and hopelessness reigns

— Юнги. Дверь сотрясает негромкий, но настойчивый стук, который отдается в голове Юнги мощной волной боли. Он с трудом разлепляет заспанные глаза. Задремать удалось лишь под утро, и только с час назад — провалиться в достаточно глубокий сон, однако у Юнги все равно несколько долгих секунд уходит на то, чтобы продраться через глухое забытье и прийти в себя. — Что? — хрипит он в сторону двери, с трудом заставляя себя принять сидячее положение. Юнги уже не помнит, когда в последний раз по-человечески спал в кровати. В этот раз он снова отключился на диване, не сняв даже обувь и так и не выпустив из рук опустевший стакан. — Разрешите войти. Однако дверь распахивается сразу без разрешения, мгновенно заставляя Юнги напрячься. Обычно его люди не позволяют себе вот так врываться к нему, и подобное может означать лишь то, что дело важное. — В чем дело? — раздражается Юнги, на пару секунд прикрыв веки, потому что даже собственный голос отзывается болью в воспаленном черепе. Не дожидаясь ответа, он подливает себе немного джина и опрокидывает одним махом. От можжевеловой горечи сразу тянет блевать. — У нас должна была быть пересменка. У камер, — Мун Джисок, один из его самых приближенных людей, на мгновение замолкает, будто бы боится продолжить или надеется, что тот догадается сам. Юнги мыслей читать не умеет, а потому в напряжении застывает, ожидая услышать самое худшее. — Двое с ночной смены найдены мертвыми. Отдавшись шумом в ушах, тут же взрывается в бешеном стуке сердце. Юнги вновь прикрывает глаза — на этот раз, чтобы хотя бы внешне сохранить хладнокровие. — А пленник? — глухо выдавливает он. — К счастью, на месте, но мы с ним еще не говорили, — торопливо сообщает Мун. — Я сразу поднялся доложить вам. Судя по тому, как успела подсохнуть кровь на бетонном полу, охрана была убита не позже полуночи. К телам не прикасались, оставили лежать искореженными тряпичными куклами, и Юнги, спустившись в подвал, бегло их осматривает. Один убит выстрелом с близкого расстояния, другой — колотым ранением в шею. Ни ножа, ни второго пистолета Юнги не находит, но легко предполагает, что действовал кто-то опытный. Кто-то, кто смог за раз уложить двоих опытных бойцов. Кто-то свой. — Приберитесь тут, — командует Юнги Муну. Догадка неотвратимо заползает в сознание, свивается там холодной змеей, но Юнги отбрасывает ее, распахивая дверь в коридор и почти бегом направляясь к дальней камере. — Снова передумал? — услышав шаги, Чонгук, будто ожидавший их, сразу показывается у решетки. Он звучит раздраженным, говорит даже с вызовом, но Юнги на это плевать. Непослушными руками он отпирает замок и врывается в камеру, тут же выхватывая из-за пояса Беретту. Внутри кипит смесь из злости и страха, но в данный момент Юнги не смог бы ответить, на что именно они направлены. На факт, что кто-то побывал здесь без его ведома, или же на мимолетную мысль, что Чонгук мог от него сбежать? — Кто был здесь вчера? — Юнги едва отдает себе отчет, когда наставляет пистолет на Чонгука, заставляя того отпрянуть и вжаться спиной в решетку. — Какого черта? — на смену вызову в чужом голосе приходит искренняя растерянность. — Кто-то приходил к тебе ночью? — настаивает Юнги, упирая ствол Чонгуку в грудь. Его собственный голос дрожит то ли от пресловутой злости, то ли страха, то ли сказывается бессонная ночь и похмельное утро. В ушах продолжает шуметь, а голова ноет пуще прежнего, но сейчас это последнее, что Юнги заботит. — Кто это был? — Я думал, это был ты, — выдыхает Чонгук. Выдыхает странно, с надрывом и будто бы разочарованием. Будто бы он действительно хотел, чтобы тот вчера вернулся. — Он говорил с тобой? — отбросив последнюю ненужную мысль, продолжает давить Юнги. Чонгук коротко качает головой и опускает глаза на упирающийся ему в грудь ствол. Проследив за его взглядом, Юнги чуть отходит назад, позволяя тому отлипнуть от решетки и выпрямиться. — А ты с ним? — Я думал, ты пришел меня убить, — тихо признается Чонгук. — Хотел спровоцировать тебя, выкрикнул что-то. «Думаешь, если принесешь Отцу голову Чон Чонгука, это поможет?», — вспоминает он. — Вот, что я сказал. Юнги холодеет. Кто бы ни приходил, этот человек теперь точно знает, что Чонгук у него. Все даже хуже, чем он предполагал, а если верной окажется и догадка о личности пришедшего, Юнги может смело готовиться к предстоящему кошмару. Чонха ему его обеспечит. Только она видела Юнги вчера, эта любопытная сука просто не упустила бы возможности разнюхать побольше. Однако, вероятно, она ждет, когда Юнги узнает о случившемся и сам придет к ней с разговором. Чонха злобная и опасная, но не глупая и до скрежета зубов верная — еще есть шанс с ней договориться. В самом крайнем случае ее можно прикончить. На мгновение Юнги пугается собственных мыслей. Чонха редко вызывала у него эмоции приятнее, чем легкое раздражение, но никогда прежде он не допускал возможности ей навредить. Однако сейчас эта мысль возникла так просто, вдруг оказалась такой естественной, когда на другую чашу весов лег вопрос пребывания здесь Чонгука. Слегка оглушенный подобным откровением, Юнги поднимает на Чонгука взгляд, даже открывает рот, чтобы бросить ему что-то ледяное и колкое, но не успевает. Это происходит очень быстро. Несмотря на прошлые травмы, на недели заточения в тесном пространстве без солнечного света, Чонгук двигается на удивление легко и проворно. Хотя Юнги все еще продолжает сжимать Беретту, его рука уже расслаблена и опущена, и Чонгуку удается извернуться так, чтобы выхватить пистолет. Отросшими ногтями он практически впивается