♰ ♰ ♰
Промозглый ветер раздувает в разные стороны отросшие темные локоны Тэхена и пробирается под полы военной куртки. В горах всегда ветрено, но он холода не чувствует, вышагивает из стороны в сторону по тренировочной площадке, изредка пряча обветренные руки в карманах. Рядом, словно привязанная, шагает Девора — чехословацкая волчья собака, которую по незнанию запросто можно принять за настоящего волка. Девора вышагивает горделиво и неспешно, смотрит надменно, словно полностью осознает свое физическое превосходство над любым из присутствующих. В холке она достает Тэхену до бедра, развитая мускулатура и внушительные размеры позволили бы ей по щелчку загрызть человека, но Девора ни за что не пошевелится без команды хозяина. Лишь пара темных глаз ее продолжают внимательно и сурово сканировать местность, выискивая опасность. Тэхен не часто посещает тренировки, предпочитает доверять это дело своей правой руке — Джиену — носящему прозвище Дракон. Джиен довольно жесток, строг и немного безумен. Некоторые считают, что он не верует в идеи Проекта и остается в рядах последователей только из-за возможности безнаказанно пытать и убивать. Считают, но молчат, оставляя подобные мысли при себе, просто потому что перейти такому человеку дорогу самоубийству подобно. Тэхен в курсе этих слухов, но он Джиену, который ни разу его не подводил и поводов для сомнений не давал, полностью доверяет. Тот, помимо тренировок солдат, часто берет на себя руководство различными операциями, когда сам Вестник занят делами церкви. Сегодня у Тэхена выдался свободный день, а потому он, приняв на базе душ и переодевшись, отправился на площадку. Прямо перед ним тренируются его лучшие солдаты, те, кого именуют верными. Элитная категория бойцов, в обязанности которых входит охрана лидеров Проекта, поимка особо опасных врагов, а если понадобится, то и их полная ликвидация. Они те, кто без раздумья отдаст свои жизни в служении лидерам и Проекту. Натасканные до последнего нерва и практически безупречные в своих навыках и исполнительности. Только вот Тэхен замирает на месте, видя, как один из бойцов навзничь падает на землю и больше не встает. Из его приоткрытого рта начинает толчками выходить пена, невидящие глаза закатываются под веки, а спустя несколько мгновений безжизненное, словно выпотрошенное тело прошибает судорога. К юноше, совсем еще молоденькому бойцу, только-только завербованному в отряд, тут же подбегают остальные и переворачивают на бок в попытке купировать припадок. Девора, замершая у ноги Тэхена, прижимает корпус к земле и, оскалившись, тихо рычит. — Передозировка, — сухо бросает остановившийся рядом Джиен. Тэхен не отвечает, он и так все видит и знает, что происходит с мальчишкой. Тот, кто должен был стать одним из его лучших бойцов, утопил себя в блажи, предназначенной помогать слепым прозреть, а заблудшим — найти путь. Но, как говорится, в капле лекарство, в ложке — яд. Тэхен сплевывает на грязный асфальт и уходит с площадки, приказав продолжать тренировку, а потерявшего сознание солдата отвезти на базу и откачать.♰ ♰ ♰
— Ты слаб. Мальчишка-солдат с трудом разлепляет глаза, когда на голову ему один из верных выливает ведро ледяной воды. Врачам пришлось долго возиться, откачивая его. Передозировки блажью случаются крайне редко, это происходит только в случаях особо сильной зависимости или же намеренного принятия слишком большого количества вещества. Даже ангелы, их полусвятые последователи, несмотря на то, что полностью отдали блажи свой разум и тело, не страдают физически. Этот солдат совершил непростительную ошибку. Малодушно поддался греховным жадности и несдержанности. Тэхен видит, каким потерянным и беспомощным взглядом тот озирается по сторонам, пытаясь сообразить, где и почему находится. Слабый, сошедший с пути, заблудший. — Ты предался слабости. Ты взял то, что должно было тебя спасти, и обратил во грех. — Я не хотел, — бормочет солдат, сглатывая вязкую слюну. Холодный взгляд лидера не предвещает ему ничего хорошего. Он