♰ ♰ ♰
Минуты здесь проносятся так же стремительно, как падают с неба капли внезапно начавшегося дождя, что холодными иголками впиваются в открытую кожу шеи Намджуна. Сентябрь уже на носу, а это означает, что в скором времени дожди станут завсегдатаями в этих краях. Нантан-ган неизбежно начнет выходить из берегов, правда, теперь уже ее разливы станут угрозой мало какой жизни — речные земли надеющиеся прибрали к рукам и опустошили одними из первых. Намджун почти не обращает внимания ни на изморось, ни на внезапно поднявшийся холодный ветер, настойчиво пробирающийся под полы его черной рубашки, ни на мелкую грязь, которую потом едва удастся вычистить из-под ногтей. Копаясь в сырой земле, выдергивая сорную траву, пытающуюся вытянуть жизнь из недавно посаженных здесь алых маргариток, Намджун чувствует себя чуточку лучше. Будто хотя бы таким образом он способен додать недостающую заботу и внимание дочери, покоящейся теперь на этом самом месте. Он каждый день думает о том, что мог бы все изменить. Что причиной трагедии стали его невнимательность и беспечность, но в большей степени — неспособность правильно проявлять свои чувства, так необходимые его дитя. Будучи человеком сдержанным и закрытым, Намджун редко когда находил подходящие слова, чтобы выразить любовь. Иронично, ведь он являлся главным проповедником любви к Богу, громогласно вещал с трибун, одним своим словом заставляя души прихожан в трепете внимать. Но ни разу не сказал своей дочери о том, как сильно любит ее. А он любил. Любил больше жизни, больше самого Господа — она являлась главным, единственным упованием его жизни. Намджун, конечно, как мог, проявлял это: стоило Сохи восхититься сладостью абрикоса, купленного в местной лавке, и на следующий день ее на кухне ждал целый ящик таких абрикосов, которые затем покупались из раза в раз. С приходом холодов Намджун сначала приобретал необходимую одежду дочери, убеждая ее, что в следующий раз купит вещей и себе, а после донашивал свое потасканное пальто пятый год подряд. Неравнодушные прихожане помогали, но средств все равно хватало не всегда, однако ни разу Сохи не пришлось озаботиться нехваткой еды в холодильнике или изношенностью сапожек. Но этого всего все равно было недостаточно. Намджун мог сделать больше, чтобы удержать свою дочь от страшного рока. Однако теперь это уже не имеет значения. Намджун живет по инерции, есть, пьет, функционирует, даже помогает в борьбе с надеющимися, отнявшими жизнь его дитя, но часто задумывается: он все еще здесь лишь потому, что не может допустить не быть отпетым и похороненным за пределами церкви — вдали от семьи. А потому живет, нередко по ночам моля Господа забрать наконец его душу. Дождь прекращается примерно в то же время, когда Намджун заканчивает с прополкой могилы отца. Из-за мрачных туч тут же показывается солнце, обещающее слегка подсушить сырую землю, прежде чем скроется за горизонтом и уйдет на ночной покой. Собрав выкорчеванный сор в корзину, Намджун тащит его в общую кучу, чтобы после подсушить и сжечь. Собирает инструменты, прячет все в ящик и возвращается в свою крошечную пристройку. Хоть Намджун и живет который год в церкви, в дом наведываться все же приходится: приличный душ и водопровод для стирки есть только там. Оглядев перепачканные брюки и разводы грязи на своих ладонях, он понимает, что одним тазом с водой ему сегодня не отмыться, а потому решает сходить в дом и заодно прихватить грязную одежду. Правда, каждый поход туда — это словно прогулка по дну реки, когда вместо толщи воды со всех сторон давят воспоминания, угрожающие вот-вот утянуть на дно. Каждый раз это выжимает из него все силы. Главный вход церкви используется Намджуном редко — балки над дверьми прогнили и того и гляди рухнут в проход. Вместе этого он заталкивает белье в наволочку от подушки, достает из ящика стола ключи и выходит через заднюю калитку. До дома в деревне не больше десяти минут пешком, однако даже первый шаг дается Намджуну с трудом. И дело вовсе не в том, что грязь после дождя скользит и липнет к ботинкам, просто возвращаться туда невыносимо. Вздохнув, Намджун останавливается и хлопает себя по карманам в поисках сигарет. Пачка быстро находится, помятая сигарета сразу отправляется в рот, зато спичек, чтобы ее поджечь, не оказывается даже в кармашке на груди. — Что за растяпа, — ругается на себя Намджун, опуская наволочку в траву, где посуше, и разворачивается, чтобы вернуться в церковь за коробком. — Возьмите мои, — раздается со стороны тихий голос. Намджун резко оборачивается, но даже до того, как видит чужое улыбающееся лицо, уже узнает его обладателя. По какой-то причине этот голос ему хорошо запомнился и не выходил из головы несколько дней. — Спасибо, у меня есть, — отказывается Намджун, вновь разворачиваясь. Его голос звучит резче, чем нужно, но верх берет удивление и накатившее раздражение. Он не любит, когда его беспокоят в стенах церкви, и тем более, если это делает один из лидеров культа. — Постойте, — вновь окликает его Чимин, но Намджун не намеревается останавливаться. Судя по звукам, Чимин пытается за ним последовать, делает несколько шагов, но с характерным плеском вляпывается в лужу и разочарованно ругается себе под нос. — Вот же… Намджун невольно усмехается, когда вновь заходит в свою каморку, но быстро одергивает себя от неуместных эмоций и принимается искать необходимое. Он возвращается на задний двор меньше, чем через минуту, в какой-то степени рассчитывая, что Вестник понял намек и уехал, однако тот оказывается почти на том же месте, на одну ногу босым и пытающимся очистить глину с насквозь мокрого ботинка пучком травы. Выглядит это картина довольно нелепо, и Намджун, вздохнув, подходит ближе. — Вот, возьми, — протягивает он Чимину пару поношенных, но чистых ботинок и целлофановый пакет. Тот, увлеченный своим делом, поднимает растерянный взгляд и едва заметно меняется в лице. Замирает, не решаясь взять протянутую обувь или хотя бы просто ответить. Намджуну странно находиться так близко к этому человеку. И дело вовсе не в том, что Чимин, Вестник Врат Надежды, выглядит таким неуместно белоснежным и чистым на фоне последождевой грязи, даже несмотря на перепачканную в луже ногу. Скорее, странно то, что в Намджуне он почему-то не вызывает ненависти. Такой, какую должен провоцировать один из главных последователей Хоупа, ответственного за самую большую трагедию в его жизни. Намджун, как и другие, немало слышал об этом человеке — обо всех них — и знает, как его обычно описывают. Говорят, Пак Чимин притягивает людей, словно лампа манит ночных мотыльков; будто морская сирена околдовывает их, а затем утягивает