в пальцы Юнги, заставляя того растеряться на миг и ослабить хватку. Завладев Береттой, Чонгук тут же выбегает в дверь клетки, которую ворвавшийся в панике Юнги и не подумал запереть. Ведомый адреналиновой яростью, он совершает рывок с такой силой, что влетает в стену напротив, отталкивается от нее и бросается бежать вдоль узкого коридора. Дверь далеко, до нее метров двадцать, но Чонгук чувствует под ногами землю, ему кажется, что он ощущает каждую мышцу в теле, слышит биение собственного сердца и то, как переливается по венам кровь. Даже если он не сбежит, даже если охрана на выходе в разы сильнее, даже если выбраться из самого бункера окажется невозможным, это мимолетное ощущение стоит того, чтобы попытаться. Чонгук бежит, он делает шаг, делает другой. А затем что-то происходит, и его с мощной силой тянет назад. Успев схватить Чонгука за ткань рубашки — своей рубашки — Юнги сзади обвивает его шею рукой, надавливает сгибом локтя на кадык и с силой тянет назад. Чонгук яростно сопротивляется, брыкается, сыплет проклятиями и несколько раз ухитряется ударить Юнги в живот, но тот все же втаскивает его обратно в камеру и впечатывает спиной в решетку. — Отпусти меня, — шипит ему в лицо Чонгук. Он не прекращает брыкаться, но Юнги вновь оказывается сильнее. Ему почти ничего не стоит крепко вжимать Чонгука в прутья, продолжая давить локтем на кадык — так, чтобы тот только и мог, что хрипеть и хватать ртом воздух. Собрав последние силы, Чонгук поднимает руку и наставляет на Юнги его же Беретту. — Отпусти или я выстрелю, — выдавливает он сквозь вздохи и хрипы. — Стреляй, — рычит Юнги, подаваясь вперед и упираясь лбом в ствол пистолета. Его непроглядно черный взгляд, устремленный прямо в глаза Чонгуку, прошивает насквозь. — Ну же, давай! Чонгук взводит курок. Его указательный палец твердо лежит на спусковом крючке, а лоб Юнги плотно прижат к дулу. Нужно совершить лишь крошечное движение, одно простое действие, и Чонгук будет свободен. А даже если нет, один из Вестников Проекта все равно умрет от его руки. Будучи копом до мозга костей, Чонгук уверен: жизнь за жизнь — достойная плата. — Стреляй! — Юнги практически кричит это ему в лицо. Он убирает локоть с шеи Чонгука, выпускает его из своей стальной хватки, но все равно продолжает прижиматься лбом к стволу. Не прекращая насквозь пронизывать Чонгука взглядом, он дышит так часто, что грудь ходит ходуном. Пальцы Чонгука на пистолете начинают дрожать. — Не можешь? — Пойдем со мной. Пойдем вместе, — неожиданно даже для самого себя шепчет Чонгук. Шепчет, потому что все еще сложно дышать, потому что горло сковало спазмом, потому что страшно повторять эти слова вслух, зная, какой ответ они встретят. — Все, что ты мне рассказывал, все, о чем говорил. Я верю, что узнал тебя за это время. Верю, что не ошибаюсь. — Ты ошибаешься, — сжимает челюсть Юнги. Он не хочет, не может снова выслушивать эти слова. Подавшись вперед, он заставляет Чонгука вновь вжаться в решетку, но они все равно оказываются так близко, что тот ощущает на лице его влажное дыхание с примесью джина и табака. — А ты лжешь, — скалится Чонгук. Металл рукоятки Беретты стремительно нагревается в руке, и ему кажется, что все его тело, вплотную прижатое к Юнги, уже по-настоящему горит. — Ты не убил меня. И ты зачем-то рассказал мне о тюрьме. Зачем-то ты приходил сюда все это время, а потом решил перестать. Так почему просто не перестал? Для чего притворяться, что ненавидишь? — Я ненавижу тебя, — выплевывает Юнги, пытается заставить его замолчать. — Не правда, — качает головой Чонгук. Схватив за грудки, Юнги встряхивает его и ударяет спиной о решетку, вновь приближается, почти соприкасаясь носами. Время, пространство — все прекращает существовать. Остается лишь разделенное на двоих дыхание и незримое, но неотвратимое пламя, пожирающее прижатые друг к другу тела. — Я ненавижу тебя, — выдыхает Юнги в губы Чонгука. — Я ненавижу тебя настолько сильно, что порой не могу думать ни о чем, кроме тебя. Поцелуй, которым они впиваются друг в друга, больше напоминает схватку. Юнги почти что терзает губы Чонгука, кусает, раздирает на части, и тот не уступает, всаживая зубы в мягкую плоть. Должно быть, горло все еще сковано спазмом, потому что Чонгуку нечем дышать, потому что он задыхается, жадно выцеловывая чужие губы, сухие и тонкие, встречая чужой язык в своем рту, сжимая пальцами с трудом нащупанные прутья решетки. Юнги вдавливает его в них спиной, прижимается грудью. Без капли стеснения ведет ладонью от бедер вдоль тела, поднимаясь все выше, задерживает пальцы на шее. Чонгуку хочется бесстыдно застонать, он не помнит себя и подается вперед, желая получить как можно больше, желая прямо здесь и сейчас провалиться сквозь землю, лететь и лететь в эту бездну до скончания времен. Пусть она поглотит его, пусть заберет без остатка, ему нужно еще и еще. Лишь бы не останавливаться. И Юнги не прекращает, его губы и пальцы повсюду, оставляют ожоги на коже, пускают по телу озноб. Абсолютно забывшийся в этих прикосновениях, запахах, вкусе, Чонгук даже не замечает, в какой момент у него из рук забирают пистолет. Только когда спустя вечность Юнги наконец отрывается и подается назад, отводит расфокусированный взгляд и убирает пистолет обратно за пояс, он приходит в себя. Мощная волна паники тут же накрывает его с головой. Чонгук настолько забылся, настолько потерялся в своих чувствах, в чужих губах и прикосновениях, что позволил себя разоружить. В тот момент он на самом деле позволил бы сделать с собой что угодно, и эта опасная мысль почти заставляет его на мгновение