♰ ♰ ♰
Гроза застает Чонгука в лесу. Он бежит до тех пор, пока не стирает ступни в кровь, пока не перестает чувствовать ноги и не задыхается от боли, разрывающей легкие. Преследователи наверняка уже давно остались позади и отправились снаряжать отряды на его поиски, но Чонгук не может остановиться, продолжает увеличивать расстояние между собой и ими, дает себе фору. Когда он пересекает реку и добирается до леса, гроза обрушивается на землю плотным ливнем, что льет непроглядной стеной, прибивая к земле беззащитную траву. И только тогда Чонгук находит раскидистое дерево и без сил валится у его корней. Сквозь листья и ветки все равно пробиваются капли, дождь вымачивает и без того влажную от пота одежду, забирается в глаза, попадает в рот, но Чонгук продолжает лежать. Он только отрывисто дышит и даже не шевелится до тех пор, пока спустя бесконечно долгие минуты или даже часы сквозь гром не слышит из глубины леса приглушенный рев дикого животного. Ему все же приходится отодрать себя от земли и забраться на дерево, с которого он то и дело сползает из-за влаги и усталости, и на это уходят последние силы. В конце концов оседлав толстую и крепкую на вид ветку, Чонгук прижимается к ней всем корпусом, обхватывает руками и обессиленно прикрывает глаза. Ночь он проводит в беспокойной и абсолютно бездумной полудреме. Наутро, когда дождь наконец прекращается, а на небе сквозь пока густые тучи начинает проглядывать солнце, Чонгук спускается с дерева и снова начинает идти. Он все еще не уверен, как ему действовать дальше, но, за неимением другого, продолжает придерживаться изначального плана обойти Нантан по восточным лесам, не заходя слишком глубоко, и вернуться на север региона в Логово. Путь займет день или два, но за это время, он надеется, надеющиеся успокоятся и, прошерстив регион и не найдя там Чонгука, двинутся дальше, к горам. Через несколько часов пути Чонгук натыкается на лесной родник, вытекающий в глубокий с виду водоем, и решает сделать привал. С усталым вздохом он скидывает на землю М4 и пистолет, снимает пропитавшуюся потом и грязью одежду и прямо голышом заходит в водоем. Ледяная вода противными мелкими иголочками впивается в кожу, которая из-за пасмурного, прохладного дня мгновенно покрывается мурашками, но Чонгук не спешит вылезать. Холод помогает взбодриться, освежает мысли, а вода смывает изыматывающую ночь, как смывает с людей их грехи, и это приносит облегчение. Он оттирает от кожи засохшую грязь, тщательно промывает рану на лодыжке, а после зажимает нос двумя пальцами и опускается под воду с головой. Вода мгновенно принимает его и мягко обволакивает, отделяя от внешнего мира плотной стеной. Сквозь нее не слышно ни пения птиц, ни шума лесного ветра, ничего, кроме странного гула в ушах и смазанных усталостью мыслей. Чонгук откидывается назад и раскрывает глаза, глядя на тусклое солнце сквозь слой воды, но даже оно отсюда кажется далеким, как будто из другого мира. Вода окутывает все сильнее, держит в своей густой невесомости бесконечно долго, пока солнечный диск наверху почему-то вдруг не начинает отдаляться, становясь все меньше, а потом и вовсе едва различимым. Обманчиво верящий в то, что близок к поверхности, Чонгук на самом деле уходит на дно. Утягивая все глубже и глубже, вода раскрывает для него свои объятия, пытается поглотить окончательно, и ей совсем не хочется сопротивляться. Сейчас это кажется таким неправильным и неестественным. Кто он такой, чтобы противостоять? Кто он такой, чтобы противиться решениям природы, самой вселенной? Вода смывает грехи, но сколько их за душой у Чонгука? Сколько еще ему предстоит совершить? Может ли он очиститься или вес его деяний слишком велик, чтобы удерживаться на поверхности? Можно всего лишь замереть, не делать абсолютно ничего, остаться так и позволить себе опуститься на дно. Коснуться его спиной, закрыть глаза и исчезнуть с образом тусклого солнца, отпечатавшимся на веках. Но сейчас он не может позволить себе просто плыть по течению. Он грешен или, возможно, даже не верует в понятие греха, но принимает каждый из тех, что имеет за душой. Его грехи есть он сам, и как бы то ни было, сейчас от его действий зависит много людей. Ухватившись за эту мысль, Чонгук резко выныривает на поверхность и жадно глотает холодный, еще разреженный воздух. Выбравшись на берег и натянув неприятно липнущую к коже одежду, Чонгук вешает автомат обратно на плечо, отходит от родника на несколько десятков метров и замирает в кустах. Какое-то время он выжидает, а затем осторожно, чтобы не шуметь и не хрустеть ветками под подошвами ботинок, подкрадывается к выслеженному зайцу, что щиплет травку между двух осин, и вскидывает автомат, прижимаясь глазом к прицелу. Заяц, почувствовав за спиной движение, вскидывает мордочку и ведет ушком. Его маленький носик быстро дергается из стороны в сторону, принюхиваясь, тело напрягается, готовое сорваться с места в любое мгновение, но прежде чем он успевает пошевелиться, пуля насквозь пробивает его грудину. — Прости, дружок, — Чонгук подхватывает тушку за задние лапы и несет обратно к водоему. Вскоре он уже сидит на сырой земле у костра и впивается зубами в нежное заячье мясо. Не то чтобы он был привыкшим к подобному, но мясо есть мясо, особенно, когда ты застрял в лесу в полном одиночестве. Закончив трапезу, Чонгук сжигает в костре заячью шкурку и кости, а после скидывает затушенные угли в родник и присыпает место кострища землей и травой, стараясь скрыть следы.♰ ♰ ♰