на дно, где под обворожительно гладкой поверхностью воды скрываются острые утесы и мели. Но почему-то Намджуну он не кажется таким. Не так он его представлял — в мыслях тот представал неким искусителем, подобием Лукавого. Сейчас же перед ним иной человек: обыкновенный, совсем еще юный мальчишка, расстроенный из-за испорченной обуви и смотрящий снизу вверх на протянутую пару ботинок с удивлением и растерянностью в глазах. Чимин кажется безобидным, застигнутым врасплох, абсолютно простым и понятным. Доступным — протяни только руку. Но, наверное, именно об этом и говорят люди, описывая его. Именно в этой обманчивости образа и кроется настоящая опасность Пак Чимина. — Бери и уходи, — сухо повторяет Намджун, бросая ботинки на траву перед ним. Чимин на них даже глаз не опускает, так и продолжает молча смотреть на мужчину перед собой странным взглядом, от которого становится не по себе. — И больше не возвращайся сюда. Подхватив с травы свою наволочку, Намджун привычным движением прикуривает сигарету и уходит прочь — не ожидая ответа и не оглядываясь. Он никогда не отказывает в помощи страждущим, но больше ни за что не позволит им себя одурачить.♰ ♰ ♰
Прошло уже не меньше двух недель с момента, как Юнги присоединился к поисковому отряду Тэхена. За главную в долине осталась Чонха, и хотя Юнги не очень склонен доверять ей как человеку, все же за хозяйство под ее присмотром беспокоиться не приходится. Девушка знает свое дело не хуже него самого. Однако даже не останься вместо него никого, Юнги бы все равно мало заботило происходящее в его регионе. Все его мысли заняты только уничтожением Чон Чонгука, и пока этого не случится, он не сможет вернуться к своим делам, не сможет сконцентрироваться на подготовке к Коллапсу, не сможет думать ни о чем другом. Этот изворотливый полицейский виноват в том, что все пошло наперекосяк, и до тех пор, пока он не будет убит, Юнги не успокоится. Он не допустит, чтобы ему мешали. За две недели их отряду удалось прочесать все проходимые горные склоны и долину в поисках убежища сопротивленцев, но безуспешно: ни следов, ни даже намека на то, что те бывали в этих местах. Впереди у поискового отряда только дорога через густой северо-западный лес к едва проходимой горной возвышенности за ним. Сопротивленцам больше негде быть. — Честно сказать, Юнги, брат, меня все еще удивляет твое рвение, — хмыкает Тэхен, усаживаясь на край постели и стягивая с ног тяжелые армейские сапоги. Его полуволчица, спавшая все это время рядом с койкой, приподнимает сонную морду, но сразу укладывает ее обратно на лапы. — Но я рад, что ты решил присоединиться. После того, как на закате их отряд разбил лагерь прямиком у лесного ручья, Юнги пришел к Тэхену в палатку, чтобы изучить карты и обсудить дальнейшую стратегию поисков. По словам Пенсона, это самый густой и труднопроходимый лес в их краях, здесь пешком сложно пройти, не то что укрыть целый вертолет, поэтому обыскивать его нет никакого смысла. Юнги предположил, что сопротивляющиеся могли укрыться в стенах городской тюрьмы, и поначалу Тэхен отнесся к идее скептически — туда трудно добраться, объект наверняка потому и строили глубоко в горах, чтобы предотвратить побеги и возможные штурмы. Однако в конечном итоге именно эта мысль и убедила их в верности догадки: для транспортировки заключенных и провизии вполне могли использовать авиацию. По итогу обсуждения было принято решение пересечь лес, а затем изучить горную местность и поискать возможные подступы к тюрьме. — Все изменилось, — задумчиво отзывается Юнги. Тэхен серьезнеет, отбрасывает сапоги в сторону и с внимательным видом на него смотрит, но Юнги успевает выдернуть себя из размышлений. Он спешит отмахнуться и вместо своих настоящих мыслей озвучивает то, что и должен ответить. — Ты и сам видишь, Хосок все острее чувствует конец. Надо спешить. Поимка этих людей так же важна, как и подготовка бункеров. Юнги на мгновение задумывается, что будет на самом деле, когда наступит Коллапс, однако в очередной раз отмахивается от своих слишком навязчивых в последнее время мыслей. Тэхен же со вздохом кивает и возвращается к своим делам. — Я зол на себя за то, что мы столько раз упускали этого полицейского, — тихо бросает он, когда стаскивает с себя военную куртку, а затем встает, чтобы подойти к тазу. Юнги в удивлении вскидывает брови, но ждет, пока Тэхен продолжит сам. — Уничтожение плантаций откинуло нас на несколько месяцев назад, — хмыкает Тэхен, зачерпывая холодную воду в ладони. — И я чувствую, будто это моя вина, — он плещет водой в лицо, а затем вздыхает и упирается ладонями в стол по краям от таза, позволяя каплям стекать самостоятельно. — Я взял на себя ответственность, заставил Хосока на меня положиться, но в итоге подвожу его. Подвожу всех тех людей, которым мы должны помочь спастись. Я не имею права быть настолько слабым. Глядя на чужую сгорбленную спину, Юнги глубоко задумывается над ответом. Их с Тэхеном отношения сложно назвать хорошими, и ему впервые приходится видеть брата таким, впервые тот открывается ему, признаваясь в слабости, которую не приемлет в других. Ощущение, будто все они потихоньку сходят с ума. Хосок, который все больше закрывается в себе, предвидящий конец человечества и едва выносящий возложенный на себя груз ответственности за его спасение. Чимин, с которым творится нечто, о чем он никому не расскажет, и о чем его никто не спросит, но что разъедает его, клетка за клеткой, заставляя топиться в блажи. Тэхен, который мечется в страхе перед собственной слабостью, до такого отчаяния хватающийся за силу и власть, что теряет всякий рассудок. И Юнги, который из последних сил цепляется за свою реальность, но чувствует, как та безвозвратно утекает сквозь пальцы. — Мы справимся. Господь нам поможет, — полушепотом отзывается он. В ответ лишь спина Тэхена вздымается под очередным вздохом, и Юнги думает было подойти ближе и в успокаивающем жесте уложить ладонь ему на плечо, но почему-то так и стоит неподвижно несколько долгих мгновений, пока наконец не разворачивается и не выходит из палатки. В лагере малолюдно и тихо. Строго дисциплинированные бойцы еще на закате расползлись по палаткам, измотанные несколькими неделями поисков и изнуряющих марш-бросков. Разве что у костра собралось несколько человек, мимолетный взгляд одного из которых Юнги не впервой ловит на себе. — Принеси мне кисет, — бросает он одному из своих людей, тоже устроившемуся на бревне и греющему руки о пламя. Тот сразу же поднимается и без лишних слов следует в его палатку. — Ты же был в составе группы задержания? Енджуну не требуется время на то, чтобы понять, что Юнги обращается