забыть, как дышать. Возможно, если бы сразу следом из коридора не послышались шаги, он действительно бы задохнулся от накатившего шока и ужаса. — Юнги, — Мун уже второй раз за день бесцеремонно врывается в помещение, но, за секунду оценив обстановку, учтиво опускает глаза. — По радиосвязи пришло сообщение. Отец хочет немедленно видеть вас у себя, — он на мгновение поднимает взгляд на Чонгука, который едва держится на ногах. — Вас обоих. После появления охранника Юнги сразу уходит. Он больше не удостаивает Чонгука ни словом, ни взглядом. Только на мгновение прикрывает глаза, делает вдох, будто в попытке восстановить самообладание, и выходит из камеры. Во внезапно обступившей тишине — почему-то вдруг такой пустой и холодной — Чонгук оседает на пол и начинает раз за разом прокручивать случившееся в голове. Он не знает, сколько проводит за размышлениями, дрожа всем телом, мечась от жара к ознобу, срываясь то в злость, то в смущение, но через некоторое время за ним возвращаются. Чуть ли не силой его заставляют поесть, отмыться и сменить вещи на чистое холщовое одеяние надеющихся. Еще с десяток минут после этого Чонгук винит себя за мимолетное сожаление, промелькнувшее, когда пришлось отдать рубашку. Из камеры его выводят без оков и наручников, но даже не будь там охраны, он вряд ли бы вновь решился попытаться бежать. Лихорадочные мысли, не оставляющие ни на секунду, будто отнимают последние силы. Чонгук и ноги-то с трудом переставляет, оглушенный, будто разобранный на части, мечущийся в попытке найти оправдание случившемуся, но вновь и вновь натыкающийся на одну и ту же мысль. Он желал этого поцелуя. И готов был отдать за него все — и пистолет, и свободу, и собственную жизнь. Когда Чонгука заводят в грузовик, где его уже ожидает Юнги, он так и не решается поднять взгляда. Однажды уже случалось нечто подобное. Когда-то давно — будто бы еще совсем в другой жизни — Чонгука точно так же везли в грузовике, а Юнги сидел напротив. Тогда его руки и ноги были накрепко связаны, а в щели грузовика вместо яркого солнечного света вливалась душная летняя ночь. Их разделяла лишь обычная, примитивная вражда. Юнги смотрел со скукой и холодом, Чонгук просчитывал возможности своей дальнейшей судьбы. Все было просто. Тогда они были обычными врагами. Черное, белое. Сейчас же Чонгук и под страхом смерти не смог бы дать объяснение напряжению, висящему между ними, словно высоковольтные оголенные провода. Глупо было бы считать, что этот поцелуй оказался просто хитрым маневром. В то мгновение они оба этого желали, и, возможно, начали желать еще задолго до. Еще до накала стычки, до откровенных слов накануне, до бесчисленных встреч в стенах камеры, до попытки убить. Может быть, это желание вообще возникло еще в тот момент, когда месяцы назад их взгляды впервые пересеклись под куполом церкви на острове, высекшись искрами и неизбежностью множества предстоящих встреч. Но это все равно ничего не меняет. В конечном итоге остается лишь то, что Юнги воспользовался моментом, чтобы разоружить Чонгука, а тот, напрочь потеряв голову, запросто поддался. Он так легко отдал свою свободу, в каком-то смысле предал сопротивление, а теперь его везут к человеку, который давно и упорно желает ему смерти. И от одной этой мысли внутри Чонгука вспыхивает такой силы отчаяние, что от желания выблевать собственные легкие его удерживает только еще сильнее овладевшее им бессилие. Но через некоторое время грузовик останавливается. Снаружи начинают доноситься голоса, хлопают двери машин. В первый раз за всю дорогу Чонгук наконец заставляет себя поднять взгляд, и в чужих глазах, которые, оказывается, тоже смотрят в ответ, проскальзывает нечто совсем темное и пугающее. Устало вздохнув, Юнги встает со своего места и приближается к Чонгуку. Присаживается перед ним, застывшим, на корточки, берет за запястья и молчаливо просит выставить кисти перед собой. Он медленно, может даже показаться, что нехотя опутывает руки Чонгука толстой бечевкой, однако узлы получаются крепкими и надежными. Все это время он неотрывно смотрит Чонгуку в глаза, и тот, как бы сильно ни хотелось ему отвернуться, зажмуриться, а лучше вообще вырвать руки, вскочить и убежать прочь, продолжает безвольно смотреть в ответ. Бездна вновь неотвратимо затягивает его в свою темноту, а он снова не способен ей сопротивляться. Однако уже в следующее мгновение Юнги встает и, схватившись за свободный конец веревки на манер поводка, тянет его на себя. От неожиданности Чонгук чуть не соскальзывает на пол. Он выпрямляется, а Юнги, подтолкнув в плечо, заставляет его развернуться лицом к дверям. Когда он вдруг прижимается к Чонгуку со спины, тот резко отшатывается — убеждает себя, что это из-за злости и неприязни, однако влажное дыхание на шее и горячий шепот, обжегший ухо, заставляют его тело покрыться мурашками. — Мне жаль. Чонгук застывает. Он хочет обернуться и с силой врезать Юнги или, может, наоборот прильнуть к нему, однако просто стоит на месте и не может пошевелиться. А Юнги уже отстраняется — он как ни в чем не бывало стучит кулаком по металлической стенке, и через несколько коротких мгновений двери грузовика распахиваются. Чонгук морщится от резкой боли в глазах. Он неделями не видел дневного света, даже в машину его вели по темным тоннелям, и теперь кажется, будто это тусклое ноябрьское солнце способно напрочь выжечь ему сетчатку. Несколько мгновений Юнги выжидает, похоже, позволяя ему прийти в себя, а после толкает в спину и заставляет спуститься. За время, что Чонгук провел в заточении, погода успела сильно перемениться. Небо