снова оглядывается по сторонам и заметно съеживается, наконец осознавая, что находится в одном из подземных отсеков базы. — Ты подвел меня, — вздыхает Тэхен. Жестом приказав солдатам выйти, он подходит к сидящему на кушетке мальчишке и поднимает его лицо за подбородок, заставляя смотреть на себя. — Ты должен был стать одним из верных. Должен был служить человечеству. Своей одержимостью ты осквернил самого Отца, который протянул тебе руку и предложил спасение в миг, когда мир мчится навстречу собственной кончине. Ты должен искупить вину. Мальчишка жмурится и часто кивает. Дыхание со свистом вырывается из его легких, будто каждый вздох дается ему с трудом. Он знает, что подвел Отца, и знает, что заслуживает наказания. — Но я отпущу тебя, — внезапно говорит Тэхен, и тот в удивлении распахивает глаза. — Я отвезу тебя в горы. Если тебе удастся выжить и найти путь обратно, значит, такова воля Господа. Ты сможешь вернуться в ряды моих солдат и продолжить обучение. Не успев дослушать, мальчишка соскальзывает с кушетки на пол и падает на колени. По его щекам начинают катиться слезы, которые он даже не пытается вытирать, только отчаянно хватается за Тэхенову ладонь, прижимает ее к своему лбу и что-то невнятно бормочет. Тот молча наблюдает за ним несколько секунд, а после отнимает руку и выходит прочь из помещения. Спустя десяток минут темно-красный, почти бордовый Джип Вранглер Тэхена уже движется по серпантину, с громким рычанием движка взбираясь на одну из самых высоких гор хребта Халласан. Чем глубже на север округа, тем больше равнины и невысокие кряжи сменяются массивными скалами, дикими и необузданными. За автомобилем лидера следует несколько внедорожников верных, в одном из которых, Тэхен знает, сейчас обращается к Господу солдат. Пересекши гору, машины останавливаются в небольшой низменности, за которой на расстоянии примерно нескольких километров начинается гряда еще более массивных скал. — Взмолись Господу, дабы он придал тебе сил, — выбирается из автомобиля Тэхен и подходит к сжавшемуся на ветру солдату. Следом за ним из Джипа выбирается Девора, которая тут же смирно усаживается у ног хозяина. — Что я должен сделать? — сглатывает парень, не решаясь перевести на лидера взгляд. Ему мешают почти удушающие страх и стыд. — Пересеки скалу, вернись обратно и приди к Отцу. Раскайся. Он дарует тебе прощение, — укладывает ему на плечо ладонь Тэхен и чувствует, как вздрагивает под прикосновением чужое тело. — Я не могу дать тебе ни оружия, ни припасов, этот путь ты должен пройти сам, наедине с Господом. — Я справлюсь, — с решимостью сжимает кулаки солдат. — Я вернусь и раскаюсь, а после буду служить Отцу со всей отдачей и искренностью, что у меня найдутся. — Ты поддался слабости. Люди слабы, — вздыхает Тэхен. — Но вот животные устроены иначе. Знаешь, почему ее зовут Девора? — на этих словах его голос меняется, холодеет, ладонь крепко сдавливает чужое плечо. Солдат вновь вздрагивает и невольно переводит взгляд на сидящую у их ног собаку, натыкаясь на пару пронзительных темных глаз. — Я назвал ее в честь одной из судей Израилевых. Согласно библейской Книге Судей, она была великой, даровала народу справедливость и беспристрастность, — опускает Тэхен другую руку, проходясь пальцами по жесткому собачьему меху. — Девора непредвзята. В ней нет эмоций, нет человеческих привязанностей, в ней нет слабостей. Но чужую слабость она чует. Чувствует инстинктивно, так, как это заложили в нее десятки тысяч лет естественного отбора и борьбы за право жить. Будь сильным или умри. Мальчишка медленно отводит от собаки взгляд и переводит его на Тэхена. В его глазах плещется страх и отчаяние, он знает, что слаб. — Ну же. Иди, — губ Тэхена касается слабая улыбка, а затем он подталкивает парня вперед и убирает руку. И тот идет. Делает сначала один неуверенный шаг, затем другой. Начинает потихоньку набирать скорость, в конце концов срываясь на бег. Глупый, даже не пытается экономить силы. Тэхен наблюдает за ним. Стоит посреди