♰ ♰ ♰
— А ты ешь морковку? — Нет. — А что тогда? Капусту ешь? — не унимается девчушка, вместе с сестрой увязавшаяся за Чонгуком. Спустя две недели, за которые тот провел в тюрьме большую часть времени, бывшие нарушительницы сна все же решились с ним познакомиться и уже успели привыкнуть настолько, чтобы начать бессовестно донимать. — Нет, — в очередной раз тихо бурчит Чонгук, направляющийся к заднему двору тюрьмы. — Не ври, кролики едят капусту, — фыркает упрямая девчушка. — И морковку, — робко поддакивает вторая. Чонгук, до этого несшийся почти бегом, хотя никуда и не опаздывал, вдруг неожиданно останавливается, чем заставляет детей тут же замереть и перестать хихикать. — Я просил вас не называть меня кроликом, потому что я не кролик, — строгим голосом бурчит он, резко оборачиваясь на девчонок. Из-за движения лямка автомата случайно соскальзывает с плеча, и те испуганно пищат, будто Чонгук и правда вот-вот схватится за оружие. Сердце сразу неприятно жалит совесть и чувство вины. Чонгук не намеревался никого пугать и теперь проклинает себя за резкость и полное неумение обращаться с детьми. — З-значит… — спустя несколько секунд тихо заговаривает первая девочка. Слушая ее испуганное заикание, Чонгук начинает себя по-настоящему ненавидеть. — Значит т-ты… — она вздыхает. — Ты был кроликом в прошлой жизни. Не успевает Чонгук до конца пропустить через себя эту наглость, как две маленькие пакостницы заливаются смехом и срываются с места в разные стороны. Знают, что так меньше шанс догнать — и кто тут еще относится к семейству зайцевых? — И ты в очередной раз повелся на эти щенячьи глазки. Крутят тобой, Чонгук, как хотят, — раздается за спиной хихиканье. Чонгук резко разворачивается и видит перед собой веселящегося Сокджина, который выглядит на редкость расслабленным и открытым. Тот в последнее время перестал вот так смеяться, однако сейчас он смеется над ним, и щеки Чонгука непроизвольно опаляет жаром смущения. — А что ты прикажешь? Палкой их гонять? — возмущается он, тем самым еще больше напоминая точно такого же ребенка. Сокджин ничего не отвечает, только отрицательно мотает головой и продолжает посмеиваться. — Вообще-то я как раз шел к тебе. Мне сказали, у вас есть… вертолет? — откашлявшись, неуверенно меняет тему Чонгук, и улыбка с лица Сокджина мгновенно сползает. Всего за несколько секунд из расслабленного мужчины он превращается в серьезного и собранного лидера Тигров. — Да, стоит в дальнем ангаре, использовался когда-то для перевозки заключенных, но там нет топлива, да и летать никто не умеет, — пожимает он плечами. — Мы, в принципе, не интересовались, не было необходимости им пользоваться. — А если поспрашивать? Может, начальник Со во время службы научился или, не знаю, кто-то из местных? — оживляется Чонгук, крепче вцепляясь в ремень автомата. — Зачем тебе это? — напрягается Сокджин. — Вместе с людьми из Канге мы искали способы поджечь поля с дурманом на юго-востоке округа. Лишим их способа производить наркотики — лишим важного рычага влияния на тех, кто не сдается добровольно, — нетерпеливо объясняет Чонгук, не замечая того, как с каждым произнесенным словом Сокджин становится все мрачнее и напряженнее. — Мы пытались придумать, как это сделать, не приближаясь к полям и не рискуя своими задницами слишком сильно, и вертолет — это идеальный вариант, понимаешь? Можем, не знаю, наделать коктейлей Молотова и просто скинуть их на поля. — Нет, — резко отвечает Сокджин. — Я не согласен, — добавляет он, когда Чонгук, сведя брови к переносице, непонимающе на него смотрит. — Это слишком опасно, мы можем выдать свое местоположение или вообще потерять людей, если поля охраняются, и по нам начнут стрелять. Так много может пойти не по плану, а еще мы даже не знаем, умеет ли кто-то летать, и если… — Сокджин, — теперь настала очередь Чонгука перебивать, и его собеседник, до этого уже успевший завестись, мгновенно стихает и отводит взгляд в сторону. Он уже знает, что скажет Чонгук, и знает, что тот будет прав. Однако беспокойство за людей, которых он пообещал защищать, просто не позволяет ему обрекать их на такую рискованную вещь. — Вы не сможете вечно здесь сидеть и прятаться. Однажды надеющиеся все равно найдут способ добраться до вас, и тогда самых непокорных, включая тебя, будут усмирять, накачивая литрами этой жижи. Это обязательно случится, если мы ничего не предпримем. — Они не оставят это просто так, — делает еще одну попытку оспорить Сокджин, на этот раз вялую и почти безнадежную. — Если мы сожжем их поля, в ответ могут последовать куда более жестокие действия, причем мгновенно. — Они последуют, — со вздохом соглашается Чонгук. — Возможно, кто-то пострадает, но это случится в любом случае, рано или поздно, — осторожно уложив руку Сокджину на плечо, он пытается заглянуть ему в глаза, увидеть там отражение неохотного согласия, но тот отводит взгляд, и это тоже становится своего рода признанием. Сокджин не начинает вновь отказываться и сопротивляться, просто страх и ответственность за тех, кто неминуемо окажется под угрозой, не дает ему расправить плечи и поднять голову. Чонгук это как никто понимает и легонько хлопает его по плечу. — Я подумаю, где найти топливо, а ты собери людей и попытайся выяснить, умеет ли кто управлять вертолетом.♰ ♰ ♰