сделалось тяжелым и серым, земля покрылась устойчивым слоем инея, а воздух наполнился влагой и холодом. Легко одетый Чонгук зябко ежится на ветру, пока его ведут к большому дому с забором и вооруженной охраной из числа верных. Украдкой оглядываясь по сторонам, он довольно быстро узнает местность острова, различает поодаль на холме ту самую белую церковь, а потом вдруг видит и взгляды охраны, обращенные в одну сторону. Проследив за ними, Чонгук без удивления замечает, как из дверей дома, плавно спускаясь по ступеням крыльца, навстречу им выходит Отец. Хватает короткого взгляда, чтобы заметить, что он изменился. В первую встречу этот человек произвел на Чонгука сильное впечатление, которое было бы трудно просто вытравить из памяти. Несмотря на неприязнь и даже легкий страх, овладевший им в тот момент, невозможно было не отметить, каким сильным Хоуп тогда выглядел, какие власть и могущество источал. Он и сейчас, ступая по узкой дворовой дорожке, не прекращает приковывать к себе взгляды последователей, заставляет их трепетать в своем присутствии, держится прямо и твердо. Однако сложно отделаться от ощущения, будто непоколебимая внутренняя сила его слегка пошатнулась. Хоуп похудел, его некогда точеное, загорелое лицо слегка осунулось и приобрело землистый оттенок. Под веками залегла тень, предательски отразив бессонные ночи. Только лихорадочный блеск черных миндалевидных глаз остался прежним, даже стал гореть ярче, будто все силы из тела Хосока уходят именно на его подпитку. Приблизившись к ним, Хоуп останавливается и впивается пристальным взглядом Чонгуку в лицо. Тот не реагирует, но несильным толчком в спину Юнги заставляет его опуститься на колени. — Брат, — Отец кивком приветствует Вестника, однако глаза его все так же намертво прикованы к пленнику. В любой другой ситуации Чонгук попытался бы вложить в ответный взгляд как можно больше ненависти и презрения, однако сейчас он не испытывает ничего, кроме отстраненного безразличия. Ему до странности плевать — плевать на этого проклятого Хоупа, плевать, что последует дальше. Он просто чертовски устал. — Я долго искал новой встречи с тобой, Чон Чонгук, — коротко улыбается Хосок. Улыбка эта не сулит ничего хорошего, искривляя красивые губы подобно гримасе. — Рад, что она все-таки состоялась. Возможно, он ждет, что Чонгук ответит, огрызнется или начнет молить о пощаде, однако тот упорно молчит, и Хосок переводит свое внимание на Юнги. — Тэхен на протяжении многих месяцев не мог поймать его. Как это удалось сделать тебе? — вопрошает он с наигранным удивлением, однако в голосе чувствуется какое-то раздражение. Впервые в Чонгуке зарождается слабый интерес к происходящему — он и не задумывался, какие отношения связывают лидеров надеющихся. — Несколько дней назад он пересекал Чангаса, пытался направиться к границе с Китаем, — сухо сообщает Юнги. — Мои люди случайно схватили его и поначалу приняли за обычного фермера. В последнее время условия жизни все чаще заставляют их бежать из округа. Чонгук застывает. Он с трудом подавляет в себе желание обернуться и посмотреть в лицо Юнги. Помимо того, что тот открыто намекает на недовольство местных жителей, он еще и беззастенчиво лжет. Лжет, чтобы скрыть правду о Чонгуке, чтобы утаить недели его пребывания в камере, все эти ночи, проведенные за разговорами, несостоявшееся убийство и последующее спасение, их откровения, их поцелуй. Может статься так, что Юнги просто выгораживает себя за неповиновение, однако есть в этом что-то странное, что-то противоестественное, что заставляет маленькую искорку внезапно вспыхнуть у Чонгука в груди. — И почему же ты сразу не сообщил мне? — опасно сверкает взглядом Хоуп, тем не менее продолжая изображать растерянность. — Рассчитывал выбить из него информацию и сделать тебе рождественский сюрприз, — спокойно, без тени язвительности отвечает Юнги. Но в тоне его все же проскальзывает что-то, какая-то едва уловимая угроза, которая заставляет Хосока резко отступить и прекратить расспросы. — Сейчас у меня служба. Не думаю, что тебе будет интересно на ней присутствовать, но и отложить я ее не могу. Даже ради тебя, — Хоуп возвращает свое внимание Чонгуку, наклоняясь так, что их лица теперь оказываются на одном уровне. Он впивается жадным взглядом Чонгуку в глаза и шепчет с азартом, тайно обещающим самые страшные муки. — Тебя разместят как самого дорого гостя, коим ты и являешься, Чон Чонгук. А после я вернусь, и мы с тобой наконец пообщаемся, как и подобает старым добрым знакомым. Больше не намереваясь бесцельно дожидаться ответа, Хоуп выпрямляется и начинает неспешно шагать в сторону церкви. Несколько охранников с автоматами сразу же направляются следом за ним, пока один из верных подходит к Чонгуку и за локоть резко поднимает на ноги. Новый порыв холодного ветра забирается ему под рубашку, больно щиплет открытую кожу лица и кистей, однако ничего из этого Чонгук не замечает, прислушиваясь к мощной силе, которая, несколько мгновений назад зародившись где-то в глубине его груди, разрастается все больше и больше. Эта ложь показалась ему такой странной, потому что в действительности Юнги не боится Отца. Потому что ему нет нужды скрывать правду, если бы только он сам по какой-то причине не захотел ее скрыть. — Можешь делать со мной все что угодно. Спроси у своего Вестника: я не страшусь смерти, — вдруг неожиданно даже для самого себя выкрикивает Чонгук Хосоку вслед. Его сердце взрывается бешеным адреналиновым стуком, однако когда лидер надеющихся останавливается и медленно разворачивается, обжигая уже нескрываемой яростью во