Каждый

И моего героя ждет обыденный исход. — Сметана band От него пахнет перегаром. Одежда насквозь промокшая, грязная. Я боюсь даже подумать, что это моча. Но отец пролил на себя пиво, когда я зашел домой. Он курил на кухне и оставил непотушенную сигарету на столе. Встал, подошёл ко мне и стал кричать, спрашивать, где мать. Я зажмурил глаза. Раз, два, три. Меня никто не учил давать отпор. Небольшая щетина покрывала его покрасневшие от злости щеки. Руки жилистые, похожи на кнуты и слоёное тесто. Глаза маленькие, серые. Как у ёжика. Этот цвет мне достался от него. Они были похожи на тёмные бусинки падальщиков. От этой мысли мне неожиданно захотелось стать этой птицей и выклевать его тело, унести в Дахму с потрохами и перемыть все кости для того, чтобы сжечь их. — Бестолковый сученыш, весь в неё пошёл. Где моя бутылка? — он взял сигарету, сделавшую за это время дыру в клеёнке, которую мать долго выбирала несколько месяцев назад со мной в магазине, и схватил мою руку. До меня дошло, что он собирается сделать, поэтому я резко отдернул руку и случайно опрокинул его кружку с самогоном. Сигарета отлетела на пол, но мне было плевать, будет ли пожар или нет. Я сразу же выбежал за дверь и начал молниеносно спускаться по лестнице. Услышав, что отец побежал за мной, я открыл входную дверь подъезда и столкнулся с пожилой соседкой из квартиры напротив. — Извините, — только и промолвил я, тронув её за плечи. Она от удивления открыла рот, но тут же увидела моего отца и спохватилась. — Полно тебе, ну! Совсем, что ли? За ребенком бегаешь! — закричала старушка и попыталась удержать его. Благо, отец забыл надеть обувь, поэтому дальше он не побежит. Я сразу же свернул и надел капюшон. Мне было очень стыдно перед двором, потому что молодые мамочки и другие жители с интересом на нас смотрели. Этот спектакль происходит почти каждый раз, когда папа возвращался раньше одиннадцати часов ночи. Я совсем не ожидал увидеть его этим днем. Думал, приду домой, сварю поесть, подожду мамы с работы. Отдышавшись, я только потом ощутил ноющую боль в своей руке. На ней остались огромные красные пятна от его пальцев. Я уже ожидал увидеть завтра синяк на этом месте. Даже не знаю, что скажу в школе учителям. «Не вызывайте к психологу, это нормально». Мы живем в таком обществе, где всем, на самом деле, глубоко наплевать друг на друга. Видишь синяки на чужом теле, знаешь, что у него проблемы в семье — молчишь. На крайняк отведут лишь к психологу, скажут, что это временно. А когда решишься дать отпор своему обидчику, то все начинают кричать, что это неправильно, слишком жестоко, ты должен быть умнее. Не выдержишь, убьешь его, когда он будет спать, так в новостях и скажут, что тебя должны посадить на пятнадцать лет. Домашнее насилие.. у нас ведь такого закона нет, который обеспечивал бы защиту жертвам домашнего насилия. И таких историй много, стоит лишь открыть новости. Это общество.. эти соседки, мамочки с детьми в колясках, пожилые бабушки и студенты... Они все — лицемеры. Главное, чтобы у себя было шито-крыто. Я знаю, что мы ничего никому не должны, но помочь человеку, когда он упал — наша ответственность. Я ненавижу мораль и нигилизм, но помощь — это что-то важное, то, что отображает изнанку нашей души. Я ненавижу помогать в психологическом плане, но проверить пульс, когда кто-то упал.. совсем другое. Не знаю, куда идти. К маме на работу? Время всего лишь два часа дня, а она сегодня работает до шести. Достал телефон из кармана и решил позвонить Шечухе. Гудки отдавались голубой нитью в моей голове. Они то растягивались, то сужались, превращаясь в речку. — Привет, ты дома? — спрашиваю я, услышав шорохи на другом