♰ ♰ ♰
— Построиться. Солдаты, до этого сосредоточенно сворачивающие лагерь после ночного привала, мгновенно бросают все дела и выстраиваются в шеренгу, готовые внимать речи Лидера. На рассвете к их отряду присоединился Мин Юнги, и несколько человек, сопровождающих его, по команде пристраиваются рядом с солдатами. Сам же он встает за спину Тэхена, скользя скучающим взглядом по лицам напротив. — Мы выдвигаемся через час, — командным тоном объявляет Тэхен. — Спустимся и пойдем на запад. Ни здесь, ни на севере не осталось мест, где можно держать авиацию. — Стоит осмотреть все ангары, сараи, постройки — любые места, куда поместится небольшой вертолет, — выступает из-за чужой спины Юнги. Этот человек, пожалуй, больше остальных из своры Отца неприятен Енджуну. Спокойный и отстраненный снаружи, Мин Юнги на деле расчетлив и безжалостен. В его взгляде извечные холод и пустота — но именно такими глазами смотрят на мир самые опасные люди, и именно с ними стоит быть осторожнее всего. Тэхен не менее жесток и безжалостен, однако он уязвим. Нетрудно понять, что он эмоционален, слишком предан Проекту и его цели, для него это нечто абсолютно личное, и Енджун уверен, что в этом и найдет однажды его слабость. Однако Юнги не такой, и в его броне, кажется, не нащупать ни единой бреши. — Осмотрите и возьмите на учет каждый сельскохозяйственный кукурузник в регионе, обыщите каждый сантиметр земли, если потребуется, — тем временем продолжает Юнги, неожиданно засверкав какой-то странной искрой во взгляде. — Мы обязаны найти Чон Чонгука и всех, кто ему помогает. Услышав про капитана, Енджун едва справляется с накатившей на него волной отчаяния и злости. Ему удалось выяснить, что Чон Чонгук выжил и остался на свободе, что именно его-то они и ищут, и, черт, как бы ему хотелось прямо сейчас вскинуть винтовку и поочередно пристрелить каждого из присутствующих здесь. Он даже уверен, что успел бы прикончить обоих Вестников, прежде чем напичканные блажью верные прикончили бы его самого. Но это мало что даст — Енджун хочет не просто убить Тэхена, он хочет уничтожить его, а после и всю чертову секту, разрушившую жизнь округа. И на то, чтобы достичь этого, потребуется время. Сейчас нельзя поддаваться эмоциям. Неизвестно, как надолго затянется поход. Вестники явно не намерены отступать до тех пор, пока не найдут хотя бы следы нападавших. И чем отчаяннее Енджун молится за то, чтобы их как можно дольше не удавалось найти, тем сильнее болит его сердце за Минджу. Девчонка осталась на базе одна вместе с сотнями других солдат, и без Енджуна некому будет забирать ее каждый раз, чтобы просто разговаривать, ненавязчиво убеждая: однажды все наконец станет хорошо. С каждым днем она доверялась ему все больше, постепенно открывалась и уже не так дергалась от необдуманно резких движений или слишком маленького расстояния между ними. Енджун правда хотел и все еще хочет ее спасти. Но если он не не вотрется к Тэхену в доверие и не подберется к нему достаточно близко, ему никогда не удастся помочь Минджу. И пока он медленно, но верно движется к этой цели. Еще бы чертово бедро перестало так сильно болеть и наконец начало заживать.♰ ♰ ♰
Облака в эту ночь опустились так низко, что почти щекочут верхушки сосен в низине, представляя взгляду стоящего на горном обрыве Чонгука чистое небо. На темно-синем небесном полотне рассыпаны звезды, мерцающие голубоватым светом — особенно те, что ближе к горизонту, — а луна выглядит до странного большой и яркой. Чонгук задумчиво изучает взглядом пятнышки и затемнения на лунной поверхности, подставляя лицо легкому ветру. То и дело из-под его ног в обрыв осыпаются мелкие камушки, которые тут же пожирает темнота внизу, но он так и стоит на самом краю, не двигаясь и не отступая ни на шаг. И даже когда над головой скапливается