие, в каком-то смысле, но холодные и стерильные. Теперь Валерий даже представить себе не может, что вернется к прежней жизни без Бориса, и он чувствует, как слезы щиплют глаза, стоит подумать о мире, где Борис умирает в одиночестве. Он решает плюнуть на сны и непонятные воспоминания, на сомнения Хомюк, важно только то, что Борис есть в его жизни. Как он сюда попал и откуда взялся — это действительно второстепенный вопрос.***
Москва, 18 декабря 1990 года.
Для Бориса это день был по-настоящему адским, последним из длинной полосы дерьмовых дней: в его бюро был полнейший беспорядок, он кричал, на него кричали, Борис переругался со всеми и уволил сразу двоих человек. Он в бешенстве, нервы на пределе, он вот-вот взорвется. Помощники так боятся, что даже не суются к его кабинету. Когда Татьяна сообщает, что звонит профессор Легасов, Борис мается от искушения не отвечать. Не потому, что они с Валерием поссорились, а потому что они точно поругаются: достаточно лишь крошечного повода, и Борис не хочет, чтобы Валерий расплачивался за его ярость. — Он говорит, что это срочно, — добавляет Татьяна. — Тогда соединяй. — Борис… — у Валерия такой убитый голос, что Борис тут же забывает про свою злость. — Что случилось? — Огонек умерла сегодня ночью. Последние дни кошка чувствовала себя плохо: много спала и почти ничего не ела. Валерий отвез ее к ветеринару, где ей сделали укол витамин, но врач предупредил, что Огонек уже старая, и нужно готовиться к худшему. Валерий проигнорировал предупреждение, надеясь всем сердцем, что Огонек поправится. — В конце концов, у кошек девять жизней, — говорил он. Хоть Борис и не разделял его оптимизма, но возражать не стал. — Мне очень жаль, Валера. Как ты? Огонек — не первая умершая кошка Валерия, но Борис знает, что рыжая была особенной и важной, она провела с Валерием четырнадцать лет, и до того, как сам Борис появился в его жизни, именно она составляла ему компанию. — Ты можешь приехать? — голос Валерия опасно дрожит. — Я хотел бы похоронить ее, но не знаю, где, один я не смогу… Борис смотрит на кипу бумаг на столе: все они должны быть изучены как можно скорее, а во второй половине дня у него важная встреча. Он не планировал встречаться с Валерием в ближайшие дни, потому что времени на это нет совсем: поскольку политическая ситуация изменилась, рабочий график Бориса стал поистине адским. — Борис? Он молча ругает себя: он не хочет расстраивать Валерия, но сейчас покидать кабинет нельзя. — Я сделаю все, что смогу, — все равно обещает Борис. Что еще хуже, так это то, что он чувствует себя виноватым за то, что не был рядом с Валерием, и после встречи (где Борис орет и все больше выходит из себя) он запирается в кабинете, чтобы выпить, надеясь успокоиться и оставить ужасный день позади. Когда он паркует машину перед домом Валерия, уже очень, очень поздно. И от этого Борис только еще больше чувствует себя виноватым и злым. Валерий сказал, что он ему нужен, а его не было. Ситуация не улучшается, когда Борис открывает дверь и видит Валерия за столом — он пьет. Борис даже ему в глаза посмотреть не может, боясь прочесть в них обиду и завуалированное обвинение. Он уверен, что не выдержит этого. Только не сегодня. Валерий ничего не говорит, закуривает и бросает зажигалку на стол. Но воздух полон обиды. Борис не знает, что сказать, наверное, сейчас Валерия ничто не утешит, но еще несколько лет назад он пообещал Валерию, что остановит его, если он будет слишком много пить. По крайней мере, это он сделать может. Борис сжимает пальцами горлышко бутылки, но Валерий вцепился в нее мертвой хваткой. Значит, так и есть. Валерий хочет поругаться. — Я еще не допил! — шипит он. — Да. Но ты знаешь, чем кончаются твои пьянки. Отдай. — Нет. — Валерка, ты меня просил, помнишь? — Ты не имеешь права этого делать после