низины, продуваемой всеми ветрами, и следит за удаляющейся фигурой, пока та не становится совсем крошечной, едва различимой. А потом опускает руку и хлопает Девору по холке, заставляя ее вскочить на ноги и напрячься. — Вынеси ему приговор, — шепчет он. Девора мгновенно срывается с места и уносится в даль, туда, где уже едва-едва видна фигура бегущего человека. Тэхен и остальные последователи рассаживаются по машинам, неспешно трогаясь с места по направлению к горе. Стоит им подъехать к ее подножию, как Вестник резко притормаживает и выходит из машины, преодолевая оставшееся расстояние пешком. Склоняется над распластавшимся по земле телом и одним резким движением срывает с изодранной в клочья шеи нательный крест. Кроме рваной раны прямо под челюстью, на нем нет никаких других отметин, следов зубов или хотя бы царапин. Солдат даже не пытался бороться. Девора, сидящая подле мертвого тела, тихо рычит, скаля окровавленную пасть. Тэхен улыбается и запускает испачканные чужой кровью пальцы в ее мех, окрашивая серый в темно-бордовый. Солдат был слаб. Этот мир слаб. Мягок. Люди забыли, что значит быть сильными. Раньше герои были богами, теперь они безбожники — слабые, жалкие, больные. Люди позволили слабым править сильными и теперь удивляются, что почему-то сбились с пути. Но история знает цену жертвам. Нужно прореживать стадо, чтобы стать сильнее. Особенно в момент, когда человечество едва балансирует на краю огненной бездны.♰ ♰ ♰
Чимин мечется по простыням и жмурится изо всех сил, толкаясь бедрами навстречу. Хосок двигается в нем быстро и несдержанно, жадно упивается высокими стонами, которые сам же сцеловывает с чужих губ. Его серебряный крест, рядом с которым на обычный веревке, только короче, свисает и символ Проекта, то и дело бьет Чимина по лицу. Ему кажется, что прикосновения холодного металла оставляют на лице ожоги, но он не отворачивается. Лишь выпускает истерзанную губу из плена зубов и стонет громче, чем прежде, чувствуя, как горячая струя спермы ударяет внутрь. Он сжимает свой член у основания и кончает следом. — В форме порошка воздействие сильнее, — замечает Хосок, который уже лежит на смятых влажных простынях и наслаждается тем, как легкий сквозняк облизывает его полностью обнаженное тело. Длинные каштановые волосы, обычно собранные в пучок, хаотично разбросаны по подушке, а усыпанная татуировками и шрамами загорелая кожа блестит от пота. Он невыносимо красив, это сложно не признать. — Я создаю ее, — немного нервно улыбается Чимин, втягивая небольшую горстку блажи во вторую ноздрю прямо со стеклянной столешницы. — Я знаю об этом все. Хосок чужой нервозности, кажется, не замечает. Он приподнимается с постели, чтобы провести ладонью по подтянутой спине младшего, который стоит посреди собственной спальни полностью обнаженным. Чимин вновь улыбается ему, наконец ощущая, как проступают первые эффекты от блажи. Тело слегка расслабляется, разум затягивает легкой дымкой, и улыбка на этот раз выходит куда более мягкой и спокойной. Улыбнувшись в ответ, Хосок за руки тянет его на себя, укладывает к себе на грудь и забирается пальцами в светлые волосы. Они лежат так какое-то время, и с каждой секундой Чимин расслабляется все больше, уплывает все дальше, растворяясь в чистой, почти первозданной эйфории. — Как дела у федерального маршала? — спустя несколько минут спрашивает Хосок. Его голос звучит как всегда тихо и спокойно, нисколько не меняет своей интонации, но Чимин напрягается. Тягучий, ласковый мир блажи уже затянул его в самую глубь, однако он проделывал это так много раз, что тут же выныривает обратно в реальность, возвращая себе рассудок и ясность ума. — Все в порядке, — отвечает он. — Я рад, что маршал попал ко мне. Он все еще сопротивляется, но в его глазах я вижу, что он отчаянно ищет спасения. Чимин действительно так считает. Югем сопротивляется больше, чем отчаянно, отказывается пить и есть, не подпускает Чимина близко. Однако стоит ему дать слабину и все же опрокинуть в свое обезвоженное тело