♰ ♰ ♰
Тэхен распахивает глаза и первым делом забирается пальцами в густую шерстку Деворы, что спит с ним на постели, тесно прижавшись своим теплым мохнатым боком. Полуволчица дергает ушком и шумно выдыхает, но не просыпается, наоборот только жмется теснее. Тэхен нечасто позволяет ей подобные вольности, таким собакам требуется твердая рука и жесткая дрессировка, однако порой, когда бушует нередкая для горной местности гроза, он все же смягчается и забирает ее с улицы внутрь. — Вечером на реке состоится крещение, — встает Тэхен с жесткой кровати, и Девора поднимает мордочку, чтобы проследить за ним внимательным взглядом. — Проекту нужны люди. Натянув на себя привычную военную форму и накинув сверху тонкий бушлат, Тэхен проходит в соседнюю со спальней комнату, которая служит ему личной оружейной. Он вешает на плечо любимую винтовку, заправляет за пояс Вальтер, а после тянется пальцами к одной из стен, вдоль которой на гвоздях развешены снятые с людей нательные кресты. Среди них и восьмиконечные кресты Врат Надежды, принадлежавшие тем, кто по собственной вине или предательству отдал Богу душу, и обычные распятия, которые во время крещения снимаются с новообращенных. Тэхен не знает, почему так вышло, это не было чем-то намеренным, однако для него стало некой традицией снимать и хранить у себя эти кресты. — Сегодня я принесу еще, — ухмыляется он своей маленькой коллекции, а затем подзывает к ноге Девору и вместе с ней спускается на нижние этажи базы.♰ ♰ ♰
Енджун со связанными руками трясется в кузове грузовика и не до конца понимает, что происходит. Это был обычный день, один из множества тех, к которым он уже успел привыкнуть, будучи рабочим в секте. Его бедро заживает довольно паршиво, но все же рана не гноится и даже понемногу затягивается, и как только он оказался способным стоять дольше пары минут, его приобщили к работе в огородах. Как Енджун понял, это частное хозяйство Тэхена, возделанное для обеспечения провиантом лично его и его приближенных — оно слишком маленькое и неудачно расположенное для того, чтобы использоваться в промышленных масштабах. Ближе к обеду его снова забрали с кухни и отправили в теплицы с помидорами, где ему вместе с другими рабочими пришлось полдня подвязывать высокие стебли. Стоять было нестерпимо больно, в душной теплице пот катился по спине градом, было буквально не вздохнуть, и Енджун почти обрадовался, когда за ним пришли солдаты. Он думал, его отошлют обратно на кухню, однако вместо этого его связали, затолкали в грузовик с такими же, как и он, перепуганными людьми и куда-то повезли. По ощущениям, они едут уже больше сорока минут, расшатанный кузов дребезжит и подпрыгивает на каждой кочке, а духота стоит почти такая же, как и в теплице. Енджун беспокойно елозит на месте и крутит головой по сторонам, но остальные пленники молчат, опустив взгляды в пол, и даже звука не издают, когда на очередной кочке случайно бьются затылками о стены грузовика. Он предполагает, что все эти люди — это те, кого привели в культ насильно, иначе с чего им всем быть связанными, однако смирение и сломленность в их опущенных глазах сбивает его с толку. Неужели он единственный, у кого пока хватает воли сопротивляться хотя бы морально? Когда грузовик спустя еще минут двадцать останавливается, а их по одному высаживают, ведут по склону оврага вниз и выстраивают в ряд, солнца на небе уже почти не видно, только последние его золотистые лучи едва касаются поверхности беспокойных речных вод. Енджун родился и вырос в Чангаса и на реку выбирался редко, однако ему не составляет труда сообразить, что сейчас они находятся в овраге близ места, где Нантан выливается в одноименное озеро. Озеро, посреди которого вдали раскинулся личный островок самого дьявола. Широкий берег реки усыпан людьми и кишит жизнью. Тут и там надеющиеся разжигают костры и носят ветки для одного большого кострища посередине, крепкие мужчины подкатывают к берегу пузатые синие бочки и выставляют в ряд, а поодаль на вершине оврага выстроились другие грузовики с восьмиконечными крестами на боках, из которых высаживают таких же связанных людей. Енджун старается не привлекать к себе внимания, стоит, как и все, опустив глаза в землю, но сам исподтишка оглядывается по сторонам в попытке понять, что происходит. В сумерках едва удается разглядеть лица людей, но среди них он не находит ни Чонквона, ни Югема, ни Чонгука, и это заставляет маленький огонек надежды в его груди разгореться чуточку сильнее. Возможно, он хочет верить, им удалось сбежать, возможно, их нет здесь не потому что они мертвы, а потому что в эту самую минуту они идут