конце. На улице было холодно, я переминался с ноги на ногу. Со всех сторон меня окружали многоэтажные дома и машины. — Нет, — раздался хриплый голос. — То есть да, но я сегодня не пошел в школу. Заболел. — О, так тебе может апельсины принести? Проведать, так сказать? — я улыбнулся в надежде, что Шечуха с радостью согласится и позовет меня к себе. — Не.. не стоит. У меня мама дома. Улыбка тут же слезла с моего лица и я, пожелав ему скорейшего выздоровления, сбросил трубку. Если у него дома мать, то мне туда ни ногой. Она очень меня не любит, считает, что раз я из неблагополучной семьи, то со мной и общаться не стоит. Думает, что я её сына научу плохим вещам. Я никогда не понимал, что вообще является плохим. Алкоголь? Наркотики? Преступления? Она не знает, что Шечуха сам ворует продукты из магазинов и напивается каждый вторник без меня. Курить начал ещё в шестом классе. Ко мне никаких претензий нет. До него у меня даже не было идеи воровать! Оставался один Лёва, с которым я общаюсь более-менее. С другими парнями я общался только в компании, и было бы странно, если я решил наведаться к ним в гости. Глядя на эти квартиры, у меня закружилась голова. В глазах мелькают маленькие окна, желтые занавески, обшарпанные балконы и домофоны. Я схватился за голову и чуть было не свалился на землю. Кровь. Во всём я видел кровь. «было бы неплохо, если ты отомстил своему отцу. принес ему такую же боль, как он когда-то тебе. то есть, понимаешь, ты говоришь, что синий, а на деле кажешься для общества какой-то молью.» Кое-как сев в маршрутку, я добрался до дома Лёвы. Его семья очень дружелюбная. Мне приходилось встречаться с его родителями всего один раз, но они произвели на меня очень приятное впечатление. Его мать напоминала теплый оранжевый цвет и запах ванили. Её голос ласкал уши, и хотелось подолгу слушать эту женщину, которая являлась матерью. Но не моей. Отец был желтым. Всегда веселый, трепал волосы Лёве и шутил за столом. Зависть была нежно-розовой. Не белой. Белой зависти не существует. Я постучал в квартиру и стал дожидаться, когда шаги приблизятся к двери. — Миша! — как-то радостно воскликнул Лёва, когда он, видимо, увидел меня в глазок. Он сразу же открыл дверь и мы дали друг другу пятак. — Не знаю, можно ли к тебе войти, но дома произошла неприятная ситуация... — замялся я, сжимая рукав куртки. На Лёве была большая розовая футболка с аниме персонажами и клетчатые штаны. В целом, он выглядел очень милым. Казалось, он был рад меня видеть. — Конечно можно, ты чего, Миш? Проходи, — Лёва по-домашнему улыбнулся и жестом пригласил в дом. Потом к нам подошла его мать, чтобы узнать, в чем дело. При виде меня она улыбнулась и поздоровалась. Предложила чаю, но я отказался. Сняв куртку, мы с Лёвой прошли в его комнату. Люблю бывать в чужих комнатах. Они словно показывают хозяина, каков он «внутри». У некоторых стены аккуратно заклеены милыми рисунками, прямо как у типичных инста-див с желто-зеленой эстетикой в фотографиях. У других стены пустые, казалось, они ничего из себя не представляют (или их родители слишком строгие, чтобы они разрешали портить стены). А третьи старательно портят всё, делая вид, что это отображает их импульсивную натуру. У них все черно-белые фото на желтом скотче, потому что за рисунками скрываются исписанные стены. Лично я всегда был пустышкой. У него цветы вьются по всей комнате. На стене висит портрет Владимира Владимировича. Мой приятель сказал, что он украл его в кабинете директора ещё в средних классах. За эти года ничего не поменялось и портрет нашего президента по-прежнему актуален. В отличие от марки телефона. — Я всегда желаю ему доброго утра, ибо за окном грязь, в