♰ ♰ ♰
В гостиной Отца, где собрались все Вестники, царит полумрак. Солнце уже нехотя встало, но спряталось за серым дождливым небом, из-за чего кажется, будто весь мир потерял цвета и теперь окрашен лишь в оттенки черного и белого. В открытое окно задувает прохладный ветер, колыша огоньки на кончиках расставленных повсюду свечей. — Как вы это допустили? — негромко спрашивает Отец. Не удостаивая своих братьев и взглядом, он начинает помешивать чай, так что его ложка громко стучит о бока чашки. Никто из присутствующих не решается заговорить до тех пор, пока этот звон не стихает. — Мы не могли знать, — глухо отзывается Чимин. Он выглядит измотанным и бледным, устало трет лицо, отводит взгляд в сторону и только потом продолжает. — Нам удалось сохранить часть блажи, но на восполнение необходимого объема потребуется время, — он заминается. — Очень много времени. Кажется, будто Хосок никак не реагирует на эти слова. Однако Юнги, знакомый с ним уже много лет, легко замечает, как темнеет взгляд его и без того черных глаз. — Нам удалось ранить одного из них, — встревает Тэхен, привлекая к себе внимание. Он сидит в кресле немного в стороне от остальных, собравшихся за журнальным столом, и беспокойно теребит в пальцах свой армейский жетон. — Вы уже придумали, как будете их искать? — приподнимает бровь Отец, все еще не отрывая взгляда от своей чашки. Сидящий напротив него Чимин ощутимо расслабляется, когда понимает, что разговор ушел в другое русло. — В городе не так много мест, где можно найти и хранить авиацию, — пожимает Тэхен плечами. Он выглядит спокойным и даже расслабленным, но глаза горят решимостью. — Мы одно за другим обыщем их все. Рано или поздно найдем нападавших. — Если вы не поторопитесь, мне не удастся спасти людей, — резче, чем обычно, отвечает Хосок, но затем закрывает глаза и успокаивает себя медленным вздохом. — Я не хочу злиться на вас, братья, но мне так сложно. Тот полицейский не может не быть причастен, и то, что вы продолжаете упускать его, в итоге приносит нам огромные проблемы. Найдите их всех как можно скорее. Тэхен в ответ коротко кивает и тут же поднимается на ноги, чтобы направиться к двери. Эта задача в его компетенции, и он не собирается сидеть сложа руки, особенно после того провала с грузовиком. Отец рассчитывает на него, он больше не подведет. Как можно скорее разыщет нападавших, и тогда пощады им ждать не придется. — Я поеду с тобой, — выпрямляется вслед за ним Юнги, заговаривая впервые за весь вечер. Тэхен останавливается, оборачивается с заметным удивлением на лице, но никак не комментирует слова брата. Его удивление понятно, еще пару месяцев назад Юнги как мог отнекивался от поисков, а теперь почему-то проявляет поразительную инициативу. Юнги самому сложно понять, в чем дело, что именно для него изменилось. Однако сейчас он жаждет уничтожения Чон Чонгука настолько сильно, что это почти сводит с ума. Он должен найти его, а вдвоем с Тэхеном сделать это будет куда проще. Позади раздается шорох — Юнги отстраненно думает, что разговор окончен для всех, и сейчас Чимин тоже последует за ними наружу, однако Хосок, судя по всему, решает иначе. — Чимин, останься. Юнги на автомате оборачивается. Он быстро скользит взглядом по так и сидящему на диване Отцу, по столу с колеблющимся огоньком на кончике свечи, а затем поднимается чуть выше и внезапно проваливается в бескрайнюю боль. Боль, что вместе со страхом скоплена в темных и влажных глазах Чимина, для которого этот разговор еще только начинается. В душе Юнги в очередной раз закипает злость. Он обязательно найдет Чон Чонгука и уничтожит. Все это — его вина.♰ ♰ ♰
— Отдай! — Не отдам, это моя! Две суетливые девчушки уже минут пять носятся друг за другом между вскопанными грядками, пытаясь поделить потрепанную тряпичную куклу. Они бы так и подрались, если бы их мать, у которой в конце концов кончилось терпение, не прикрикнула на них. Отстраненно наблюдая за надувшимися детскими лицами, Чонгук вонзает лопату глубоко в землю и опирается о черенок локтями. Небо встретило новый день дождем, но к полудню выглянуло уже надоевшее солнце, и теперь лужи стремительно испаряются, оседая в воздухе духотой. Чонгук жмурится, пытаясь проморгаться от попавшего в глаза пота, а затем стирает влагу со лба не менее влажной ладонью. Надо бы сделать перерыв, остыть и выпить воды. — Эй, — окликает его со спины чей-то голос. Оборачиваться лень, но Чонгук и так узнает в этом голосе Чонквона. — Пойди передохни, весь красный уже, — весело хлопает его по мокрой спине бывший начальник полиции. Он широко улыбается, но по лицу видно, что веселье это напускное — Чонквон явно обеспокоен и хочет о