того, как сегодня оставил меня одного! Мне пришлось самому хоронить Огонька, так что ты не имеешь никакого права мне указывать! Борис прикусывает язык, буквально, потому что вот-вот закричит на Валерия, чтобы тот перестал быть таким долбаным эгоистом, что у него тоже был ужасный день, у него последние несколько месяцев были ужасными! Но он понимает — Валерию больно, и эта боль порождает ярость, которая только и ждет повода, чтобы выйти наружу. Он хорошо знает это мерзкое чувство, эту бессмысленную потребность что-то разбить, закричать, чтобы унять боль. Эта напряженность должны выйти, а не усугубляться еще больше. — Мне очень жаль Огонька, Валера, правда. Как и то, что меня не было рядом с тобой. Это срабатывает. Валерий опускает голову и краснеет, смущенный своей детской реакцией. И бутылку наконец отпускает. — Извини, я не знаю, что на меня нашло. Просто было ужасно видеть, как она умирает, и не иметь возможности что-то сделать. — Я знаю. Они молчат: Борис стоит с бутылкой в руке, а Валерий сидит — несчастный и все еще погруженный в свои нелегкие мысли. Наконец он снимает очки и тяжело вздыхает. — Я думал об этом весь день. Я не знаю, что делать… Я не хочу видеть, как ты умрешь, я не могу этого вынести, это слишком тяжело. Я хочу умереть первым. Когда кризис казался предотвращенным, появилась она — искра, которая зажигает фитиль, непредсказуемая переменная, слова, которые Борис принять не может. Сочетание этой ерунды, усталости и алкоголя заставляют его наконец взорваться. Он теряет рассудок окончательно и швыряет бутылку водки в стену. Валерий вздрагивает и вскидывает голову, испугавшись. — Борис, что… — Как ты думаешь, мне легко будет жить без тебя? — голос у Бориса как рычание, глаза страшные, а рот похож на оскал. Валерий бледнеет, понимая, что только что сказал, пытается открыть рот и извиниться, но слепая ярость Бориса теперь неудержима: слова Валерия вызвали в нем самое худшее воспоминание о своей старой временной шкале. И именно сегодня, в самый тяжелый день. — Закрывать гроб с твоим телом, хоронить тебя, быть одному, чувствовать, как без тебя сердце в груди каждый день разрывается… — Боря, я не… — Когда ты умер, я умер тоже! Как ты смеешь так говорить?! Валерий хватает его за руку, но Борис вырывается, пинает преграждающий ему путь стул и уходит, напоследок шарахнув дверью. Валерий падает на колени и испуганно зажимает рот рукой. Что он наделал…***
Борис ничего не помнит ни о своей вспышке, ни о дороге до дома; только упав в кресло он наконец приходит в себя и понимает, что каким-то образом приехал к себе и по дороге никуда не врезался. Теперь он даже злиться не может, лишь чувствует жуткую усталость и опустошение. Даже Ночь, забравшийся к нему на колени, довольно мурча, не дает ему почувствовать себя лучше. Борис рассеянно поглаживает мягкую шерсть, откинув голову на спинку кресла: он уверен, что Валерий на самом деле не имел в виду то, что сказал, это была лишь вспышка его чрезвычайно чувствительно души, которая не могла вынести боли. Черт, Борис должен был остаться спокойным и утешить его, а не кричать! — Я все испортил, — бормочет он себе под нос. Он встает и принимается расхаживать по комнате. Ему хочется позвонить Валерию, извиниться и спокойно поговорить, но он боится снова выйти из себя и усугубить ситуацию. Или что Валерий вовсе не захочет с ним разговаривать. Борис ведет себя как трус, но боится столкнуться с еще одной ссорой и понять, как много он за один день умудрился испортить. Вымотавшись окончательно, он валится на постель, зная, что не сможет уснуть: он ненавидит ругаться с Валерием, но обычно это безобидные стычки. Сегодня же они впервые по-настоящему обидели друг друга, и это ужасно. Вскоре он слышит, как открывается и закрывается входная дверь. Затем — шаги Валерия, который