небольшая тучка из мельтешащих мошек, Чонгук не прекращает всматриваться в желтый лунный круг, будто пытается разглядеть там нечто, что ответит на все его вопросы. — Подтолкнуть? — спустя десятки минут раздается за спиной тихий смешок. Чонгук усмехается в ответ и только тогда наконец отходит от края обрыва, чтобы обернуться на подошедшего Сокджина. — Ты бы только рад был, — беззлобно язвит он, чем заставляет Сокджина рассмеяться. — У тебя сложилось обо мне абсолютно превратное представление, — с наигранной досадой качает головой тот, вставая рядом и тоже устремляя взгляд куда-то вдаль. — Тебя не так-то и просто узнать, скажу я тебе. Ты словно закрытая книга, — пожимает плечами Чонгук, и чужой смех довольно быстро угасает. Наступает несколько мгновений густой, какой-то давящей тишины, за которыми, Чонгук знает, последует нечто серьезное. Прошли почти сутки с момента их разговора у костра, и за это время они больше ни разу не пересеклись, даже случайно. Обрыв, к которому Чонгук ушел, находится в нескольких сотнях метров от здания тюрьмы — он намеренно убрался подальше, чтобы проветрить голову и подумать. То, что Сокджин его здесь нашел, означает только, что он специально искал. — Я давно выслеживаю одного из последователей Хоупа. Его называют Повар, — наконец тихо начинает Сокджин. Он до предела напряжен и серьезен и никак не реагирует на сдавленный смешок Чонгука, услышавшего несуразную кличку. — Не так давно я вышел на его след, но нарвался на патруль надеющихся, — Сокджин поднимает на Чонгука твердый взгляд и, кажется, впервые просит его о чем-то настолько серьезно: — Я хочу, чтобы ты помог мне найти этого ублюдка и отправить на тот свет. Чонгук почти теряется от подобной решимости. Он медлит несколько секунд, пытаясь подобрать правильный вопрос, но в конце концов Сокджин его опережает. — Он вроде чистильщика, — мгновенно поясняет тот, будто заранее продумал все возможные вопросы и ответы. — Убирает всех, кто не угоден Тэхену, всех, кто не желает примыкать к надеющимся. В основном, сжигает людей заживо. Эти слова произносятся так повседневно, что Чонгука передергивает больше от поражающего спокойствия в чужом голосе, нежели от самого факта. Однако стоит ему осознать эту мысль чуть лучше, как к горлу мгновенно подкатывают отвращение и ужас. — Что ты… — выдавливает он, но не находит слов, чтобы закончить предложение. Сокджин невесело хмыкает. — Несколько лет назад Повар решил расправиться с одной семьей — родителями и двумя детьми. Он заставил их голодать, не давал им даже воды. Жестоко избивал, — начинает он. — Их настолько мучила жажда, что не оставалось ничего, кроме как начать пить свою мочу. Младшая дочь, совсем еще маленькая, сопротивлялась, ее рвало… — Сокджин отводит взгляд, однако голос сохраняет ровным. — Повар был недоволен и в наказание вздернул родителей на столбах под палящим солнцем. Но над дочерью почему-то сжалился: решил дать ей немного воды. Потом спросил, хочет ли она есть. Та, измученная жаждой, голодом и страхом, конечно, хотела. Умоляла, — он горько усмехается. — Повар предложил ей свинины, и она согласилась, несмотря на мольбы брата отказаться и не принимать пищу. Тогда Повар подошел к родителям, снял с них обувь и начал считать: «Один поросенок пошел на базар*»… — останавливается на мгновение Сокджин, чтобы сглотнуть и сделать глубокий вздох. — Кровь лилась рекой. Он широко улыбался, предлагая детям отрезанные от тел их родителей куски, — его голос начинает заметно дрожать. — Вскоре считалочка закончилась. Повар рассмеялся и поджег тела. Воздух наполнился криками и сладким запахом горящей плоти, заставляющим пустые желудки урчать, а желчь подкатывать к горлу, — Сокджин снова сглатывает, словно его и самого начинает подташнивать. — Это невозможно забыть. Прекрасно