В камине тихо потрескивают пожираемые огнем дрова, пламя лижет сухие бруски, стремительно поглощая в своем раскаленном чреве, а затем выпуская наружу теплом. За окном все еще лето, трое Вестников, собравшиеся за столом вокруг Хосока, сходят с ума от жары и обливаются потом, но продолжают молчать. Отец в последнее время чувствует себя неважно — нарастающие с каждым днем беспокойство и нервозность вытекают для него то в озноб, то в жар, и временная духота в этот вечер не стоит ничего в сравнении с его здоровьем. Накрытый ужин довольно скромен, но на столе присутствует все: овощи, нежнейшее мясо, свежая рыба, рис с кимчи и специями, разложенный по четырем пиалам. Хоттоки и медовое печенье яква, только что из печи, красуются подрумяненными боками на большом блюде в центре стола, а вокруг прямо на скатерть навалены фрукты. Вместо запрещенного алкоголя запивать еду предлагается чаями: из лимонника, сливы или жареного ячменя, но в качестве альтернативы стоит графин с простой родниковой водой. Тэхен единственный, кто поглощает еду с аппетитом — в его тарелке наложено всего понемногу, а палочки то и дело летают над столом, захватывая из маленьких мисок соевые ростки в кунжутном масле и кусочки маринованной редьки. Хосок слева от него ест с меньшим энтузиазмом, но это привычно — он всегда был равнодушен к пище, слишком поглощенный Богом и мыслями о своем предназначении. Нередко Вестникам и другим приближенным приходится просто напоминать ему поесть. Чимин с Юнги, сидящие за столом напротив, к еде почти не притрагиваются, и если первый хотя бы изредка запихивает в рот виноградины и кусочки абрикосов, то второй просто ковыряется палочками в рисе, низко склонив голову над тарелкой. Подобные совместные ужины для них привычны, Хосок считает, что как семья они должны собираться подобным образом хотя бы раз в неделю. И если обычно за столом обсуждаются насущные дела или хотя бы отстраненные вещи, то в этот вечер над ним тяжелым полотном нависает тишина. — Я хотел бы узнать, как продвигаются поиски, — впервые Хосок заговаривает только спустя минут двадцать, когда тарелки наконец пустеют, а дымящийся в керамических чайничках чай безвозвратно остывает. Все трое растерянно поднимают на него головы, а Тэхен откладывает палочки в сторону и прокашливается. — Мои верные патрулируют все регионы, есть подозрение, что Чон прячется в лесах в Нантан, где мы и нашли его в первый раз, — отчитывается он, параллельно дожевывая лепешку. — В горах ему не выжить, в северных лесах и подавно, но если он все же подался туда, в скором времени мы наткнемся на его труп. — Постарайтесь успеть найти его прежде, чем он станет трупом, — просит низким голосом Хосок, которого явно мало удовлетворяет подобный ответ. Отодвинув от себя тарелку, он вытирает руки салфеткой, а затем переводит взгляд на Чимина, который продолжает сверлить взглядом стол. — Чимин, — тот мгновенно поднимает голову и слабо улыбается. — С водопроводом порядок? Все идет по плану? — Да, все так, — улыбается Чимин чуть шире. Он оживляется, но взгляда эта улыбка не достигает, он остается таким же пустым и потухшим. Юнги легко догадывается, что в данный момент тот находится не под воздействием блажи, что в последнее время случается крайне редко. — В ближайшие две недели мы начнем перевозить канистры к очистной станции, и еще примерно неделя понадобится на то, чтобы блажь смешалась с водой из очистного резервуара и дошла до сети водораспределения. Мои люди сейчас работают над разветвлением водовода, чтобы иметь возможность регулировать подачу воды фокусно — в отдельные районы, а не сразу на весь округ. В этом пока заключается основная сложность, но больше механического плана, потому что мы уже знаем, как это сделать. Нужно только время. — Хорошо, — одобрительно кивает Отец. — Хорошо, — повторяет. — Это поможет нам в нашей миссии. Блажь откроет глаза тем, кто сомневается, и позволит нам спасти их души. Юнги ждет, что и его спросят о делах в Чангаса, но вопроса не следует. Хосок откидывается на стуле и спустя несколько секунд раздумий заговаривает о другом: — Люди слепы, но не всегда это потому, что они не хотят видеть. Порой они просто не могут, — вздыхает он, глядя куда-то в пустоту. Вестники рядом затихают, и только дрова в камине ненавязчиво поддакивают его речи потрескиванием. — На протяжении сотен лет человечество все больше отдалялось от Бога, пытаясь объяснить его чудеса наукой, извращая его мироустройство опасными изобретениями и открытиями. Технический прогресс, который волею Господа должен был помогать людям жить лучше, в конечном итоге полностью вытеснил его, словно не являлся его же творением. И что в итоге? На земле теперь властвуют бедствия. Автоматизация заменила человека на производстве, настала безработица, затем голод. Войны, что не ведутся в информационном поле, с помощью новейшего оружия уносят все больше жизней. Кругом только страх, растерянность, злость, — продолжает Хосок, и его тихий голос едва ли не срывается на шепот. — И люди устали. Они запуганы и вымотаны настолько, что совсем забыли про Бога. Они безысходно копошатся в своих крошечных жизнях ради куска хлеба и теплого места и просто не находят времени открыть глаза. И я не могу их винить. Но я должен их спасти. Так мне предначертал Господь. Почти всю его проповедь Юнги пропускает мимо ушей. После того, как Вестники расходятся, он возвращается в свой бункер, где до самой ночи заливается джином и курит одну самокрутку за другой, втягивая дым даже тогда, когда легкие раздирает от никотиновой горечи. В его голове крутятся мысли о Чимине, которого