именно к нему. Однако он все равно медлит несколько секунд, прежде чем ответить. — Это в прошлом, — пожимает он плечами, не отрывая взгляда от огня. — Теперь я служу Проекту. Юнги в ответ хмыкает, но позволяет этим словам повиснуть в воздухе, пока его человек не возвращается с небольшим кожаным кисетом в руках. В некотором смысле Юнги нравится этот чертов лес. Темный, промозглый и непроглядно густой. Отходя от лагеря все дальше, чтобы покурить и подумать в уединении, он почти наслаждается прохладным воздухом, доносящим запах подгнивающей листвы, хвои и разнотравья. Здесь мрачно, но зато тихо и спокойно, можно расслабленно закурить, закрыть глаза и притвориться, будто за пределами нет ничего. Нет обязательств, войны, забот, сомнений и необходимости выбирать правильный путь. Только бескрайняя лесная чаща, ограждающая от реальности. Первая за несколько часов затяжка отдается горечью на языке, однако следующая идет уже куда легче. Юнги давно не испытывает приятного никотинового головокружения, слишком долго он уже курит, однако по телу все равно каждый разливается спокойствие, стоит только поджечь кончик самокрутки и втянуть дым. И пока он продвигается все дальше от лагеря, раздвигая руками ветки и жадно затягиваясь горечью, дорогу ему освещает только этот крошечный огонек на самом кончике самокрутки и едва пробивающийся сквозь кроны деревьев свет луны. Полуразваленный дом, на который он в конце концов натыкается, не вызывает особого удивления. Тут и там в горах и лесу им встречались домишки — они обыскивали каждый, но не находили ничего, кроме брошенных вещей, плесени, а порой и крови на полу. Юнги знает причину их опустения, она сейчас молится в одной из палаток, то и дело целуя нательный крест. И пусть Юнги не менее грешен, он, в отличие от Тэхена, хотя бы не заставляет людей покидать свои дома, если те соглашаются служить. По крайней мере, так он себя успокаивает, пусть и не верит этому утешению ни на грамм. Юнги не особо любопытно, какие люди жили в этом доме, как и в десятках встреченных ранее, однако, раскуривая вторую самокрутку, он бездумным взглядом все равно скользит по его покосившимся бокам. Ни света, ни электричества, ни даже толкового дымохода — одни только газовые баллоны на заднем дворе. Под крышей клубится паутина, два окна разбили птицы, а доски рассохлись и подгнили. Судя по заброшенности, покинули домишку не меньше трех лет назад, хотя и явно второпях: оставили полную поленницу и даже забыли воткнутый в колоду топор. Топор, блестящий острыми боками, без следа ржавчины — такой, какой никак не мог оказаться в заброшенном доме. Недоуменно нахмурившись, Юнги откидывает самокрутку, притаптывает ногой и подходит к дому чуть ближе. Замирает у крыльца, прислушиваясь к звукам, но не улавливает ничего, кроме уханья совы. Дверь закрыта и закреплена проволокой, намотанной на ржавый гвоздь, однако все равно наверняка легко поддастся, стоит ее толкнуть. Распутав проволоку и осторожно отворив скрипучую дверь, Юнги оказывается в доме, у которого точно нашелся новый хозяин. — Что происходит? — раздается за спиной Тэхена голос брата. Он, как обычно, бесстрастен, но все же в интонации чувствуется легкая растерянность. — Почему мы сворачиваемся? По территории лагеря в свете костра суетятся поднятые солдаты, собирающие палатки и запихивающие утварь в большие походные рюкзаки. — Где ты был? — оборачивается к Юнги Тэхен, едва удерживаясь от того, чтобы сжать челюсть еще крепче, чем прежде. Он зол, но злится не на брата, он злится на себя — за то, что до сих пор не уничтожил этих людей. — Гулял, — чуть резче, чем нужно, отвечает Юнги, пресекая любые дальнейшие расспросы. — Куда ты собрался? Тэхен свирепо сверкает взглядом, но все же отвечает: — Мне только что доложили, что напали на деревню Санбу, которая была в ведении Им Донгвона. Всех перебили, только один солдат сбежал. Трус, — сплевывает Тэхен в сторону свежего трупа беглеца с простреленной головой, лежащего у его ног, которого Юнги даже не сразу заметил. — Донгвона убили стрелой, — он делает паузу, — прямо в лоб. А деревню подожгли. Мы поедем туда, — Тэхен чувствует, как все в груди закипает, грозя вот-вот взорваться, но изо всех сил подавляет гнев и отчаяние. Пытается взять себя в руки и делает глубокий вдох. — Все в порядке? — хмурится он, замечая растерянный вид Юнги. — Да, — отводит взгляд тот. Привычная темнота в нем на мгновение странно разгорается, но тут же гаснет, оставшаяся незамеченной для чужих глаз. — Пойду собираться. Какое-то время Тэхен задумчиво смотрит ему вслед, а после делает еще один отчаянный выстрел в и так бездыханный труп и подзывает к себе Девору.♰ ♰ ♰
Над деревней Санбу все еще висит густая дымовая завеса, когда туда прибывает отряд. Кашляя от едкого дыма даже сквозь повязанные на лицо платки, солдаты сразу бросаются на пожарище тушить остатки огня. Енджун беззвучно стонет и почти задыхается, таская тяжеленные ведра с водой, но глубоко в душе ликует. Он понимает, чьих рук это дело. Он в этой битве все еще не один. Пожар уничтожил практически все постройки и обезобразил тела, однако даже по обгоревшим трупам можно сказать, что убиты были десятки, если не сотня человек. Жестоко и безжалостно, но их и людьми-то сложно назвать — проклятые демоны, простившиеся с жизнью так, как им и полагается — в муках и огне. Чонгук и остальные сопротивленцы хорошо постарались, ведь, чтобы спасти безнадежно зараженную землю, ее для начала нужно очистить солью и пламенем. Енджуну так сильно хочется улыбнуться, что невозможно сдержаться. Он даже сам себе ответить не может, что его так веселит в этом пепелище и горах изуродованных трупов, но в конце концов понимает: дело не в радости, просто он на пределе. Он так устал за эти недели, так замучился бояться, что следы сопротивленцев однажды найдутся, так вымотался гадать, как там Минджу. Кажется, Енджун слегка сходит с ума, и как же он рад, что неконтролируемые эмоции на его лице сейчас надежно скрыты платком. — Построиться, — спустя пару часов командует Тэхен, когда пожар удается полностью потушить, а плотный дым окончательно рассеивается. Солдаты тут же бросают все и выстраиваются в ровную шеренгу. — Мы завершаем поиски, — заявляет Тэхен и делает паузу, вглядываясь в растерянные лица. Юнги, стоящий справа, продолжает отстраненно взирать в пустоту, а взгляд Дракона позади них вновь скрыт темными очками. — Но только на время, чтобы набраться сил и вернуться в следующий раз с бóльшим количеством людей и оружия. Это означает, что Енджун наконец сможет вернуться к Минджу. Сможет узнать, как она, и защитить, сможет выдохнуть ненадолго, подлечить бедро и прийти