понимающий, чья это история, Чонгук прикрывает глаза, но не находит, что сказать. По телу пробегает озноб, а сердце стучит словно сумасшедшее, потому что сколько бы он ни сталкивался с ужасами действий надеющихся, всегда находится нечто еще более ужасное. Кажется, границы их бесчеловечности просто невозможно постичь. — Да, Чонгук, это была моя семья, — наконец вновь поднимает взгляд красных глаз Сокджин. — Мы тогда жили в фургоне в абсолютной глуши без удобств и связи, куда стекались бродяги и бедняки. Туда не то что новости доходили с опозданием, едва ли кто-то за пределами вообще знал о том, что в этом месте живут люди. Поэтому однажды ночью, когда пришли надеющиеся, никто из местных даже на помощь не смог позвать. Мы с отцом пытались дать отпор, сопротивлялись, но ты уже знаешь, чем это для нас кончилось, — он вздыхает. — В конце концов я отключился прямо там в клетке и пришел в себя, только когда крики уже стихли, а Повара больше нигде не было. Почему-то он оставил мне жизнь, может, думал, что сдохну там же от голода и ран. Но я выбрался, — он разводит руками, как бы показывая, что действительно жив и стоит сейчас здесь. — И хотя я до сих пор проклинаю и его, и себя за то, что выжил, я научился думать, что это случилось не просто так. Я отомщу надеющимся и сделаю все, чтобы не допустить подобной участи для других людей. — Я помогу тебе, — твердо заявляет Чонгук, ловя от Сокджина едва заметный благодарственный кивок. — Мы найдем Повара, прикончим его, а после возьмемся за остальных, включая самого Хосока… — он медлит секунду, — и всех его чертовых Вестников.♰ ♰ ♰
— Я все еще не считаю это хорошей идеей, — недовольно вздыхает Сора. До открытия бара еще пара часов, однако они с Йеджи уже натирают посуду и подключают бочки с пивом к кранам, готовясь к приходу посетителей. — Я понимаю, — опускает взгляд на свой стакан эля Хваса, которая так и не покидала этот дом со вчерашнего вечера. Чуть позже зашел и Намджун, не нашедший ее в Логове, а затем прибежал и Бомгю. — Но я не могла поступить иначе. Он пришел ко мне как некогда мой друг, и я обязана была помочь. — Ладно, худо-бедно я могу это понять, но оставлять его здесь еще на день? Чем ты думала, Хеджин? — ощетинивается Сора, как делает каждый раз, когда чувствует хоть малейшую угрозу безопасности ее близких. — А если это все специально, чтобы втереться к тебе в доверие, — она понижает голос до шепота и склоняется к девушке через стойку, — и побольше разузнать про сопротивление? — Ты была со мной вчера, когда я обрабатывала его раны, — тоже переходит на шепот Хваса, но это скорее напоминает ядовитое шипение. Ее взгляд, и без того черный, заметно темнеет и наполняется холодом. Одна мысль об этом причиняет ей боль. — Стала бы ты делать с собой такое специально, только чтобы что-то разузнать? Бомгю с Йеджи, которые понятия не имеют, о каких именно ранах говорят эти двое, с любопытством переглядываются. Намджун же, который с самого своего прихода молча читал маленькое Евангелие и, похоже, едва ли прислушивался к разговору, вдруг резко захлопывает книжку и снимает очки. — Просто не говорите ему ничего и не выпускайте за пределы дома. Вечером мы проводим его до машины, он уедет, а мы на всякий случай усилим охрану и поспешим с завершением строительства забора, — строго говорит он, обращаясь к Соре и Хеджин. — Он пришел за помощью, и мы не имели права отказать, какими бы нечестивыми ни были его помыслы. До этого склонявшаяся над стойкой Сора наконец выпрямляется и показательно сжимает губы в тонкую полоску. Ее взгляд, которым она сверлит Намджуна, красноречиво говорит обо всех тех вещах, которые ей хочется высказать вслух, в которых хочется упрекнуть бывшего пастора, все еще глупо проповедующего помощь ближнему, однако она остается безмолвной — просто грубо