Каждый

Их загрызет тоска, если завтра не будет похоже на сегодня, а послезавтра на завтра. — И. Гончаров Читая библию и подобную литературу, я ощущаю себя таким ничтожным в маленькой комнате, частью одной из многоквартирных домов в заплесневелой России-матушки. Моё рождение для космоса — всего лишь мгновение. Я есть пыль среди огромных звезд и богов. Мне грустно от мысли, что я никогда не узнаю, зачем мы пришли на этот свет. Кажется, передо мною стоит огромная дверь, до которой я добрался, но открыть никак не могу. Не дотягиваюсь, не вырос ещё. А взрослые люди уже и не стремятся отворить эту дверь, потому что им нравится, как всё идет своим чередом. Зачем лишней мысли появляться в таком размеренном укладе жизни? А я чувствую себя таким одиноким, брошенным у этой дверцы, как новорожденный котенок в коробке из-под обуви. Библию я начал изучать только после своей матери. Даже если я это ненавидел, мне больше хотелось понять, как маленькая книжка может менять взгляды человека на жизнь, что он начинает походить на марионетку без веревок. Слушай сюда: если ты веришь в бога, будь милостив, ходи каждую неделю в церковь, не греши, люби ближнего своего, как самого себя, молись и не создавай себе кумира ни на земле, ни на небе, ибо бог един, ибо он один должен быть твоим кумиром. Живи по правилам. Не нарушай их. А то только умеешь писать комментарии под постами об абортах. Да что ты сам представляешь из себя, кусок дерьма? Люди бегут от православия к сатанизму, а мне не нравится причислять себя к какой-либо религии. Больше всего я ненавижу то, что нация сразу определяет, кому ты будешь поклоняться. Я поклоняюсь искусству, у меня своя неписаная религия, которая в тысячу раз драматичнее, чем ненависть евреев к Иисусу. Искусство — самая главная цель в моей жизни, я стараюсь достичь её всевозможными способами, взбираюсь своими сломанными лодыжками по лестнице, обливаюсь потом, хватаюсь ногтями об доски и сдираю кожу до крови. Я медленно, но верно строю путь к самоубийству, ибо лишь глупец решит, что искусство — спасение, таблетка от душевной боли. Она меня изъедает, ранит и кусает своими оранжевыми от меда зубами. Мне хочется спрятаться за зарослями малины, но ветви такие колючие, прокалывают кожу сквозь вельветовую рубашку, позволяют паукам взобраться мне на шею и оставить самый жестокий поцелуй у тонких ключиц. Тем не менее, моя религия мне по душе. Хочется устраивать поэтические вечера в маленькой комнате. Встать на стул, громко произносить выученные слова о революции и болезненной любви, льющиеся из уст сладкой песней, мелодией Моцарта, звоном рассыпающихся бус и курить впоследствии трубку у окна, ждать прихода гостей. «харрис на аве просто бог» «нас, наверное, слишком много. этих красных последователей» Я закрываю глаза и представляю образ Девы Марии. Девственная, обнаженно-чистая, сидит в храме, ждет, когда за ней придет Иосиф. Маленькая девочка, что после осталась сироткой в огромном мире. Я её понимаю. Только вот у меня нет взрослого человека, который смотрел за мной. Я один, подчиненный самому себе. И от этого страшно. Хочется человека рядом, иначе сам никак не справлюсь. Хотя долгие годы одиночества должны были научить меня самостоятельности, я всё же тянулся к людям, чтобы в любой момент я мог схватить его за руку и прижаться своим плечом. Хочешь стать.. моей матерью? Но я не люблю быть в подчинении. Я хочу рвать всё в клочья, создавать хаос и плевать в лицо перфекционистам. Быть сатанистом давно не протест. Красить волосы, быть панком, анархистом — тоже. Я надену свой лучший костюм и пойду разрушать мир. Наверное.. я бы хотел устроить революцию. Политическая, общественная, в школе, в торговом центре, на улице.. смотря с какими целями. Пью лимонный чай, читаю «Моцарта и Сальери». Мы читали её в прошлом году, но я так восхищен этим произведением, что перечитываю его в четвертый раз. Наверное, самая любимая пьеса из других мною прочитанных. Моцарт — черный, угольный клюв ворона на ветке зимним днем. Сальери слишком темно-зеленый, он холодно-меланхоличный и печальный. Мне очень жаль Сальери. Порой я понимаю, что он ощущал. Мать на работе, а отец вернется только вечером. Через час начнутся уроки, а я решил прогулять первые два урока из-за математики и посвятить себя чтению. На улице как