он однажды встретил в доме Отца разбитым и с затравленным взглядом. О Хосоке, чьи уже сотню раз произнесенные речи продолжают звучать все чаще и беспорядочнее, выдавая пограничное состояние друга. И о Тэхене, что отряжает все новых и новых людей на поиски сбежавшего полицейского, но никак не может его найти. Чон Чонгук. Для Юнги он символ беспокойства и хаоса, тот, кто ворвался в налаженный, привычный уклад жизни Проекта и перевернул все вверх дном. С каждым днем само его существование злит все больше, он словно крошечный камешек в туго зашнурованном ботинке, который не причиняет большого вреда, но мешает продолжать спокойно идти по дороге, которую Юнги выбрал семь лет назад, ответив на уговоры Хосока согласием. Блуждавший долгие годы во мраке, окружаемый демонами, что тянули к нему когтистые пальцы из самого детства, он сделал свой выбор, и пусть так и не смог разглядеть божий свет, но хотя бы понял, куда держать путь. Дорога эта тоже окутана тьмой, а за спиной порой все еще щелкают пастями демоны, но она все же есть, ощущается твердой землей под ногами и беспрерывно стелется вдаль. Юнги не намерен, не хочет ее терять. И пусть кажется, что тогда нужно просто разуться и вытряхнуть этот мешающий камешек, Юнги, возможно, на самом деле боится, что стоит остановиться и присесть на обочине, как вместо когтистых протянутых рук с неба на него польется сияние звезд. Но прежде, чем эта мысль станет слишком реальной, прежде чем прямая дорога растворится в ночи, Юнги засыпает в своем кабинете в обнимку с опустевшей бутылкой, а наутро убеждает себя, что это был всего лишь лихорадочный пьяный сон.♰ ♰ ♰
Чонгуку везет: среди обитателей тюрьмы находится целых два человека, умеющих управляться с вертолетом. Один из них — пожилой военный, отставной подполковник, прошедший несколько горячих точек на американском спасательном вертолете CH-47, включая вооруженные конфликты в Юго-Восточной Азии и на Тайвани. В последнем получил серьезное ранение осколком от мины и был с почестями отправлен на пенсию по причине дальнейшей негодности к службе. Второй летчик — крупный молодой мужчина, отслужил обязательные два года в военно-воздушных силах ОКР и участвовал в разгоне нескольких особо крупных протестов против объединения Республик, то и дело вспыхивающих по стране раз в несколько лет. Сокджин никому из присутствующих на собрании в ангаре, где стоит хлипкий кукурузник, высказаться не дает. Просто ставит перед фактом, что помогать им будет старик, чем зарабатывает тишину, повисшую тяжелым полотном под потолком ангара, и мрачные непонимающие лица. Всем кажется куда более логичным, если вертолетом будет управлять кто-то молодой и сильный. — У него семья, — сухо поясняет Сокджин свое решение в ответ на долгий взгляд Чонгука. Тот не спорит и даже не отвечает, только поджимает губы и отводит взгляд, борющийся с накатившей на него вдруг тяжестью. Сокджин выбирает человека, которому некуда возвращаться. У которого нет семьи, нет детей и надежды прожить еще лет сорок без нависающей над головами угрозы абсолютной теократии и беззакония. Сокджин рассчитывает на самое худшее, и Чонгука почему-то именно сейчас прибивает к земле неподъемной мыслью, что тот прав. Что кто-то может просто не вернуться — даже он сам. Правда, времени на то, чтобы позволить этой мысли поглотить себя, ему не дают, и он хватается за тихо заданный кем-то вопрос как за спасительную нить, отбрасывая от себя накативший страх и мысли о том, чем грозит эта война. Чонгук тот, кто вызвался поднимать сопротивление, в его сердце не должно быть страха, по крайней мере, не такого — мешающего идти вперед на пути к правильной цели. Страх должен подталкивать, придавать сил двигаться, но не пригвождать к месту, мешая сделать лишний вздох. Чонгук не может себе этого позволить. Они решают не спешить. Несмотря на то, что старик уверенно соглашается помочь и едва ли не рвется в бой, топлива для вертолета раздобыть пока не удалось, а на то, чтобы изучить карты округа и рассчитать маршрут, потребуется куда больше времени, чем Чонгук рассчитывал. Чонквон, лучше всех знакомый с планами и ландшафтами округа, смог лишь примерно определить, где надеющиеся расположили поля. С дорог их не видно, поэтому, возможно, им все же придется совершить разведывательный вылет, чтобы изучить местность и все просчитать. На той же встрече один из Тигров настаивает на использовании коктейлей Молотова, которые, несмотря на маленькую дистанционность, просты в производстве и мобильны. С их помощью при хорошем раскладе можно спалить не меньше гектара полей, и если это не подорвет силы надеющихся, то как минимум нанесет им серьезный ущерб. В тот же день Чонгук возвращается из тюрьмы домой. На пути через ручей, хотя и пересекает его совсем в другом месте, он каждый раз вспоминает о том медведе, нелепой жертвой которого мог стать, если бы не Сокджин. Иногда Чонгук задается вопросом, почему медведь был один, как забрел в эти края, ведь других следов присутствия этих животных он больше не встречал, но каждый раз мысленно надеется, что это была случайность. Опасная и смертоносная, но все же не настолько, какими стали для этого мира люди. Медведь защищал свое место у ручья этим крайне засушливым летом или просто искал пищу, его не за что винить — им движут инстинкты, руководит поведение, заложенное природой. Человек же — существо, обладающее разумом, и все зверства, что он совершает, прикрываясь богом и