останавливается на пороге его спальни. На сей раз Валерий храбрый, он сам пришел к нему. Не говоря ни слова, Борис садится и тянет к нему руки. Валерий оказывается рядом через одно мгновение. — Мне очень жаль, Боря, мне так жаль, что я сказал это так жестоко… Боже, как я мог… Когда ты… — его голос дрожит, даже тело все трясется. Валерий не в силах договорить. — Ты был шокирован смертью Огонька. — Нет, никаких оправданий, это было так эгоистично с моей стороны… Руки Бориса скользят по спине Валерия и нежно массируют напряженные плечи. Валерий прячет лицо в него на груди. — Несколько лет назад я сказал тебе, что любовь делает человека эгоистичным. Не казни себя за это. — Так… у нас все хорошо? От страха у Валерия перехватило дыхание, и Борис сразу ощутил острую боль в области сердца. — Все нормально, Валера, я не хотел тебя пугать. Валерий вцепляется ему в плечи. — Скажи, что у нас все хорошо! Борис целует его в волосы, чтобы успокоить. — У нас все хорошо. И это я должен извиниться, что накричал на тебя. Что бы я ни сказал, мне не стоило. И я не это имел в виду, поверь. Валерий приподнимает голову. — О чем ты? Борис морщится и вздыхает. — Я не горжусь этим, но никогда, когда я злюсь, я напрочь теряю рассудок и не помню, что говорю. Наверное, я наговорил тебе всяких оскорблений. Но это был просто гнев. — О… неужели ты не помнишь? — Нет. Это было как в тумане. Обещаю, это не повторится. Я люблю тебя, Валера, ты моя жизнь. И это — единственная правда. — Я знаю. — Валерий снова прижимается к его груди, гораздо более расслабленный. — Но я больше не хочу с тобой ругаться. Только не так. — Я тоже не хочу. Валерий отстраняется только для того, чтобы снять ботинки и очки, а потом снова садится рядом, ища уюта и тепла в Борисе. — А что я говорил тебе, когда кричал? — спрашивает Борис, осторожно поглаживая его за ухом. — Зачем тебе это знать? — Потому что я тогда смогу извиниться должным образом. Валерий пожимает плечами, трется носом о шею Бориса и целует его куда-то в сонную артерию. Ему почему-то очень не хочется отвечать. — Ты меня обругал, вот и все, — говорит он наконец. — Может, мы больше не будем об этом говорить? Ни об этом, ни о смерти. Я просто хочу, чтобы у нас все было хорошо. — У нас все хорошо, любимый.***
Москва, 19 августа 1991 года.
Любой, кто в последующие годы попросит Бориса рассказать, как он пережил августовский путч, будет разочарован ответом: «Я был в своем кабинете все четыре дня». Он не сделал ничего героического, ничего глупого, он не поддержал путч, не маршировал по улицам. Он вообще ничего не делал. Накануне вечером Борис заснул за письменным столом, улегшись на стопку папок, и, проснувшись, застонал от боли, пытаясь распрямить спину: он уже слишком стар, чтобы работать допоздна и засыпать сидя, но из-за объема работы это было неизбежно. Сегодня именно тот день, когда Горбачев вернется в Москву, чтобы подписать новый союзный договор. Борис трет глаза, чтобы прогнать сон и усталость, потом, как всегда, включает радио, чтобы послушать утренние новости, но слышит голос Янаева¹, который читает манифест. Что? Достаточно нескольких слов, чтобы понять, что происходит немыслимое: идет непрекращающийся путч с целью свержения Горбачева. Чарков, — тут же думает Борис. Он и другие партийцы проявляли все большую враждебность к генеральному секретарю и его решениям, требуя более жестких политических решений и открыто оспаривая новый договор. Но Борис никогда бы не подумал, что они попытаются захватить власть, воспользовавшись отсутствием Горбачева. Он выходит из кабинета, но в конце коридора, где лестница и лифт, его останавливает вооруженный человек: он не офицер и не военный, у него нет никаких полномочий, кроме заряженного ружья. — Вы не можете покинуть здание, товарищ Щербина, пожалуйста, вернитесь в