сюда, чтобы разворошить это осиное гнездо и сжечь дотла. Однако Енджун с ужасом замечает лица других своих знакомых — тех, с кем он играл в детстве в прятки, тех, с кем сидел за одной партой, тех, у кого покупал свежее молоко и одалживал инструменты. Среди них, свободных и явно находящихся здесь по собственной воле, он видит и Тэхена, стоящего рядом с Юнги, видит и улыбающегося неизвестно чему Чимина, а после ответ на многочисленные вопросы находится сам собой, когда из подъехавшей серебристой машины выбирается Отец. Стоит ему ступить на землю, как суета вмиг стихает, люди оборачиваются, будто ощутив его присутствие спинами, бросают все, чем занимались до этого, и замирают. Отец проходит мимо них с улыбкой и широко разведенными в стороны руками, касается тех, кто стоит поблизости, а потом останавливается около кострища и снимает очки. — Сегодня особенная ночь для всех нас, — начинает он негромко, но в наступившей тишине его голос достигает даже тех, кто стоит поодаль. — Сегодня мы совершим обряд крещения, самое интимное из таинств. Люди очистят свои души от былых грехов, смоют их водой и примут Господа. Те, кто сами пришли к нам и добровольно раскрыли свои сердца; те, кто нуждались в нас, но не осознавали этого; те, кто до сих пор слепы и боятся раскрыть глаза — все сегодня станут частью нашей семьи. Мы протянем руку помощи каждому и подарим надежду всем страждущим. Сегодня я стану вашим Отцом, вы станете моими Детьми, и вместе мы пройдем сквозь Врата Надежды. Люди взрываются аплодисментами, широкий берег тонет в радостных возгласах, тут и там по цепочке вспыхивают костры, от которых разгорается и большое кострище позади Отца. Но Енджун не видит и не слышит ничего, он словно тонет в вакууме, до которого отдаленные звуки докатываются совсем приглушенно. И только когда его с силой толкают в спину, он стряхивает оцепенение и понимает, что все это время смотрел прямо в глаза Отцу. И тот смотрел на него в ответ.♰ ♰ ♰
— Я остановлюсь у Крыльев, а ты отнесешь добычу в бункер, — коротко смотрит в зеркало Чонгук на Бомгю, который от этих слов надувается весь, набирает воздуха в легкие, чтобы возмутиться, но не успевает. — Мне нужно встретиться с Намджуном, а тебе стоит поменьше ходить хвостом за девчонкой, — перебивает его Чонгук. — Я не хожу за ней хвостом, — огрызается Бомгю, отворачивается к окну, но через несколько секунд сдувается и тяжело вздыхает. — Ее мать с нее глаз не спускает. Если бы не она, я бы уже давно завоевал Йеджи. — Знаешь, — начинает было Чонгук, но, заметив погрустневший взгляд мальчишки, решает не продолжать. Возможно, ему это нужно. — Забудь. Бомгю еще раз вздыхает, но больше не спорит. Днем они решили выбраться на охоту, правда, больше со скуки, чем из необходимости, поэтому скудная добыча разочаровала не так сильно. Однако в расставленных ранее силках Чонгук все же обнаружил двух зайцев, а Бомгю удалось подстрелить дикую утку, и теперь им хотя бы не приходится возвращаться с пустыми руками. От границы с регионом Халласан дорога к Логову пролегает на юг — в этих землях светиться довольно опасно, поскольку совсем рядом находится остров Хоупа, и надеющиеся тут встречаются заметно чаще, однако и леса местные гуще, и добычи в них больше. Им остается съехать с главной дороги на более узкую и менее просматриваемую тропу, чтобы через двадцать-тридцать минут оказаться на въезде в Канге, когда Бомгю подскакивает на сиденье и просит Чонгука остановиться. Перед съездом дорога делает крюк и проходит практически по кромке оврага, в низине которого располагается устье реки. Сейчас вся обочина заставлена автомобилями надеющихся, а снизу отдаленно раздается шум и тянет дымом. Чонгук и Бомгю, заметив машины, сдают назад и бросают внедорожник за сотню метров, а сами возвращаются пешком и, пригнувшись, подбираются ближе. Грузовики стоят пустые, людей поблизости не видно, и они, улегшись на земли животами, подползают к самому краю, чтобы осмотреться по сторонам. Сердце Чонгука непроизвольно замирает в страхе, когда он видит то, что происходит внизу. Река несет свои непроглядно черные воды и лишь изредка обозначает свое местонахождение отблесками. Посреди берега разбит огромный костер, пламя которого жадно лижет высокую поленницу дров, вырывается вверх еще на десяток метров, и этот жар почти долетает до края обрыва и закручивается в водоворот горячего и холодного воздуха рядом с распластавшимися по земле Чонгуком и Бомгю. Костер широким кругом освещает пространство вокруг, и Чонгуку с трудом, но удается разглядеть силуэты почти сотни людей, что пляшут возле него. Их завораживающее пение