— Я нашел его, — все еще взбудораженный и раздраженный после встречи с Чонгуком Юнги врывается в дом Хосока прямо посреди ночи, но сразу же замирает на пороге. Хосок редко спит в такое время, а Юнги обычно нет необходимости предупреждать о своих визитах, однако в этот момент он жалеет, что не сделал этого. Хосок, стоявший спиной, как ни в чем не бывало оборачивается на его голос и принимается неспешно застегивать распахнутую до этого рубашку, глядя на друга спокойно и выжидающе, как будто не к нему в дом тот только что ворвался в спешке. Он даже мимолетно улыбается в знак приветствия, однако темных, всегда пронзительных глаз эта улыбка едва достигает. Зато во взгляде Чимина, которого Юнги разглядывает с недоумением, плещется сразу целая гамма эмоций: от растерянности и смущения до настоящего ужаса. Он стоит рядом с Хосоком на коленях, его светлые волосы, в бледном свете луны кажущиеся серебряными, растрепаны, а распахнутые губы нервно дрожат. Юнги переводит тяжелый взгляд с одного на другого, но не двигается с места, теряясь между желанием покинуть дом и необходимостью доложить о том, зачем изначально пришел. — Кого? — невозмутимо спрашивает Хосок, решая эту дилемму за него. Он усаживается в кресло, неспешно тянется к ночнику, а после поднимает на друга внимательный взгляд. В его действиях нет ни капли напряжения, смущения или растерянности, он ровно такой, каким остается всегда — спокойный и слегка отстраненный. Юнги молчит дольше, чем нужно. Он с трудом заставляет себя проглотить неприятный ком вопросов и догадок, вставший поперек глотки, но все же находит силы отмереть и пройти внутрь дома. — Полицейского. Чон Чонгука, — сухо говорит он, избегая взгляда Чимина, который почти слился по цвету со своей белоснежной рубашкой. Тот тоже прячет глаза, но, поднявшись на ноги, подходит ближе, и Юнги кажется, что загустевший воздух вокруг него вот-вот заискрит от напряжения. Совсем не похоже на всегда расслабленного и умиротворенного Чимина, которым его знают другие. — Наконец, — искренне улыбается Хосок, который будто и не замечает повисшей в комнате тяжести, густой, как утренний туман. — Где он? Я хотел бы с ним поговорить. — Он успел сбежать, но Тэхен уже отправился на его поиски, — усаживается в кресло напротив Юнги, заставляя себя сосредоточиться на разговоре, а не на разбегающихся в стороны мрачных мыслях. — Он скрывался в Канге или где-то рядом. Мне не удалось выяснить, где именно, но это неважно. В лесу Тэхен его быстро найдет. — Я могу отправить людей на помощь, они хорошо знают речные земли, — впервые подает голос Чимин, тихо и сдавленно. Юнги порывается обернуться и посмотреть на него, но запрещает сам себе, боится увидеть в чужих глазах то, чего не захочет знать, и не удержаться от вопроса. Не сейчас, только не здесь. — Нужно, чтобы ты присоединился к Тэхену, — проигнорировав Чимина, серьезно смотрит старшему в глаза Хосок. — В этом нет необходимости, он справится сам, — хмурится тот. — Ты не понимаешь, — подается вперед Хосок, чтобы взять его за руку и доверительно сжать. Он никогда не был скуп на прикосновения, всегда, даже в детстве, щедро дарил свою плоть окружающим, словно она для него ничего не значит, просто кусок мяса, вещь. — Ты знаешь, каков Тэхен, и знаешь, что он может сделать, если вывести его из себя. А мне нужно, чтобы полицейский остался в живых при любых условиях, — Хосок замолкает на некоторое время, словно обдумывает что-то, а после вновь заговаривает. — Расскажи мне, как ты его нашел. Юнги вздыхает. Он слишком вымотался за последние часы, а на руках все еще ощущается невидимая кровь убитого в баре человека — ее хочется соскоблить вместе с кожей, а после влить в себя полбутылки виски и забыться густым, удушающим сном на долгие часы. Жаль, сейчас он не может позволить себе подобной роскоши. — Я выследил его до Канге несколько дней назад. Вчера я наведался туда сам, поспрашивал местных. Они рассказали, что один приезжий часто ошивается в баре Ли Тэсона, — устало начинает Юнги. В действительности никто из местных не хотел выдавать никакой информации о Чонгуке, но еще меньше им хотелось лишиться своих домов или, возможно, жизней