в себя. Полуистеричная улыбка вновь без спроса расползается по его измазанному в саже лицу. — Эти люди, которых мы ищем, убили десятки наших братьев, — продолжает Тэхен, и его голос с каждой фразой становится все громче и тверже. — Они пытались заковать Отца и разрушить все, что мы строим. Они хотят уничтожить нас. Хотят, чтобы мир погиб без надежды на спасение, — он замолкает, поочередно глядя на каждого в шеренге. — И мы не позволим им этого сделать. Мы найдем их и заставим за все заплатить. Мы сослужим Проекту. Конечно, этим все не кончится. Тэхен не станет сдаваться, особенно после того, что случилось сегодня. Это уже второй удар со стороны сопротивления, и он просто не сможет остаться неотвеченным. Рано или поздно обе стороны столкнутся, и в конечном итоге останется только одна из них. Победит либо зло, либо добро. Иного варианта здесь просто не может быть. И все же в текущем моменте Енджун доволен раскладом, а потому позволяет себе прикрыть глаза и на мгновение дать эмоциям волю. Выдохнуть и расслабиться. Насладиться передышкой. Однако в следующее мгновение, когда он открывает веки, он тут же ловит на себе чужой взгляд — тяжелый и ощутимый даже сквозь темные линзы очков. Енджун забыл, что снял платок с лица еще полчаса назад, когда только рассеялся дым.♰ ♰ ♰
Над водой в затоне Нантан-ган еще стелется туман, когда из-за далеких деревьев проглядывают первые лучи солнца. Небо пока темное и тяжелое, но местами уже виднеются розовые, голубые и лиловые оттенки. Ветра нет, листья на ветках и травинки стоят, не шелохнувшись. Местность неподалеку от возведенного вокруг Канге забора словно замерла на несколько мгновений, готовящаяся встретить новое утро. — Ты опять не распрямляешь плечо. Следи, чтобы целик и мушка были на одном уровне, — поправляет Йеджи Бомгю, ощущая ожоги на кончиках пальцев, когда те мимолетно касаются чужой кожи. В нос неумолимо забивается аромат волос девушки, и он старается дышать через раз. — Так ты будешь попадать ровно туда, куда метишь. Йеджи уверенно кивает, и он отходит назад, позволяя ей целиться в банки и совершать бесчисленные выстрелы. Бомгю горд ее храбростью и впечатляющими успехами, но в груди все равно скребется неприятное чувство, словно своими же руками он тащит ее за собой прямо в пропасть. Вот уже несколько недель они почти каждое утро встречаются на этом месте для тренировок. Еще до рассвета Бомгю с легкостью покидает Логово незамеченным, а вот Йеджи вместо сна после смены в баре приходится тайком выбираться из дома и перебираться через забор. Он предлагал перенести тренировки на другое время, но девушка отказалась — только рано утром ее мать отсыпается перед новой сменой в баре и не контролирует каждый ее шаг. Йеджи упрямая, она всегда находит способ добиться своего. И хотя Бомгю благодарен за каждую секунду рядом, и хотя он убеждает себя, что лучше пусть она будет делать это под его присмотром, он не может не думать о том, что собственноручно готовит ее к войне и возможной смерти. — Смотри, уже выбиваю четыре из шести, — гордо упирает руки в боки Йеджи, отстреляв всю обойму. — Скоро научишься и больше. Ты молодец, — несмотря на тяжесть в душе, улыбается Бомгю. Йеджи тоже дарит в ответ улыбку, и он зависает на несколько секунд, неосознанно любуясь ее лицом, которое начинает стремительно краснеть. Опомнившись, Бомгю спешит стряхнуть с себя наваждение и бросается собирать вещи. — Что ж, ну, пока, встретимся завтра в то же время в том же месте, хотя я, может, вечером еще зайду к вам в бар, если Хваса не будет занята новичками… Йеджи явно хихикает над его нервным таратореньем, Бомгю это прекрасно слышит и чувствует, как загораются уши. Но внезапно девушка откладывает пистолет в сторону, ложится на землю, подложив под голову руки, и засовывает в рот какую-то травинку. — Давай попозже пойдем. Полежим тут немного. Ее голос, почему-то звучащий теперь чуть тише и глубже, посылает по телу Бомгю волну мурашек. На несколько мгновений он замирает с рюкзаком в руках, но, словно зачарованный и совсем не способный сопротивляться, все же укладывается рядом. Небо стремительно светлеет. Солнце из-за горизонта карабкается все выше и выше, а со стороны деревьев начинает доноситься щебет проснувшихся птиц, заполняющий комфортную тишину двух мечтательных подростков. — Мне он действительно не кажется плохим, — спустя несколько минут наконец тихо бормочет Йеджи. Бомгю не уверен, к нему она обращается или просто случайно озвучивает свои мысли вслух, но все равно решает уточнить: — Ты о ком? Йеджи секунду молчит, а после впервые за это время поворачивает к нему голову. — О Пак Чимине, — как ни в чем ни бывало отвечает она. Не в силах сдержаться, Бомгю шумно выдыхает и прикрывает глаза. Он уже ненавидит это имя. — Я не знаю, какие у него мотивы и зачем он все это делает, но почему-то мне не кажется, что это из злых побуждений, — продолжает Йеджи, словно и не замечает чужой реакции. — Он такой… не знаю, как объяснить. Словно… — Словно жестокий убийца и религиозный маньяк, ловко умеющий манипулировать окружающими, чтобы втираться к ним в доверие, а затем превращать в своих рабов или уничтожать, — перебив ее, зло выплевывает Бомгю. — Ты это хотела сказать? — все это время он лежал, сверля взглядом утреннее небо, слишком раздраженный, чтобы повернуть голову и посмотреть Йеджи в глаза, а теперь резко вскакивает и хватает свои вещи. — Перестань… — подрывается за ним следом Йеджи. — Сора уже скоро встанет, да и тебе надо поспать, — вновь не дает ей договорить Бомгю и бросается прочь, не глядя и не оборачиваясь.♰ ♰ ♰
— Да поднимай уже, давай, давай! — переругиваются между собой мужчины, подтягивающие тяжелые ведра с бетоном. — Эй, да помоги ты ему! Строительство забора идет полным ходом. Хеджин, ежедневно контролирующая процесс, полагает, что они закончат уже через пару-тройку месяцев, и это с учетом, что среди рабочих нет ни одного настоящего строителя. Обычные мужики-работяги, рукастые ввиду тяжелой деревенской жизни, но все же даже близко не профессионалы. Просто люди, кровью, потом и слезами готовые защищать свои земли и семьи. — Так держать, — ободряюще кричит им Хеджин, задрав голову и прикрыв глаза ладонью от солнца. — Надо спешить, пока эти сволочи не спохватились. И это-то и странно. Хеджин уверена, что за ними внимательно наблюдают, и Отец, безусловно, осведомлен о строительстве забора, но по какой-то причине не предпринимает никаких действий. Возможно, он действительно не верит, что эти люди способны на что-то большее, кроме как построить забор и спрятаться за его стенами. Сидит у себя, потешается, изредка припугивает нападениями выходящих