разносится в воздухе, а головы хаотично двигаются в странном танце. С такого расстояния невозможно различить ни единого слова, они теряются в шелесте ветра и шуме беспокойных речных вод, но Чонгук вскидывает автомат и принимается рассматривать происходящее через прицел. Все люди облачены в светлые суконные одежды, тени от их рук и ног в танце превращаются в уродливых монстров, которые воображаемо сдавливают чонгуково сердце в необъяснимом ужасе. — Сраные сектанты, — шепчет лежащий рядом Бомгю, несмотря на то, что с такого расстояния их невозможно услышать. Аккуратно, чтобы не выдать себя отблеском света в прицеле, Чонгук опускает автомат и пытается найти взглядом Хоупа, которого видит только спустя несколько секунд стоящим по колено в реке. Тот, как и все одетый в длинную белую робу, которая пропиталась водой уже до самой груди и облепила рельефное тело, читает молитвы и по одному приглашает к себе выстроившихся в линию почти полностью раздетых людей. Каждого из них предварительно освобождают от обхватывающих запястья веревок, а после под дулом винтовки Тэхена силой окунают головой в реку и на какое-то время удерживают под водой. Чонгук видит, что многие из тех, кто стоит на берегу, плачут и трясутся в страхе. Их лица, обращенные к реке, не разглядеть, но это и не требуется, чтобы понять, какой ужас охватывает этих людей. Все выглядит, словно немое кино — звуки отдалены и приглушены шумом ветра и ревом реки, но эмоции людей просты и понятны. Потому что даже те, кто отчаянно сопротивляется и протестует, пытается вырваться или сбежать, в итоге разделяют одну судьбу. Их, словно безвольных тряпичных кукол, вынимают из воды, вешают на шеи восьмиконечный крест и уводят. — Я не могу на это смотреть, — бормочет Бомгю и начинает отползать назад. — Чертовы фанатики. Пойдем отсюда, Чонгук, мы все равно им не поможем. Чонгук несколько мгновений колеблется, разрывается между разумом и безрассудным желанием броситься вниз или выстрелить в Отца прямо отсюда, но в конце концов отказывается от этой идеи — слишком далеко — и начинает двигаться вслед за Бомгю. Они уже поднимаются на ноги и собираются броситься по направлению к своей машине, когда снизу, искаженный расстоянием и шумом, но все же достаточно отчетливый, раздается выстрел. Чонгук мгновенно падает на землю и подползает обратно, сквозь прицел начинает бегать взглядом по кромке берега и рядам людей, скользит им вдоль реки, доходя до места, где чернота воды становится совсем непроглядной, но не находит тела, которое в таком потоке могло унести за считанные секунды. Зато он видит человека, совершившего выстрел — Тэхен все еще сжимает в руке автомат и что-то кому-то кричит. Чонгук сдвигает прицел левее и натыкается на разъяренное лицо Юнги, который размахивает руками, отвечая Тэхену, а затем резким движением разворачивается и уходит. Сквозь маленький кружок прицела Чонгук внимательно следует за ним, не упуская из виду ни на мгновение. Он практически может различить каждую эмоцию на чужом лице — злость, недовольство, усталость, раздражение. Никто не идет за ним, Юнги движется один и явно намеревается забраться на склон оврага, чтобы покинуть это место. Чонгук укладывает палец на спусковой крючок. Один выстрел, и прежде чем кто-либо успеет спохватиться, добежать до тела Юнги и сообразить, что произошло, от них с Бомгю не останется и следа. — Чонгук, он идет сюда, уходим, — шипит Бомгю и тянет Чонгука за рукав, но тот, едва не упустив Юнги из виду, в раздражении отталкивает его локтем. — Дай мне одну секунду. Юнги уже подходит к подножью оврага, начинает взбираться по крутой лестнице, и Чонгук осторожно, словно его могут услышать, тянет на себя затвор автомата свободной рукой. — Ты с ума сошел, — задыхается в ужасе Бомгю, но вновь трогать Чонгука не решается. До верхушки склона остается всего полтора десятка метров. Палец Чонгука плотно лежит на спусковом крючке, перекрестие прицела направлено точно на чужой лоб и неотрывно следует за целью даже в движении. Но дыхание, натренированное годами дыхание, которое должно быть спокойным и размеренным, почему-то учащено до предела, а сердце стучит так громко, что это вот-вот услышат те, кто находится внизу. — Стреляй, — внезапно вопреки самому же себе шипит Бомгю, когда Юнги до вершины склона остается всего метров пять. — Сейчас! Но Чонгук не стреляет. Он опускает автомат и резко подрывается на ноги, одним рывком поднимая за собой и Бомгю. — Что ты творишь? Мы не успеем уйти! — не понимает тот, но покорно следует, когда Чонгук тянет его за собой в сторону кустов по другую сторону дороги. — Ляг и молчи, — толкает