выдуманным концом света, делаются осознанно. Людьми правит алчность, жажда власти, безумие, и это вселяет куда сильнейший страх, грозит куда большей опасностью. И требует куда более жестокого наказания. Когда Чонгук поднимается на крыльцо своего крошечного, но полюбившегося лесного домишки, на потемневшем небе уже проглядывает бледный полумесяц. Лето стремительно движется к концу, и хотя это не дарует освобождения от удушающей жары, вызванной последствиями запущенного глобального потепления, световые дни становятся все короче. К одиннадцати солнце уже полностью сядет, и у Чонгука есть примерно полтора часа, чтобы поесть и передохнуть с выматывающей дороги. Каждые три дня он исправно связывается с Логовом, кратко докладывает об их с Сокджином планах, из соображений безопасности не раскрывая особых подробностей, а затем слушает новости с той стороны. Забор вокруг крошечного городишки закончен примерно наполовину, и хотя пока никто из надеющихся не выказал к нему интереса, Чонгук соглашается с Намджуном в том, что это всего лишь вопрос времени. Иногда Хваса коротко рассказывает об успехах Ополчения, о новых людях, что постоянно прибывают к ним, а порой просто делится новостями о местных, половину из которых, Чонгук, возможно, и не знает. Несколько раз, одолеваемый тоской по людям, к которым успел привязаться за небольшой срок — хотя в этом месте неделя будто идет за все три — он надумывал осторожно наведаться в Канге, но каждый раз отказывался от этой идеи. Его наверняка все еще активно ищут и не нашли до сих пор только потому, что он действует осмотрительно и не высовывается из самых диких местностей горно-лесного пояса Халласан. Кухарка из тюрьмы Сокджина, явно видящая в Чонгуке своего давно погибшего сына, частенько собирает ему в дорогу небольшой паек, хотя никто ее об этом не просит. Обычно это просто несколько рисовых лепешек, немного тофу, иногда кусок вяленого мяса, но даже это кажется Чонгуку роскошью, ведь нормально поесть удается не так часто. Он даже подумывал над тем, чтобы вернуться к трупу медведя и засолить немного мяса, но так и не решился, а потом стало поздно. Труп наверняка уже сгнил, или же его растащили местные звери. Когда скромный ужин подходит к концу, Чонгук достает из шкафчика спутниковую рацию и настраивает на нужную частоту, которую после каждой связи намеренно сбивает — предосторожности не бывают чрезмерными. Хваса отвечает не сразу, но это довольно частое явление, так что Чонгук не беспокоится. Через несколько минут в трубке действительно раздается шипение, а после и приветствие мужским голосом, который поначалу кажется незнакомым. — Чонгук! Прием! Ты меня слышишь? — кряхтит рация, и сквозь хрипы непросто сказать, кто к нему обращается. По крайней мере, этот человек знает его имя, так что первый порыв тут же прервать связь быстро сходит на нет. — Прием. Слышу, но плохо. Кто это? Где Хваса? — настороженно отвечает Чонгук, поднося трубку поближе ко рту. — Она тут, это Бомгю, Чонгук. А… э… прием, — раздается в трубке все так же нечетко, но Чонгук выдыхает и сам не замечает, как расплывается в улыбке. — Эй, рад слышать тебя. Как вы там? У вас все в порядке? — черт, он действительно скучает по этому пацану. — Да, да, все хорошо, — спешит удостоверить Бомгю. — Хваса разрешила мне поговорить с тобой недолго… — шум из трубки вновь перекрывает чужой голос, но Чонгук догадывается, что его спрашивают о текущих делах. Он не уверен, что Бомгю посвящают во все происходящее, поэтому ограничивается кратким ответом, что он и Тигры работают над одной операцией, которая сильно поможет им в борьбе. — Мне не хватает тебя здесь, — чуть тише признается Бомгю, но Чонгук все равно его слышит. — Надеюсь, скоро у тебя появится возможность вернуться. Чонгук молчит, не уверенный, что отвечать. Может ли он давать обещания в ситуации, где в принципе каждый день его жизнь находится под угрозой? Но Бомгю ответа и не требует, в следующую секунду он начинает несвязно бубнить, что Хеджин его прогоняет, и передает трубку ей, не попрощавшись. Разговор с девушкой длится недолго, та кратко отчитывается о прогрессе строительства забора, а затем нехотя рассказывает про несколько жестоких убийств местных, которые произошли за пределами Канге, когда те выбирались на разведку. Чонгук не заостряет на этом внимания, четко осознавая и свою, и их беспомощность в этой ситуации, но сообщает, что через два дня они с Тиграми отправятся в полицейский участок в Чангаса за топливом для вертолета, а через неделю, если испытательные полеты пройдут успешно, приступят к операции по сожжению полей блажи. Хаваса, кажется, воодушевляется услышанным, берет себя в руки, а затем желает Чонгуку удачи и прерывает связь. Разбитый и вымотанный мыслями о происшествиях в Канге и предстоящем деле, Чонгук так и задремывает за столом и только под утро перебирается в постель с затекшими ногами и шеей.♰ ♰ ♰