за границы города людей, но даже не представляет, какая на самом деле игра ведется за сценой. Все больше людей примыкает к их сопротивлению, и все лучше их привыкшие к тяпкам и лопатам руки управляются с винтовками и боксерскими грушами. Правда, от Чонгука в последнее время совсем ничего не слышно. До Канге докатились слухи о нападении на поселение надеющихся, и Хеджин почти уверена в том, чьих рук это дело, однако радиомолчание на том конце все равно заставляет беспокоиться. Каждый вечер Хеджин включает свою спутниковую рацию, ждет пять-десять минут, а затем обрывает связь без какого-либо результата. И она будет повторять это до тех пор, пока Чонгук не даст о себе знать, ведь в ином случае они обречены. — Эй, вы не видели Намджуна? Он не приходил? — пройдя вдоль строящейся западной стены, обращается она к дежурным у главных ворот. — Мы только заступили на смену, спроси у ребят, они, вон, в бар небось помчались, — кричит ей в ответ с верха лесов пожилой мужчина, чье имя Хеджин точно знает, но никак не может вспомнить. Пожелав дежурным удачной смены, она направляется в Крылья. Либо Намджун тоже там, либо он в своей церкви, и тогда это совсем неудачное время для обсуждения планов на случай, если Чонгук в конце концов так и не объявится. Потому что как бы ей ни хотелось надеяться на лучшее, жизнь научила всегда готовиться к самому худшему. Сам Намджун в последнее время кажется еще более угрюмым, чем обычно — он все больше времени проводит в уединении, и все чаще под его глазами можно наблюдать тень усталости. После того дня, когда Чимин пришел к воротам Канге, вообще многое изменилось. Словно что-то сдвинулось в атмосфере, нечто будто бы сломило их боевой дух, ввергло в смятение и нерешительность. Возможно, просто пришло осознание, что люди на другом конце — тоже люди, пусть и желающие их всех уничтожить. Но в действительности дело только в Чимине. Просто это он такой. Он умеет очаровывать, умеет заставлять любить себя, а затем безжалостно выдирает чужие сердца из груди с самым невинным видом. Ему так легко доверять, так легко поверить в то, что даже самые ужасные вещи он совершает как будто вынужденно, будто бы, причиняя боль, страдает и сам. Ему слишком легко находить оправдания. Однако это обман. Хеджин считает, что выбор есть всегда, она была его выбором. И теперь, когда иллюзия спала, когда ей предстала настоящая сущность этого человека, она его наконец возненавидела. И она хочет его ненавидеть, о, как же она хочет. Но каждый день на протяжении уже нескольких лет почему-то продолжает воспроизводить в памяти его образ и тайно надеется, что Чимин однажды снова явится к ней на порог.♰ ♰ ♰
Уже глубоко за полночь, когда поисковый отряд наконец возвращается на базу. Юнги покинул их почти сразу, но через пару дней они вновь встретятся в доме Хосока, чтобы отчитаться об успехах и обсудить дальнейшие планы. У Тэхена есть всего часов двенадцать чтобы как следует отмыться и выспаться, прежде чем подготовка к поисковой операции начнется по-новой. С учетом последних провалов, передышки дольше он себе не позволит. Плотно затянутые ремни портупеи за столько дней почти вгрызлись в тело, и, наконец расстегивая их у себя в комнате на базе, Тэхен выпускает сдавленный выдох. Кожа на плечах и под грудью, когда он снимает рубашку, оказывается покрасневшей и стертой почти до крови, но за десяток лет беспрерывного трения чувствительность спала почти до минимума, и боль едва ощущается. Следующими Тэхен отстегивает ремни на бедрах и снимает брюки-карго, находя под ними такие же следы. Даже ступни его оказываются стертыми в кровь тяжелыми военными ботинками. Но это все ерунда. Тело у Тэхена выносливое и крепкое, под загорелой кожей отчетливо выделяются мышцы, пресс хорошо очерчен, а руки и ноги все такие же сильные. Душа и нескольких часов сна ему будет достаточно, чтобы полностью восстановиться. Бросив грязную одежду на полу своей скромной спальни, Тэхен заходит в соседнюю комнату. Он хранит здесь самое ценное — личное оружие и нательные кресты, снятые с чужих шей. В этом месте ему спокойнее всего, и совсем скоро, он уверен, удастся усилить это чувство, когда его стихийная коллекция пополнится еще парой десятков новых экземпляров. Они обязательно поймают и уничтожат сопротивленцев. Тэхен больше не допустит слабости. Он больше не подведет Отца. Из раздумий его вырывает только стук в дверь и знакомый голос. — Тэхен, — негромко зовет из-за двери Джиен. — Есть минута? Напоследок еще раз оглядев помещение, Тэхен прямо так, нагим, идет открывать. — Я хотел поговорить с тобой, — стягивает с лица извечные солнечные очки Джиен, но смотрит прямо в глаза, не позволяя взгляду упасть на чужое оголенное тело. Знает, что быстро поплатится за подобную дерзость. — В чем дело? — отходит от двери Тэхен, впуская помощника, и все же небрежно натягивает поднятые с пола брюки. — Давай быстро. “Я устал”, остается неозвученным окончание фразы, поскольку Тэхен ни за что не покажет ни малейшей слабости перед подчиненным, даже если это его верный Дракон. Особенно, если это он. — Это об одном из твоих солдат. Бывшем копе, — сразу переходит к делу Джиен, оставшись стоять рядом с дверью. — Разреши мне убрать его. Тэхен, усевшийся в кресло, вскидывает брови и усмехается. — Это с чего бы? По лицу Дракона невольно расползаются удивление и растерянность. Обычно Лидер не задавал таких вопросов — доверял своей правой руке достаточно, чтобы позволять избавляться от тех, кого тот считал угрозой. Даже если те таковыми и не являлись. — Я не доверяю ему. Считаю, что он лжет и ведет свою собственную игру против нас, — собрав себя и прочистив горло, твердо отвечает Джиен. — Бывших копов не бывает, да? — хмыкает Тэхен, насмешливо глядя на своего помощника. Тот не слишком уверенно, но кивает в ответ. — Тут я с тобой согласен… — он замолкает на несколько секунд. — Но все же я не даю разрешение. Дракон удивлен и растерян — это легко читается по его лицу. За этим он, наверное, и носит очки, ведь глаза всегда легко выдают его эмоции. Однако Тэхен знает свою правую руку слишком хорошо, чтобы увидеть еще и раздражение, вспыхнувшее в чужой душе, но куда более тщательно скрываемое. С трудом он удерживается от еще одной усмешки. — Иди, отмойся и хорошо выспись. Уже завтра мы начнем готовиться к новому походу, — встает Тэхен, подходя ближе к Дракону. Хлопнув его по плечу и ощутив под ладонью несвойственное его телу напряжение, он подталкивает мужчину к двери. — Ты мой самый верный воин, Джиен. Ты нужен мне во всеоружии как никто другой. Так что будь готов. Уже на пороге Дракон вновь надевает очки и глубоко кланяется, благодаря за доверие, но желваки на его скулах от злости все равно ходят ходуном. Захлопнув за ним дверь, Тэхен вновь стягивает с себя одежду и голышом укладывается в кровать, решая отложить поход в душевую на утро. Перед тем, как уснуть, он хватается за последнюю мысль — интересно, как долго проживет бывший коп, прежде чем Дракон все равно избавится от него, но уже тайком?♰ ♰ ♰