чем-то поговорить. — Я как раз собирался, — улыбается уголком губ Чонгук, усилием вытаскивая лопату из грядки. — Правда, с картошкой надо успеть закончить до вечера. Они вместе возвращаются к зданию тюрьмы, где расположились сараи, а затем усаживаются на одно из лежащих на боку бревен и молча устремляют взгляды вдаль. Чонквон заговорить пока не решается, а Чонгук его и не торопит — жадно глотает ледяную воду только что из колодца и пытается перевести дыхание. — Как Сокджин? — в конце концов первым заговаривает Чонгук через некоторое время. Он догадывается, начальник пришел обсудить именно это. — Потихоньку. Я как раз хотел узнать, удалось ли вам поговорить, но похоже, что нет, — хмыкает Чонквон, срывая какую-то травинку и запихивая ее кончик в рот. — Я не видел его со дня похорон. Каждый раз, когда я пытаюсь с ним поговорить, он оказывается занят, — Чонгук на мгновение замолкает, — хотя я вообще удивлен, что он позволяет мне находиться здесь. — Гибель Кибома стала для него серьезным ударом. Не думаю, что он злится на тебя. Просто дай ему еще немного времени, — тускло отзывается Чонквон. — Я это понимаю, только вот у нас практически нет времени, — хмурится Чонгук. — Но поделать я ничего не могу, поэтому просто остаюсь тут и помогаю, чем могу, — он кивает на грядки с картошкой. — Надеюсь, Сокджин скоро придет в себя. В конце концов, ни одна война не обходится без жертв. — Кибом — не просто жертва, Чонгук. Он был Сокджину другом, одним из тех, за кого тот нес ответственность, — чуть резковато возражает Чонквон. — Я знаю, прости, я не это имел в виду, — опускает взгляд Чонгук. Он какое-то время разглядывает свои натруженные ладони, а затем начинает задумчиво отдирать с них застарелые мозоли. — Просто после того, как все случилось… Я долго думал о том, насколько это моя вина. Черт, это реально терзало меня и терзает до сих пор. Но, знаешь, наверное, я могу быть виноват в том, что не продумал лучшую стратегию, не позаботился о бронежилетах, не отстреливал врагов более метко. Но разве я могу винить себя в том, что человек погиб, сражаясь за то, во что верил? Вряд ли он хотел умирать, но разве у кого-то из нас есть выбор? Чонквон не отвечает. Чонгук не уверен, о чем он думает, но сомневается, что начальник полиции считает иначе. Несмотря на то, что это все еще терзает Чонгука, несмотря на боль, страх и неуверенность, у него просто нет иного выбора. Война с надеющимися — это единственный путь к освобождению, даже если в процессе кто-то пострадает или погибнет. Даже если этим кем-то окажется он сам. Разговор так и не продолжается. После недолгого мрачного молчания Чонгук поднимается на ноги, хватается за лопату и возвращается в поле. Влажный чернозем вскапывается легко, и уже к ужину им удается закончить со всеми грядками. В последнее время Чонгук ест один, пусть Сокджин в столовой и не появляется, а Тигры, кажется, никакой злости или даже неприязни к нему не испытывают. Просто ему и самому нужно время, чтобы привести в порядок мысли и разобраться, как быть дальше. Все это слишком сложно. Сегодняшний ужин вновь довольно скромен — Чонгук уже доедает рисовую похлебку с яйцом и собирается взяться за огуречный салат, когда краем глаза замечает вошедшего в столовую Сокджина. Тот выглядит серьезным и напряженным, мимо Чонгука проходит без какого-либо приветствия, а с местными здоровается сухо и коротко. Несколько обеспокоенных глаз провожают его, когда он подходит на раздачу за своей порцией, а после один усаживается за стол в дальнем углу. Чонгук до самого конца ужина кидает на него короткие взгляды, но так и не решается подсесть. Он готов подождать еще какое-то время. Остаток дня проходит спокойно и даже нудно. Уже завтра Чонгуку придется вернуться в лес, чтобы связаться с Канге. В последний раз он предупредил, что может не выходить на связь какое-то время, попросил ждать и подключаться каждый вечер, но прошло уже четыре дня и пора бы наконец дать им знать, что все в порядке. Если про текущую ситуацию вообще можно так сказать. Дорога от тюрьмы до домика обычно занимает несколько часов — леса там такие густые, что не проедешь, приходится преодолевать почти весь путь пешком, поэтому Чонгук решает лечь пораньше и запастись силами перед дорогой. Он почти уже засыпает, когда в одиннадцатом часу в решетку его камеры стучит одна из местных женщин: люди снова собрались во дворе вокруг костра и приглашают его присоединиться. Желание отказаться и погрузиться обратно в сон вспыхивает в тот же миг, но в конце концов его перебарывает какая-то смутно осязаемая благодарность к пригласившим его людям за доверие и принятие. Чонгук наспех натягивает поношенные