— Мы снижаемся, держитесь крепче, — раздается в наушниках скрипучий голос Виена, как оказалось, все еще довольно опытного летчика, даже несмотря на преклонные годы. Посадка происходит неровно, вертолет старый и не особо маневренный, но сегодня им удалось совершить уже третий разведывательный полет в регион Нантан, закончившийся удачно, и этого уже более чем достаточно. Маршрут выбирали такой, чтобы не пересекать населенных пунктов, да и к полям побоялись подлетать слишком близко, чтобы не выдавать себя раньше времени, но понять их примерное расположение все же удалось. Им этого хватит, Чонгук уверен. Чтобы освободить место для ящиков с коктейлями Молотова, было решено лететь вчетвером: Чонгуку, Сокджину, пилоту Виену и одному из Тигров — Кибому. Начальник полиции изначально тоже намеревался лететь, но Сокджину удалось убедить его остаться и приглядеть за тюрьмой на случай, если ответные действия со стороны надеющихся последуют незамедлительно. Он же настоял на том, чтобы разделить имеющееся оружие и забрать с собой только несколько дальнобойных винтовок. — Отлично, — ободряюще кивает всем присутствующим Сокджин, выбравшись из вертолета и кое-как пригладив растрепанные ветром волосы. — Наш план подтвердился, все в курсе деталей, так что не вижу смысла собираться сегодня снова, — звучит он резко и напряженно, как и всегда, когда речь заходит о делах сопротивления. Однако Чонгук уже знает, что это в большей степени обусловлено волнением за людей, и по щелчку этот мужчина вновь способен стать расслабленным и открытым. — Я все же думаю, что отправляться стоит завтра на рассвете. Огонь при свете дня привлечет меньше внимания, однако и людей там будет больше. — Тогда вылетаем около пяти. Выспитесь хорошенько, хотя в случае чего на том свете отоспимся, — устало шутит Кибом, подталкивая Чонгука локтем в бок, и тот смеется, краем глаза отмечая не изменившееся мрачное выражение лица лидера Тигров. Остаток вечера проходит довольно напряженно. Время ужина давно прошло, и в столовой, где им четверым та самая добрая кухарка накрывает стол, висит гнетущая, удушливая тишина. Чонгук ощущает ее физически, чувствует, что если не сбежит от нее, то совсем разнервничается, поэтому, едва разделавшись с пищей, молчком уходит в свою камеру на втором этаже и заставляет себя поскорее уснуть. Но сон не идет. В голове продолжают крутиться разъедающие мысли о завтрашнем дне. О том, как много всего может пойти не по плану, о том, что кто-то может пострадать. Изо дня в день Чонгука швыряет от уверенности в правильности своих действий к сомнениям и почти что панике, и, черт возьми, он действительно измотан. Крепится, как может, тянет свою ношу, но едва ли ему хватает сил. Все словно держится на истертом канате, который еще немного, и разорвется под этой тяжестью. К горлу подкатывает тошнота. Чонгук скидывает с головы одеяло, пытается судорожно глотнуть хоть немного воздуха, и в момент, когда он почти сдается и проигрывает страху, по решетке его камеры неуверенно стучат. — Ты в порядке? — раздается из темноты коридора обеспокоенный голос Сокджина. — Да, — удается выдавить Чонгуку, но звучит это совсем неубедительно. — Я не был уверен, спишь ли ты, — тихо начинает Сокджин, делая вид, будто поверил в этот жалкий выдох на грани паники. Он и сам все понимает, и Чонгук благодарен, что тот не пользуется его слабостью, чтобы отговорить от операции. — Никто из нас не мог заснуть, люди тоже волнуются, так что мы собрались внизу. Приходи, если хочешь. Не дожидаясь ответа, Сокджин уходит, а Чонгуку требуется всего несколько секунд, чтобы подорваться с койки, натянуть на себя одежду и последовать за ним. Дышать становится чуточку легче. Внизу действительно собрались люди, не спят даже дети, среди которых Чонгук замечает своих преданных преследовательниц. В середине небольшого круга разожжен костер, о который собравшиеся греют руки, жарят картофель или просто сжигают мелкие веточки. Это не похоже на празднование, скорее, на семейные посиделки с тихой болтовней, невнятным бренчанием гитары и одним на всех разделенным беспокойством, ведь это так по-людски — собираться вместе, чтобы справиться со страхом. Именно этим и занимается Чонгук, сплочая людей, чтобы совместными усилиями победить общее зло. Ему уступают местечко на пне между Кибомом и еще одним мужчиной, чьего имени он не знает, и пихают в руки глиняную чашку с домашним сливовым вином. Пить за несколько часов до вылета кажется не лучшей идеей, однако первый же глоток приносит ощутимое расслабление натянутому струной телу, и Чонгук решает, что хуже не будет. — Волнуешься? — оборачивается к нему Кибом с самокруткой в руках, и звучит он действительно сопереживающим и понимающим. Чонгуку не в первый раз становится совестно за то, каким настороженным и даже враждебным поначалу он был по отношению к Тиграм, однако, кажется, никому вокруг до этого нет дела. — Да, но в то же время понимаю, что другого пути нет, — пожимает он плечами, прихлопывая жирного комара, всосавшегося в шею. На ладони остается темное кровянистое пятно. — Даже и не знаю, — признается Кибом. Он предлагает Чонгуку самокрутку, тот размышляет секунду, но все же отказывается, редко притрагивающийся к куреву. — С одной стороны кажется, что проще оставить все как есть. Собираться вот так по вечерам, найти себе любимую, может, детей завести, — он кидает веселый взгляд на Чонквона поодаль, заигрывающего с малознакомой Чонгуку женщиной. — Тут нас вряд ли когда найдут, а если и найдут, наверняка мы сможем дать отпор. Чонгук мысленно соглашается, что здесь действительно не так уж и плохо. — Но это было бы трусостью, — со вздохом продолжает Кибом. — Это означало бы проигрыш. Означало бы, что мы сдались и уступили надеющимся, позволили им делать все, что вздумается, — он закидывает бычок в костер и поворачивается к Чонгуку корпусом, перехватывая его взгляд. — Я рад, что ты появился. Сокджин... он… понимаешь, он бы никогда сам не решился начать действовать, слишком уж беспокоится за своих людей. Нам нужен был человек, который не побоится повести всех за собой, и даже если испугается, то сможет взять себя в руки и все равно сделать то, что требуется, — задумчиво объясняет он. Слушая его, Чонгук сжимает чашку в пальцах и пытается игнорировать то, как сильно начинает биться сердце в груди. — Мы обязательно справимся, но даже если и нет, то хотя бы попробуем, а не просто умрем здесь жалкими трусами.♰ ♰ ♰