взгляде, решительность и смелость только сильнее укрепляются у Чонгука внутри. — О, — вновь со смертельно опасной ласковостью улыбается Отец. — Думаю, тебя просто неправильно с ней познакомили. Когда он вновь разворачивается и уходит, солдат резко толкает Чонгука, едва не заставляя повалиться на землю, а затем тянет в сторону ряда жилых домов. Обезумевшее сердце не перестает колотиться, стучит даже чаще, чем проносятся в голове разрозненные лихорадочные мысли. Только когда его уводят метров на десять, Чонгук набирается смелости обернуться через плечо. Почти сразу верный снова встряхивает его, заставляет смотреть под ноги, однако даже за несколько коротких мгновений Чонгук успевает увидеть взгляд Юнги, который продолжает стоять на месте и смотреть ему вслед. Взгляд темный, бездонный, снова и снова утягивающий в свою бескрайнюю мглу, но будто бы наконец прямо и откровенно говорящий то, что пытался сказать еще в грузовике, еще в камере, еще при самой первой встрече. Чонгук все-таки не ошибался на его счет. Представитель элитной категории тэхеновских солдат, сопровождающий Чонгука неизвестно куда, — должно быть, в самую защищенную из возможных темницу, — намного шире в плечах и выше его на целую голову. Даже густая и жесткая, словно проволока, борода не скрывает плотно сжатых зубов мужчины, крупные мускулы под одеждой которого то и дело непроизвольно дергаются от напряжения. Ему бы ничего не стоило проломить Чонгуку череп голыми руками или в крайнем случае всадить в него автоматную очередь, попытайся тот хотя бы дернуться, однако что-то подсказывает, что за подобный поступок его не похвалят. Хоупу Чонгук нужен живым — бесспорно, он попытается прогнуть его, стотонным катком подмять под себя, тщательно выпотрошить и выставить эту опустошенную тряпичную куклу напоказ, чтобы сломить волю и дух всего сопротивления. Чонгук на это не согласен и он не солгал. Ведомый мощным приливом решимости, которая теперь с новой силой пылает в его груди, он лучше примет смерть — даже самую страшную и мучительную, — чем вновь бросит бороться за свою свободу. Резиденция Хосока, от которой Чонгука уводят все дальше, пусть и не выделяется роскошью и мало чем, кроме размера, отличается от остальных жилых домов поселения, все же расположена от него особняком. Дома и постройки, рассыпанные по пустынной местности в центре острова, который лишь по краям начинает обрастать лесистыми холмами, тянутся ровными искусственными рядами. Если Чонгук правильно помнит, за одним из таких густо заросших дубом холмов длинный мост над озером соединяет остров с долиной Нантан. Чтобы добраться туда, придется пересечь всю местность насквозь и как-то миновать вооруженных до зубов местных, и проще всего это сделать, пока поселение пустеет из-за обеденной службы. Короткий, но точный жест, которым Чонгук подхватывает у основания свободный край веревки на своих кистях, остается незамеченным. Судорожно перебирая пальцами, он потихоньку подтягивает бечевку на всю длину, завязывает конец на манер петли и прячет в кулак. На мгновение проскальзывает мысль, намеренно ли Юнги оставил свободный край просто болтаться, будто специально хотел оставить Чонгуку какой-то шанс, однако в это время солдат приводит его к дверям одной из построек и грубо толкает вперед. Заранее готовый к этому, Чонгук тут же расслабляет все тело и по инерции валится вперед. Встретившись с землей без возможности выставить перед собой руки, он больно ударяется лицом о твердый промерзший грунт и рассекает губу о собственные зубы. Вместе с грязью во рту оседает железный привкус крови, адреналиновый страх волной раскатывается по венам, а в спину под злобное рычание верного упирается дуло АК, но застывший на месте Чонгук концентрируется только на том, чтобы незаметно напрячь мышцы и приготовиться к рывку. — Поднимайся, — рявкает солдат. Чонгук не реагирует, но стоит солдату отвести автомат и нагнуться к его кажущемуся бессознательным телу, он резко перекатывается на спину и накидывает на чужую шею петлю. Внезапность нападения выигрывает небольшое преимущество во времени — Чонгук упирается ногами солдату в живот в качестве точки опоры и с силой дергает веревку на себя. Он затягивает ее с таким остервенением, сдавливает чужую шею с такой неизвестно откуда взявшейся силой, что у вцепившегося в собственное горло верного не остается и шанса ослабить давление. Он мучительно хрипит, хватает искривленным ртом воздух, буквально давится безуспешными попытками сделать вдох, но все же его физической мощи оказывается достаточно, чтобы стянуть с плеча автомат и ударить Чонгука прикладом по лицу. На миг свет в глазах Чонгука гаснет, хлынувшая по задней стенке горла кровь из сломанного носа заставляет его закашляться. Разбитое лицо не сравнится с горстью свинца в грудине, однако это лишь вопрос времени, когда солдат решит, что лучше его застрелить, чем позволить сбежать. Сплюнув сквозь рассеченные губы скопившуюся во рту кровавую слюну, Чонгук что есть силы бьет ногой в чужое плечо. Приходится ударить еще дважды, прежде чем автомат наконец выпадает из перебитой и уже неподвижной руки солдата. Тот яростно хрипит и с силой подается назад, мощным рывком утягивая Чонгука вслед за веревкой. Правое запястье, все еще накрепко связанное, пронзает мучительной болью. Вдруг оказавшийся на ногах Чонгук хочет дернуться в сторону, пытается переместиться мужчине за спину, но боль заставляет его потеряться в пространстве, и уже в следующее мгновение тяжелый кулак бьет ему по лицу. Голову Чонгука с силой отбрасывает назад. Даже с петлей на шее, даже со