в наказание за молчание. То, что этот городок продолжает существовать относительно мирно, лишь милость Врат Надежды, и все, даже его жители, об этом хорошо осведомлены. Этот округ в их руках. — В этом же баре я Чонгука и нашел, но не успел ничего сделать. В нас начали стрелять, и ему удалось сбежать, — Юнги все еще видит перед собой тот неверящий взгляд огромных темных глаз, которым смотрел на него Чонгук. Словно маленький зверек, попавший в западню к опасному хищнику, который вот-вот сомкнет огромные окровавленные челюсти на беззащитной шее и переломает кости в одно мгновение, так быстро, что даже последний вздох не успеешь сделать. В то мгновение Юнги почти чувствовал вкус чужой горячей крови на языке, уже готовился сделать рывок, однако зверек оказался куда хитрее и проворнее, чем он думал. — Я почти сразу пошел за ним, а после связался с Тэхеном и отправил на поиски в леса на востоке. Возможно, ему и самому удалось бы догнать Чонгука, если бы не мужчина, что бросился к дверям, преграждая им путь. Юнги не любит убивать без причины, он этого не хотел, но то был тот случай, который он может считать оправданным, пусть оправдание это мерзко горчит на языке. — Как много людей стреляло? Были среди них другие полицейские или все местные? — потяжелевшим взглядом смотрит на него Хосок. — Сложно сказать, пара человек, но точно не полицейские, — отвечает не менее мрачным взглядом Юнги. Он понимает, к чему клонит Хосок, он и сам об этом думал, пока ехал сюда. Сидящий рядом Чимин на этих словах напрягается чуть сильнее, но в его глазах можно прочесть только глубокую, задумчивую отстраненность. — Они защищали его, — тихо говорит Хосок. — Он чужак, однако люди бросились ему на помощь. Они защищали не свои семьи, не свои земли, наоборот, рискнули собственными жизнями, чтобы дать полицейскому возможность уйти. Ради чего? — Он им помогает, — кивает Юнги. Хосок кивает в ответ, на несколько минут погружаясь в раздумья, а после поднимает на друга серьезный взгляд. — Езжай к Тэхену и присоединяйся к поискам. Юнги знал, что Хосок попросит его об этом, поэтому не отвечает. Лишь молча встает и покидает дом, не удосужившись даже попрощаться. — Я тоже пойду, — поднимается со своего места Чимин. Он выглядит все таким же напряженным, но теперь к его задумчивости добавляется еще и нервозность. Хосок с легкой улыбкой тянет его, все равно податливого и послушного, на себя, касается губами его лба, а после кивает и отпускает. Чимин выдыхает, только когда распахивает входную дверь, из-за которой на него обрушивается поток прохладного ветра. Так и замерев на пороге, он разглядывает стремительно затягивающееся плотными тучами небо, отстраненно гадает, успеет ли доехать до дома до начала грозы, и даже не сразу замечает фигуру на крыльце. — Спокойной ночи, — кивает Чимин курящему Юнги и наконец закрывает за собой дверь, намереваясь уйти, но останавливается, удержанный чужой рукой. — Чимин… — тихо говорит Юнги, стискивая пальцами его локоть. Чимин послушно стоит на месте, но не оборачивается. Его плечи, обтянутые белой тканью, напряжены, а голова опущена к земле. Юнги надеется, что Чимин обернется. Он надеется, что в чужих глазах сможет увидеть или прочесть нечто такое, что заставит его задать вопрос, камнем застрявший в глотке. Вопрос странный, не умещающийся в голове, наверняка бредовый, но все же обязанный быть заданным, была бы только причина. Но Чимин не оборачивается, не смотрит и даже не отвечает, и Юнги приходится разжать пальцы. — Спокойной ночи, — все так же тихо говорит он, и Чимин, кивнув куда-то в сторону, уходит. Юнги провожает его взглядом до машины, дожидается, пока белый Мерседес ДжиЭль, сопровождаемый еще несколькими автомобилями, скроется из виду, а после выкидывает сигарету и сам садится за руль своего Ленд Крузера. Небо над его головой разрывает оглушительный рев грома.♰ ♰ ♰
Тэхен решает переждать грозу. — Полицейский никуда не денется один в лесу, пока гроза не стихнет, — говорит он раздраженному Юнги. Тот как ни в чем не бывало курит при нем самокрутку и поглядывает на часы. — Пойдем на рассвете, какие-то следы он за собой все равно оставит, даже если их смоет дождем. Юнги не спорит, но видно, что ждать ему не по душе. Он выглядит уставшим и мрачным, а голова его явно забита какими-то другими мыслями. — Тебя что-то беспокоит? — как бы невзначай интересуется Тэхен, отмахиваясь от густого облака едкого дыма, который в тесном пространстве машины лезет ему в нос и мешает дышать. Он не употребляет даже блажь, не терпит, когда рассудок перестает быть ясным. Ему это не нужно, чтобы истинно веровать. — Ты часто видишься с Чимином? — задумчиво тянет Юнги. Тэхен теряется с ответом, но Юнги будто ответа от него и не ждет. Он приоткрывает окно, в которое сразу начинает накрапывать дождь, выкидывает