джинсы и спускается вниз. В этот вечер все почти точно так же, как и тогда, когда он сидел на пне у костра рядом с Кибомом, не подозревая, что это происходит в последний раз. Они не были близки и прежде особо не общались, но тот разговор прочно отпечатался в сознании — как минимум, потому что Чонгук прокручивал его в голове бессчетное множество раз, не оставляя попыток найти ответы на свои вопросы. Сокджин на удивление тоже здесь — пристроился на стуле рядом с Чонквоном, прикрыв веки и сложив руки на груди. Можно было бы подумать, что он спит, однако пляшущие под глазами тени от ресниц и ладонь, то и дело прихлопывающая надоедливых комаров, дает понять, что это не так. Сокджин присутствует физически, но мысленно находится где-то в ином месте. На этот раз Чонгук не колеблется с вином, сразу берет протянутую кружку и осушает в несколько глотков. По телу быстро растекается приятное тепло, а вскоре и тревожные мысли начинают рассеиваться и уплывать. Настолько расслабленным Чонгук не чувствовал себя уже довольно давно и находит это чувство до ужаса приятным. Желание усилить его заставляет хотеть выпить еще, а негромко переговаривающиеся местные с готовностью тянутся подливать. После второй кружки жар от костра внезапно начинает ощущаться сильнее, раскрасневшиеся щеки горят, однако почему-то пальцы при этом остаются невыносимо холодными. Слишком глубоко задумавшийся, чтобы вникать в чужие разговоры, Чонгук зачем-то кидает короткий взгляд в сторону Сокджина и тут же отворачивается. Это замечает Чонквон, который решает промолчать, но Чонгуку все равно. Даже если Сокджин все еще зол, рано или поздно осознание придет и к нему. Гибель Кибома обернулась невообразимым горем для всех, включая Чонгука, но это не первая и не последняя жертва войны. Чем раньше люди это примут, тем быстрее начнут двигаться дальше. Чонгук не уверен, сколько он успевает выпить к моменту, когда дрожь в его обледеневших пальцах становится настолько невыносимой, что рука сама тянется к пламени. К этому времени вокруг почти не остается народу, а костер горит уже едва-едва, но даже такого небольшого огня должно быть достаточно, чтобы согреться. Всего-то нужно подойти чуточку ближе. Немного ближе, чтобы почувствовать тепло. Почувствовать хоть что-то… — Что ты делаешь? Чонгук резко одергивает руку и опускает взгляд на свою ладонь. Сердце колотится словно сумасшедшее, а и без того учащенное дыхание совсем сбивается. Ожог остался не слишком сильный, однако кончики пальцев успели заметно нагреться и покраснеть. Еще немного, и на коже пузырились бы волдыри. — Я… просто замерз, — отвечает Чонгук, продолжая разглядывать обожженные пальцы. Они все еще бесконтрольно дрожат, однако теперь это вызвано вовсе не холодом. В голове все еще мутно от выпитого вина, но резкий прилив адреналина позволяет немного протрезветь и прийти в себя. Чонгук тут же поднимает испуганный взгляд на Сокджин, который теперь выпрямился на стуле и смотрит с тревогой. Чонгук пытается придумать оправдание, но не находит нужных слов. Он просто замерз. Заметив его прояснившийся взгляд, Сокджин вздыхает и откидывается обратно на стул. К этому моменту помимо них двоих у костра не осталось уже никого, и Чонгуку становится не по себе: не будь здесь Сокджина, не заметь он происходящее, и на руке Чонгука уже красовался бы серьезный ожог. Ситуация настолько нелепая и неприятная, что вызывает желание поежиться. — Знаешь, у моих родителей никогда не было постоянной работы, мы часто переезжали, жили небогато, — внезапно заговаривает Сокджин. Чонгук абсолютно теряется, но замирает и внимательно вслушивается в его слова. — Сам представляешь мое детство: драки, граффити, торговля наркотиками, мелкие кражи и даже поджог автомобиля директора одной из школ, которые я менял стабильно раз в год, — хмыкает Сокджин. — В восемнадцать уже отсидел в первый раз. Звучит это все паршиво, но в целом я был счастлив, — он замолкает на несколько мгновений, а затаивший дыхание Чонгук не решается просить его продолжить, пока тот не продолжает сам. Голос его становится еще тише и вместе с тем теряет все краски. — Несколько лет назад моя семья погибла. Родители, сестра. Я остался совершенно один и, признаться честно, жалел, что не сдох вместе с ними. Я делал все, чтобы это наконец свершилось, и статья за мелкий грабеж сменилась разбоем с причинением тяжкого вреда здоровью. Я вломился в дом к копу, надеялся, наверное, что он меня подстрелит, — Сокджин поджимает губы, будто бы насмехаясь над собой. — Все это продолжалось до тех пор, пока в тюрьме я не встретил Тигров. Они стали моей семьей, теми, кто вытащил меня из мрака. Эти люди хоть и