стакан воды, разбавленной блажью, как все меняется. Он расслабляется, погружается в это чувство так глубоко, что потом с трудом выныривает в реальность. Будто вся его сущность отчаянно желает быть там, быть рядом с Чимином, следовать за ним, плыть за ним по этой тягучей, обволакивающий реке покоя и удовольствия. Только вот разум его пока еще сопротивляется и отторгает саму мысль, что подсознательно маршал уже нашел путь, по которому хочет следовать. — Хорошо, — кивает Хосок, отводя глаза, и взгляд его будто бы немного стекленеет. Он погружается внутрь себя, мысленно покидает спальню Чимина, и лишь его пальцы, выводящие узоры по чужой спине, напоминают, что физически он все еще здесь. — Коллапс близится. Они сняли первую печать, но дело не только в этом. Я знаю, чувствую это. Нам нужно готовиться усерднее. Чимин только кивает, не в силах ответить, потому что горло когтистыми лапами стискивает страх. Он прижимается к груди Отца как можно сильнее и прикрывает глаза, желает прямо так умереть, исчезнуть, утонуть в блажи и ощущении близости чужого крепкого тела. Ему чертовски страшно. — Ты должен сосредоточиться на синтезе жидкой формы, — бесцветно продолжает Хосок. — Мы должны попытаться спасти как можно больше людей. Чимин снова кивает. Он и так дал поручение Джею и даже лично проследил, чтобы производство было переформировано. Ему известно, зачем нужна жидкая блажь, но если Отцу спокойнее еще раз напомнить, Чимин кивнет и внемлет его слову. Он сделает все необходимое ради всеобщего спасения. Больше они Коллапс не обсуждают, лежат так еще какое-то время, после чего Отец одевается и уходит, на прощание коснувшись губами Чиминова лба. Сам же Чимин меняет простыни, ополаскивается в душе, а потом спускается в подвал в сопровождении нескольких верных, которых оставляет за порогом. Югем сидит на земле, прислонившись спиной к холодной обшарпанной стене. Его глаза прикрыты, а на пересохших губах блестят капельки воды. Тело расслаблено, лицо полностью спокойно, почти блаженно. Подобное состояние может означать лишь одно. Чимин присаживается напротив маршала и осторожно касается его ладони. Тот приподнимает веки, но лишь едва — ему совсем не хочется выныривать из состояния блаженства. Он с трудом фокусирует взгляд на чужом лице, и уголки его губ мгновенно приподнимаются вверх. Чимин улыбается в ответ. — Следуй за мной, — крепче стискивает он теплую ладонь маршала и сам прикрывает глаза.♰ ♰ ♰
Раненое бедро все еще невыносимо болит. Особенно сильно оно дает о себе знать ночами, когда Енджун, ворочаясь на узкой жесткой койке, пытается хотя бы ненадолго уснуть. Сделать это сложно. Каждую ночь мысли о том, в какой ситуации он оказался, заполняют голову темными, ядовитыми кляксами, что расползаются в стороны и отравляют сознание. Даже то, что его насильно пичкают наркотиками, не помогает расслабиться достаточно, чтобы уснуть, не дает забыться. Енджун тонет в состоянии неестественной эйфории, но все равно выныривает наружу, вновь оказываясь поглощенным волной ужаса и злости. Судя по всему, из статуса пленника его перевели в статус раба. В один из дней к нему в подвал явился один из надеющихся. Его связали, а после потащили наверх, где заставили принять душ, выдали мешковатое суконное одеяние, в котором расхаживало большинство местных, и привели на кухню. Мужчина долго объяснял правила и зачитывал инструкции, а перед тем, как уйти, обронил: — Чтобы Отец принял тебя, сначала ты должен сослужить на благо Проекта. И теперь Енджун трудится на благо этого чертова культа, попросту не имея иного выбора. В основном, конечно, он выполняет сидячую работу, поскольку после ранения не способен даже подолгу стоять. Каждый вечер к нему приходит врач или, скорее, сомнительный знахарь, потому что вместо антибиотиков и стерильных перевязок его пичкают травяными настойками и прикладывают к ране пахучие листья незнакомых растений. Нога пока не загноилась, но, вероятно, это лишь вопрос времени. Енджун не знает, почему его в итоге не убили и не