кабинет. Если только не хотите присоединиться к нашему делу. Борис не склонен к самоубийству, поэтому подавляет инстинктивное желание врезать кулаком этому наглецу и просто качает головой. — Товарищ Чарков не ошибся насчет вас. — Мужчина смотрит на Бориса с нескрываемым презрением, делает ему знак выйти из коридора и вернуться к себе. — Позже вам принесут воду и еду. О, ему повезло, оказывается: они такие щедрые. Радио все еще работает, снова и снова транслируя речь Янаева. — Слушайте внимательно, — говорит мужчина, прежде чем закрыть дверь. — Так будет восстановлен порядок. Оставшись один, Борис берет трубку, но сразу понимает — звонить бесполезно, линию перерезали. Он обхватывает голову руками, потрясенный и испуганный внезапным наплывом событий. Если путч окажется успешным, будущее для Бориса уж точно радужным не будет. Заговорщики вряд ли поднимут руку на Горбачева: несмотря на враждебность к его реформам, он все еще популярен среди простого народа, и его имя слишком большое, слишком важное даже на международном уровне. Они не посмеют ничего с ним сделать. Но с такой пешкой, как Борис? В лучшем случае его отправят в лагерь, а в худшем — он исчезнет навсегда. Он даже не сможет написать Валерию прощальное письмо, потому что если кто-то его обнаружит, Валерий будет в опасности. — Черт… — шипит Борис. На этом же этаже появляются и другие люди: коллеги Бориса из различных ведомств, которые, как и он сам, в предыдущие месяцы не встали на сторону самого непримиримого крыла партии; они могут разговаривать друг с другом, но за ними пристально наблюдают вооруженные люди. Уйти никуда нельзя. Однако с течением времени беспокойство Бориса немного утихает; он не знает, что происходит за пределами здания, потому что их единственный источник информации — радио, подконтрольное лидерам путча, но если все удалось бы, они бы наверняка уже знали свою судьбу. День заканчивается, и ночью Борис тщетно пытается задремать в кресле, но подпрыгивает из-за каждого шороха. Он все время думает о Валерии, о том, как тот переживает. На следующий день Янаев открыто просит армию встать на их сторону. Это самый критический момент: если армия встанет на сторону путча, то это конец: Борис не может не молиться, чтобы Тараканов и другие генералы приняли правильное решение. Но в этот день их не расстреливают во дворе. Борис решает считать это хорошим знаком, но нервирующее ожидание продолжается. Редкие слухи, которые удается отфильтровать среди ерунды, запутаны и противоречивы. Это даже не слухи, а обрывки фраз. Полувоенные группы. Армия. Депутаты. Люди на улицах. Сопротивление. Есть погибшие. Да. Нет. Происходят столкновения. Да. Нет. Борис смотрит в окно, прислонившись лбом к холодному стеклу и думает: «Не будь там, Валерий, не будь дураком. Это не для тебя, это не твое, держись подальше, просто будь в безопасности». Утром 22 августа дверь кабинета Бориса распахивает солдат — настоящий солдат — и объявляет, что путч подавлен, а его лидеры арестованы. Щербина может идти. Борис чувствует, как внутри него бурлит удовлетворение. Он радуется мысли, что колесо в итоге повернулось, а Чарков наконец получит по заслугам. Кто знает, может, путч провалился и в той временной шкале, и Чарков тоже понес там наказание. Для Бориса это было бы правильно, но сейчас ему все равно, что происходит в мире без Валерия Легасова. Он просто переживает за этот мир, в котором Валерий жив. Борис поднимает трубку телефона, но тот все еще молчит. — Мне нужна работающая линия! — рявкает он солдату. — Простите, товарищ заместитель председателя, их еще не починили. Борис с проклятиями швыряет трубку и вылетает из кабинета: он позвонит из автомата, поговорит с Валерием, убедится, что с ним все в порядке и сообщит, что он сам жив. Солдат рассказывает ему, что происходило в