сломанной рукой и наполовину выпученными от удушья глазами солдат из рядов верных оказывается в разы сильнее, чем он думал. Начав наносить удары один за другим, тот пытается превратить его лицо в месиво, будто желает выбить из обмякшего тела всю жизнь. После нескольких мощных ударов у Чонгука уже не остается ни сил, ни возможности сопротивляться. Ноги с трудом его держат, в ушах стоит оглушительный звон, а кровь заливает глаза таким непрекращающимся потоком, что мир вокруг словно бы и сам окрашивается в алый. В нем вообще не остается ничего, кроме крови, мучений и боли. Кажется, будто еще немного, еще пара точных ударов в висок, и Чонгук наконец встретит конец. Готовый вот-вот отключиться, он только и может, что продолжать из последних сил натягивать веревку и мысленно прощаться с жизнью. И в этот момент что-то меняется. Один из ударов выходит слабее, а следующий лишь вскользь задевает скулу, что заставляет солдата потерять равновесие и покачнуться вперед. Собрав последние силы, Чонгук резко дергает веревку вниз, и мощная туша наконец обрушивается на землю. Чонгук забирается солдату на спину и снова натягивает петлю. В это мгновение он уже не замечает ничего вокруг — ни того, как хрустят чужие шейные позвонки, ни того, как тело под ним дергается в предсмертных муках. Не чувствует ни боли, ни ветра, ни собственных ран. Он все продолжает тянуть, и даже когда могучая туша наконец неподвижно обмякает на земле, Чонгук просто не может ослабить веревку. Должно быть, проходит не меньше нескольких минут, прежде чем он все-таки расслабляет пальцы и выдыхает вставший комом в горле воздух. Пот на его лице смешивается с кровью и грязью, плечи содрогаются от отступающего ужаса. Тошнота начинает волнами подкатывать к горлу. Дав себе буквально пару минут на то, чтобы опомниться, Чонгук наконец стягивает петлю с чужой шеи и поднимается на ноги. Он наспех обшаривает неподвижное тело, но не обнаруживает ножа. В итоге на то, чтобы связанными руками оттащить труп хотя бы с дороги, уходит так много сил, что Чонгук бросает его в ближайших кустах, подбирает АК и решает двигаться дальше. Задерживаться там, куда его привел надеющийся, кажется не самой лучшей идеей. Обойдя здание сбоку, Чонгук пригибается и настолько быстро, насколько позволяет саднящее тело, ныряет в пространство между двумя постройками. Короткие перебежки от дома к дому, секунды ожидания и стремительные рывки через открытые пространства позволяют ему достаточно далеко пробраться незамеченным, но вскоре приводят в тупик между высоким забором и неприметным каменным зданием. Прокравшись вдоль стены, Чонгук выглядывает из-за угла и замечает караулящего возле дверей охранника. Нет ни малейшего шанса по-тихому одолеть еще одного до последнего нерва натренированного верного, поэтому он разворачивается и возвращается к тупику. Надеющиеся свои дома строят без фундамента, предпочитают просто выбирать ровные и устойчивые участки, так что окна их почти всегда находятся на уровне человеческого роста. Осторожно потолкав каждое из окон постройки, Чонгук наконец находит одно приоткрытое. Связанные руки и болтающийся на шее ремень автомата делают его неповоротливым, избитое тело не прекращает болеть, так что Чонгуку только с третьей попытки удается протолкнуть себя внутрь помещения. Перекинувшись через раму, он тяжелым мешком валится на пол, но тут же заставляет себя подняться и схватиться за автомат. — Кто вы? — оборачивается на него испуганный мужчина, стоящий на коленях в самом углу, которого Чонгук не заметил снаружи. — Я позову охрану. Мужчина поднимается на ноги и начинает осторожно пятиться к двери, глядя на Чонгука полными враждебности глазами. А тот и пошевелиться не может, просто стоит, онемевший, и с ужасом узнает в человеке напротив того, кого уже и не надеялся встретить. — Маршал? — шокированно выдавливает Чонгук. Ему и самому сложно поверить глазам — от волевого, сильного маршала Ким Югема там остались разве что слабо знакомые черты лица, да специфический тембр голоса. Некогда крепкое тело служителя порядка сгорбилось и осунулось; руки-веточки сделались тонкими и безжизненно опущены к полу. Вместо выглаженной формы на плечах Югема теперь болтается свободная рубаха надеющихся, а длинные волосы собраны в хвост. Отросшая же борода еще сильнее выделяет на его лице впавшие скулы и большие глаза, теперь похожие на две темные ямы. Глаза, в которых мучительно медленно загорается узнавание, но которые Югем тут же отводит. — Нет, — мотает он головой, будто пытается отряхнуться от знакомого образа. — Нет-нет-нет… — Югем? Что они с тобой сделали? — ошарашенно роняет Чонгук и пробует приблизиться, но маршал тут же отскакивает в сторону. — Тише, стой. Ты меня не узнаешь? Я, наверное, сейчас весь в крови, но это же я, Чонгук… Услышав знакомое имя, маршал на миг замирает, Чонгук же старается придать голосу доверительности и снова осторожно подходит. — Мы с тобой вместе приехали сюда для ареста Чон Хосока. Наш вертолет сбили, а потом мы вместе убегали от надеющихся. Ты это помнишь? Югем вновь отворачивается, но все же нехотя кивает. — Хорошо, — пытается улыбнуться Чонгук, несмотря на шок и ком в горле. — Ты мог бы помочь мне? — он опускает автомат на пол и поднимает перед собой связанные руки. — Есть чем разрезать веревку? Взгляд Югема непроизвольно устремляется куда-то в сторону — проследив за ним, Чонгук подходит к столу у стены. Среди книг и бумаг он находит полутупой канцелярский нож, которым принимается больше пилить, чем резать крепкую бечевку. Только сейчас к нему впервые приходит осознание, что его