хватает поднос с пустыми кружками и уносит на кухню. — Я понятия не имел, что ты когда-то дружила с Чимином, — качает головой все еще пораженный Бомгю, который только придя сюда узнал о вчерашнем инциденте — Хваса позаботилась о том, чтобы это по возможности оставалось в тайне. — Черт возьми, с самим Вестником этого сраного культа?! Вместо ответа Хеджин устало вздыхает и опрокидывает в себя кружку эля до дна. — Он действительно такой красивый, как о нем говорят, — тихонько вклинивается Йеджи, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что мать все еще не вернулась и не слышит ее слов. — Я не успела его разглядеть, но он и правда похож на какого-то ангела. — Ты с ума сошла? Восхищаешься им? — вскидывается Бомгю, шокированно глядя на девушку. — Нет, просто… — вдруг отвечает та не в привычной для себя дерзкой манере, а будто смущенно. — Я не ожидала, что он вот такой. Он выглядит приятным и… добрым? — Чего? — закипает Бомгю. — Ты не помнишь, что случилось с твоим отцом и дедушкой? Тебе напомнить? — Давай потише, — раздраженно закатывает глаза Хеджин, которую вся эта ситуация вымотала уже до самого предела. — Он же убийца! — не унимается Бомгю, которого непонятно, что бесит больше — симпатия Йеджи к другому мужчине или то, что это симпатия направлена на одного из лидеров надеющихся, которых он ненавидит больше всего на свете. — Его люди убили твоих отца и дедушку, они убили кучу людей. Его руки по локоть в крови, ты этого правда не понимаешь? Правда считаешь, что он может быть добрым? Бомгю так заведен, что сам не замечает, как вскакивает с места и едва ли не начинает колошматить кулаком по столешнице. Только когда на плечо ему ложится тяжелая рука Намджуна, которая тянет его обратно, он замечает растерянность на чужих лицах, обращенных куда-то в сторону, и сам наконец смотрит туда же. На нижней ступени лестницы, ведущей со второго этажа дома в бар, стоит Чимин. Он выглядит смущенным и растерянным, будто не знает, спускаться дальше или же вернуться назад, однако через несколько мгновений все же разворачивается и спешит подняться обратно. — Чимин, стой, — вскакивает вслед за ним Хваса, и тот действительно замирает на середине пути. — Ты можешь остаться, присядь с нами. Шокированный, Бомгю сначала неверяще таращится на Хвасу, а после переводит взгляд на Йеджи и внезапно чувствует, как неприятно в груди сжимается сердце. Она смотрит на Вестника таким взглядом, каким никогда в жизни не смотрела на него. — Хочешь выпить? Сора, налей ему, — обращается Хваса к вернувшейся на шум женщине. Та, сложив руки на груди, всем своим видом демонстрирует недовольство, однако Чимин вскидывает руки и спешит отказаться. — Я не пью, — неловко улыбается он, но все же проходит к бару и садится за стойку под напряженное молчание остальных, на которых Хваса не перестает хмуро зыркать. — Чимин, это Сора, хозяйка бара, ее дочь Йеджи, Бомгю и Намджун, — поочередно представляет она всех присутствующих Чимину, а после слегка наклоняется к нему и понижает голос. — Намджун пастор. Ты можешь поговорить с ним, если захочешь. Чимин мгновенно ощетинивается, поднимает на девушку мрачный взгляд, и та нехотя отступает. — Надолго ты здесь задержишься? — с вызовом спрашивает Бомгю, за что тут же получает суровый взгляд от Хвасы и одобряющий смешок от Соры. — Хеджин разрешила мне остаться до вечера, но, думаю, я буду вынужден уехать уже через пару часов, — неловко улыбается Чимин, натягивая на пальцы рукава свободной рубашки. — Какая жалость, — язвит Сора, агрессивно натирая и без того блестящий стакан. — Мам, — возмущенно шикает на нее Йеджи, но Чимин ее перебивает. — Простите, я не хотел вас беспокоить, — вновь старается дружелюбно улыбнуться он и ловит ответную улыбку юной девушки. В попытке отвлечь внимание Хваса принимается