он парня на землю и сам ложится рядом на живот. Каждую секунду, что они лежат, затаившись в кустах, он отмеряет двумя ударами сердца. Бомгю уткнулся лицом в землю и едва ли дышит, и Чонгук рад, что тот его лица сейчас не видит, потому что на нем наверняка написано смятение, растерянность и, вероятно, ужас. Ничто не пугает так, как невозможность понять собственные же действия. Почему он так хотел выстрелить? И почему не смог этого сделать? Машина Юнги, по звукам, проносится мимо кустов спустя несколько минут, оставляя за собой облака дорожной пыли. Они лежат в кустах еще какое-то время, прежде чем Чонгук решается высунуться и, убедившись, что никого поблизости нет, поднимается на ноги сам и поднимает Бомгю. — Заткнись, — бросает он открывшему было рот шокированному мальчишке, и тот послушно молчит, несмотря на то, что в его голове крутится сотня противоречивых вопросов.♰ ♰ ♰
Юнги выжимает педаль газа практически до упора, пока несется вдоль пустынной ночной дороги. Злость и раздражение кипят в нем бурным потоком, и заглушить их не удается ни распахнутыми настежь окнами, ни запрещенной самокруткой. То, что сделал Тэхен, неприемлемо. Что бы они не говорили прихожанам, Юнги далеко не святой. На его руках много крови, на его счету немало отнятых жизней. Однако все они, он хочет верить, были отняты заслужено — у тех, кто так или иначе нес угрозу Проекту. У Тэхена же напрочь отсутствует эта грань, он способен запросто перейти черту и едва различает, где заканчивается необходимость и начинается примитивная, животная жажда крови. Когда Хосок встретил его почти десяток лет назад в пригороде Тэгу, тот только вернулся из очередной горячей точки. Ветеран армии, бывший десантник и участник вооруженных конфликтов в Юго-Восточной Азии и на Тайване, Тэхен в свои без малого двадцать два года после демобилизации из вооруженных сил был растерян и уязвим. Он не мог адаптироваться в нормальном мире, вдобавок, вероятно, страдал от посттравматического синдрома и нуждался в том, кто поможет ему, направит, подскажет, как жить дальше. Этим человеком для него стал Хосок. Тэхен одним из первых примкнул к нему, стоял у истоков Проекта еще в те времена, когда у самой идеи не было сотен последователей и даже названия. Он всей душой верует в Хосока и то, что они делают, но методы его зачастую неоправданно жестоки, а порой просто безумны. И на этой почве между ними с Юнги периодически случаются конфликты. Юнги не одобряет применение силы без оправданной необходимости. На крещении собралась лишь малая часть последователей Проекта, поэтому когда он тормозит возле бункера, несколько дежурных, что сидели на улице у костра, подрываются и спешат к его машине. — Мы не ждали тебя так рано, — следует за ним до входа один из них. — Что-то случилось? — Нет, просто нужно кое-что закончить, — отмахивается Юнги и скрывается внутри, оставляя мужчин растерянно смотреть на закрывающиеся ворота. Гулкая тишина бункера в одно мгновение окутывает его с ног до головы. Юнги любит тишину и любит покой, но в ушах до сих пор стоит грохот от выстрела, которым Тэхен убил того человека. Мужчина отчаянно сопротивлялся и норовил сбежать, но стрелять не было необходимости, его можно было просто скрутить и вырубить. По лицу Хосока Юнги видел, что друг с ним согласен, он практически уверен, что тот наведается к Тэхену и поговорит с ним об этой ситуации, однако подобное случалось уже такое бессчетное количество раз, что разговоры просто потеряли какой-либо смысл. Тэхену нравится убивать. — Юнги, — стук в дверь заставляет его вынырнуть из мыслей и отложить уже почти пустую бутылку джина, чтобы впустить пришедшего что-то доложить мужчину. — К тебе пришел Отец. Я подумал, что стоит предупредить, — скашивает тот взгляд на бутылку и несколько вручную скрученных сигарет на столике у стены. Юнги в ответ на это хмыкает и просит не беспокоиться. — Ты быстро ушел, Юнги, — спустя пару минут пути от ворот до комнаты на верхнем этаже входит к нему Хосок, поверхностно оглядывается и, разумеется, замечает так и не убранные со столика предметы. — Удивлен, что ты пришел ко мне, а не к Тэхену, — берет одну из самокруток Юнги и под пристальным взглядом друга отходит к окну, чтобы закурить. — На него разговоры не действуют, ты это знаешь, — усаживается на кресло Хосок, а затем берет бутылку, откручивает крышку и принюхивается. На его лице не дергается ни один мускул, он не говорит ни слова, хотя, несомненно, понимает, что та наполнена не водой и даже не блажью. Он просто молча закручивает крышку обратно и возвращает бутылку на место. — Меня больше беспокоит твое поведение. — В