оставили в подвале, почему ведут себя так, словно он один из них. Правда, смутно догадывается, что этого надеющиеся и хотят. Они пытаются заставить его примкнуть, пытаются сломать его волю, промыть мозги до такой степени, чтобы даже не осознавал, что творит, за кем следует и кому служит. Все они здесь такие, будто отрешенные, с пустыми глазами и бездумными механическими движениями. Енджун же пока сопротивляется и будет сопротивляться столько, сколько хватит сил. Продержится до тех пор, пока не поправится достаточно, чтобы бежать или попытаться дать отпор. И этому бы случиться как можно скорее, потому что однажды, он уверен, его сознание просто не выдержит. Не выдержит наркотиков, не выдержит фанатичных проповедей, на которые его таскают каждое утро, не выдержит психологических манипуляций и давления. Однажды он просто сломается. Ему хотелось бы выяснить, что стало с остальными после того, как произошла авария. Вертолет был задымлен и помят, его полубессознательное тело словно соломенную куклу вытащили из салона и понесли в неизвестном направлении. Прямо в пути он отключился окончательно. Только недавно, перекинувшись парой слов с одной из местных женщин, Енджуну удалось узнать, что прибывшая с ними на арест девушка, Кичон, погибла во время крушения. Эта информация выбила его из равновесия куда сильнее, чем могла бы — он ведь и не знал ее толком. Однако ее смерть ударила по голове четким осознанием, что все действительно настолько серьезно. Что люди, которые держат его в плену и пытаются сломать и подчинить себе, фанатичны и жестоки до такой степени, что не остановятся даже перед убийствами. — Я слышала, кто-то из полицейских сбежал, — шепотом поведала та самая женщина, Чорин, которая с момента определения Енджуна на кухню проявляла к нему особую доброту. То работенку даст полегче, то нальет в миску чуть больше похлебки, даже если рядом поставит непременный стакан воды вперемешку с блажью. Сначала Енджун боялся ей доверять, он и сейчас насторожен до предела, однако если эта доброта искренна, ее можно попытаться обратить себе на пользу. — Как вы узнали? — равнодушно спросил он, хотя сердце в груди забилось в два раза чаще. Как бы не хотелось ему разузнать побольше, стоило проявить осторожность и продолжить играть роль покоренного и сломленного пленника. — Ходят слухи, что лидеры ищут его. Их. Не знаю, кто именно сбежал и сбежал ли, но Отец по радио словно к кому-то конкретному обращается, знаешь, — еще тише объяснила Чорин. Ее руки уверенными движениями чистили над раковиной морковь, но тело и лицо были напряжены до предела. Она боялась говорить, боялась вообще заикаться на эту тему, но почему-то продолжала. — Включи как-нибудь радио вечером, да сам послушай. Енджун тогда не стал выпытывать больше, даже отвечать не стал. Придвинул к себе миску с зеленью и принялся нарезать петрушку для рагу, в действительности не обращая на нее никакого внимания. Надежда, чертова надежда зародилась где-то глубоко в груди после слов Чорин. Едва ощутимо, она зажглась словно маленькая тусклая искорка и лишь чудом не потухла следом. Что, если кому-то из команды захвата действительно удалось сбежать? Что, если это маршал, и он скрылся, покинул округ, а сейчас ведет сюда национальную гвардию, которая положит конец творящемуся кошмару? Что, если Енджуна все же вызволят из заточения? Надежда не угасает. Однако для того, чтобы она разгорелась достаточно сильно, одних лишь смутных слухов недостаточно. Енджун будет действовать. Все равно ему никуда не деться, по крайней мере, до тех пор, пока не заживет рана на бедре, которая еще даже не затянулась до конца и так мучительно ноет по ночам. Он останется здесь. Будет услужливым и кротким, вотрется местным в доверие и идеально отыграет роль слабого, сломленного, склонившего перед Отцом голову пленника. Сделает все, что ему скажут, хоть крещение пройдет, хоть веру новую примет, плевать. Он подберется к Тэхену как можно ближе, нащупает его самую слабую точку и нанесет удар точно по ней. А если к тому времени подоспеет помощь, то Енджуну это будет только на руку.♰ ♰ ♰