рассказывать Чимину про бар: он работает уже очень много лет и не закрывается даже на праздники, являясь любимым местом всего городка. Люди собираются здесь, чтобы пообщаться, отметить важные события или просто отдохнуть. Разумеется, она опускает детали о судьбе изначального владельца, как и то, что сопротивленцы используют «Крылья» в качестве места встреч с потенциальными сподвижниками. Чимин с неподдельным интересом слушает ее рассказы, поскольку, хоть они и посещали одну школу в пригороде Канге, в самом городе он бывал редко, в отличие от Хеджин, чей дом находился в деревушке неподалеку. Нет ничего интереснее, чем узнавать о жизни, которой ты никогда не жил и вряд ли уже когда-либо сможешь. Напряжение в воздухе действительно понемногу спадает. Сора демонстративно удаляется на кухню, а юные парень с девушкой с не меньшим интересом заслушиваются историями про бар, и Чимин впервые позволяет себе повнимательнее разглядеть молчаливого пастора в углу стойки. Облаченный во все черное мужчина, лет тридцати пяти на вид, кажется мрачным и отстраненным — и именно это вызывает в Чимине ощущение, что на него не стоит даже открыто смотреть. Тот, слишком погруженный в миниатюрного размера книгу, тогда как другая — Библия — лежит перед ним на столе, никак не участвует в разговоре и лишь изредка отпивает золотистого цвета напиток из стакана. Чимин мимолетно задается вопросом, насколько это легко — исповедоваться ему. Спустя минут десять, когда Хеджин просит налить ей уже третий стакан эля, на который с беспокойством поглядывает Чимин, в бар влетают несколько человек. Все резко оборачиваются на них, видят мрачные взгляды, мрачнеют сами, а в следующее мгновение Хеджин с Бомгю поднимаются с мест и быстро выходят вместе с ними на улицу. Чимин лишь успевает заметить винтовки, свисающие с чужих плечей. — Что-то случилось? — с тревогой спрашивает у оставшихся Чимин. — Помоги мне на кухне, — проигнорирова вопрос, зовет выглянувшая на шум Сора, и ее дочь быстрым шагом следует к ней. Беспокойство Чимина не растворяется, только усиливается с каждой секундой тишины, нависшей в этом мгновение назад уютном баре. Он не представляет, что происходит, и хотя одна его часть жаждет выяснить это, другая напоминает, что он пришел сюда как друг и гость, а не как Вестник. Хеджин помогла ему, переступив через накопленные разногласия, боль и обиду, она приняла его здесь, и в данный момент Чимин просто не имеет права лезть в чужие дела, даже если это наверняка касается его и Проекта напрямую. — Я больше не пастор, — вдруг подает голос Намджун. Задумавшийся Чимин от неожиданности вздрагивает, впервые заслышав чужой низкий, глубокий голос, однако Намджун даже не отрывает взгляда от книги. Он только поправляет очки на переносице и добавляет, все так же не глядя: — Я слышал, что тебе сказала Хеджин. Я больше не проповедую. — Почему? — сразу же отзывается Чимин. Почему-то ему хочется, чтобы этот молчаливый человек поговорил еще немного. — Мою церковь сожгли, — как ни в чем не бывало поясняет тот. Это не единственная и далеко не самая главная причина, но Намджун об этом умалчивает. — Она стоит на юге отсюда. Вернее, стоят одни стены да полусгоревшая крыша. И реальность вдруг обрушивается на Чимина многотонной плитой вместе с воспоминаниями двухлетней давности. Он ведь не может быть другом Хеджин, не может быть просто гостем в этих местах. Не может отринуть свое назначение и притвориться, будто сейчас, пусть всего несколько минут, ему можно и не быть Вестником. Это то, кем он является уже много лет и это не просто одна из ролей — это его сущность, из которой следуют его мотивы, поступки, их следствия. Этого не избежать и не забыть даже на мгновение. В его руках жизни и судьбы людей, а вся его собственная жизнь — это лишь служение Отцу, и он благодарен за возможность следовать этим путем. Чимину не место здесь. — Прошу прощения, — он выбирается из-за стойки, вставая на нетвердые ноги, и ему мерещится мелькнувшее беспокойство в чужих глазах, которое уже в следующее мгновение исчезает под нахмурившимися бровями. — Мне не очень хорошо. Пожалуйста, скажите Хеджин, как только она вернется, что я готов уехать и жду ее наверху. Не дожидаясь ответа, Чимин спешит подняться наверх и жаждет поскорее вернуться туда, где и должен сейчас находиться.♰ ♰ ♰