На этот раз Чимин оставляет свой Мерседес у дороги и решает немного пройтись по полю пешком. Эта церквушка, как и многие другие, стоит чуть поодаль от поселения — так их строили, защищая от частых в засушливой местности пожаров, чтобы оставшиеся без крыши страждущие могли всегда найти там приют. Однако ничто не могло уберечь их от рук Чимина. В отличие от почти сожженной крыши и местами обрушившихся стен, которые почему-то никто не возводит заново, задний двор церквушки всегда выглядит аккуратным и ухоженным. Ровные ряды надгробий очищены от грязи и мха и тщательно прополоты, а скромные цветы явно исправно поливают. Пастор, очевидно, любит это место, и на мгновение Чимина охватывает неприятное чувство, похожее на вину, но он быстро стряхивает его с себя. Он здесь не за тем, чтобы раскаиваться. Намджуна он находит внутри церквушки — сам не решается зайти, но чужой силуэт отчетливо видит маячащим между щелями досок на заколоченном окне. Решив не окликать пастора, Чимин усаживается на скамейку во дворе и просто бездумно наблюдает. Замечают его присутствие только спустя минут пять. — Я просил больше никогда не приходить сюда, — появляется на пороге Намджун. Вместо привычной черной рубашки с колораткой на нем сейчас обычный тонкий свитер, зато густые брови нахмурены, как и всегда. Правда, он кажется гораздо более мрачным и уставшим, чем в прошлый раз. — Я хотел вернуть обувь и сказать вам спасибо, — встает со скамейки Чимин и подходит немного ближе. Намджун заметно напрягается, складывает руки на груди, но затем действительно замечает пакет со своими старыми ботинками, и его поза становится чуть более расслабленной. — Не было необходимости, — сухо роняет он. Взгляд все еще такой же темный и мрачный, но не враждебный. Будто эти эмоции направлены не на Чимина, а куда-то внутрь, и потому тот решается приблизиться еще чуть-чуть. — Бог велел нам быть благодарными, — улыбается Чимин, рассчитывая немного подрастопить лед, однако брови Намджуна сходятся на переносице еще сильнее, и его улыбка невольно дергается. Быстро облизав губы, Чимин делает еще одну попытку и протягивает пакет с обувью. — Я помыл их, — он улыбается шире. — А мои пришлось выкинуть, сразу расклеились… — Что тебе нужно? — щурится Намджун, продолжая стоять в той же позе и даже не опуская взгляда на протянутый пакет. Он все еще не выражает враждебности, просто внимательно смотрит Чимину в лицо и будто искренне не понимает, почему тот продолжает к нему приходить. — Я не знаю, — опустив взгляд, через несколько секунд тихо отвечает Чимин. На лице уже ни следа от натянутой улыбки, только чистейшие растерянность и смятение. — Я просто хотел немного поговорить с вами. Здесь почему-то так спокойно. И это ложь всего лишь наполовину. В действительности Чимин и правда не просто так явился сюда, как и в предыдущий раз. Теперь, узнав еще и о нападении на деревню в горах Халласан, он надеется побольше разузнать о происходящем: о строящемся заборе, планах сопротивления и, наверное, гораздо в меньшей степени, но все же о самом Намджуне. Как бы то ни было, с ним почему-то действительно по-странному спокойно, и нет ничего ужасного в том, что Чимин, помимо выяснения нужных сведений, просто отдохнет в его компании. Намджун колеблется. Это видно по тому, как он опускает руки, как непроизвольно оглядывается на свою церковь и скользит внимательным взглядом по чужому лицу. В нем борется непреклонный сопротивленец и взращенный Библией добрый самаритянин, не способный отказать в утешении страждущему. И, разумеется, побеждает второй. — Я могу осмотреться? — аккуратно интересуется Чимин, когда Намджун, тяжело вздохнув, все же приглашает его зайти внутрь церкви. Он забрасывает возвращенные ботинки под кровать и открывает вторую дверь, пропуская Чимина в главный зал. Что ж, его люди беспрекословно выполнили приказ — прямо таки постарались, чтобы уничтожить это место почти до самого основания. Нетронутой осталась только одна комнатушка в задней части постройки. — Мне жаль, — бормочет Чимин. Осторожно ступая по покрытому въевшейся сажей полу и оглядываясь по сторонам, он проходит вглубь зала. В воздухе будто бы до сих пор витает пепел и пахнет гарью. — О чем ты хотел поговорить? — проигнорировав его слова, спрашивает Намджун. Он проходит за Чимином следом, но видно, что ему не слишком приятно находиться здесь и смотреть на эти сожженные стены. — Меня кое-что тревожит, — тихо признается Чимин. Он поднимает взгляд, буквально одно мгновение любуясь тем, как лучи солнца, пробивающиеся сквозь дыры в крыше, подсвечивают проседь в чужих иссиня-черных волосах, а затем продолжает. — Иногда я сомневаюсь в том, что делаю. Мне кажется, что я заблуждаюсь, что выбрал не тот путь. И эти мысли причиняют мне ужасную боль. Что бы вы посоветовали мне в этом случае? Намджун какое-то время молчит, смотрит на Чимина с легким намеком на улыбку — настолько неожиданным явлением, что тот пугается, что его сейчас абсолютно оправданно обвинят во лжи и выставят прочь. Но затем Намджун облокачивается о спинку единственной сохранившейся скамьи и отвечает. — Я бы сказал, что Его милость совершенна, даже когда мы сомневаемся, — говорит он немного себе под нос, а затем поднимает на растерявшегося Чимина до странности мягкий взгляд. — Мы часто думаем, что сомнение является признаком незрелой веры, но на самом деле оно может указывать на бóльшую духовную зрелость, чем в том случае, когда человек принимает свою веру без реального осмысления. Так что, я думаю, в такие моменты Бог в нас особенно силен. Когда Намджун замолкает, его низкий голос, его слова еще несколько мгновений отражаются о высокий свод церкви и нутро безмолвного Чимина. — И что же, вы не станете меня убеждать, что я действительно заблуждаюсь? — наконец находится тот. Чимин искренне удивлен ответом. По правде, он ожидал, что Намджун подтвердит его слова, станет убеждать и проповедовать об истинной вере, а Чимин подыграет, на этой почве выстроив между ними связь. Однако вышло совсем иначе, и это не может не сбивать с толку. — Я проповедник, Чимин, — в ответ пожимает плечами Намджун. — Бывший, но все же. Я лишь трактую Слово Божье, но не могу претендовать на истину в последней инстанции и уж тем более навязывать свою веру другим, — он неожиданно улыбается, на этот раз широко, по-настоящему. Всего на несколько мгновений, но все его мрачное лицо словно озаряется светом от этой улыбки. Чимин слегка зачарован. — Наверное, этим мы с вами и отличаемся. Всю обратную дорогу Чимин думает об этих словах. Оставив их без ответа, он быстро покинул церковь и едва ли запомнил путь до своей машины. Ему почему-то хотелось обернуться, хотелось вернуться и спросить что-нибудь еще, возможно, снова выманить эту странную, совсем неуместную на чужом лице улыбку, но он здесь не за этим. Чимину нужно как можно скорее разузнать о сопротивлении и навсегда забыть дорогу к этому месту.♰ ♰ ♰