преступники, такие же, как и я, но именно они помогли мне встать на ноги и начать учиться жить заново. И я буду защищать их до конца своих дней. Сокджин замолкает, а Чонгук, слушавший всю историю с прикованным к пламени взглядом, устало трет лицо и поднимается на ноги. Он знает. Он видит привязанность Сокджина к этим людям и понимает его стремление всех их защищать — Чонгук и сам здесь именно для этого. Однако невозможно никого защитить, продолжая сидя на одном месте в надежде, что крепкие стены укроют от врагов. Рано или поздно, когда каждый сантиметр округа уже будет принадлежать надеющимся, когда не останется больше ни единого шанса на освобождение, они доберутся и сюда. Порой лучшая защита — это и впрямь нападение. — Мне правда жаль, — перед уходом тихо роняет Чонгук. Он все так же не смотрит на Сокджина, но говорит абсолютно искренне. — Если бы я мог поменяться с Кибомом местами, я бы... — Мои родители погибли от рук надеющихся, — перебив, внезапно бросает ему в спину Сокджин. Чонгук мгновенно застывает на месте и теряется еще больше. — Я спасся чудом и обязан был отомстить. Но я боялся, что в результате потеряю кого-нибудь еще. Так и вышло. Чонгук резко оборачивается. Внутри него ни на секунду не прекращают рождаться всполохи боли, но вырастают они теперь в злость и раздражение. Чонгук устал. Устал извиняться, устал объяснять, устал пытаться донести до Сокджина эту болезненную, но простую истину, которую тот упорно отказывается принимать. В душе в конечном счете не осталось уже ничего, только желание связаться завтра с Канге, объяснить им ситуацию и попытаться совместными усилиями найти другой способ справиться с Хоупом. Похоже, Сокджин никогда не изменит свою точку зрения, нет смысла продолжать его убеждать. — Но если я буду сидеть сложа руки, я потеряю еще больше, — вдруг совсем тихо добавляет он. Треск веток в костре и легкий шелест ветра почти заглушают его голос. — Ты прав, Чонгук. Я знал это с самого начала, но не решался признать. Мы должны уничтожить Хоупа и его секту, потому что в ином случае у меня не останется совсем никого. Чонгук, молчаливо слушавший его историю, так и не оборачивается. Он медлит пару секунд, размышляя, стоит ли что-нибудь сказать, но в итоге просто кивает и не спеша уходит в сторону здания тюрьмы.♰ ♰ ♰
— Тебя вызывают. Енджуна очередной внезапный приказ застает уже поздно вечером за ужином, когда он доскребает со дна железной миски остатки каши. Время близится к полуночи, весь день они преодолевали хребты на западе Халласан, чтобы добраться до заброшенной базы у границы, и только час назад остановились на второй за день привал. Лагерь для ночевки пришлось разбить прямиком в горном пролеске, но даже среди деревьев едва ли можно укрыться от свирепых ветров. — Спасибо. Вопросы задавать смысла нет, вряд ли ему ответят, поэтому Енджун отодвигает от себя миску и молча направляется к палатке Тэхена. И так нетрудно догадаться, кто и зачем его вызывает. — Мне передали, вы хотели меня видеть? — останавливается он на пороге, украдкой оглядываясь вокруг. Палатка лидера ничем не отличается от палаток остальных солдат — ни размерами, ни убранством. Внутри только спальный мешок, фонарь в углу, таз с водой и раскладной стул, на котором прямо посреди помещения сидит Тэхен со свернувшейся у ног собакой. Его голова откинута назад, а вдоль шеи и подбородка скользит лезвие опасной бритвы. Имени солдата, который его бреет, Енджун не знает, но чужой взгляд кажется еще более пустым и затравленным, чем у остальных, хотя пальцы его ловко и уверенно водят лезвием по чужой шее. — Я узнал тебя, — бросает Енджуну Тэхен, и тот, спохватившись, смиренно опускает голову. — Ты знаешь, почему я взял тебя в поход? — Никак нет, — по-солдатски отзывается Енджун, все еще не поднимая головы, чтобы ненароком не выдать ухмылку. Не знает, но прекрасно догадывается. — Сначала ты не хотел раскрывать информацию про Чон Чонгука, сопротивлялся, даже заработал рану, — указывает на бедро Енджуна Тэхен, и тот непроизвольно вздрагивает. Рана тут же отзывается болью. — А после решил добровольно примкнуть к нам и даже записался в солдаты. Что послужило причиной? Енджун медленно поднимает голову и не спешит отвечать. Он кидает быстрый взгляд на мужчину, что водит лезвием по чужой шее и не подает никаких признаков заинтересованности в разговоре, а после возвращает его обратно на Вестника. Прежде ему не приходилось близко общаться с Тэхеном, если не считать их первую встречу, которая закончилась пытками и избиениями. Тогда он был совершенно не в себе от боли и едва ли воспринимал действительность, однако сейчас может сказать, насколько Тэхен отличается