— Господь. Я приношу тебе свое покаяние. Прости меня за грехи мои, — голый по пояс, Хосок преклоняет колени перед алтарем, касаясь лбом деревянного пола. Его собранные в пучок волосы в беспорядке, загорелая кожа блестит от пота в свете догорающих свечей, а на правом боку подсыхают потеки крови. — То, как я обошелся с Чимином… Я совершил ужасный грех, и я раскаиваюсь пред тобою. На дворе глухая ночь. Несколько минут назад его люди в очередной раз доложили, что Чимин пока так и не вернулся в резиденцию. Он уехал несколько часов назад, и все это время Хосок в своей церкви стирает колени, молясь и раскаиваясь в содеянном. — Я чувствую его приближение. Осталось совсем немного, Коллапс уже на пороге, — кается Хосок, уже не уверенный, бормочет ли эти слова вслух или же общается с Богом мысленно. — О, Господь, ты премилосерден. Ты явился ко мне, выбрал меня для спасения людских душ, и это благостное испытание. Но этот груз сводит меня с ума, — он вновь чувствует боль в боку и свежую влагу, но но не делает попытки залатать рану, только в очередной раз склоняется к полу. Хосок пожалел о содеянном с Чимином в то же мгновение, как схлынул гнев, однако тот уже ушел, не оставив шанса попросить о прощении. Он метался по комнате, рвал простыни и беспрестанно рыдал, но ничего уже нельзя было изменить. В тот момент им словно овладело безумие, и подобное стало случаться слишком часто. Чем ближе Коллапс, тем сложнее Хосоку сдерживать гнев и тревогу. Чимин допустил серьезную ошибку, поставив под угрозу всю деятельность Врат Надежды, но все равно не заслуживал столь чудовищного наказания. Хосок никогда еще не срывался так сильно, даже два года назад, когда Чимин по собственной инициативе решил уничтожить все церкви в регионе Нантан, чьи предстоятели отказывались примкнуть к Проекту или сдать свои владения. Он успел спалить всего несколько, прежде чем Хосок узнал об этом и отдал приказ прекратить, но было уже поздно. Церковь, благодаря которой он обрел понимание своего предназначения, сгорела уже почти дотла. Это случилось тринадцать лет назад, когда только выпустившийся из детского дома Хосок брел поздним вечером. Он и сам не знал, куда держал путь и как долго уже шел, но чувствовал, что силы на пределе, голод и жажда одолевали его, а ноги были стерты в кровь. В конце концов, окончательно измученный и обессиленный, он постучал в двери дома, где горел свет. Ему открыл молодой мужчина в церковных одеяниях, позади которого стояла его маленькая дочь. Хосок, прижав к груди свое только начатое в потрепанной тетради Слово — единственное, что у него имелось — поцеловал пастора в лоб и без приглашения шагнул внутрь, а после потерял сознание. Намджун оказался пастором небольшого прихода и предложил посильную помощь усталому путнику: кров, хлеб и работу. Он просил Хосока помогать в саду, где взращивал фрукты и овощи, которые в основном раздавал бедным прихожанам, лишь малую часть оставляя для собственной семьи. За труд, помимо крова и еды, он платил Хосоку и небольшие деньги, которые тот складывал в коробку из-под яиц. Но самым важным было то, что Намджун приглашал Хосока на свои службы в той самой церкви. Посещая собрания под предводительством пастора, Хосок восхищался и поражался тому, как спокойно и внимательно люди внемлют словам о