правая кисть вывернута под странным углом и плохо слушается, поэтому, пытаясь не смотреть на нее и работать левой рукой, Чонгук на несколько мгновений выпускает Югема из виду. И вдруг тот оказывается рядом, молча забирает нож и сам принимается его освобождать. В груди Чонгука впервые за этот день разливается нечто, похожее на надежду. Это все словно ночной кошмар. Югем все это время был здесь, пережил куда больший ад, чем сам Чонгук — он выглядит и ведет себя так, будто его сутками пытали и накачивали наркотиками. Но все же вместе у них больше шансов сбежать, чтобы после вернуться и отомстить надеющимся за все те ужасы, которые они сотворили. Прикрывая друг друга, два бывших копа с большей вероятностью доберутся до моста, чем поодиночке, и на этот раз, наученные опытом, не остановятся ни перед чем. Когда веревка наконец соскальзывает на пол, Чонгук с облегчением растирает содранные в кровь запястья. Правая кисть, опухшая и странно вывернутая, реагирует болезненной пульсацией, которую, однако, придется пытаться игнорировать хотя бы до тех пор, пока они не окажутся в безопасности. — Спасибо, Югем, — здоровой рукой Чонгук аккуратно хлопает маршала по плечу, но тот вздрагивает под прикосновением, заставляя его сердце сочувствующе сжаться. Невыносимо смотреть на то, что осталось от этого человека. Они обязаны спастись и все исправить. Вернувшись на середину комнаты, Чонгук подбирает автомат, примеряется к нему левой рукой, а после оборачивается на замершего у стола Югема. — Мы выберемся отсюда, вместе, — решительно обещает он, однако чужой взгляд наполняется неприятием и отвращением. — Нет, — качает головой Югем. — Я помог тебе, а теперь, пожалуйста, уходи. — О чем ты? — не понимает Чонгук, ощущая очередной прилив усталости, горечи и страха. Это не может быть правдой, он просто не способен поверить, чтобы маршалу насколько промыли мозги, что тот добровольно хочет остаться. — Уходи, — настойчивее просит Югем. — Я не пойду с тобой. Здесь я нашел свое предназначение, здесь я наконец счастлив. — Югем, — перебивает его Чонгук. — Я помогу тебе, обещаю, у нас получится сбежать. Все сейчас на службе в церкви, деревня пуста, у нас есть оружие… — Я сказал нет! — повышает голос Югем. — Оставь меня. Уходи. Уходи! Возможно, в нем просто говорит страх. Возможно, именно он заставляет маршала прогонять Чонгука и произносить заученные под какими-нибудь пытками речи. Югем просто не в порядке, он запуган и одурманен. Но даже если сейчас Чонгук ничего не сможет с этим поделать, он ни за что не позволит маршалу сдаться этому страху в лапы и добровольно остаться в плену. Его необходимо вызволить отсюда любой ценой. — Югем, — пытается незаметно приблизиться Чонгук, но тот, все же сохранивший частичку прошлого себя, правильно угадывает его намерения. Он резко подается в сторону двери, и Чонгук тут же бросается наперерез: используя весь свой вес, он врезается в Югема плечом в попытке оттолкнуть. Толчок выходит слабым, однако маршал за время в плену настолько отощал и обессилел, что все равно отлетает к стене и практически сползает по ней на пол. Правда, уже через секунду он снова поднимается на ноги, пригибается и, рванув в атаку, сам набрасывается на Чонгука, который неосторожно выпускает автомат из рук. Схватившись, они оба валятся на пол. Оказавшийся сверху Югем пытается обездвижить Чонгука, но тот пользуется преимуществом в силе и весе и быстро высвобождается. Вот уже Югем оказывается придавленным к полу, слишком слабый, чтобы сопротивляться, когда Чонгук дотягивается до какого-то провода поблизости и накрепко связывает руки у него за спиной. И снова проскальзывает непрошенная мысль: разве мог Юнги не знать о такой простой мере предосторожности, связывая его самого? Все тем же канцелярским ножом Чонгук вырезает кусок матраса и запихивает его Югему в рот в качестве кляпа. Оставшимся обрубком своей же веревки он закрепляет кляп и несколько секунд размышляет, стоит ли перевязать маршалу еще и ноги. Нести, пусть и сопротивляющееся тело на плече все же легче, чем постоянно тянуть его за собой, к тому же на еще одну схватку сил уже вряд ли хватит. Ком вновь неприятно застревает в горле. Как бы Чонгук хотел, чтобы у них было больше времени, чтобы они смогли поговорить, выслушать друг друга, поделиться пережитым. Найди он правильные слова, все могло бы сложиться иначе, ему бы не пришлось связывать товарища и тащить на себе словно тушу убитого зверя. Но Югем не дал ему такой возможности, и пусть Чонгук знает, кого именно стоит винить, осевшая горечь во рту от этого не становится слаще. Так или иначе, Чонгук должен во что бы то ни стало вызволить Югема, поэтому он все-таки перевязывает ему ноги и осторожно приоткрывает дверь. Звуки борьбы могли привлечь чье-нибудь внимание, но коридор оказывается безмолвным и пустым. Чонгук взваливает нетяжелое, но активно трепыхающееся тело маршала на одно плечо, пока на другом болтается автомат, и тихо выскальзывает из комнаты. Им везет ровно до того момента, пока до черного хода в задней части здания не остается чуть больше пяти метров. Из-за угла прямо на Чонгука выходит пожилая женщина — она не меньше его самого пугается встречи и в ступоре замирает. Ее глаза округляются, а рот раскрывается, будто она готовится вот-вот закричать. Не слишком аккуратно скинув Югема на пол, Чонгук хватается за автомат. — Мне не хочется причинять вам вред, но если вы меня не послушаете, я буду вынужден выстрелить, — по возможности спокойным тоном обращается он к женщине. — Вы сделаете, как я прошу? Женщина медленно кивает, меча ошарашенный взгляд