Москве в эти дни, что Горбачев тоже освобожден и прибудет в город ближе к вечеру, но Борис в это время уже несется по лестнице и толком ничего не слышит. За площадью толпа заполонила улицы. Борису приходится пробираться между людьми, чтобы найти телефон. Он идет в сторону, ища место с меньшим количеством людей, когда слышит голос, слишком громкий, перекрикивающий шум и гам. — Боря! Борис смотрит в толпу, пытаясь понять, откуда доносится голос, а затем мельком замечает Валерия, окруженного другими людьми, идущими и кричащими. Он не может описать облегчение, которое почувствовал, увидев Валерия целым и невредимым. Профессор изо всех сил расталкивает людей, спотыкается, кричит, рвется вперед и наконец умудряется вырваться из толпы. Борис подбегает к нему, и Валерий обхватывает его за шею, сжимая в почти болезненных объятиях. — Боря, Боря… — Я здесь, Валера, все кончено. — Борис гладит его по спине. — Никогда больше так не делай! Ты меня понял? Больше никогда! — сердито шипит Валерий. — Что, не застревать во внезапном путче? — Борис пытается прогнать страх, сковавший Валерия, глупой шуткой, но Легасов не разжимает своих медвежьих объятий. — Да! Я не знал, где ты и что с тобой происходит, я с ума сходит от беспокойства. — Он дрожит как осиновый лист, и Борис почти чувствует, как громко и сильно стучит его сердце. — Ладно, я больше не буду. Никто не обращает на них внимания, толпа смотрит в другую сторону, выкрикивая лозунги. Валерий и Борис похожи на две ничем не примечательные капли дождя в грозу, но в этой неуместности Борис находит успокоение, это единственное, что важно сейчас. — Забери меня домой, — шепчет он Валерию на ухо. Через несколько часов они уже лежат в постели: Валерий спит, положив голову Борису на грудь и обняв его за плечи, не желая отпускать даже во сне, а Борис слушает речь Ельцина по радио: на его взгляд Ельцин — это всего лишь очередной политик со своими собственными планами, но ясно, что отныне — он новый человек, который будет руководить страной. После произошедшего Горбачев и его люди стали частью прошлого, даже если они этого еще не осознают. Борис среди них, его время в политике подошло к концу, и, поглаживая пальцем веснушчатое плечо Валерия, он понимает, что ему больше не интересно приспосабливаться к происходящим переменам и играть в эти новые игры. Когда Валерий проснется, они поговорят об этом, но в голове у Бориса уже составлено заявление об отставке. Ельцин продолжает говорить, но Борис выключает радио, целует затылок Валерия, прямо в слегка влажные волосы, и закрывает глаза.***
— Я знаю тебя много лет, Борис, но твоего решения понять не могу, — говорит однажды Тараканов, когда они вдвоем прогуливаются по Красной Площади. — Ты мог бы остаться, для человека с твоим опытом точно нашлось бы место. — Николай, скажи, а в случае избрания нового генсека, ты бы подумал про меня? Генерал колеблется и прикусывает губу. Борис смеется. — Говори, что думаешь, я не обижусь. — Нет, — признается Тараканов. — Но… — Я был частью этой игры на протяжении большей части своей жизни, я адаптировался к изменениям и новым игрокам много раз, но этого для меня достаточно. Я вымирающий динозавр, и я знаю, что не могу прыгнуть выше своего нынешнего бюро. Поэтому мне пора покинуть игровую площадку. — Очень жаль, но разве нет способа заставить тебя передумать? Перед глазами Бориса все еще стоит образ Валерия, пробирающегося к нему через толпу, Валерия, крепко обнимающего его, поэтому он решительно качает головой. — Ясно. Может, чаю? — Показывай дорогу.***