Боге. Работая по ночам над своим Словом, он прокручивал в голове услышанные проповеди, вспоминал благоговеющие лица прихожан и духовную властность Намджуна в эти моменты, но никак не мог взять в толк: неужели никто из них не видит? Неужели он — единственный, кому Господь сообщил о надвигающемся конце? И тогда он понял: люди слепы. Никто из них и не хочет видеть, и единственный шанс на спасение человечества — это помочь им прозреть. Так, прожив под кровом Намджуна несколько месяцев, Хосок одной из ночей покинул его дом и ушел странствовать в поисках людей, чьи сердца были открыты для правды. После двух лет скитаний Хосок обрел нескольких последователей, женился на одной из примкнувших к нему девушек, стал отцом их ребенку. К тому времени он толком так ничего и не нажил, но, казалось, шел верным путем: люди, хоть их было и немного, все-таки хотели внемлить. Все изменилось, когда его жена спустя несколько месяцев после родов погибла в аварии. Врачам удалось спасти их маленькую дочь, но Хосок не посчитал это спасением. Он знал — это испытание Господне. Ему было предначертано спасение душ перед лицом Коллапса, и в жизни его не могло быть места любви иной, нежели к Богу и дарованному им пути. Придя в палату реанимации, Хосок погладил дочь по голове, а затем крепко сжал ее дыхательную трубку, тем самым погубив свое собственное дитя. Он страдал, но в страдании том было освобождение. Хосок вернулся в округ Химан только через пять лет после своего ухода. Проект, который тогда насчитывал всего несколько десятков последователей, начал быстро разрастаться. Постепенно они выкупили многие земли и фермы, организовали прочную общину, даже прибрали к рукам полицию. С пастором Хосок больше никогда не встречался, но был чудовищно зол из-за поступка Чимина. Он никогда не прекращал питать к Намджуну чувство глубокого уважения и благодарности, считал, что они оба похожи — оба потеряли дочерей, оба проповедуют — и отчаянно жалел, что тот выбрал погибель. — Я молю тебя, Господи: помоги мне, — шепчет он, наконец поднимаясь на ноющие ноги. На боку его все так же кровоточит шрам в форме слова «Гнев» — один из семи давным давно высеченных на его теле грехов, который он в очередной раз обвел ножом в знак покаяния в нем. — Не попусти мне грешить пред тобою, избави меня от ошибок и даруй сил. Ибо ты моя крепость и упование мое и тебе слава и благодарение мои.♰ ♰ ♰
Пуля разрывает плоть так стремительно и точно, что никто даже не успевает понять, что происходит. Следом за первым выстрелом на поселение надеющихся обрушивается целый град пуль из невидимых глазу укрытий. — Продвигаемся вперед, — кричит Чонгук, сопровождая команду жестом рукой, и Тигры молниеносно передислоцируются. Они успевают подобраться ближе ровно к моменту, как по ним открывают хоть и слабый, ответный огонь. — Прячьтесь за машинами, — слышатся панические крики надеющихся снизу. — Они стреляют отовсюду! Поселение, где расположились надеющиеся, находится в низине — со всех сторон его обступают невысокие холмы с заросшими высокой травой и деревьями верхушками. Для Чонгука с Сокджином это оказалось идеальной позицией, чтобы притаиться, а после неожиданно напасть, застав врасплох Повара и его людей. — Я хочу лично его убить, Чонгук, — шепчет запыхавшийся Сокджин, прижавшись спиной к широкому стволу липы. Тот не отвечает, но решительное молчание говорит само за себя. Поиск Повара занял у них больше двух недель — для этого пришлось немало постараться и пару раз рискнуть жизнью, перехватывая патрули надеющихся на дорогах и нападая на мелкие отряды. Однако один из солдат все же выдал местоположение главаря, и Сокджин, собрав отряд лучше всего натренированных бойцов, выдвинулся в маленькую деревеньку на юго-западе, которую уже давно полностью оккупировали надеющиеся. — Спускаемся