самокрутку, а после трогается. — Переждем у меня, а на рассвете отправимся на поиски. Ждать приходится долго. Гроза затихает только к утру, оставив после себя обломанные ветки деревьев, всюду прилипшие листья, примятую траву и глубокие лужи в свежих грунтовых ямах. Солнце встает медленно, будто нехотя, и даже поднявшись окончательно, все равно прячется за облаками — тусклое и неприветливое. Совсем скоро, ближе к полудню, облака разгонит ветер, и оно снова начнет палить так нещадно, что лужи испарятся за считанные часы, превратившись в густую, влажную духоту. А пока за окнами, насколько это возможно летом, стоит прохлада, и пахнет озоном, Юнги и Тэхен натягивают резиновые сапоги, собирают людей и отправляются к границе леса. Тэхен и сам хорошо читает следы, но все равно берет с собой Девору и Пенсона — мужчину лет шестидесяти, который знает местные леса, как свои пять пальцев, а следы считывает, словно со страниц детских книг. После смерти жены и дочери при пожаре старик ушел в горные леса, где и жил один, рыбача, охотясь и ведя свое маленькое хозяйство. Он не из тех последователей, что не пропускают ни единой проповеди и веруют страстно и преданно, он все еще проживает в лесу и редко напоминает о себе, тем не менее периодически привозит в поселение туши оленей, мелкую дичь или, в крайнем случае, шкуры и никогда не отказывает в помощи кого-нибудь выследить. — Видите, как кора содрана? Она размякла от воды и обвалилась под давлением сверху. Кто-то забирался на дерево и делал это, будучи очень уставшим, — тычет мозолистым пальцем в ствол лиственницы Пенсон, а после переводит его на траву возле дерева, которую тут же принимается обнюхивать Девора. — А траву прибило дождем, но вот здесь она примята в другую сторону, как если бы кто-то задевал ее носками ботинок. Он отправился на северо-восток. Тэхен бодро хлопает Пенсона по плечу и кивает остальным мужчинам, чтобы выдвигались. Те подхватывают автоматы и устремляются, куда указал старик, чавкая грязной жижей и хрустя обломанными ветками под ногами. — Куда по следам, а ну разойдитесь! — с досадой кричит он на них. Девора от неожиданности прижимается к земле корпусом и угрожающе рычит, а мужчины с недовольным видом разбредаются в стороны. Юнги хмыкает и пытается закурить, но испорченные влагой спички не хотят разгораться, поэтому ему не остается ничего, кроме как выбросить самокрутку и последовать за остальными. Они идут долго. Несколько часов или, может, дольше. Пенсон периодически останавливается, чтобы осмотреть местность, пару раз куда-то уходит вместе с собакой и вновь возвращается, чтобы как ни в чем не бывало проследовать дальше. Когда на пути им встречается небольшой родник и водоем, он предлагает сделать привал. — Мы и так отстаем, у нас нет времени отсиживаться, — складывает руки на груди Тэхен. Солнце уже распалилось, его лучи пробиваются сквозь кроны деревьев, из-за чего на лбу и шее у одетого в резиновые сапоги и военную куртку Тэхена выступает испарина. Ему и самому хочется передохнуть, но времени в обрез. — Никуда он не денется, — хмыкает старик. Он осматривает местность, ненадолго уходит вглубь леса, а после подзывает к себе Тэхена и Юнги и указывает на ничем не выделяющуюся с виду траву. — Кровь, — гордо заявляет он, переворачивая листья дикой земляники, на которых действительно чернеют капельки крови. — А у родника кострище, присыпанное травой и землей. Ваш полицейский останавливался на обед и даже пытался замести следы, но нет таких следов, какие я не мог бы прочесть. Юнги закатывает глаза и отходит обратно к водоему, громко объявляя о привале. Верные, приученные слушаться команд, мигом рассаживаются на земле и расстегивают рюкзаки, чтобы напиться воды или перекусить. У одного из них он просит походные спички — из тех, что не тухнут и под водой — и отходит в сторону покурить. В кисете самокруток больше не оказывается, поэтому он, тоже усевшись на влажную землю, достает табак, бумагу, мастерит из картона фильтр и скручивает новую. Если долго не курить, чистый, самостоятельно высушенный табак поначалу слегка кружит голову. У Юнги подобного давно нет, но голова почему-то все равно кружится — из-за усталости или слишком большого количества разрозненных мыслей, за которые никак не удается ухватиться, чтобы тщательно обдумать или хотя бы выкинуть прочь. В конце концов, разглядывая чистую поверхность водоема и глотая едкий дым, Юнги задумывается о Чон Чонгуке. Без сомнений, они его в скором времени нагонят — мальчишка не сможет идти бесконечно долго, а следы он за собой оставляет различимые, пусть и пытается их маскировать. Хотя бы ночью он должен будет остановиться. Мысли снова возвращаются к прошлой ночи. К черным глазам, расширившимся в удивлении и растерянности, даже в ужасе, но не страхе. В них не было ни капли страха — не такого, к которому Юнги привык. Мальчишка узнал его и явно понимал, что пришли к нему не просто за разговором. И он опасался последствий этой встречи, но не самого Юнги. — Ты же знаешь, что Отец не поощряет курево? Это грех, — неожиданно появляется у него из-за спины Тэхен и усаживается на траву рядом. К нему тут же побегает Девора и укладывается у его ног, однако волчьи уши держит навостренными и внюхивается в каждый порыв ветра. — Любые пристрастия — грех, — хмыкает Юнги. — Не потому ли ты не притрагиваешься к блажи? — Ты ошибаешься, приравнивая блажь к своим наркотикам. Она помогает прозреть тем, кто слеп, приблизиться к Богу заблудшим. Мне это не нужно, только потому что я и так зряч и стою на правильном пути, — не соглашается Тэхен. — А ты как никто близок к Богу. Но почему-то делаешь все, чтобы от него отдалиться. Юнги не отвечает. Он знает, что Тэхен думает больше, чем говорит, но мыслей своих никогда не озвучит, по крайней мере, не прямо. Юнги это и не нужно, чтобы понять, о чем речь. — Пора выдвигаться, через несколько часов начнет темнеть, — кричит им Пенсон, освобождая от необходимости продолжать беседу. Оба мужчины поднимаются и снова снаряжаются в путь.♰ ♰ ♰
Бомгю запихивает букет в зубы и пробует снова. Пальцы и носки ботинок скользят по покрытому краской кирпичу, и ему вновь не хватает нескольких сантиметров, чтобы ухватиться за раму окна на втором этаже дома. Он слишком резко приземляется на ноги, из-за чего случайно перекусывает стебельки цветов и чувствует во рту горьковатый сок. Сплюнув мерзкую зеленую жижу, Бомгю снова пихает букет в зубы и пробует еще раз. Эти цветы он нарвал по пути из Логова. Утром он и не собирался идти в город, однако в обед Хваса экстренно собрала отряд и уехала, не сказав ни слова и оставив его в бункере одного, обиженного и разозленного. Несколько цветков магнолии, бузульник, васильки и веточка лимонника. Выглядит букет немного странно и разрозненно, пахнет соответственно, однако в том, что он будет отлично смотреться в комнате Йеджи, Бомгю не сомневается. Он мог бы отнести их как полагается, только в бар его не пускают — там наводят порядок после визита надеющихся, — а иного пути на второй этаж, где располагаются жилые комнаты семьи Ли, кроме как по задней стене здания, у Бомгю нет. Носком ботинка он нащупывает в стене небольшое углубление и что есть сил толкает себя наверх. Пальцы цепляются за оконную раму, едва не соскальзывают, но все же удерживаются, что позволяет ухватиться второй рукой и подтянуться наверх. Бомгю укладывается животом на подоконничный выступ и осторожно оглядывает пустую комнату в приоткрытое вовнутрь окно. На удивление, комната Йеджи выглядит мило, совсем не под стать боевой, острой на язык девчонке, которую он знает. Светлая деревянная мебель, нежно-персиковые стены, заправленная мохнатым покрывалом постель и несколько мягких игрушек, заботливо рассаженных тут и там. Прямо под окном находится небольшой столик или, возможно, комод, на котором стоит несколько склянок с кремами, духи и зеркальце на высокой ножке. Вытащив из зубов искусанный вдоль стеблей букет, Бомгю укладывает его на комод, расправляет примявшиеся лепестки и довольно вздыхает. — Это что еще такое? — внезапно раздается крик откуда-то снизу, и Бомгю даже не сразу понимает, что кричат ему. Кое-как извернувшись, он оборачивается, ищет взглядом источник звука и холодеет от ужаса. Снизу, раскрасневшаяся от негодования, стискивающая таз с мокрым бельем и увешанная веревками с прищепками, на него смотрит Сора. — Ты куда это полез, мелкий засранец? К дочери моей?! — Это не то, что вы подумали, — жалобно отвечает Бомгю, но тут же осекается, когда понимает, что на его голос в любую секунду может прибежать и Йеджи. — Я тебе сейчас покажу, вмиг разучишься не то что лазать, забудешь, как ходить, — продолжает кричать Сора, не обращая внимания на его жалкие попытки оправдаться. Таз с бельем с грохотом стукается о землю, а в спину Бомгю начинают лететь прищепки, которые особого вреда не приносят, но неприятно бьют по гордости. — Пожалуйста, тише, я сейчас уйду, — пробует он снова. — Я и Хеджин расскажу, она тебя быстро дисциплине научит! — не слушает его Сора. Бомгю кое-как пятится назад и пытается выбраться из окна, в которое успел протиснуться по пояс. В панике и попытках увернуться от прищепок сложно мыслить стратегически, еще сложнее нащупать в стене выемку или выступ, поэтому ботинок предательски соскальзывает с окрашенного кирпича, и Бомгю беспомощно повисает в воздухе. Он держится за подоконничный выступ одними пальцами, которые тоже скользят и даже немного дрожат, а земля находится в паре метров — ноги не сломаешь, но падать будет больно. Сора тем временем сдирает с шеи опустевший от прищепок шнурок и вот-вот потянется за мокрым бельем в тазу. — Нет, вы