от остальных здесь, даже от Дракона. У него совсем иной взгляд — глубокий и проницательный, словно он с любопытством изучает человека перед собой. Неискренность в заученной отговорке, которая сработала с Драконом, он разглядит на раз. — Поначалу я хотел сделать это, чтобы улучшить свои условия, — наконец отвечает Енджун, чем неожиданно заставляет Тэхена рассмеяться. Спавшая до этого у его ног собака встревоженно вскидывает голову, а мужчина с бритвой мгновенно отодвигает руку от чужой шеи. — Я хороший солдат и был практически уверен, что меня примут. Так и случилось, — он замолкает на несколько секунд, как бы задумываясь. — Но чем дольше я здесь находился… чем больше слушал проповеди Отца, тем чаще ловил себя на мысли: а что, если он прав? Что, если мир действительно катится в пропасть, а мы просто боимся это признать, поэтому загоняем себя в суету и бездумную рутину, лишь бы не смотреть правде в глаза? — он горько усмехается и качает головой. — Я не был уверен до конца, действительно ли это мои мысли или же то, что мне упорно вдалбливали здесь вместе с блажью. Но все прояснилось во время пожара. Когда я целился в вертолет, я не чувствовал сожаления. Я тогда не пил блажь, я просто… Меня злило, что они мешают. Злило, что это не мы, а они могут оказаться неправы, что миру действительно конец, а они не хотят даже просто выслушать нас и задуматься. В тот момент я понял, что это не я заблуждаюсь и поддаюсь навязанным убеждениям. Это они настолько застряли в своих закостенелых взглядах, что именно это и станет причиной их конца. Но как бы то ни было, перед нами, открывшими свое сердце божьему предупреждению, стоит задача спасти как можно больше душ, даже если те не осознают, что нуждаются в спасении. И я хочу в этом помогать. Енджун замолкает, а Тэхен тем временем равнодушно отодвигает от себя закончившего бритье солдата и просит полотенце, чтобы вытереть лицо. Тот мгновенно повинуется, смачивая тряпку в теплой воде и вкладывая ее в протянутую руку. Почувствовавшая шевеление Девора окончательно просыпается, лениво потягивается и направляется из палатки на улицу, почти задевая на выходе своим мягким мехом ногу Енджуна. Все это происходит в глухой тишине, которая затягивается на добрых пять минут. — Ты прав, ты действительно хороший солдат, — наконец заговаривает Тэхен. — И меткий стрелок, — он хмыкает. — Ты, кстати, знаешь, что цивилизацию можно уничтожить всего за семь дней? Да, — сам себе кивает Тэхен, сминая в руках полотенце. — Лиши людей самого насущного и они вернутся к своим первобытным инстинктам всего за десять дней. Енджун, так и стоящий на входе, слегка теряется от резкой смены темы, но виду не подает. Тэхен же невозмутимо продолжает, будто вообще не обращает на него никакого внимания. — Этого не понять, пока не испытаешь на себе. Понимаешь, я тоже хороший солдат. Во время конфликтов в Юго-Восточной Азии в войну оказались втянуты и соседние страны — нас отправили на запад Индии, в пустыню. Это было десять лет назад. Десантные войска, смерть с небес, — он тихо смеется. — Как-то мы попали в засаду, мы с моим сослуживцем оказались отрезаны от остальных сил. Еды нет. Связи нет. А до базы двести километров на восток. Ну, мы и пошли, — Тэхен снова жестом показывает что-то солдату, и тот приносит ему фляжку с водой. — Но на третий день мы сбились с пути. На шестой кончилась вода. Знаешь, каково это, да? — он наконец обращается к Енджуну, но тот не успевает ответить. — Тяжело глотать, — отвечает за него Тэхен, отпивая глоток из фляжки и немного воды сплевывая на пол. — На седьмой день у моего сослуживца стали заплетаться ноги. Ты знаешь, что мозг начинает пожирать мышцы, чтобы выжить? — он кивает в подтверждение своих слов. — А на восьмой день появились волки. Я бросил взгляд на сослуживца и понял, что нам конец. И я смирился. Но в смирении была какая-то... ясность. Я не просто смотрел на него, я увидел в нем возможность. Я совсем не хотел этого делать, но я был вынужден. Это было испытание, — Тэхен наконец встает и медленно приближается к Енджуну. — Видишь ли, его жертва не просто спасла мне жизнь в пустыне. Она привела меня сюда, — он оборачивается, зачем-то указывая на притихшего в углу солдата. — У слабых свой путь. В прошлом человечество раз за разом прореживало стадо, чтобы стать сильней. Раз за разом мы платили жизнями меньшинства за благоденствие большинства и выживали. Но забыли об этом. А сейчас нам пришел счет. Сейчас Коллапс уже близко, и жизни меньшинства перевесят жизни большинства. И когда народ, не ведавший голода и отчаяния, познает безумие, придем мы. И мы сделаем, что должно. Движение руки Тэхена оказывается