Чонгук съезжает на дублирующую дорогу тропинку в лесу и оглядывается по сторонам, выискивая опасность. Единственная дорога к острову Мину идет вдоль озерного берега, и если бы туман над ней сегодня был чуть менее плотным, отсюда наверняка можно было бы разглядеть поселение надеющихся и крест их церкви, расположившихся на соседнем острове. За ту неделю, что Чонгук провел в Канге, он успел вдоль и поперек изучить все карты местности. Хваса предложила ему пока расположиться в бункере и выделила целую комнату в дальнем его конце. Как оказалось, помимо нее там живет еще несколько десятков человек — в основном, это те, чьи дома оказались разрушены или захвачены надеющимися. Остальные ополченцы приходят только на собрания и тренировки, при этом продолжая проживать и даже вести хозяйство в собственных домах. Чонгук успел познакомиться практически со всеми и каждый раз все больше удивлялся, когда встречал среди них женщин, подростков и даже стариков. — Люди хотят бороться. Пол и возраст не имеют значения, — пояснила Хваса, когда он высказал свои опасения на этот счет. — Они сражаются отважнее любых солдат, потому что сражаются за свои земли. Почти каждую ночь в бункере, который негласно величают Логовом, проводятся собрания. Ополченцы строят планы, продумывают освободительные операции, и в такие моменты Чонгук понимает, что имела в виду Хваса. Эти люди неопытны и просты, они ни черта не смыслят в войне и стратегическом планировании, но отвага и решимость, с которой они готовы давать надеющимся отпор, поражает. Они сражаются не только за свои земли, но и за свои жизни, за будущее своих детей. На одном из последних собраний кто-то из ополченцев выдвинул предположение, что стоит начать выжигать поля дурмана, из которого синтезируется блажь, поскольку это лишит секту важного рычага давления. Всех тех, кто не ломается или не поддается сам, они накачивают наркотиками и лишают воли силой. — Как нам это сделать? Мы не сможем подобраться к полям достаточно близко и задержаться там настолько, чтобы залить их керосином или забросать коктейлями Молотова, — задумалась Хваса, в целом будучи согласной с этой идеей. — Нужны огнеметы, — тихо встрял Чонгук, который по большей части на собраниях предпочитал отмалчиваться. Он все еще не чувствовал, что имеет право ввязываться в эту войну, хотя и понимал, что попросту не может оставаться в стороне. — Их дальнобойность позволит поджечь поля с небольшого расстояния, а мощности хватит на то, чтобы даже соцветия мгновенно загорелись. — Да ты безумец, — рассмеялся один из юных мальчишек, чьего имени Чонгук не запомнил, но которого видел в одной из комнат бункера. Вероятно, тот жил здесь один. — Где мы возьмем огнеметы? — Бомгю прав, у нас нет огнеметов, и я даже не представляю, где их можно раздобыть, — вздохнула Хваса. У Чонгука ответа на этот вопрос не нашлось, и постепенно обсуждение ушло в другое, затрагивающее более насущные вопросы русло. На шестой день пребывания в бункере Чонгук решил, что ему стоит наведаться к Мину и предупредить, что он остался в округе. В их последнюю встречу он собирался пересечь границу и привести подмогу, но так и не вернулся, и лесник, должно быть, его уже заочно похоронил. Вместо джипа Хваса выдала ему старенький квадроцикл, объяснив это тем, что за счет большей мобильности и проходимости на таком транспорте, в случае чего, можно будет скрыться в лесу. На деле рев движка квадроцикла оказался настолько громким, что скрыться на нем вряд ли бы удалось, зато проехать через лес и заодно его изучить действительно оказалось удобно. Пересекши пролесок насквозь и проехав по небольшому навесному мосту, Чонгук съезжает на грунтовую дорогу и оказывается на островке. Он совсем маленький, не больше нескольких десятков гектаров площадью, но за счет густого леса и неравномерного ландшафта кажется с виду едва проходимым и диким. Домик лесника расположен в самом центре леса, и если