посмотрите на него… — Мама, ты на кого так… — звонкий голос затихает, не успев закончить фразу. Бомгю практически против своей воли, потому что смотреть совсем не хочется, поднимает взгляд и, конечно же, видит торчащую из окна лохматую голову, волосы на макушке которой собраны в пучок. Йеджи, прибежавшая на крики, в растерянности смотрит на происходящее и может только моргать. Ее мать, красная и злая, ругается и кидается мокрыми полотенцами в Бомгю, который висит на ее собственном окне и смотрит так несчастно, что становится жалко. Невзирая на свое положение, парень открывает было рот, чтобы что-то сказать, возможно, чтобы извиниться или даже объясниться — этот мог бы — но не успевает. Внезапно, в какое-то мимолетное мгновение, его уставшие пальцы соскальзывают с подоконника, а сам он смиренно падает, приземляясь на задницу. Секунду спустя он снова на ногах, бежит, что есть мочи, а мокрые полотенца и ругательства продолжают лететь ему в спину, хотя уже и не достигают цели. Все еще пребывая в смятении, Йеджи залезает обратно в комнату и закрывает окно на защелку. Непрекращающийся ор матери сразу стихает, приглушенный стеклом. Оставленный букет пестреет на комоде странной какофонией цветов. Несколько цветков магнолии, бузульник, васильки и веточка лимонника. Йеджи встряхивает головой в попытке отбросить смятение и идет в ванную за вазой.♰ ♰ ♰
В незнакомом лесу сложно ориентироваться. У Чонгука нет компаса, нет знаний о местности, нет вообще ничего, кроме оружия, зажигалки и ножа. Он идет весь день, лишь изредка останавливаясь, чтобы напиться воды из речушек, и с каждым часом все больше нервничает, что двигается в неправильном направлении. Однако когда солнце начинает садиться, а на небе зажигаются первые огоньки, он с облегчением выдыхает: звезды подсказывают, что все это время он шел на северо-восток. Если Чонгук все рассчитал правильно, уже через пару часов ему нужно будет свернуть налево и начать все так же лесом возвращаться к бункеру Ополчения. Уже к утру он будет там, и они с Хвасой придумают, как быть дальше. Он решает не останавливаться на ночлег. Ноги ломит, а уставшее, вымотавшееся тело ноет, требуя отдыха, но чем быстрее Чонгук доберется до Логова, тем скорее сможет отдохнуть по-человечески, а не скрючившись на дереве с полуоткрытыми глазами. Единственная передышка, которую он себе позволяет — это ужин из зажаренных на костре вешенок и горсти земляники, потому что на охоту в ночной полутьме сил просто не остается. За день лес успел подсохнуть и прогреться, но Чонгук все равно не тушит костер и просто сидит какое-то время на земле, прислонившись спиной к толстому стволу дуба. Сквозь кроны деревьев хорошо видны звезды, они ярко сияют и переливаются, подсказывая направление и будто призывая Чонгука скорее подняться и отправиться в путь. У него слипаются глаза, кое-как набитый живот урчит, а мозоли на ногах неприятно пульсируют, но он обещает себе посидеть всего несколько минут, а потом обязательно встать и пойти дальше. Легкий, не приносящий прохлады ветерок шелестит дубовой листвой, костер трещит ветками и приятно греет лицо, над головой ухают совы, готовящиеся отправиться на ночную прогулку, а где-то неподалеку, где, должно быть, раскинулось болотце, настырно квакает лягушка. Лес поет Чонгуку свою дикую песню, баюкает его, и он, одними губами клятвенно обещающий звездам скоро встать, всего лишь на мгновение прикрывает глаза. Открывает он их, кажется, спустя несколько секунд, когда слышит собачий лай. Небо над головой все такое же чистое и усыпанное звездами, огонь в кострище продолжает застенчиво потрескивать ветками, лягушка все так же на что-то громко жалуется, правда, совы над головой притихли. Чонгук поднимается с земли, отряхиваясь и удивляясь тому, как успели затечь мышцы, когда где-то в глубине леса снова лает собака. И отвечает ей чей-то низкий раздраженный голос. Чонгук срывается с места. Он успевает только подхватить куртку и затоптать подошвами костер, но если голоса принадлежали тем, кто его ищет, они ни за что не проглядят угли и дым. Ему кажется, что он бежит очень быстро, но голоса за спиной почему-то не затихают. Спустя еще несколько мгновений Чонгук с замиранием сердца слышит, как обычные переговаривания переходят на крики. — Он не мог далеко уйти, — кричит Тэхен, подгоняя мужчин, что разбегаются в разные стороны с ружьями наперевес. Тихо порыкивающая Девора срывается за ними, хорошо натренированная догонять тех, кто пытается убежать от Врат Надежды. Юнги не спешит отправляться в погоню, он знает, что полицейского и так догонят. Он нагибается к наскоро затоптанному костру, в котором все еще потрескивает несколько горящих головешек, и прикуривает от одной из них сигарету. Втягивая дым, он прикрывает глаза и прислушивается к звукам. Крики и топот тяжело вооруженных верных Тэхена постепенно отдаляются, и Юнги даже ухмыляется тому, как поразительно долго этому мальчишке удается от них бегать. Но затем слышатся выстрелы, и он наконец разгибается. Чон Чонгук пойман.♰ ♰ ♰