Через несколько дней имущество Компартии конфискуют, в том числе, и дом, где живет Борис. Скоро ему придется съехать и искать новое жилье. Борис раздумывает над тем, чтобы пожить в гостинице, но Валерий этого даже слышать не хочет. — Оставайся со мной! — умоляет он. — После всего пережитого мы что, не заслужили этого? Я буду осторожен, обещаю. Валерий с самого начала их отношений этого хотел и теперь точно не сдастся. Еще несколько месяцев назад Борис бы отказался, потому что это было слишком рискованно, но теперь он тщательно все обдумывает: он вне политических игр, для общества он неважен настолько, что больше не нужно беспокоиться о слежке и шпионах вокруг, у КГБ забот хватает. Кроме того, если возникнут вопросы, Борис всегда может сказать, что временно перебрался к другу, пока не нашел новое жилье, так как из дома его вышвырнули. На этот раз обстоятельства складываются в их пользу. — Ладно. Тогда я соберу вещи. — П-правда? — почти задыхаясь, спрашивает Валерий. — Да, правда. Валерий буквально напрыгивает на Бориса, толкая его к столу, и сбор вещей откладывается на значительное время. Борис мало что может унести с собой, чемодан или два: у Валерия крошечная квартира, забитая вещами. Поначалу он думает, что выбирать вещи будет трудно, но в итоге чемоданы пусты почти наполовину. Он забирает с собой Ночь, лучшие костюмы и ботинки, любимое пальто, альбом с вырезками, который напоминает ему, что он неважный человек, конечно, но не совсем. Он оставляет много всего, но можно обойтись и без этого, это не столь важно, как лучезарная улыбка Валерия, открывшего дверь. Он забирает у Бориса чемоданы и приподнимается на цыпочки, чтобы поцеловать его и прошептать: «Добро пожаловать домой». Затем Валерий оборачивается и указывает в сторону большой комнаты. — Я освободил место для твоих вещей. «Освободить место» на языке Валерия, очевидно, означает «Взять лопату и свалить ею вещи в кучу в углу». — Э… ну что-то вроде того, — добавляет он, заметив, как Борис скептически поднимает бровь. — Я разберусь с этим, — отвечает он, снимая пиджак и закатывая рукава рубашки: пришло время познакомить Валерия с понятием «опрятность».***
Борис знает, что не был идеальным начальником: он совершал ошибки, был суров и требователен, иногда даже наводил ужас на сотрудников своего и других бюро. Поэтому он думает, что люди равнодушно отнесутся к его уходу, но в тот день, когда он забирает личные вещи из кабинета, многие хотят пожать ему руку. Татьяна даже кидается ему на грудь и плачет. — Не волнуйся, с тобой и твоими коллегами все будет в порядке. Борис убедился, что никого — ни секретаря, ни личного помощника — не уволят. — Товарищ… — Осторожнее, Таня, — мягко предупреждает он, протягивая ей свой льняной платок. — Это слово больше не приветствуется. — Мне все равно, для меня вы навсегда останетесь товарищем Щербиной, — говорит Таня. — Продолжай управлять этим местом. Борис улыбается ей, берет коробку с вещами, оставляет на столе значок и покидает Кремль навсегда. Отчасти он сожалеет, действительно не зная, что теперь делать со своей жизнью, став безработным. Он знал, что у них с Валерием есть кое-какие сбережения для пенсии. Он был солгал, сказав, что чувствует себя нелепо в роли домохозяйки, ждущей Валерия вечером с работы, но Борису нужно лишь закрыть глаза и представить улыбку Валерия, которая появляется на его лице каждый раз, когда он открывает дверь и видит Бориса в большой комнате, чтобы понять, что он может привыкнуть к этой роли и провести дни, борясь с хаосом, который профессор разводит в квартире.***