всегда пасмурно. Меня вновь одолевает желание уехать отсюда, но я не могу. Снег растаял, вместо него явился дождь и мрак. Я убираю книгу на стол и иду в прихожую. Одеваюсь, беру рюкзак и выхожу из дома. Мне захотелось сходить на крышу. Пишу Леве, надеясь, что он пойдет со мной. Через несколько минут он прочел сообщение, но не ответил. Я его достал, наверное?.. Неужели так сложно написать, что он, например, занят? Или не хочет сейчас со мной говорить? Почему всегда надо трахать мои нервы, грубо игнорировать, не говоря ни слова... Неужели они не понимают, что это разбивает моё сердце? Мне стало неприятно. Я захотел выкинуть телефон к чертям, но убрал его в карман. Не заходи каждые пятнадцать секунд в сообщения! Не надо! Со злости я толкнул плечом мимо проходящего соседа с седьмого этажа. Это был третьеклассник Никита, который живет этажом выше. Иногда по ночам я слышал, как мать кричит на него и он плакал. Мать, конечно, настоящая тиранка. Мне в принципе особо плевать, какие у него там проблемы в семье, но его нытье каждый вечером меня порядком достало. После школы Никита громко включал музыку и мешал мне спать. Мы учимся в одной школе, и я знаю, что над ним издеваются одноклассники. — Дебил, — только и проговорил он, зная, что я его не трону. — Твоя мать думает то же самое про тебя. Он посмотрел на меня своими карими глазами и я увидел в них себя. Маленький, загнанный мальчик, который боится противостоять обществу. Таких легко загнать в угол, сломать и убить. Они сразу показывают, что подвластны другим. Сейчас я понимаю, что бить в душу надо первым. Мои чувства, наверное, ненастоящие. Я не живу, я не осознаю реальность этих действий и существование людей. Никита закрыл лицо капюшоном и убежал. Я остался один со своими мыслями об одиночестве и Леве. Как же грустно от мысли, что меня никто не любит. Я бы даже сказал не грустно, а невыносимо больно. Одно непрочитанное сообщение, один холодный ответ, небрежное действие, обидная шутка — и я умер. Чувства слишком сильные, громкие. У меня цвета перед глазами стоят, даже когда я глаза закрою. Красный. Серый олицетворяет мою замкнутость и неуверенность в себе. Красный тем временем является огромной любовью-ненавистью, похабным действием, теркой. Терка, терка, терка. Песенкой звучит. Я такой ржавый, мне стыдно общаться с людьми. Ничего из себя не представляю. В итоге на крышу я иду один. Нахожусь ближе к небу. Хочу свалиться. *** — Ты прости, что я не смог ответить тебе, я на уроке был. Меня мать всё-таки заставила пойти, поэтому не получилось прогулять, — говорит мне Лёва на перемене. Я не знаю что сказать. Мои переживания напрасны, а у меня тик начинается. Хочу ударить себя по лицу. — Да ладно, всё нормально, — я натягиваю улыбку. Ничего не нормально, пойми ты уже. Мы сидим на подоконнике. Мимо проходит Валентин, которого я мысленно зову Вал. У него имя красное, аж глаза режет своей яркостью. — Да заебали, ищите себе другое место, чтобы покурлыкать друг другу! — он пинает мой рюкзак, который лежал на полу, и со злобной ухмылкой уходит в класс. Лёва молчит. Я тоже. Он смотрит на меня сожалеюще, а я не понимаю, кого надо жалеть больше. Всё-таки, Лёва хороший. У него имя оранжевое, как конфета "Лёвушка" у бабушки в салатовой конфетнице, тянущееся и сладкое. Он опускается на пол и берет мой рюкзак. Оттряхивает его, подает мне. Я говорю спасибо и чувствую тепло его рук. А у меня они, блин, холодные. Шечуха шутил, что мне надо купить варежки, чтобы они всегда были теплыми. Только они даже под одеждой мёрзнут. Какое-то проклятие. «будь ты смелым человеком, то отомстил бы своей семье» Я люблю отвечать на сообщения этого человека. Я не знаю ни его имени, ни возраста и пола. Он просто пишет мне, а я пытаюсь подобрать ответы. Цвет сложно подобрать, потому что он не говорит особо о себе. Но думая о нём, в голове возникает голубоватый цвет с переливом в кроваво-красный. Сейчас будет физкультура, а я не люблю этот урок. Меня заставляют снимать кофту, оголять свои руки. А они тощие, кожа почти что прозрачная: на ней видны вены и старые шрамы, которые были сделаны ещё в двенадцать лет. Никакого успокаивающего эффекта при взгляде на кровь у меня не было. Лучше не становилось, было больно, щипало, чесалось. Но возникла привычка. Сначала я причинял себе боль