— Не советую дергаться. Пришедший в себя и начавший было ворочаться Чонгук, заслышав чужой голос, вздрагивает и замирает. Он разлепляет веки и медленно оглядывается по сторонам, пытаясь понять, где и в каком положении находится, но темнота вокруг не рассеивается. — Вот так, — от внезапного прикосновения он дергается, но чужая рука все равно стягивает с его глаз повязку, являя взору лицо, которое он меньше всего хотел бы сейчас видеть. — Ты связан, поэтому сиди спокойно. Чонгук слишком резко опускает взгляд, чтобы убедиться, что ноги его, как и руки, накрепко стянуты веревкой, и морщится из-за боли в висках. Должно быть, его неслабо приложили по голове. — Зачем я вам? — упирается он тяжелым взглядом в спокойное лицо сидящего напротив Мин Юнги, а сам краем глаза отмечает, что на дворе все еще ночь, а их везут в каком-то грузовике. — Я же сказал, мы просто хотим поговорить с тобой, — пожимает плечами Юнги. Он выглядит незаинтересованным, даже скучающим, но взгляд его темных глаз смотрит внимательно и цепко. — И именно поэтому меня вырубили и связали. — Ты начал стрелять, — спокойно объясняет Юнги. Чонгук не отвечает. Он старается вести себя уверенно, пытается не показывать страх, но паника уже сворачивается внизу живота тугим узлом. Он понимает, что разговором его поимка не ограничится — за то, что они сделали, надеющиеся вряд ли отпустят его живым. Остается либо выбираться отсюда, либо надеяться, что его не станут пытать слишком усердно. Когда надеющиеся его нагнали, Чонгук едва успел что-либо сделать. Он вскинул автомат и попытался отстреливаться на бегу, но не ожидал, что в ногу ему вцепится здоровенная псина, смахивающая на волка. Не успев выстрелить ей в морду, он получил резкий удар прикладом по затылку и погрузился во тьму. — Куда мы едем? — спустя несколько минут спрашивает он, когда чувствует, что грузовик начинает трясти, как если бы они съехали на грунтовую дорогу. — В горы, — коротко отвечает Юнги. Он продолжает внимательно смотреть на Чонгука, и тот, едва ли способный различить в этом взгляде хоть что-то конкретное, начинает нервничать еще сильнее. — Вы же не отпустите меня, — тихо говорит он, отворачиваясь, чтобы хоть как-то отвлечься от этого взгляда. Дискомфорт, который Чонгук испытывает, не связан со страхом или неприязнью. Покрываясь мурашками при виде этих черных глаз, он скорее ощущает себя слишком прозрачным и незначительным. — Мы никого не держим, Чонгук. Любой волен уйти от нас, как только пожелает. Вопрос в том, захочешь ли ты уходить, — так же тихо отвечает ему Юнги. Чонгук невольно сравнивает его голос с голосом Хоупа. Тот говорит очень вкрадчиво и проникновенно, так, что не можешь не прислушаться, даже если тебя воротит от его речей. Он словно гипнотизирует. Голос Юнги иной — ниже и грубее — и хотя он тоже явно поставлен бесконечными проповедями, воспринимается его речь немного проще. Словно говоришь не с учителем или наставником, а кем-то равным. — Не захочу я или наркотик, которым вы меня напичкаете? — с вызовом вскидывает подбородок Чонгук. Страх и усталость в нем выливаются в злость, но он не собирается сдерживать себя и изображать вежливость. Порой злость придает сил больше, чем любая другая эмоция, которую можно было бы назвать благородной, и от отчаяния Чонгук цепляется за нее, как за спасительную нить. — Хочу сразу предупредить тебя, Мин Юнги, я найду способ, как отделаться от этого дерьма, даже если вы утопите меня в своих бочках. Брови Юнги на мгновение взлетают вверх, он многозначительно хмыкает и откидывается на стенку грузовика, оглядывая Чонгука с головы до ног. Его лицо все такое же равнодушное и скучающее, но в глазах, Чонгук уверен, мелькает едва заметный интерес. Он словно впервые по-настоящему смотрит на полицейского, хотя последние десять минут только и делал, что сверлил его лицо взглядом. Этот живой интерес появляется и исчезает буквально за доли секунд. Сверкнувший в полумраке грузовика взгляд тут же гаснет и снова становится темным, тяжелым и нечитаемым, но ответ так и не звучит. Вспыхнувшая злость в Чонгуке затихает так же быстро. Он больше ничего не спрашивает и тоже откидывается назад, устремляя глаза в потолок, сквозь щели и ржавые дыры в котором мелькают звезды. Усталость наваливается с тройной силой. Чонгук накрепко связан по рукам и ногам, но продолжает размышлять о том, что попробует вырваться, когда его станут переводить. Они едут в этой душной тишине еще двадцать минут. Когда грузовик внезапно останавливается, Чонгук считает мелькающие звезды и незаметно пытается ослабить веревку. Напрягшись, он тут же застывает на