слишком быстрым, чтобы Енджун успел за ним проследить. В воздухе раздается выстрел, и тело с развороченной пулей головой оседает на землю тяжелым мешком. Кровь из раны быстро пропитывает брезент, отчего тот цветом из болотно-зеленого превращается практически в черный. Гул от выстрела в ушах становится все громче с каждым ударом сердца. — Он не был слабым. Прежде чем попасть сюда, он прошел немало испытаний, не сломался даже за десять дней и был мне беспрекословно верен, — хмыкает Тэхен, убирая Зиг Зауэр в кобуру на бедре и отходя обратно к своему стулу. — Но всегда есть кто-то сильней. Енджуну не нужно объяснять дважды, чтобы уяснить намек. Ему четко дали понять — Тэхену ничего не стоит уничтожить человека, особенно покажись ему, что помыслы того нечисты, или засомневайся он в его силе. Енджун и так это знает, с самого начала осознавал всю опасность своей миссии и ни на секунду не забывал, что стремление уничтожить Вестника может в конечном итоге стоить жизни ему самому. Но он готов поставить на кон все. И потому он склоняет голову и, крепко стиснув зубы, в жесте покорности опускается перед Тэхеном на колени.♰ ♰ ♰
Впервые за долгое время Юнги спускается во двор бункера, где обычно тренируются его люди. Бои его интересуют мало — в его руках несколько книг и тетрадь, в которую он принимается что-то небрежно переписывать. Заметив его, Чонха, которая тут же прерывает свой спарринг с одним из мужчин, догадывается, что Юнги пришел поработать, как иногда делал раньше. Она зачерпывает воды из колодца, накидывает на плечи свою куртку, чтобы не продуло вспотевшее тело, и усаживается на одну из свободных лавок. Не слишком близко, но достаточно, чтобы незаметно наблюдать. У Юнги аккуратный профиль — острая челюсть, сильный подбородок и небольшой нос. Он кажется не очень высоким, но это едва ли замечается при общении — с лихвой компенсируется сильным характером и острым умом. Его сложно назвать безусловно привлекательным, но что-то в нем необъяснимо притягивает. Погруженный в работу, Юнги безостановочно хмурится и вряд ли замечает что-то вокруг, поэтому Чонха позволяет себе расслабиться и просто задумчиво наблюдать. — Любуешься? — вырастает над ней тень мужчины, спарринг с которым она прервала, должно быть, уже минут десять назад. — Отвали, — отмахивается Чонха, устало откидываясь на спинку лавки. — Не надоело? — хмыкает Чонсу. Он практически нависает над Чонхой, и желание отпихнуть мужчину вспыхивает внутри нее, словно зажженная спичка. — Я сказала, скройся, — цедит она сквозь зубы. — А то что? — скалится Чонсу, проходясь пальцами по короткой бороде. — Закричишь, и он придет тебе на помощь? Большая мозолистая рука тянется к щеке Чонхи, но та мгновенно ее перехватывает, с силой сдавливая кость на запястье. Она знает — стоит надавить чуть ниже и чуть сильнее, и та с легкостью треснет, словно сухая ветка. — Нет, я просто сломаю тебе руку и засуну культю в зад, как тебе такой расклад? — отвечает она, даже не удосужившись выдавить ухмылку, чтобы сохранить грань между предупреждением и настоящей угрозой. — Сука проклятая… — шипит Чонсу и резко подается вперед. Чонха уже готовится нанести удар, когда вторая рука мужчины тянется к ее шее, но голос откуда-то сзади заставляет замереть их обоих. — Это последний раз, когда ты или кто-то еще к ней прикасается, — вырастает рядом Юнги. Испуганный Чонсу тут же выпрямляется, а Чонха даже взгляда не поднимает, только нехотя расцепляет пальцы на чужом запястье. — Не повторится, — коротко кланяется Чонсу. Выждав несколько мгновений, он тут же спешит скрыться внутри бункера, поскольку Вестник, хоть и выглядми спокойным, в действительности до крайности раздражен. — Не лезь. Я сама могу разобраться, — вскидывается Чонха, стоит им остаться с Юнги наедине. Ее подобное с самого детства приводит в ярость — она всегда могла за себя постоять, а попытки защитить только унижают и злят еще больше. Словно это не она является одним из самых сильных бойцов Проекта. — Я знаю, — вдруг резко сменившимся тоном отвечает Юнги. Голос его теперь звучит ровно, а взгляд смягчается. — Просто люди пока еще нужны мне живыми и без переломанных рук. Суховатые губы Юнги внезапно растягиваются в короткой улыбке, а глаза едва заметно изгибаются в две дуги. Он улыбается хоть и коротко, но это все равно так странно смотрится на его вечно серьезном и спокойном лице, что становится не по себе. — Пошел ты, — усмехается в ответ Чонха, тут же растеряв все свое раздражение. Юнги защищал не ее, а от нее, и подобное признание силы просто не может не принести чувство удовлетворения. Это то, за чем она гонится всю свою жизнь. — Хорошее что случилось? Откуда такое настроение? — Я закончил с делами на несколько дней вперед, — на вопрос Юнги не отвечает, бросает лишь это, уже разворачиваясь, чтобы уйти. — Завтра на рассвете я выезжаю в горы к Тэхену, так что подготовь все и сообщи остальным.♰ ♰ ♰