бы Чонгук тщательно не запоминал дорогу в прошлый раз, он бы вряд ли его нашел. Снаружи покосившийся домишко кажется старым и совсем заброшенным, если не знать, что под землей скрыт хорошо обставленный бункер, размером в несколько раз больше, чем этот самый дом. Чонгук на всякий случай оставляет квадроцикл позади пикапа лесника, для надежности накрывает его найденным в прицепе брезентом и стучится в заднюю дверь. — Я уж думал ты сгинул в лесах, — открывая, ворчит Мину, который его, разумеется, заприметил еще издалека. — Даже стопку за тебя опрокинул. — Надеюсь, за мое крепкое здоровье, — смеется Чонгук, проходя внутрь и крепко пожимая чужую руку. — Я решил остаться. — Где пропадал столько дней? Я ведь правда уж думал, что ты помер. Только Хоуп по радио все никак не унимался, так что надежда была, — хмыкает чуть разомлевший Мину после того, как они накрывают небольшой стол внизу и распивают несколько бутылок соджу. Люк в бункер на всякий случай оставляют открытым. — Я встретил людей в Канге. Намджун, пастор, познакомил меня с ними. Они поднимают сопротивление в городе, я решил к ним примкнуть, — подпирает рукой голову Чонгук и опрокидывает в себя еще одну стопку. — Намджун? — теряется Мину. Взгляд его почему-то внезапно тускнеет, а уголки губ опускаются вниз. — Да, ты знаешь его? Он отговорил меня идти в лес, — вскидывает брови Чонгук, чувствуя, как резко изменилось настроение старика при упоминании имени пастора. — Кто ж его не знает, — вздыхает тот. — Тише, — вдруг перебивает его резко напрягшийся Чонгук. Сверху начинают доноситься голоса и шум, они звучат все громче, смешиваются с тяжелыми шагами, а следом раздается громкий стук в дверь. Мину бледнеет и вскакивает на ноги. — Сиди тихо, — шепотом приказывает он, хватает винтовку и поспешно направляется к лестнице. Чонгук затихает, он остается в бункере один на один с витающей в воздухе пылью и собственным беспокойством, но на всякий случай осторожно перезаряжает Глок. — По какому поводу ко мне пожаловал сам Вестник? — тем временем распахивает входную дверь Мину. Мужчин, стоящих на пороге, он в дом не пускает, сам выходит на крыльцо. — Мы ищем кое-кого, — поясняет Юнги, окидывая взглядом покосившийся домишко. — Молодой парень, темные волосы, высокий. Возможно, в полицейской форме. Видел такого? — Нет, не видел. Кто он? — складывает руки на груди Мину. — Не важно, — опускает на него взгляд Юнги, и тот разве что не шаг назад делает. Холод в этом взгляде ощущается почти физически. — Чей квадроцикл под брезентом? — Мой, — мгновенно находится лесник. — Купил на днях подержанный, на охоту в лес удобно ездить. Юнги жестом приказывает сопровождающим рассесться по машинам, а сам подходит к старику вплотную. Из четырех лидеров Врат Надежды Мину всегда считал его самым жутким. Тихий и с виду спокойный, этот мужчина куда более жесток и опасен, чем может показаться. Он не действует напрямую, не сводит с ума, как Чимин, и не терзает физически, как Тэхен. Он просто лишает людей всего, ломает до основания, с корнями выкорчевывает из них даже самую крохотную надежду, и в конечном итоге те всегда приползают к нему на коленях со сломленной волей и мольбой о спасении на устах. — Ты всегда помогал нам информацией, — уложив руку леснику на плечо и наклонившись к его уху, тихо говорит Юнги. — И мы позволяли тебе жить тихо и уединенно. Я надеюсь, что все и дальше будет оставаться так, Мину. Мы ведь можем рассчитывать на то, что ты сообщишь нам, если увидишь этого человека? Тот взгляда поднять не решается, только ремень винтовки на плече стискивает чуть сильнее. Напряжение в воздухе разве что не искрит, Мину и сам слышит, как колотится собственное сердце, но даже слюну себе сглотнуть не позволяет, не дышит практически. Только сжимает губы в тонкую полоску и кивает. Юнги его волнения, кажется, не замечает, он устало вздыхает, а затем возвращается в свой черного цвета Ленд Крузер и покидает двор. — Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей*, — проводив взглядом