последний раз подобное я слышал от нашей Нэн, — хмыкает Юнги, и Хосок улыбается при упоминании их старой сварливой, ныне покойной учительницы. — Кстати, ее дочь служит Проекту, ты знал? — откидывается он на кресло. Юнги отрицательно качает головой и на несколько секунд задумывается. — О чем ты хотел поговорить? — Почему ты ушел? Ты мог обсудить это со мной и Тэхеном после крещения, — поднимает на него взгляд Хосок. Юнги выбрасывает недокуренный бычок в окно и, оставив то распахнутым, усаживается рядом с другом. — Мне не нравятся его методы, — серьезно говорит Юнги, и Хосок кивает, подтверждая, что и так знает об этом. — Ты сам сказал, что разговоры на него не действуют, а я мало чем могу на него повлиять. — Его методы могут быть жестокими, но он заботится о безопасности Проекта, Юнги, — наклоняется к нему Хосок, и в его тихом низком голосе на мгновение проскальзывают стальные нотки. Юнги знает, что они означают. — Тот человек сопротивлялся и пытался навредить мне, в его ладони был зажат обломок столового ножа. Тэхен действовал только из соображений безопасности. — Он может действовать, как угодно, — наклоняется к нему в ответ Юнги и тоже понижает голос, который становится не менее холодным и угрожающим. — Но я не собираюсь смотреть на то, как он убивает людей у всех на глазах. Хосок внимательно смотрит на Юнги и молчит. Они оба знают, что происходит в этот момент, и оба понимают, в какую опасную игру играют. Тем не менее через несколько секунд Хосок первым разрывает зрительный контакт, откидывает голову и негромко смеется. — Я так люблю тебя, брат, — отсмеявшись, притягивает он Юнги за шею к себе и прижимается своим лбом к его. Его голос пропитан искренней нежностью, а на губах играет улыбка. — Ты самое дорогое, что у меня есть, Юнги. Ты был моей семьей еще тогда, когда у меня больше не было никого. Юнги знает это. Знает, что Хосок любит его и ценит в нем не только верность, но и эту прямолинейность, принципиальность, верность себе. И он благодарен. — И я продолжаю ей оставаться, — с ответной улыбкой отзывается он, а после встает, чтобы налить себе стакан джина. — И Тэхен мне брат, тем не менее даже в семьях случаются разногласия. — Налей и мне, — тихо просит Хосок. Юнги удивляется, однако лишних вопросов не задает и просьбу выполняет. Они сидят в его кабинете и разговаривают до тех пор, пока луна на небе не поднимается совсем высоко и не становится едва различимой из-за готовящегося встать на посветлевшем небе солнца. Опустошив всего один стакан, в то время как Юнги успевает опрокинуть в себя несколько, Хосок начинает собираться, но в самых дверях замирает и оборачивается. — Кстати, забыл спросить. Как дела с Чон Чонгуком? Тэхен сказал, ты подключился к поискам, — с мягкой улыбкой на губах тихо интересуется он. — Я наведался к Мину, попросил докладывать мне, если он что-нибудь узнает, но я ему не доверяю, — равнодушно пожимает плечами Юнги. — Держи меня в курсе, — хлопает его по плечу Хосок, а затем, поймав утвердительный кивок, разворачивается и уходит. Юнги остается стоять в дверях, провожает друга долгим взглядом, а сам в беспокойстве покусывает губы и думает. Он не рассказал Хосоку, что почти выследил Чонгука, по крайней мере, он точно знает, что тот не просто так направился в Канге. Даже если в итоге мальчишка прячется в другом месте, он не стал бы скрываться от хвоста в городе, который не знает, который не считает для себя безопасным. А если так, там наверняка найдется кто-то, владеющий о нем нужной информацией. Однако это всего лишь догадка, которая, пока не ясно, выльется ли во что-то большее. Юнги поставит Хосока в известность после того, как наведается в город сам и разузнает о Чонгуке. Ему от них все равно не уйти.♰ ♰ ♰
— Держи, я принес тебе еды, — опускается на колени перед маршалом Чимин и пододвигает к нему миску с мясным рагу и бутылку воды. Югем на Вестника почти не реагирует, сидит, прислонившись к стене спиной, часто дышит и слизывает с губ пот. Он снова начал отказываться от еды, и его организм требует новую дозу блажи. — Я пришел рассказать тебе, что ночью мы провели крещение. Это было так красиво, Югем, там горели костры, мы танцевали и пели песни, а люди смывали свои грехи и перерождались, — Чимин достает из кармана платок и тянется, чтобы вытереть соленую влагу с лица мужчины. — Они все стали частью нашей семьи, даже твой друг, помощник начальника полиции был там. Он был так счастлив. — Мне плохо, — пытается отвернуться от него Югем. — Это потому что ты ничего не ешь и не пьешь, — вздыхает Чимин. — Или потому что вы качаете меня лошадиными дозами