Проходит пара спокойных месяцев, и вот однажды вечером Валерий возвращается домой, пряча глаза и сунув руки в карманы пальто. Ему не нужно ничего говорить, его лицо достаточно серьезное, чтобы Борис понял — что-то случилось. Когда сам Борис был маленьким, то выглядел точно так же, когда разбил стекло мячом и шел рассказать отцу. — Говори, — просит Борис, стараясь сохранять спокойствие. Валерий падает в кресло и закуривает сигарету. — Теперь я тоже безработный. — Что произошло? — Сегодня несколько делегатов министерства пришли в институт, чтобы объяснить, какими должны быть новые цели моей кафедры. О, они также сказали, что финансирование сокращается на тридцать процентов. Я ответил, что это столь же глупо, как пытаться полететь на Луну на Трабанте. — Метко, — бормочет Борис и просто не может удержать, чтобы не ухмыльнуться, представив себе эту сцену. Впрочем, Валерий всегда прямой и резкий, неважно, с кем он разговаривает. Хотя странно, что его уволили только из-а этого. — А что еще? — Был избран новый ректор. Велихов, представляешь? Борис не удивлен: вечный соперник Валерия, не только физик-ядерщик, но и блестящий лизоблюд с политическими и дипломатическими навыками, которых у Валерия никогда не будет. Как только Велихов понял, куда дует ветер, то открыто встал на сторону новых политиков и постарался подружиться с теми, кто важен, в то время как Валерий… это же Валерий. — Каждого из нас попросили сказать несколько хороших слов про нового ректора. Я сказал… что страшно переживаю за будущее Курчатова и всей атомной отрасли. Остальное ты можешь додумать сам, — заключает Валерий, потушив сигарету. Да, вы всегда можете рассчитывать на честное и совсем не дипломатичное мнение Легасова. Раз они оба безработные, это значит, что дохода у них больше нет. Еще рано тратить сбережения, но Борис думает, что сможет придумать хороший план. — Я знаю, ты переживаешь о деньгах, но, может, и не стоит, — добавляет Валерий. Борис смотрит на него: действительно, Валерий не слишком огорчен тем, что его выгнали из Института, в котором он проработал всю свою жизнь. — Ну-ка рассказывай. — После конференции в Вене в восемьдесят шестом я поддерживал общение с несколькими европейскими учеными. С парой из них мы обменивались идеями, писали совместные доклады, я давал советы по их проектам. Короче говоря, если я захочу, то в МАГАТЭ для меня найдется местечко. — А ты этого хочешь? Валерий обнимает себя руками. — Это не то решение, которое я смогу принять в одиночку. Это так не работает. Они вместе уже много лет, и решение о переезде — важное для их совместной жизни. — Ты сам этого хочешь, — говорит Борис. Именно такой компенсации Валерий и заслуживает. — Да, — признается Валерий. — Это была бы престижная работа… — Тогда решено: мы переезжаем. — Борис… — Валера, для меня нет разницы, где быть безработным — здесь или в Вене. — Я не об этом. Я довольно хорошо говорю по-немецки, а ты нет. Боюсь, что тебе будет очень одиноко. В отличие от Валерия, Борис — светский человек. Он любит большие компании, выпить и посмеяться с друзьями. В Вене у него ничего подобного не будет, возможно, в конце концов, он поймет, что несчастлив. Но Борис рассеивает опасения Валерия долгим поцелуем — он хотел бы рассказать ему, что сталкивался и с более серьезными изменениями, черт возьми, он путешествовал между двумя временными шкалами! Но выбирает в итоге более романтичную фразу, которая заставляет Валерия очаровательно улыбнуться: — Мне достаточно быть с тобой.***
Коробки собраны, Валерий заканчивает с работой: он завершает передачу дел новым коллегам, которые займут его место. Поскольку он вот-вот уедет и ему уже все равно, причин сдерживаться больше нет (да и не делал он этого особо никогда), поддерживать вежливый фасад тоже не надо, атмосфера в Институте довольно напряженная и тяжелая, и часть этого негатива оседает дома. Валерий уже собирался уходить, но Борис перегородил ему дорогу возле холодильника и опустился перед ним на колени. Валерию пришлось выкинуть подальше свои планы на день. Через час они сидят на маленьком диванчике, совсем раздетые, и курят. Напряжение постепенно растворяется, Валерий расслабляется и откидывается Борису на грудь. — Из-за тебя все будут гадать, где я, — бормочет он. — Куда же делся товарищ Щербина, всегда преданный работе? — На пенсию ушел, — отвечает Борис, выдыхая дым. — Может, ты предпочел бы сидеть в кабинете и собачиться с Велиховым? — Нет уж. Звонит телефон. — Держу пари, это твой Институт, — говорит Борис, туша сигарету. Валерий театрально фыркает. — Пускай звонит.***