чужой автомобиль, сплевывает на землю Мину и заходит обратно в дом. Чонгука он находит в три погибели согнувшимся на лестнице и прислушивающимся к звукам снаружи. Завидев его, младший вскакивает на ноги и взволнованно смотрит, хотя и сам почти полностью слышал чужой разговор, кроме того, что было произнесено шепотом. — Тебя все еще ищут, — все равно озвучивает очевидное Мину. — Тебе опасно приезжать сюда. — Мне везде теперь опасно, — забирается пальцами в волосы выбитый из колеи Чонгук. — Кто это был? — Мин Юнги. Один из лидеров надеющихся, — поясняет старик. — Если уж он подключился, значит, ты правда очень им нужен, Чонгук. — Почему? — не понимает тот. — Потому что Юнги никогда не делает ничего своими руками. У них для таких вещей есть Тэхен и целая армия последователей с промытыми мозгами, — возвращается к столу Мину и опрокидывает в себя стопку соджу. Он утирает рот рукавом, снимает с плеча винтовку и устало плюхается на стул. — Юнги умен. Если он подключился к делу, значит, скоро округ утонет в крови. И людей он пальцем при этом не тронет, они себе сами глотки повскрывают, потому что это будет всяко лучше, чем то, во что превратятся их жизни, если они станут тебя укрывать. — Тогда нам нужно начать действовать раньше, — отрезает Чонгук, хотя дрожь в голосе ему едва удается скрыть. — К слову, у меня к тебе дело. — Проследи за ним, — бросает Юнги одному из верных, но резко останавливает, прежде чем тот, кивнув, успевает забраться в машину и тронуться с места. — Просто проследи, не трогай и на глаза не показывайся. Вернешься, доложишь лично мне и никому больше. Юноша снова кивает и срывается за выезжающим со двора лесника квадроциклом. Черный внедорожник держится на расстоянии, движется осторожно и почти бесшумно, вряд ли даже опытный человек сможет заметить его позади себя. Юнги надеется, что их цель достаточно глупа не только для того, чтобы не заметить хвост, но и для того, чтобы привести его прямиком к себе в логово. Этот Чон Чонгук может оказаться куда полезнее, чем они думали.♰ ♰ ♰
— Я есть истинный пророк средь людей. И я дарую слово свое каждому, кто внимает и кто не верит слепо назиданиям ложных богов, кои именуются правительством, — разводит в стороны руки Отец, обращаясь к пастве. Он возвышается на самодельном помосте по пояс голым, торс и руки его увиты чернильными рисунками, символами и цитатами из Библии, темные локоны собраны в низкий хвост, а глаза привычно скрыты за желтыми линзами солнечных очков. Предзакатное солнце палит уже не так нещадно, как днем, однако в местных землях даже ночи летом душны и засушливы. Загорелая кожа Отца едва заметно поблескивает каплями пота, когда его грудь вздымается под тяжелым, глубоким дыханием. Он стоит перед своими людьми, рассевшимися прямо на траве и жадно внимающими каждому его слову, но мысленно находится не здесь. — Я есть посланник, и я протягиваю руку дружбы каждому, кто внемлет, каждому, кто возжелает стать частью нашей семьи, впустить нас в свое сердце и самолично войти в наше. И быть им тоже нашими посланниками. И нести нашу любовь. И так будем мы едины, — продолжает вещать Отец, и с каждым его словом люди затихают все больше. Они практически не дышат, лишь беззвучно проговаривают слова проповеди вслед за Отцом, одержимо следят за его губами и неровным дыханием. Он — их кислород. Он и никто больше. — Куда бы мы ни пошли, мы будем служить Вратам Надежды. На всем жизненном пути, в любом обществе, в каждом доме, будь то поле, лес или город, мы найдем братьев и сестер по духу. И будем едины, — Отец замолкает, сходит с помоста и протягивает руки к людям. Те замирают, смотрят на него полными обожания глазами, тянут руки в ответ, и он внемлет их молчаливым просьбам. — Но тот, кто поднимет руку на нас, кто попытается сломить нас, кто дерзнет отвергнуть нас в час нужды... — он снимает очки и широко, ласково улыбается, поочередно касаясь протянутых ладоней, — того рука будет отсечена столько же легко, сколь умелый фермер срезает сноп спелой пшеницы.