вниз, — отдает новую команду Чонгук и перезаряжает автомат. — Они попрятались, нужно убрать всех, оставить только главного. Вперед! И отряд из тринадцати человек с непрекращающейся автоматной очередью несется вниз по склону горы, занимая удобные позиции у крайних домов. А затем поселение тонет в хаосе — оглушающих выстрелах; пулях, разрывающих воздух с глухим свистом; яростных криках вперемешку с чьими-то хриплыми стонами. Легкий ветер разносит по воздуху ничем не передаваемый запах, тяжелый, почти осязаемый запах крови, пороха и дыма. Он кажется почти густым, липнет к коже, перемешанный с пылью, столбами поднятой в воздух. Чонгуку в какой-то момент кажется, что он глохнет, слепнет и задыхается, но затем кто-то случайно переворачивает котелок с кипящим маслом в разведенный костер, и высокий столб огня, опаливший щеки, помогает ему вернуться к реальности и вновь начать отнимать чужие жизни. Одну за другой. Все заканчивается так же быстро, как и началось. Раздается последний выстрел — контрольный в голову одному из надеющихся — и отряд медленно выбирается из своих укрытий. Чонгук несколько секунд ищет взглядом Сокджина по периметру поселения, но быстро замечает его рядом со стоящим на коленях мужчиной. Мощный и лысый, в действительности похожий на мясника, Повар перед ним заливается слезами, словно ребенок, и бессвязно молит о прощении. Закинув автомат на плечо, Чонгук приближается к ним. — Помнишь меня? — холодно бросает Сокджин, глядя на мужчину перед собой с ледяным презрением. Он кажется относительно спокойным, но челюсть плотно сжата, а на шее пульсирует вздувшаяся вена. В действительности он напряжен до самого предела. Повар на мгновение затихает, поднимает взгляд, силится вспомнить, но вновь разражается в рыданиях, отрицательно качая головой. — Не помню, — его нижняя губа отчаянно дрожит, он слизывает с нее струйки слез, неконтролируемо текущих слюней и соплей, и жмурится изо всех сил. Выглядит настолько жалким, что невольно становится не по себе. — Не помню. Взгляд Сокджина в мгновение меняется. Лед в его глазах стремительно растапливается загоревшимися в них же разочарованием и злостью. Не сдержавшись, он бьет Повара по лицу носком ботинка, чем вызывает у того жалобный вой. Сокджин так долго вынашивал свою жажду отомстить, так старательно зализывал нанесенные раны, оплакивал родных и каждый день только и делал, что боролся с желанием сдаться и сдохнуть, а убийца просто продолжал жить своей жизнью, словно и не разрушил десятки судеб. — Зато я тебя отлично помню, — отстраненно бормочет Сокджин, вскидывая арбалет, измазанный в чужой крови. — И никогда уже не забуду. Палец Сокджина ложится на спусковой крючок. Повар в ужасе распахивает веки, миллион эмоций проскальзывает в его взгляде. Он открывает было рот, чтобы что-то сказать, но поздно. Сокджин стреляет. Стрела пронзает плоть и кости, слишком быстро, слишком резко и бесшумно для такой разрушительности. Чонгук прикрывает глаза и отворачивает голову, но не из-за брызнувшей крови — он в ней и так измазан с ног до головы. Просто на какое-то мгновение ненависть, яростно блеснувшая в глазах Сокджина, заставляет его сердце беспокойно вздрогнуть. Какое-то время никто не решается заговорить или хотя бы пошевелиться. Все, застывшие вокруг, лишь пустыми взглядами пялятся на обезображенный труп, вероятно, подсчитывая в голове, сколько таких же теперь на их счету. И только когда первым отмирает Сокджин и, не говоря ни слова, уходит куда-то прочь, время над бывшим поселением надеющихся наконец вновь возобновляет свой ход. *Считалочка из книги Агаты Кристи «Пять поросят»: Один поросенок пошел на базар, Один поросенок остался дома. Кто-то жаркое третьему дал, Ничего не досталось другому. Пятый с плачем куда-то бежал — не найду я дорогу к дому!