Единственное хорошее в смене руководства Института — Ульяну вызвали на работу в Москву. Валерий с облегчением оставляет свои исследования на компетентного человека. Однажды днем они сидят за обеденным столом в его квартире, и Валерий объясняет Ульяне, кому она может доверять, кто отличный коллега, а кто попытается воткнуть ей нож в спину или подставить. Тогда услышав звук поворачивающегося ключа, Валерий вспоминает, что не сказал Ульяне о том, что Борис живет с ним, и Бориса о ее визите тоже не предупредил. Поэтому, стоит Борису с сумками в руках появиться в дверях, Валерий начинает паниковать. — Товарищ Хомюк, какой сюрприз. — Товарищ Щербина, мне приятно знать, что во время путча с вами ничего не случилось. — Спасибо. — Борис кладет пакеты на стол и разбирает покупки, а Валерий все еще в ступоре, думает, что сказать. Какого черта Борис ему не помогает? — Ульяна, тут… — Валерка, где твои манеры? — Борис упирает руки в бока, глядя на пустой стол. — Ты даже чаю гостье не предложил! — Э-э-э… я собирался, но потом мы заговорили о работе. Ну… ладно. — Он лихорадочно переводит взгляд с Бориса на Ульяну, но они оба кажутся невероятно спокойными. — Сиди уже, я сам, как и всегда, — говорит Борис, беря чайник. — Хотите пообедать? Я нашел на рынке осетра, думал сделать уху. — С удовольствием! — вежливо отвечает Ульяна. Валерий смотрит на Бориса так, словно тот сошел с ума: он ведет себя так, будто они женаты, он, который мучил его годами тем, что требовал скрывать отношения и быть осторожным. А вместо этого он даже не использует оправдание, которое они придумали специально для таких случаев! Потом он точно так же смотрит на Ульяну: неужели ей нечего сказать, ведь она всегда так подозрительно относилась к Борису! Неужели сам Валерий — единственный человек со здравым умом на этой кухне? Он должен что-то сказать, чтобы спасти ситуацию, если это еще возможно сделать. — Ну, Ульяна… — возможно, ты знаешь, что имущество партии конфисковали, поэтому Борис оказался бездомным. — Да, я слышала об этом. Просто возмутительно. — Вот именно! И уж конечно, он не мог переехать в гостиницу, поэтому я предложил ему пожить у меня, в знак дружбы, ведь мы с Борисом друзья… Ульяна поджимает губы и делает странное лицо, будто из последних сил пытается удержаться от хохота. Валерий хмурится, а затем рука Бориса хватает его за затылок, заставляет откинуть голову назад и испуганно ойкнуть. Борис его целует. Это не социалистический или невинный поцелуй двух друзей, а смелый, чувственный, сногсшибательный поцелуй, который заставляет Валерия вздрогнуть и забыть обо всем, включая присутствие его коллеги, которая не должна знать, что они любовники. Борис разрывает поцелуй с непристойным чмоком, и Валерий остается сидеть с открытым ртом. Что за… — Хм, я начинаю понимать, что ты нашел в нем, Валерий. — Ульяна смотрит на них, подперев подбородок рукой, и улыбается. Что за… Похоже, это единственная фраза, которую может сформулировать его мозг. — Валерий, она уже много лет назад поняла, что между нами происходит, — говорит Борис, наливая чай. — Что? Изо рта Валерия вырывается лишь одно слово. Он так потрясен, что даже не чувствует смущения. — Я поняла, что тебе нравится товарищ Щербина, еще до того, как ты сам это понял. Валерий поворачивается к Борису. — А ты знал, что она про нас знала? — Да, — отвечает Борис, невозмутимо потягивая чай. — Но… ладно. — Валерий переводит взгляд на Ульяну, которая обменивается с Борисом понимающими улыбками. — Ой, да хватит вам! Да, я наивный, что с того?