наркотиков, — поднимает тяжелый взгляд Югем. Чимин грустно ему улыбается и намеревается встать на ноги, чтобы уйти, но в следующее мгновение оказывается прижатым за шею к стене. — Отпустите меня, я хочу уйти отсюда, — рычит Югем ему в лицо. Его глаза безумно блестят, а пальцы больно впиваются в нежную кожу, перекрывая доступ к кислороду. Чимин судорожно пытается сделать вдох, цепляется за чужие плечи, но не вырывается. Он наоборот притягивает Югема к себе ближе, смотрит ему в глаза и сдавленно шепчет: — Нет, ты этого не хочешь. Хватка на шее чуть ослабевает. Югем бегает растерянным взглядом по чиминову лицу, не отпускает, но молчит. — Ты понимаешь, что мы пытаемся построить. Ты говоришь, что хочешь сбежать, но на самом деле ты просто боишься признаться сам себе, — шепчет Чимин. — Не пудри мне мозги, — злится Югем, слишком измотанный ломкой и не желающий выслушивать эти сладкие речи. Он вновь усиливает хватку на чужой шее, резко прикладывает Чимина затылком о стену и зло рычит, но его губы при этом испуганно дрожат, а взгляд наполнен ужасом, граничащим с безумием. — Всю свою жизнь ты жаждешь обрести покой, и тебя пугает, что ты находишь его здесь, — сквозь боль и удушье все равно улыбается ему Чимин. — Понимаешь, люди вокруг, твои друзья из полиции — они все находятся под контролем страха, они ослеплены им. Ты тоже им ослеплен, ты испуган и думаешь, что тебя нужно спасать. Но это не так. Ты не хочешь возвращаться, — голос Чимина срывается, когда у него на глаза наворачиваются слезы, и трудно сказать, плачет он из-за страха, недостатка кислорода или по иной причине. — Ты ошибаешься, — теряется, неверяще качает головой Югем. — Ты когда-нибудь просто останавливался и задумывался над своей жизнью? Над тем, какой она стала, и что ты для этого сделал? — продолжает Чимин, ощущая, что с каждым словом хватка на шее становится слабее. — Нам говорят, что мы можем стать кем угодно. Популярными артистами, знаменитыми путешественниками, великими спортсменами. Нам говорят, что мы можем добиться успеха, но это не так, Югем, это не правда. Мы просто живем своими жалкими жизнями и делаем то, что говорят нам другие. Все думают, что у них есть свобода воли, но, черт возьми, когда в последний раз ты сделал не то, что положено, не то, что от тебя требовали? — качает головой Чимин. — Нет, мы живем не своими жизнями, а их. Так, как нам говорит правительство, те, кто стоят выше нас на выдуманной социальной лестнице. Но именно они виноваты в том, что мир сейчас разваливается на части. Чимин знает, на что давить, всегда знал, это было в нем с самого детства. Он видит страхи и слабости людей, с легкостью считывает их, словно кончиками пальцев водит по шрифту Брайля, запросто складывает выпуклые буквы в предложения и находит в них смысл. У Югема его страхи совсем на поверхности, они будто на лице у него написаны, а потому Чимин тянется и аккуратно, почти невесомо касается пальцами его щеки. Тот вздрагивает, косится на его руку, а затем медленно убирает с его шеи свою. Чимин оседает, пытается отдышаться и плачет уже несдержанно. То, что он видит чужие слабости, не значит, что он их не чувствует. — Разве ты не устал от этого? Если вот это — настоящая жизнь, разве в ней есть смысл? — перехватывает он ладонь маршала и подползает к нему ближе, заглядывает в глаза. — Но ты знаешь, что здесь у тебя есть шанс стать тем, кем ты никогда бы не смог стать там. Стать счастливым. Югем кусает губы и отворачивается, сам глотает слезы, не хочет верить в слова Чимина, но понимает, что уже в них верит. Потому что Чимин прав, потому что именно так устроен мир, и ему слишком страшно это признать. — Отпусти свой страх, — словно прочитав его мысли, шепчет Чимин, а затем откручивает на бутылке крышку и протягивает ему. — Позволь себе принять это. Позволь себе обрести покой и стать наконец счастливым. Ведь в конечном итоге, разве это не единственное, что имеет значение? Счастье. И Югем сдается. Он прячет лицо в ладонях, громко всхлипывает, переходит на вой, а через несколько секунд снова затихает. Когда в его руке оказывается бутылка с голубоватой жидкостью, он колеблется ровно одну секунду, а затем запрокидывает голову и жадно вливает в себя содержимое. Струйки воды стекают вдоль его шеи и подбородка, пропитывают и без того влажную от пота рубашку, капают на пол. Чимин, не прекращая плакать, смотрит на него с нежной, полной любви и гордости улыбкой, а затем усаживается рядом и крепко хватает его за руку. — Вот так, сейчас тебе станет лучше, Югем, — сквозь слезы улыбается он. — Просто следуй за мной.♰ ♰ ♰