Место, где уже несколько дней живет Югем, чем-то напоминает церковь, однако это, скорее, нечто вроде монастырской постройки с отдельными кельями и алтарем. Насколько он смог понять, оно располагается прямиком на острове Отца, однако для него это не имеет особого значения. Таких же, как Югем, здесь еще шестеро. За ними ухаживают, моют, кормят и облачают в одежды, позволяя все свои мысли и время посвящать только молитвам и блажи. Между собой они контактируют мало, Югем не знает ничьих имен и едва ли помнит лица. У каждого из ангелов — так их называют — своя задача и каждый из них вместе с молитвами наизусть повторяет ее три раза в день. Всего в округе Химан расположено семь главных бункеров. Врата Надежды, ожидая Коллапса, подготавливают их к будущей жизни людей под землей, когда наконец загорятся реки, а горы унесет пеплом по раскаленному воздуху, больше не пригодному для дыхания. Когда мир падет, люди укроются в этих бункерах, чтобы возродить и продолжить новую жизнь — запасов должно хватить на пятьдесят лет. Ангелы же замуруют входы снаружи, дабы ничто извне не проникло и ни одна проклятая гневом Божьим душа не обрела спасения не по праву. Югему суждено выполнить предназначение и вознестись в рай на берегу Нантан-ган, где в бункере укроется со своими людьми Чимин. В один из вечеров привычная тишина их последнего земного дома нарушается слишком внезапно. Из коридора вдруг слышится шорох и голоса — женщины, что ухаживают за ангелами, суетятся и в ужасе переговариваются. Только что на пороге их пристанища появился сам Вестник, и один его ужасающий вид не может не вызывать дрожь трепета и страха. Свободная белая рубаха, обычно выглаженная и аккуратно заправленная в штаны, сейчас свисает почти до колен, но все равно едва ли скрывает красно-бурые полосы на его облаченных в серые брюки ногах. Лицо и грудь Чимина тоже покрыты кровавыми пятнами, но в этом месиве сложно разобрать, его ли это кровь. Ее слишком много. Завидев его, разбитого и едва стоящего на ногах, женщины было кидаются на помощь, но Чимин из последних сил расталкивает всех, направляясь в одну конкретную келью. Когда дверь за ним захлопывается, женщины в коридоре замирают, не решаясь нарушить повисшую тишину. Они практически не дышат, прислушиваясь к звукам за стеной, и только когда оттуда вдруг раздаются надрывные рыдания, как по команде отмирают и заставляют себя разойтись. — Какой ужас, — шепчутся они, скрываясь в кухне. — Как же это так, — с досадой качают головами. Они знают, о чем сокрушаются, ведь почти каждая из них прошла через подобное, от млада до велика. Югем плохо понимает, кто именно вваливается в его келью и падает у ножек кровати, утыкаясь в простыни лицом. Плечи человека истерично содрогаются, а одеяло едва ли приглушает звуки рыданий и всхлипы. — Он… меня… — доносится до Югема сквозь поволоку блажи, которой окутано его сознание. Голос, хоть и звучит надрывно, кажется приятным и словно щекочет что-то внутри черепа. — …разозлился из-за… водопровод… я не виню… так больно… так больно… По смутным ощущениям расслабленную руку Югема слабо сжимают. До его сознания действительно доходит немногое. Кажется, этот человек чем-то расстроен, — единственное, что приходит на ум в тумане сладкого удовольствия, которым околдовано все естество Югема. И он заставляет себя улыбнуться, чтобы человеку стало немного легче. Тот просто не может не чувствовать этого удовольствия, этой эйфории, которыми пропитано все бытие — настолько это ощущение мощное и великое. Человеку нужно лишь немного расслабиться и принять его. Чимина так сильно выбивает из колеи эта улыбка, что рыдания застревают в глотке. Горло дерет, словно раскаленных углей туда натолкали, но ни один звук не выходит наружу. Вместе с осознанием его сердце ухает куда-то в пропасть, а напряженные плечи обессиленно опускаются. Зачем он пришел? Что пытался здесь найти? Спасения? Утешения? Югем стал ангелом, и хотя его прежняя сущность была к Чимину добра и трепетна, сейчас он едва ли вообще понимает, кто перед ним. Югему предначертано нечто куда более великое и важное, чем успокоение разорванных в клочья души и тела его Вестника. Мягко отпустив чужую безвольную руку, Чимин кое-как поднимается на дрожащие ноги и спешно покидает здание под обеспокоенные взгляды работниц. Мерседес он бросил прямо на дороге, даже не удосужился закрыть дверь и заблокировать замок, но все знают, чья это