Последние несколько дней как один похожи друг на друга, однако Чонгук впервые за долгое время чувствует себя довольно спокойно. Сокджин все это время не показывался, сидел в подвальных помещениях тюрьмы, даже еду просил носить туда, но Чонгук за него не переживает — он будет в порядке. Наконец все вопросы улажены, Сокджин больше не злится, не мечется и полностью на его стороне, есть более-менее четкий план действий, и впервые Чонгук может просто расслабиться, хоть и на короткое время, и просто ждать. Чонгук жутко скучает по Канге, но за столько времени он успел прикипеть и к этим людям, к их быту, мелким традициям и порядкам. Ему нравится гомон ребятни во дворе, нравится заглядывать в торговые лавки под стенами тюрьмы, нравятся вечерние посиделки у костра, нравится еда в столовой и даже его тесная клетушка. Совсем скоро все это может закончиться, но пока Чонгук наслаждается каждой секундой покоя. Сегодня на обед суп со свининой и кимчи, сладкие хоттоки и чай из лимонника, и, сидя за одним столом с Тиграми, Чонгук наконец с удовольствием уминает пищу под полицейские байки Чонквона. — Однажды мы получили вызов, — треплется тот с набитым ртом, и взгляд, которым наблюдает за этим безобразием сидящая рядом Мирэ, смущает почти всех присутствующих за столом. Чонгук совсем недавно познакомился с этой женщиной — она тоже работала в полиции, и Чонквон долгое время пытался ее разыскать. Теперь многим, кроме него самого, стало ясно, что мотивом была не только служебная преданность. — Звонила женщина, заявляла, что наткнулась на труп самоубийцы в центральном парке Чангаса, — продолжает тот свою историю, несмотря на недовольные лица окружающих. — Я тогда еще не был начальником, обычный патрульный, ну, и меня отправили в наряд, — он отпивает чая, наконец проглатывает пищу и понижает голос. — В общем, подъезжаем мы, значит, к парку, видим женщину, которая машет нам, идем к ней. Кричим ей: «Это вы звонили в полицию?». Она отвечает: «Да, я». Мы ей: «А где же труп?». А она достает пистолет из сумочки и стреляет себе в голову. Над столом повисает тишина. Все присутствующие прекращают есть и непонимающими взглядами смотрят на Чонквона, который, словно не замечая их, откусывает от лепешки очередной кусок. — Она была одинокой. Не хотела, чтобы ее тело разлагалось дома или чтобы его нашли дети, когда пойдут в школу через парк, — спешит пояснить Мирэ, пихнув Чонквона локтем в бок. Тот кивает в подтверждение ее слов. — Да, вот так тоже бывает, — вздыхает Чонквон. — Ну и истории у тебя, Со, — качает головой один из Тигров, запуская ложку в тарелку с супом. — И правда. Ну тебя, ешь лучше молча, — подтверждает другой. Чонгук мысленно соглашается с предложением, но все же признается себе, что находит некий комфорт в подобных посиделках. Он ведь тоже довольно одинокий человек — все его время в Кэчхоне занимала работа, не оставляя места для друзей или серьезных отношений. Родители Чонгука решили завести ребенка уже в позднем возрасте, и то потому, что узнали о смертельном диагнозе его матери и пожелали сохранить о ней какую-то память. Вскоре после родов она умерла, оставив после себя лишь несколько фото и как две капли похожего на нее сына. Отец же, отставной полицейский, жив, но уже совсем пожилой, давно сидит на пенсии и с сыном общается редко. Случись так, что Чонгук решил бы закончить свою жизнь, не пришлось бы и ему идти в парк и звонить копам, чтобы не кануть в забвение разлагающимся трупом в тесной квартирке? Однако эти люди живут иначе, чем одиночки в больших городах. Они знают друг друга в лицо, общаются семьями, помогают в час нужды, а, столкнувшись с общей угрозой, сплочаются удивительно сильно. В каком-то смысле Чонгуку действительно нравится быть частью этого единения, но все же ему не стоило бы забывать, что его задача — лишь помочь этим людям спастись. — Эй, вы поглядите, кто явился, — толкает остальных молчаливый Соджун, на время взявший на себя функции лидера Тигров. — Джин! С возвращением, — подключаются остальные, завидев вошедшего. Сокджин, слегка схуднувший и бледный, но все же явно пришедший в себя, с легкой улыбкой направляется к их столу. На мгновение остановившись в проходе, он оборачивается к остальным людям в столовой, что сконцентрировали на нем все свое внимание, и неглубоко кланяется. — Рад снова видеть вас всех. Спасибо, что беспокоились обо мне, — громко заявляет он и широко улыбается в ответ на раздавшийся смех и выкрики людей. И ни один из них не посчитал это трехдневное отсутствие лидера слабостью, они просто искренне рады видеть человека, в свое время спасшего их всех. — Ну как ты? — негромко интересуется Чонгук у подсевшего рядом Сокджина, когда тот наконец получает свой обед, а толпа слегка утихает, возвращая внимание еде. — Сложно сказать, — пожимает плечами Сокджин, помешивая наваристый суп и наблюдая за плавающими в нем кусочками тофу. — Знаешь, каждый раз, когда я выходил из тюрьмы, родители встречали меня у ворот. Сестренка бежала ко мне с большим куском вот такого тофу* в цветастой салфетке и прыгала на руки, обнимая так сильно, что я удивлялся, как столько силы вообще может помещаться в таком маленьком тельце. Сокджин с сожалением усмехается воспоминаниям, а Чонгук утешающим жестом хлопает его по спине. — Теперь я не стремлюсь покинуть эту тюрьму, потому что здесь я чувствую себя безопаснее всего и потому что сестренка больше никогда меня так крепко не обнимет у тюремных ворот. Но по крайней мере я отомстил за их смерть, и мне совсем малость, но легче, — поджимает в подобие улыбки губы Сокджин и несколько раз кивает, как бы подтверждая эти слова и для себя в том числе. — Все будет в порядке. Теперь его очередь хлопать Чонгука по плечу, выражая благодарность и за поддержку, и за помощь с Поваром, и в принципе за все, что тот для них делает. Когда обед подходит к концу, а столы наконец опустевают, Тигры задерживаются в столовой еще на пару часов для обсуждения дальнейших планов. Чонгук заявляет, что сейчас самое подходящее время