— Вот ты где, — кивает Чонгуку Хваса и усаживается на соседний от него стул. — Где еще я могу быть, — хмыкает в кружку Чонгук. — Не придирайся к словам, — закатывает глаза Хваса и машет Йеджи, которая, завидев девушку, сразу к ним подходит. — А где Сора? — Мама себя плохо чувствует, сегодня я за нее, — тянется та к крану с пивом. — Так что придется закрыться пораньше, она мне не разрешает работать до утра, — кривится она и шмякает кружкой об стол с такой силой, что часть стаута переливается через край. — Эй, эй, полегче, я плачу за литр, а не за треть кружки, — кричит ей вслед Хваса, на что в ответ получает невинную улыбку. — Дереза. В баре душно и непривычно для поздней ночи людно, у потолка играет негромкая музыка, которую заглушает гам голосов, смех и шум вентилятора. Малиновая подсветка едва разгоняет полумрак, но окрашивает предметы во все оттенки розового, и пиво в кружках при таком освещении кажется темным, почти черным. Чонгук и Хваса оба молчат, пьют это черное пиво и задумчиво пялятся в пустоту, пока тишину между ними не нарушает пришедший из уборной Бомгю. — О чем болтаете? — подлетает он к стойке. — Как раз удивлялась, как это тебя тут нет в смену Йеджи, — дразнит Хваса. Бомгю закатывает глаза и демонстративно отсаживается на другой конец барной стойки, где как раз крутится девушка. Чонгук на это многозначительно ухмыляется. — О чем ты хотела поговорить? — наконец подает он голос, не отрывая взгляда от своей кружки, которую обхватывает обеими руками. — Да ни о чем, — фыркает Хваса. — Ты меня искала, значит, у тебя была для этого причина, — поднимает на нее усталый взгляд Чонгук. Девушка какое-то время напряженно молчит, а затем вздыхает. — Ладно, на самом деле есть кое-что, — мнется она. — Бомгю рассказал мне про вашу вылазку на охоту. — Что именно? — Почему ты не выстрелил? — тихо, почти шепотом и совсем беззлобно спрашивает Хваса. Ее голос практически тонет в шуме музыки и чужого смеха, но в нем слышится сожаление и растерянность. — Ты мне не доверяешь? — вскидывает бровь Чонгук. Он ни капли не удивится, если Хваса ответит положительно. В текущий условиях сложно доверять друг другу, кто угодно может оказаться врагом. Однако если это на самом деле так, возможно, он просто зря теряет здесь время. — Доверяю и именно поэтому хочу знать причину, — твердо говорит девушка. — Это было опасно, нас могли поймать, — пожимает плечами Чонгук. — Тем более нам бы это ничего не дало. — Дало, еще как, Чонгук, и ты это знаешь, — непонимающе качает головой Хваса. — Это выбило бы Хосока из колеи и… — И что? Что бы мы сделали? — резко обрывает ее Чонгук. — Пошли бы на него с факелами и вилами? Нам рано сражаться в открытую, а после такого он пришел бы на нас настоящей войной. Хваса поджимает губы, но не спорит. В целом Чонгук прав, это звучит разумно, но все равно ощущается как-то неправильно. Она все так же молча допивает свое пиво и просит бутылку соджу. — Расскажи мне, что вы видели, — оборачивается она к Чонгуку через какое-то время. — Хочу услышать твою историю. — Ничего особенного, надеющиеся проводили какой-то обряд, вероятно, крещение, я не очень разбираюсь, — крутит в руках свою кружку Чонгук. — У них там реально настоящий, мать его, культ, с религиозными танцами, наркотой и трупами в реке. — Они кого-то убили? — каменеет Хваса. — Бомгю не рассказал мне. — Мы этого не видели, но был выстрел, — кивает Чонгук. Он много думал об этом, и каждый раз в ушах отчетливо звучал громкий хлопок, оборвавший чью-то жизнь, а перед глазами вставало чужое лицо. Немного размытое в прицеле автомата, но однозначно раздраженное случившимся. Отчасти он не выстрелил именно потому, что предвидел бессмысленность и потенциальную опасность такого поступка. Даже если бы им с Бомгю удалось оттуда сбежать и скрыться в Логове, Хоуп бы не простил им подобную выходку. Он уже буквально стер с лица земли один город, что помешало бы ему залить кровью и предать огню весь округ? Но было что-то еще. Что-то, что помешало Чонгуку выстрелить. Что-то, из-за чего его сердце так нещадно сбоило и гоняло по венам кровь в три раза быстрее положенного. И он в очередной раз глубоко задумывается над причиной, пока его в бок не толкает Хваса, вырывая из мыслей. — Какого черта, — шипит она и хватается за пистолет. Чонгук, только сейчас заметивший наступившую тишину, медленно оборачивается и замирает в растерянности. По бару, окруженный несколькими крупными мужчинами, весь в черном, неспешно шагает Юнги. Он держится серьезно и твердо, поверхностно скользит взглядом по застывшим в страхе и ненависти лицам, словно не замечает образовавшегося напряжения, а после поднимает глаза прямо на