доме грязь, в людях грязь. Мы молча сидели на кровати. Я разглядывал свои пальцы. — Слушай.. твои руки. Я усмехнулся. — Всё нормально. Не думай об этом, — как можно спокойнее сказал я, не поднимая глаз. Удивительная человеческая черта: тянуться к людям, которым на тебя наплевать и прогонять тех, для кого ты свет. У меня колени разбитые, руки в мозолях, а на щеках застывшие дорожки слез. Я чувствую себя белым цветом каждый раз, когда люди делают мне больно. Мне стыдно перед Лёвой. У меня в «важных сообщениях» все слова о любви, которые мне когда-то говорили. Когда мне плохо, я перечитываю их, но правду говорят, что слова всего лишь пустышка. Со временем они тускнеют, напоминают пожелтевшие страницы старой книги, и тогда я уже не вижу ценность слов. Потому что отношение людей ко мне со временем может поменяться. Я тёрка. Отворачиваюсь, показывая, что не хочу разговаривать. Но он, видимо, не понимает. Я — резкий всплеск синих красок. Как испорченный холст гениального художника. Я — падающая звезда. И никто не загадал на меня желание. Я — альтер-эго неудавшегося писателя. Он был.. синим. Он неожиданно прижимает меня к себе, и я вижу вокруг себя оранжевый цвет. Голубой запах одеколона расслабляет меня. Скованно улыбаюсь, не в состоянии как-то отреагировать на данную ситуацию. Он вгоняет меня в краску, мне неловко. Его мать зовет нас пить чай. У них на кухне очень тепло. Говорю, что у них много желтого цвета. Они странно на меня смотрят. Я вспоминаю, что не все понимают мои эмоции, поэтому опускаю взгляд. Чувствую себя волшебником, которому доступны тайные уголочки головного мозга. Разные части моего мозга реагируют одновременно на какое-либо слово или запах, отчего сразу возникают ассоциации с цветами. Синестезия — взломанная версия чувств. Пытаюсь подавить возникшую улыбку на моем лице. Делаю глоток горячего чая, кидаю в рот конфету и смотрю на часы в вид рыбы. Детская наивность — прилипший чупа-чупс на кофточке и прозрачные слюни на подбородке. Часы в виде рыбы напоминают детскую наивность. В 2007 году у бабушки были металлические банки с чаем. У одних была фиолетовая этикетка, у других зеленая. Темным синим утром на кухне пахло смородиной и этой смесью. На улице снег, пасмурность, а дедушка лежит на кровати. Я, трехлетний, рядом с ним. Понимаю, что он болеет. Серо-белый песок с холодными тучами. (прости, я всё испортил) Лёва замечает, что я потускнел, и спрашивает, в порядке ли я. Смотрю на его мать и, улыбаясь, говорю, что всё нормально. Она решает нарушить эту тишину, которую прерывает только телевизор, и спрашивает, как дела у моей матери. Мне начинает казаться, что это вопрос с подвохом. — У неё всё хорошо, — как можно увереннее отвечаю я и натягиваю лыбу. Вспоминаю отца. Улыбка тут же исчезает. — Работает много. Сегодня вот пойду встречать её с работы. Не знаю, зачем я это сказал. Она, конечно же, заметила мою руку и два выглядывающих синяка. Посмотрел в окно. Тут вид живее, чем у меня. Даже какие-то краски присутствуют. Каково жить, зная, что мы никогда отсюда не уедем? Это внутри нас, живет как червяк, который питался молоком матери и рос с каждым годом. Сейчас он ростом с меня, но жирный, наглый, похожий на моего отца. Можно уехать из России, но сама Россия никогда не съедет из твоей души. Её дух давно в нашей ДНК. Въелся. Пластмассовый мир победил. «ты как мотылек, который летает вокруг горящей лампочки и сжигает себя прямом смысле, потому что ему необходимо тепло. он готов чувствовать боль, чтобы ощутить то, что не получал от других. и вот, в конце концов он умирает и ударяется об холодный пол. приятно, не правда ли? но вся суть в том, что я ненавижу мотыльков.»