машина, и никто не посмеет к ней приблизиться. Кожаные сиденья автомобиля местами блестят свежими пятнами крови — их вряд ли удастся вывести, но Чимину плевать. Он забирается на водительское и судорожно вцепляется пальцами в руль. Брошенный в зеркало заднего вида взгляд хочется сразу же отвести — оттуда на Чимина смотрит бледное, испуганное, вымазанное в крови лицо, которое просто не может ему принадлежать. Это не он, это кто-то другой там хлопает пустыми заплаканными глазами, потому что это не с ним, а с кем-то другим снова совершили нечто ужасное несколько десятков минут назад. Это все не может быть правдой, так не бывает. Чимин слишком сильно давит на газ, когда покидает остров по узкому навесному мосту и въезжает в долину Нантан. Ему совсем не хочется возвращаться, не хочется везти этого запуганного и разбитого кого-то в место, где для него также не найдется утешения. А самому Чимину не справиться, его собственной любви не хватит, чтобы заполнить глухую рану в этой разодранной на куски душе. Он знает каждый уголок этого региона, но все равно останавливается и удивленно оглядывается, когда проезжает мимо Канге. Город, в котором он не бывал уже давно, каждый раз объезжая стороной, теперь обнесен недостроенным бетонным забором, а на воротах у дороги караулит патруль. Не заглушив мотор, Чимин выбирается из машины и подходит прямиком к двум железным створкам, скрывающим город от внешнего мира. — Стой на месте, — раздается сверху встревоженный голос. Чимин рассеянно поднимает взгляд и видит направленное на себя дуло автомата, вид которого почему-то не вызывает даже беспокойства. — Кто ты и откуда? — Я… — Чимин не успевает ответить, его опережает другой голос, раздавшийся из-за спины караульного. — Это Пак Чимин, один из главных сподвижников Хоупа, — бросает невидимый в тени мужчина. Звучит он враждебно, но за враждебностью явно скрывается удивление и страх. — Весь в крови… — Какого хрена? — в шоке оборачивается на него первый, почти забывая продолжать удерживать Чимина на прицеле. Тот, кажется, безоружен и не собирается нападать, но в данной ситуации это не имеет значения. К ним пожаловал сам Вестник, и вряд ли у его визита могут быть благие цели. — Жди здесь, — одергивает мужчину второй караульный. — Я схожу за Хвасой. За воротами слышится топот спускающихся по лестнице ног, а оставшийся наверху первый караульный тем временем передергивает затвор и прижимается глазом к прицелу, всем своим видом показывая, что стоит Чимину только дернуться, и его размозженные мозги украсят землю. Тот же и не собирается двигаться. Он не знает, зачем поехал здесь, зачем решил остановиться и прийти к воротам Канге. Ему бы стоило убраться, но прозвище Хеджин, произнесенное мужчиной, заставляет бездвижно стоять на месте и ждать. Чимин хочет ее увидеть, хотя бы на одно мгновение, пусть она и будет находиться по другую сторону баррикад, а лицо ее будет выражать отвращение или ненависть. Сейчас это практически не имеет значения. Кажется, что проходит вечность. Этот городок можно целиком обойти за пару часов, однако Чимина почти не держат ноги, а со сходящим шоком боль внутри становится все ощутимее и острее. Он устал и ему больно, хочется осесть на землю, свернуться клубком и раствориться в воздухе или уйти разложившимися частицами глубоко в грунт и больше никогда ничего из этого не знать. Пусть тот, с кем все это случилось, разбирается сам, Чимину совсем не хочется оставаться в сознании и что-либо решать, чувствовать, понимать. У него больше не осталось сил. — Чимин… — раздается над головой взволнованный голос. Хеджин испуганно смотрит на него с караульной вышки, и Чимин понимает, что плачет, только когда замечает, как в темноте блестят и ее глаза. — Откройте ворота! Черт вас всех дери, впустите его! — кричит она и бросается вниз к раздвигающимся металлическим створкам. — Чимин! Он наконец-то может сделать все, что так хотелось. Сильные женские руки хватают его в объятия, и Чимин оседает на землю, позволяя себе уткнуться лицом в чужую грудь и разрыдаться. Стальной обруч, до этого до боли стягивавший его горло, наконец ослабевает. Стоны и всхлипы вырываются его его рта бурным потоком, который никто уже не в силах остановить. Сейчас Чимина можно только крепко прижимать к себе, качать из стороны в сторону прямо посреди въезда в город и бормотать на ухо бессмысленные утешения, которые он не услышит. На самом деле это был он. Все случилось с ним. Все всегда случается именно с ним. Судорожно вцепившись в ткань куртки девушки, Чимин пытается схватить ртом воздух, почему-то больше не в силах сделать вдох, а потом все внезапно погружается в беспросветную тьму.