Солнце только начинает брезжить рассветными лучами, когда рабочие наконец возвращаются на плантацию. Подготовка и перевозка бочек на очистную станцию заняли гораздо больше времени, чем планировалось — Чимин рассчитывал закончить к утру, а на деле они только-только разделались с первой партией. — Сколько еще осталось? — уточняет Чимин у Джея, который заходит в цех со двора, чтобы отчитаться. Его кожа, испещренная чернильными рисунками поверх рубцеватых ожогов, блестит от пота, а под глазами залегли темные круги. — Нам придется сделать еще как минимум две ходки. Такими темпами разделаемся к обеду, — сухо прикидывает он, первым же делом направляясь к перегонному аппарату, чтобы проверить целостность процесса синтеза блажи. — Не хотелось бы действовать при свете дня, — хмурится Чимин, а затем поднимается и задумчиво выглядывает во двор, где в тусклом утреннем свете под руководством Тэхена рабочие вместе с солдатами загружают машины. — Может, имеет смысл отложить до следующей ночи? Джей не отвечает, Чимину даже кажется, что он пропустил вопрос мимо ушей, слишком увлеченный работой, но через несколько секунд тот все же оборачивается. — А какой смысл? — пожимает Джей плечами. — На станции наши люди, и никто нам ничего не сделает. Лучше подойди, покажу кое-что. Нижняя часть лица мужчины сильно повреждена ожогами, из-за чего его мимика и даже речь заметно страдают. Однако Чимин с легкостью различает на его губах улыбку и просто не может не подойти и не посмотреть, отчего же так горят чужие глаза. — Я решил просто попробовать, но пока результат обнадеживающий, — заулыбавшись еще шире, Джей указывает Чимину на сосуд небольшого устройства, на дне которого скапливается нечто вроде серой кашицы. — Что это? — недоумевает Чимин, с интересом разглядывая вещество. — Блажь, — вскидывает брови Джей, словно бы пораженный невежеством Чимина. — После синтеза еще нужно будет просушить, но вещество должно хорошо растворяться в жидкостях. Если все удастся, можно будет использовать для инъекций. Джей, как и всегда, когда дело касается его работы, рассказывает очень увлеченно, мельтешит, что-то подкручивает на устройстве в процессе, и растерянность Чимина остается для него незамеченной. — И насколько… — заминается Чимин, сглатывая загустевшую слюну, — насколько сильно будет действие? — В разы сильнее, чем если принимать орально или назально, — поясняет Джей. — Соответственно, привыкание тоже будет развиваться активнее. Пригодится для особых случаев, — он коротко смеется, не отрывая взгляда от кашицы. — Впечатляет, да? Чимин молчит. Он хочет ответить согласием, ведь работа Джея действительно впечатляет, но почему-то мысль о том, что в их распоряжении может оказаться куда более активное вещество, обладающее неизвестно насколько сильным эффектом, вызывает иррациональное беспокойство. Перспектива кажется слишком опасной, и для него, Чимина, в первую очередь. Однажды ведь и он может… — Джей, Чимин, скорее! Чей-то испуганный восклик, внезапно разнесшийся по помещению — такой громкий, что наверняка достиг сводчатого купола цеха — заставляет обоих мужчин вздрогнуть и резко обернуться. Из дверного проема на них испуганно таращится один из рабочих, он что-то кричит, его губы активно шевелятся, лицо искажается в ужасе, но Чимин не слышит ни звука. Ему и не нужно слышать — он медленно переводит взгляд за спину мужчины и собственными глазами видит, как поля блажи вдалеке тонут в огне. Его прекрасные цветы с такими нежными лепестками и сладким чарующим ароматом безжалостно пожирает пламя, что практически сливается на горизонте с алым рассветным заревом. — Что происходит? — в ужасе шепчет Чимин, провожая взглядом выбегающего наружу Джея и следующего за ним рабочего, который на ходу принимает указания. Заторможенный и растерянный, Чимин выбегает за ними наружу и вновь теряет связь с такой, кажется, ненадежной и странной реальностью. На фоне серого утреннего неба четко виден надвигающийся на них вертолет, и чем сильнее тот приближается, тем громче и отчетливее слышится шум его лопастей. — Займите позиции, нужно снять пилота, — откуда-то сбоку рявкает Тэхен своим солдатам, пристраиваясь за одним из металлических контейнеров с инвентарем. Чимин, все еще потерянный в мельтешении тянущих к полям водяные шланги рабочих и выполняющих команды Тэхена солдат, так и стоит посреди этого хаоса и просто безмолвно наблюдает за тем, как очередной коктейль Молотова разбивается о землю и разливает керосиновое пламя по цветам. В груди что-то болезненно сжимается. Шок, горечь, страх, злость — все смешивается и подступает к горлу тошнотворным комком. Чимину хочется закричать во всю мощь легких, хочется рвануть в залитые огнем поля, однако кто-то резко тянет его за рукав назад в цех, и в следующую секунду по земле проходится автоматная очередь. — Отстреливаются, твари, — рычит сквозь зубы Тэхен, выискивая взглядом Джиена, чтобы отдать новый приказ. Тот находится неподалеку — он скрывается за одной из машин, но