месте, а брови, казалось, задремавшего Юнги ползут к переносице. Это сразу дает понять, что остановка не была запланирована. Юнги поднимается с места, но не успевает и шагу сделать, как стены грузовика сотрясает градом выстрелов. Он резко бросается к Чонгуку, дергает его вниз, и, прежде чем одна из пуль успевает пробить металлическую обшивку, прижимает к полу. Связанный по рукам и ногам, Чонгук не может даже найти точку опоры, чтобы приподняться. Он просто утыкается лицом в грязный пол и вдыхает пыль вперемешку с порохом, считая выстрелы, которые грохочут над головой. — Слушай меня внимательно, — сквозь оглушающий рев пуль раздается голос Юнги. — Я развяжу тебе ноги, а после открою дверь, и мы побежим. Попробуешь что-нибудь выкинуть, и я не стану колебаться. Чонгук не успевает задуматься о том, что тот имеет в виду, потому что в это же мгновение ощущает крепко уткнувшийся в спину ствол пистолета. Он только кивает, насколько это позволяет поза, и утыкается лбом в пол. Почему-то страх уже совсем не ощущается. Все кажется ненастоящим. Звук вгрызающихся в металл пуль настолько громкий, что заглушает реальность. Чонгук едва слышит крики снаружи, которые сливаются в единый гул, безуспешно пытается проморгаться от лезущей в глаза и нос пыли, и единственное, что он еще может ощущать отчетливо во всем этом месиве — это твердость уткнувшегося в спину ствола и холод ножа где-то в районе щиколоток, которые в каком-то смысле даже успокаивают. — Давай ползком, — говорит ему Юнги. Пистолет исчезает, и Чонгук, упершись лбом в пол, приподнимается на колени. — Развяжи мне руки, — просит он, когда понимает, что с руками за спиной двигаться пригнувшись к земле будет сложно. — Нет, — подталкивает его в спину Юнги. Он не кажется злым или раздраженным, но даже не видя его, Чонгук ощущает, насколько он напряжен. — Я сейчас открою двери и мы побежим. Я буду прикрывать, поэтому не тормози. Не успевает Чонгук ответить, как двери распахиваются, и его буквально вышвыривают наружу. Скоро начнет светать — и это единственное, что ему удается заметить. Он подрывается на ноги, которые едва не подкашиваются из-за долгого оттока крови, и начинает бежать. Даже не обращает внимание на то, что вокруг становится тихо, прекращаются выстрелы и грохот. Просто двигается, пока внезапно не слышит откуда-то сбоку: — Чонгук! Он рефлекторно оборачивается на знакомый голос, но в следующее мгновение его хватают за руки и тянут в сторону. — Опустите оружие. Все. Живо! — командует Юнги, прижимая пистолет к его виску. Обездвиженный крепкой рукой, Чонгук замирает и в ужасе смотрит на Хвасу в нескольких метрах от себя. Та удерживает их на прицеле и тоже не двигается. — Выстрелишь, и мы убьем всех вас, — громко говорит она Юнги. Ее грудь часто-часто вздымается, а костяшки стискивающих Узи пальцев практически побелели, но лицо остается серьезным и уверенным. Хваса в ужасе, но знает, что контролирует ситуацию. — Отпусти его, и мы уедем. Чонгук переводит взгляд в сторону и видит несколько изрешеченных пулями грузовиков надеющихся, окруженных людьми с автоматами. Он знает всех этих людей — ополченцев, которых сам же учил держать оружие в руках. Вдоль грузовиков в ряд стоят и сами надеющиеся, среди которых Чонгук видит Тэхена. Все они безоружны и находятся под прицелом. — Если ты выстрелишь в Вестника Отца, ты уже никогда не отмоешься от этого греха. Остановись, пока не сотворила непоправимое, — окликает Хвасу Тэхен, но ей безразлично, она его даже не слышит. — Мы могли сразу вас всех убить, но не сделали этого, — вместо ответа Тэхену обращается она к Юнги. — Отпусти его, дай ему сесть в машину, и мы уедем. — Она не лжет, — с трудом выдавливает из себя Чонгук, так тихо, что разве только Юнги это слышит. — Они не станут стрелять. Чонгук задыхается. Чужая рука так плотно стискивает его шею, вжимая в тело позади, что едва ли не перекрывает весь воздух. Холодное дуло пистолета, прижатое к вспотевшему виску, неприятно скользит по коже, но Юнги надавливает только сильнее. Чонгук слишком потерян, чтобы чувствовать его тело, и он не видит его лица, поэтому не сразу понимает, что хватка разжимается. Потеряв опору, он валится на землю, но тут же заставляет себя подняться на ноги и рвануть вперед. Все вокруг до сих пор не ощущается настоящим, все происходит, как в замедленной съемке. Чонгук видит перед собой внедорожник Ополчения и бросается к нему. Кто-то из мужчин втаскивает его внутрь и закрывает дверь. Проходит секунда, прежде чем машина срывается с места, и за эту секунду Чонгук успевает увидеть только рассаживающихся по другим машинам ополченцев, все еще удерживающих сектантов на прицеле, и взгляд Юнги. Направленный не на их машину и даже не на Хвасу. А только на него. И ему кажется, что в этом взгляде нет абсолютно никакого бога. Там пляшет дьявол.