Чонгука, возле которого останавливается. Тот смотрит в ответ прямо, не моргает и едва ли не забывает дышать. С каждой секундой осознания страх и растерянность сворачиваются узлом где-то внизу живота, закручиваются вихрем и медленно, тягуче поднимаются выше. Чонгук впервые видит этого мужчину настолько близко. Юнги молчит и словно чего-то ждет, его бледное лицо, теперь уже четкое и хорошо знакомое, кажется спокойным и даже равнодушным, но на дне его черных зрачков замерзают ледяные долины. — Назад! — вдруг кричит откуда-то сбоку Хваса, разрушая глухой вакуум, на мгновение окутавший их всех, и Чонгук отмирает, позволяет набравшему мощь ужасу и адреналину выброситься в кровь. Он одним резким движением подается назад, перемахивает через барную стойку и валится на пол, едва успев прихватить автомат. Тишина мгновенно сменяется ревом пуль, звоном бьющегося стекла и криками тех, кто пытается покинуть помещение через окна и задний ход. Крылья тонут в хаосе и страхе, бутылки на витрине и столах разлетаются на осколки под автоматными очередями, а от деревянной стойки в разные стороны летят щепки. Чонгук не до конца понимает, что происходит. Сердце, словно сумасшедшее, колотится где-то на уровне глотки, адреналин в крови зашкаливает, но происходящее все еще с трудом поддается осознанию. Растерянный и дезориентированный, Чонгук слышит, как отстреливается короткими очередями Хваса, как кричит что-то Бомгю в стороне, а затем все же находится в пространстве и высовывается из-за стойки. Он выпускает несколько пуль в Юнги и его солдат, что попрятались за опрокинутыми столами, снова падает на землю и дергает за руку Хвасу. — Мы не справимся, надо уходить, — прикрывает он голову руками, когда сверху начинают сыпаться осколки вперемешку с каплями спирта из простреленных бутылок. — Он пришел за тобой, иди первым, мы их задержим, — толкает его в плечо Хваса и снова высовывается, чтобы сделать несколько выстрелов. Чонгук не хочет оставлять их вот так, но Юнги пришел именно по его душу, это ясно, как день. Он расслабился здесь, стал слишком беспечным и, несмотря на базовые меры предосторожности, попросту перестал скрываться, тем самым подвергая опасности всех этих людей. Это был лишь вопрос времени, когда его найдут. Ему лучше убраться отсюда и отвлечь внимание Юнги на себя, пока тот не понял, что люди в этом городе умеют держать в руках оружие и способны за себя постоять. — Уходи через окно на кухне, — кричит ему Йеджи, которая сидит рядом с отстреливающимся Бомгю и за неимением оружия на всякий случай сжимает в руках большой нож. Чонгук кивает и поднимается на ноги, начиная пробираться к выходу в полусогнутом состоянии под свистом пуль и звоном стекла. — Мы все равно тебя найдем, Чонгук, — слышит он чужой голос, низкий и немного хрипловатый, прежде чем наконец скрывается за дверью. Едва не опрокинув на себя несколько металлических бочек, Чонгук пересекает кухню насквозь и прикладом автомата разбивает окно, через которое пытается выбраться в пахнущую озоном ночь. Торчащий из рамы осколок стекла вспарывает штанину, царапает кожу на лодыжке, но Чонгук не замечает этого. Едва коснувшись земли, он срывается с места и начинает бежать. С каждым шагом автомат бьется о плечо, резонируя с учащенными ударами сердца. Чонгук бежит, кажется, целую вечность, шумно дышит, чувствует, как пропитывается кровью носок, но все равно не позволяет себе замедлиться. Позади начинают отдаленно раздаваться крики и звуки выстрелов, эхом разносящиеся по глухой тишине затаившегося в страхе города, черные окна домов никак не освещают дорогу под затянутым назревающими тучами небом, и Чонгук в темноте несколько раз спотыкается, но все равно поднимается на ноги и бежит, бежит, бежит. Бункер Ополчения находится севернее, но чтобы отвлечь внимание, Чонгук движется на восток, где сделает крюк и вернется на север, пройдя по границе округа. Пока его будут преследовать и искать, Хваса успеет предупредить остальных и до поры до времени заляжет на дно. Надеющимся рано знать о сопротивлении, пока это слишком опасно и ставит под угрозу не только саму идею, но и жизни людей. О большем Чонгук не хочет и просто не способен сейчас думать. Навязчивая необходимость оторваться крутится в сознании единственной яркой мыслью, она подталкивает вперед, вытесняет из головы все остальное, но однажды ему придется остановиться. Когда звуки позади затихнут, когда ряды жилых домов сменятся густым пролеском, в котором можно будет скрыться, когда сил бежать больше не останется, Чонгуку придется остановиться и подумать, как быть дальше. Но не сейчас. Сейчас он должен бежать.