по наитию сразу оборачивается на взгляд командира, а затем короткой перебежкой перебирается к нему за контейнер. — Они удерживают вертолет довольно низко, чтобы фитили не гасли в полете. Ветер движет пламя на север, так что если они не хотят поджарить себе брюхо, полагаю, им придется двигаться туда же, — сухо поясняет Тэхен, на ходу перезаряжая автомат. — Мы должны опередить их. Незаметно обойдем цех, притаимся и попытаемся снять на подлете. Возьми несколько человек, остальные пусть помогают разбираться с пожаром и создают видимость, будто мы все здесь. — Есть, — чеканит Дракон, а затем оборачивается к солдатам и поименно называет тех, кто отправится с ними. — Ты тоже пойдешь, — тычет он пальцем в новенького. — Прикроешь с тыла. Он так и не смог проникнуться доверием к бывшему копу, попросившемуся из рабочих в солдаты. Тот пока поводов сомневаться в себе не давал, более того, на тренировках показывал хорошие результаты, однако интуиция Дракона редко подводит. Не просто так говорят, что бывших копов не бывает, и если этого сегодня подстрелят, что ж, Джиен не станет сожалеть. Для него все они — лишь хорошо выдрессированное мясо, и те, кто не располагает его доверием, идут на убой самыми первыми. Услышав приказ, Енджун, пристроившийся за одной из бочек, уверенно кивает, а сам молится про себя, чтобы ни выражение лица, ни остервенело вцепившиеся в ствол винтовки пальцы не выдали той бури эмоций, что свирепствуют у него внутри. Его отправили сюда вместе с остальными солдатами в помощь для перевозки каких-то бочек, и вертолет, внезапно появившийся на горизонте, пока он надрывал мышцы, осторожно пытаясь выведать информацию, заставил все его внутренности перевернуться. Они здесь. Люди, которые не собираются мириться с деяниями Врат Надежды, прибыли сюда, чтобы дать отпор. Бутылки одна за другой разбивались оземь, пламя пожирало кусты, люди кричали и суетились, а Енджун просто неверяще смотрел на происходящее и в огне этом лицезрел освобождение. — Бегом, — командует Тэхен, стоит отряду скрыться за углом цеха и выйти из зоны видимости вертолета. Солдаты тут же переходят на бег, устремляясь в обход огромного ангарообразного здания. Позади все еще отчетливо слышатся крики, звуки стрельбы и шум вертолета. Стараясь удерживать внимание на винтовке на плече, при каждом шаге бьющейся о больное бедро, Енджун стискивает зубы и надеется, что ни одна пуля надеющихся не достигнет цели. Он не знает, как много людей встало в сопротивление, но сейчас ценна каждая жаждущая свободы и справедливости жизнь. В момент, когда отряд уже заворачивает к задней стене цеха, воздух сотрясает мощный взрыв, дрожью проходящийся по земле. Енджун резко зажмуривается и едва ли не спотыкается о кочку. Мерзкая тошнота от непроходящей тупой боли, усталости и мысли, что вертолет могли подбить, подкатывает к горлу. Неужели все кончено? — Бочки под давлением, — цедит сквозь зубы Дракон, на ходу сплевывая на землю. В то же мгновение раздается еще один взрыв, и Енджун медленно разжимает напряженную челюсть. Похоже, сопротивленцы догадались стрелять по бочкам. Третий взрыв разрывает пропитавшийся дымом воздух еще через несколько мгновений. Солдаты инстинктивно ускоряют темп, подгоняемые мыслью о погибающих товарищах. Тэхен же, уверенно двигающийся впереди колонны, по своему обыкновению собран и спокоен. Когда отряд наконец достигает северной стены здания, шум вертолета начинает раздаваться уже слишком близко. — Мы не успеем нормально скрыться. Рассредоточиться по периметру, будем действовать отсюда, — приказывает Тэхен. Одним резким рывком он перемещается к какой-то шаткой деревянной постройке и вскидывает автомат. Вжавшийся в углубление в стене Енджун с трудом удерживает на лице маску бесстрастности. Остальная часть солдат, включая Джиена, едва успевает рассредоточиться, когда вертолет наконец появляется в зоне видимости. Медленно продвигаясь на север, он вздымает вверх столбы пыли и оставляет за собой лишь пламя и выжженные в пепел поля. С такого расстояния все еще невозможно разглядеть лиц, но Енджун отчетливо видит внутри чужие силуэты. Как бы он хотел сейчас оказаться там. Только бы ни в кого из них не попали. — Огонь! — сквозь рев лопастей командует Тэхен, и по вертолету раздается залп очередей. Енджун вскидывает винтовку и наводит прицел на металлическую обшивку вертолета. Пуля прилетает ровно в цель, за ней следует другая и тоже врезается в плотный металл. Намеренно метясь в него, а не в людей, Енджун старается не задеть топливный бак. У сопротивленцев уходит всего несколько секунд на то, чтобы сообразить, откуда стреляют, и начать отстреливаться в ответ. В основном их пули врезаются в землю, поднимая в воздух фонтанчики земли и травы. Некоторые попадают в металлическую облицовку цеха, скрежеща при этом так громко, что этот звук заглушает почти все вокруг. Однако справа от Енджуна вдруг раздается негромкий вскрик. Хорошо укрытый выступающей стеной, он опускает оружие и оборачивается на подстреленного солдата, который тяжелым мешком валится на землю. Буквально через секунду сразу позади него беззвучно падает и другой солдат. Енджун не чувствует ничего. Ни сожаления, ни ликования. Эти солдаты не были ему ни врагами, ни товарищами. Едва ли они вообще люди — просто послушные тела, что убивают беззащитных, насилуют детей и топят свое сознание в блажи. — Сукины дети, — рычит Тэхен. Хорошо отточеным движением он высовывается из своего