для объединения их сил с силами сопротивления в Нантан, и все, хоть и с долей неуверенности, но поддерживают его план. — В таком случае я отправлюсь к себе и свяжусь с Канге, — резюмирует Чонгук. — Назначим встречу с Хвасой и совместно решим, как действовать дальше. — Но где пройдет встреча? — вклинивается Мирэ, которую тоже посвятили в детали и подключили к обсуждению. — Сейчас нигде не безопасно. — Пригласим их сюда? — предлагает Соджун. — Нас по-любому ищут, особенно после нападения на деревню, — качает головой Чонгук, кидая короткий взгляд на задумчивого и тихого Сокджина. — Не думаю, что стоит давать надеющимся шанс сесть Хвасе на хвост и найти нас. Соджун согласно кивает, но по жесту, которым он забирается пальцами в волосы, можно легко сказать, что он не рад раскладу. — Мы сами поедем в Канге, — вдруг заговаривает Сокджин, вынырнув из раздумий. Все сразу же поворачиваются к нему и недоумевающе смотрят. — Чонгук, ты говорил, они строят забор вокруг города, значит, там безопасно. Возьмем вертолет и полетим прямиком туда. — Забор вряд ли закончен, на это уйдут еще месяцы. К тому же, мы почти уверены, что за ними следят, — хмурится Чонгук, сразу прикидывая, что могло бы пойти не так с этим планом. — Но вряд ли у надеющихся получится проследить за вертолетом, если у них там не стоит свой наготове, — не соглашается Чонквон. — Не уверен, — криво усмехается Чонгук. — Ладно, давайте обсудим это в следующий раз, — прерывает спор Сокджин, хлопая себя по коленям и поднимаясь с места. — Чонгук, созвонись с Хвасой и обсуди встречу, может, и у них будут какие-то идейки. Успеешь сегодня? Глянув на уродливые красные часы на стене столовой, Чонгук уверенно кивает. — Вернусь завтра до полуночи и обо всем сообщу, — подытоживает он. — Предупредите сторожевых на воротах, чтобы ждали. В дорогу Чонгук решает не тащить слишком много вещей. Уже завтра он вернется, так что необходимость в дополнительной одежде или еде, кроме той, что упаковала ему добрая кухарка, вряд ли возникнет. Быстро оглядев свою камеру и запихнув Глок за пояс, Чонгук хватает легкий рюкзак и покидает тюрьму. За несколько дней до конца августа температура упала на пару-тройку градусов, но в лесу изменения ощущаются совсем иначе. Скоро будет вечереть, и хотя солнце только-только начинает лениво клониться к горизонту, под густыми кронами деревьев уже довольно темно, а воздух сырой и прохладный. Главное, успеть добраться до первой темноты. Чонгук воодушевлен. Его спокойные деньки подошли к концу, и хотя сейчас он буквально движется навстречу началу открытой войны с надеющимися, он верит в скорую победу. И как же ему не терпится встретиться с людьми из Канге. Спустя несколько часов пересекши свой ручеек и неизбежно вспомнив заблудшего медведя, Чонгук наконец добирается до дома и выдыхает. Успел ровно к закату. Времени впритык, но как раз хватит, чтобы нагреть воды, погрузить в нее натертые ноги, перекусить и настроить рацию. Второпях забегая в свой домишко, он даже не обращает внимание на то, что проволока вокруг гвоздя обернута не пять, как он всегда делает, а четыре раза. К без десяти одиннадцать Чонгук наконец приходит в себя с дороги и вынимает рацию из шкафчика. Времени в обрез, но не страшно, если одной рукой он будет заталкивать в себя переданные кухаркой козий сыр и лепешки, а другой — настраивать нужную частоту. Каждый раз после звонка в целях дополнительной безопасности сбивая настройки, Чонгук с сожалением представляет следующий созвон, когда ему вновь придется воспроизводить по памяти нужные частоты и положения бесчисленных рычажков. Пару раз он даже в ужасе думал, что все позабыл, но чудом находил нужную комбинацию. На этот раз, пока Чонгук разворачивает пропитанную отделившейся сырной сывороткой бумагу, прежде чем достать рацию, нужные цифры сами всплывают в сознании. Четыре. Шесть. Один. Кусочек сыра, прилипший к обертке, отваливается и падает ему на штаны. — Свинья, — ругается на себя Чонгук, небрежно отряхиваясь. Три. Восемь. Двенадцать. Домашний сыр всегда получается недостаточно твердым, пристает даже к рукам, и Чонгук в конечном итоге приходит к заключению, что без ножа или хотя бы ложки отодрать его не получится. Один. Один. Семь. Он откладывает злосчастную обертку прямиком на чемодан и уже собирается встать, чтобы сполоснуть руки и достать нож, но ровно в то же мгновение вдруг теряется в пространстве. Все меркнет, в нос ударяет сильный запах пыли, земля почему-то уходит из-под ног, и только через доли секунды Чонгук понимает, что на голову ему надели нечто вроде старого мешка. Он рефлекторно тянется, чтобы стащить его с себя, но вдруг на шею резко давят, перекрывая доступ воздуху. — Не дергайся, — раздается угрожающе где-то за спиной, а затем Чонгук слышит, как его оставленный в коридоре Глок одним четким движением избавляют от магазина и отбрасывают куда-то в сторону. Чонгук каменеет. Он знает этот голос. Знает этот тембр, эти интонации. Мин Юнги нашел его. Опять. Воздуха продолжает не хватать, но адреналин от неожиданного осознания придает немного сил на рывок. Все происходит так быстро. Вместо того, чтобы продолжать рефлекторно подаваться вперед, Чонгук резко отклоняется назад вместе со стулом, заставляя Юнги на мгновение растеряться и ослабить давление мешка. Глотнув воздуха, Чонгук собирает все силы, чтобы рвануть вперед. Это его единственный шанс. Сейчас или никогда. Уперевшись ногами в пол, он резко дергается и выставляет руки, пытаясь нащупать край стола, который помог бы ему подтянуться. Но Юнги позади тоже успевает найти баланс и вновь натягивает край мешка на его шее. Чонгуку удается ухватиться только за бока чемодана, он из последних сил вскидывает его, метится ударить Юнги, но тот реагирует быстрее и дергает за мешок в сторону. Чонгук падает со стула, ударяясь головой о пол и роняя чемодан за собой. Сознание начинает мутнеть. Он брыкается, как может, но знает, что уже бесполезно. Кислород перекрыт, силы на исходе. Он вот-вот отключится. Он проиграл. Перед тем, как погрузиться во тьму, Чонгук пытается незаметно затолкать чемодан ногами под стол в надежде, что Юнги не станет проверять его содержимое, но с каждой секундой удушья это становится все менее важным. — Не рассчитывай, что сдохнешь здесь, — доносится до него хриплый шепот, словно пробирающийся сквозь толщу воды. — Нам еще многое нужно обсудить, Чон Чонгук. А затем наступает забытье. *В Корее тех, кто освобождается из тюрьмы, принято кормить белым тофу, который символизирует чистоту/перерождение, а также в принципе является питательным продуктом для бывшего заключенного, который наверняка недополучал витамины в тюрьме