часто, а потом научился сдерживать себя несколько месяцев, но в какой-то момент я напивался и всё равно срывался. За этот сентябрь я причинил себе боль лишь два раза в начале месяца. До этого в июне. Июнь был слишком зелено-оранжевым и высоким. Я свалился с высоты этой цифры на чистый июль и пообещал себе больше так не делать. Я часто падаю с месяцев. У меня представление не календаря, а овального круга. Январь находится сверху, а снизу июнь. Сейчас мы на правой стороне, но находясь там, нам кажется, что это левая сторона. Мы там, где осень. Медленно стремимся к серому октябрю — месяцу ненависти и олицетворения всего живого. Тогда мои шрамы приобретают более красивый вид, а глаза покрываются пленкой. Моё зрение — старый фотоаппарат в бабушкином сундуке на замке. Слышу своё имя. Смотрю на физрука. После запоя выглядит не очень. Не люблю пьющих людей. — Иди к директору! — выплевывает он, трогая свою щетину. Все на нас смотрят, я выбегаю их спортзала в гардеробную, схватив по пути свой рюкзак, лежащий на полу. Все на меня смотрели, я.. привлек к себе слишком много внимания. Падаю с цифры. Боль — серо-белое слово. Панорамное окно в темной комнате. Слыша это слово, я сразу думаю о лезвии и шее. Боль пронзает шею, добирается до моей груди, спускается к бедрам и оставляет свои отметины. Надеваю куртку и хочу уйти, но слышу знакомый голос. — Ты сбежать, что-ли? — бархатный голос Лёвы заставляет меня обернуться. Я вгоняюсь в краску. — Ну... — я начинаю мяться. — А ты почему не на уроке? Мы же разошлись по классам. Он начинает тянуть рукав своей белой рубашки и сжимает губы. — Я шел к медсестре. Чувствую себя хуево. — Пойти с тобой? — спрашиваю я, снимая на ходу свою шапку. — Если хочешь. Никогда не видел его таким беспомощным. Я чувствую на себе ответственность взять его состояние на себя. Хотя я ничего не должен. Мы идем к медсестре. Я сижу рядом с Лёвой. Пожилая женщина измеряет ему давление и дает таблетку. Велит идти домой. А я всего этого не слышу, чувствую только запах хлорки и белого цвета. Мне кажется, что у меня кровь из носа. А это всего лишь белый цвет попал в ноздри. Я ничего не должен (ложь, ложь, ложь). Прошло много времени, прежде чем я понял это. Я не должен спасать человека. Но привязанность.. лучше бы я убил себя, нежели был привязан к кому-либо. Образ спасателя слишком романтизирован в общественных кругах. Сидишь рядом с другом, слезы ему вытираешь, крепко обнимаешь. Когда мне было плохо, все только говорили, что я симулирую. Никто меня не обнимал, не говорил утешающих слов, а предлагали лишь прекратить эти страдания. Я должен. Должен. Но я в любом случае готов принять пулю от человека, который стал мне дорог (хотя и боюсь его жутко). Понимаю, что мне влетит завтра в школе. Но куда приятнее прогулять уроки с Лёвой, с которым можно закурить одну сигарету на двоих. Он очень отличается от Шечухи, более мягко расположен ко мне. Как мягкая подушка, на которую приятно упасть. Бархат ласкает щеку, принимает хрустальные слезы и впитывает в себя губкой. Мы идём ко мне домой. Я с важной миной начинаю читать ему реплики Сальери, а он ласково на меня смотрит и хозяйничает на кухне. Олицетворяет осень. Я без ума от людей, в которых живет октябрь. К ним я по-особому расположен, отношусь как к антиквару среди ассоциаций и цветов. Потому что не бывает интересных людей. Бывают только интересные цвета, которые таят в себе всю глубину их сознания. Некоторые цвета никогда не смогут слиться в один оттенок. А некоторые оргазм для глаз, как Лёва. Белая рубашка, острый воротник и темные волосы, которые в полном беспорядке из-за шапки. Он наливает чай, намазывает на хлеб масло и с интересом слушает меня. Он ко мне мягко расположен. Как же сложно жить, когда твоя жизнь построена на том, что тебе нравится и не нравится. Я бы хотел любить солнце, салатовый цвет и ватные облака на голубом фоне неба. Но они ассоциируются у меня с тем, что мне не нравится! Почему я не могу просто.. быть как все. Все воспоминания с 2012 по 2015 год я вырезал из своей жизни, нажал на кнопку «удалить». Поэтому почти ничего не помню. И всё из-за того, что эти воспоминания зелено-желто-голубые. Слишком яркие цвета для серой личности. Надеваю на себя свитер, но мой приятель успевает увидеть задранный рукав кофты. «слабак»