укрытия, выпускает короткую очередь, а затем вновь скрывается за стеной постройки. Собранность на его лице сменяется яростью: идея провалилась; позиция, которую они успели занять, оказалась не выгодна; а отряд несет серьезные потери. Если вертолет решит подняться выше, сопротивленцам не составит никакого труда поочередно снять всех оставшихся. Все еще вжимающийся в стену Енджун понимает это не хуже Тэхена. Он также догадывается, что даже перед лицом смерти тот не отступит — будет биться до последнего, будет стрелять и стрелять, пока не кончатся пули, пока его черное сердце не остановит одна из них. И хотя Енджун жаждет Тэхену смерти, он видит его конец иным — не героическим на поле боя, а мучительным и жалким, несущим осознание, что всесильный Вестник Врат Надежды побежден, уничтожен и лишен абсолютно всего. И Енджун обязан добьется этого, какой бы высокой ни оказалась цена. Вспотевшие ладони крепко хватаются за ствол винтовки и упирают приклад в плечо. Енджун гораздо более опытный стрелок, чем даже большинство местных солдат, для него не составит труда попасть в цель. Рука не дрогнет, даже когда на прицеле свои, даже когда висок прожигает взгляд Дракона, что внимательно следит за ним, жадно впитывает каждую секунду сомнения, каждый неровный вздох и дернувшийся кадык. Енджун не может позволить себе подобной слабости — только не сейчас. Он должен подобраться к Тэхену как можно ближе, должен разрушить весь его мир изнутри, и он добьется своего, даже если за это придется заплатить жизнью товарища по сопротивлению. Выстрел. Силуэт мужчины медленно заваливается назад. Вертолет сначала резко теряет высоту, а затем выравнивается и начинает быстро подниматься к облакам. Обстрелы из него прекращаются, а те, что производит отряд Тэхена, уже не достигают цели. Енджун сделал то, что должно, и хотя глаза Дракона продолжают пристально сверлить его профиль, он знает — его рука была тверда и смертоносна. — Хороший выстрел, — оборачивается Тэхен на Енджуна, натянувшего на лицо непроницаемое выражение. Он не уверен, помнит ли его Вестник, но собирает все силы, чтобы отыграть верного солдата, отринувшего прошлое и отдавшего себя во служение Отцу. Опустив винтовку, Енджун склоняет голову в знак кроткой благодарности и сквозь упавшую на глаза челку видит, как на губах Тэхена расцветает ухмылка. — Прошу тебя, продержись еще немного, мы быстро долетим, тебя подлатают, — суетится Сокджин, судорожно прижимая ладони к пулевому отверстию на чужой груди. — Пожалуйста, — тихо молит раненый, пытается сказать что-то еще, но струйка крови толчком выливается из его рта и заставляет закашляться. — Черт возьми, она не останавливается! — срывается Сокджин на истеричные нотки. — Ты можешь лететь быстрее? — кричит он пилоту, окончательно теряя самообладание. — Дерьмо, дерьмо… — Сокджин, умоляю, — голос раненого настолько тихий, что его еле слышно, но даже так в нем отчетливо чувствуются ужас и боль. — Помоги мне, — его речь в очередной раз прерывается кровавым кашлем, а по лицу не прекращают катиться слезы. — Я не хочу умирать, я боюсь, прошу тебя... — Хватит, помолчи! — кричит Сокджин. В уголках его глаз скопилась влага, а побледневшие губы, как и прижимающиеся к ране окровавленные руки, бесконтрольно дрожат. — Мы успеем долететь, понял меня? Ты не умрешь, так что закрой свой рот и держись, — рявкает он, а затем вновь оборачивается к Виену за штурвалом. — Я сказал быстрее! Ты меня не слышал? Прибавь, нахер, скорости, иначе я прострелю тебе твою тупую голову и сам сяду за штурвал, и даже так эта колымага... — Сокджин, хватит, — окликает его бесцветный голос из угла кабины. — Уже поздно. Сокджин резко замолкает и опускает взгляд на мужчину перед собой. Тот все еще лежит с открытыми глазами, но лицо, до этого искаженное гримасой боли, теперь выглядит пустым и безжизненным. Когда Сокджин медленно, словно нехотя, отрывает ладони от раны, кровь из нее больше не выходит толчками. Чужое сердце, такое большое, такое вместительное для преступника, только что остановилось и больше никогда не возобновит свой ход. Кибом мертв. — Он… — сквозь вставший посреди глотки ком выдавливает Чонгук, — он сказал, что хотел попробовать. — Заткнись, — обрывает его Сокджин, все еще не отрывая взгляда от мертвенно бледного лица товарища. — Он не хотел умирать трусом и отдал жизнь за то, во что верил. — Я сказал, заткнись! — рявкает Сокджин. Он наконец поднимает покрасневшие глаза, и они смотрят с такими яростью и болью, что Чонгука прошибает, словно разрядом тока. — Заткнись, или я убью тебя прямо на месте, я не шучу. Держи свой чертов рот на замке! Чонгук тут же умолкает, позволяя Сокджину вернуться к своей боли. С каждой секундой ужас накрывает его все сильнее — руки не прекращают дрожать, в груди болезненно тянет, а горло сковало удушающим спазмом, но Чонгук раз за разом сглатывает панику вместе с пересохшей слюной. Еще несколько часов назад Кибом сидел рядом, говорил о том, что верит в Чонгука, верит в его стремления и без колебаний последует за ним. А сейчас его нет. Он за эти стремления отдал жизнь, и Чонгуку никогда с ним не расплатиться. Но скольким еще придется погибнуть? Скольким еще придется пожертвовать собой ради свободы? И имеет ли Чонгук право брать на себя ответственность подобным образом разменивать их жизни? Он не знает. В данную секунду он лишь мечтает поменяться с Кибомом местами и больше никогда не оказываться перед подобным выбором.