то на скрючившегося на полу связанного Югема, то на Чонгука, который продолжает наставлять на нее автомат. — Хорошо, — кивает Чонгук. Он не глядя открывает дверь ближайшей комнаты, оказавшейся кладовкой, и указывает на нее подбородком. — Заходите. Женщина нехотя слушается. Стоит ей скрыться внутри, Чонгук подпирает дверь взятой из этой же кладовки шваброй и бросается из здания прочь. Это не удержит женщину надолго, рано или поздно кто-нибудь заметит, однако Чонгук просто не смог бы решиться прикончить старушку. Мысль о том, что было бы, не согласись та послушаться, он предпочитает отбросить подальше — сейчас не лучшее время, чтобы размышлять о морали. Чонгук успевает пройти лишь пару сотен метров до очередного здания и забросить Югема внутрь, когда позади вдруг раздаются тревожные голоса. Он прислоняет маршала к стене рядом с задним ходом и оставляет трепыхаться со связанными ногами. Пока все вокруг кажется точно таким же, но Чонгук все равно подходит к окну, осторожно отодвигает занавеску и проверяет, что происходит снаружи. Несколько появившихся на горизонте мужчин пусть и выглядят явно обеспокоенными, но пока движутся просто вниз по дороге, а не в сторону дома, где притаился Чонгук. Следом за ними едва поспевает та самая женщина, выбравшаяся куда быстрее, чем он рассчитывал, и что-то активно рассказывает. — Проклятье, — ругается Чонгук, чувствуя, как внутренности сковывает очередной приступ страха. Опустив занавеску, он оборачивается к Югему, и на мгновение ему кажется, что на чужом лице проскальзывает мрачное удовлетворение. — Мы вытравим из тебя все это дерьмо, маршал, — с горечью обещает Чонгук. Он снимает с плеча АК, проверяет патроны в магазине и снова вешает обратно. В голове лихорадочной каруселью проносятся мысли, в судорожной попытке придумать план действий Чонгук один за другим перебирает возможные варианты. Все кажется неосуществимым и безумным, но вряд ли заурядная идея способна вытащить их из этой ситуации. Еще немного поразмыслив, Чонгук проходит на кухню, к плите, и проворачивает вентиль. Пламя, вспыхнувшее на одной из конфорок, окрашивается сначала в красный, а затем в синий. Чонгук затравленно оглядывается по сторонам — приходится в очередной раз напомнить себе сохранять спокойствие и не умирать прежде смерти. Ничего еще не закончилось. Оставив конфорку включенной, Чонгук принимается осматривать полки и шкафчики, в одном из которых находит несколько пачек толстых парафиновых свечей. Следующим приобретением становится упаковка банок с гелем для подогрева, и Чонгук задумывается, намеренно ли местные экономят ресурсы перед Коллапсом или же просто мучаются с перебоями света и газа. Вскрыв первую попавшуюся банку, он наспех оценивает количество огнеопасной розовой жижи внутри, а затем поджигает свечу от конфорки и подносит пламя к банке. Огонь на кончике фитиля на глазах становится практически фиолетовым. Чонгук относит банку в ванную, а по возвращении замечает, что настроение Югема переменилось — теперь тот наблюдает за ним с подозрением. Намеревавшийся было бросить маршалу что-нибудь ободряющее, он быстро передумывает и вновь погружается в тревожные размышления. Чтобы все получилось, необходимо точно прикинуть время и расстояние, на которое им удастся убраться, даже если надежды на то, что они смогут не то что дойти до моста, но хотя бы выбраться из дома, не словив пулю, остается все меньше. Чонгук решает снова оценить обстановку снаружи и подходит к окну. До этого просто рыскавшие по улицам верные уже повытаскивали оружие и теперь тщательно прочесывают дома поблизости. На всякий случай Чонгук запирает замок на входной двери, а затем спешно возвращается на кухню и гасит огонь, пока Югем, не сводя глаз, продолжает наблюдать за его действиями. Чонгук вновь поворачивает газовый вентиль и прислушивается к шипению, раздающемуся перед тем, как огонь загорается. Он пробует погасить его, не выключая при этом сам газ, но языки пламени все никак не желают исчезать и продолжают беспокойно танцевать вокруг конфорки. Оглянувшись на громкий звук с заднего двора, Чонгук сквозь занавески на двери черного хода с ужасом замечает силуэт одного из надеющихся. Вторую точно такую же тень он видит и в окне около входной двери. Судорожно выкручивая вентиль то в одну, то в другую сторону, он снова пробует затушить пламя — язычки становятся мелкими и почти прозрачными, но полностью избавиться от них так и не удается. У задней двери тем временем раздается отчетливый шорох, и сердце Чонгука в ужасе подскакивает к горлу. Терять больше нечего. Чонгук выкручивает газ на полную, а затем, игнорируя боль в вывихнутой кисти, хватается за плиту с двух сторон и с силой тянет на себя. Плита сдвигается с громким скрежетом, который не прекращает раздаваться ни на секунду, пока Чонгук сантиметр за сантиметром продолжает тянуть. С таким же успехом можно было просто сообщить всему округу о своем местоположении, но ни сил, ни возможностей проворачивать это тихо уже не осталось. Когда расстояние между плитой и стеной наконец оказывается достаточным, Чонгук обходит ее сзади, упирается ногой и со всей силы толкает. С оглушительным грохотом плита валится на пол, и по кухне из торчащего около пола шланга начинает быстро разноситься запах газа. Чей-то силуэт все так же вырисовывается сквозь занавеску у заднего входа, и Чонгук, не медля больше ни секунды, подлетает к нему и распахивает дверь. За ней оказывается надеющийся с винтовкой, за ствол которой Чонгук хватается ровно в тот момент, когда чужой палец жмет на курок. Пуля врезается в стену буквально в паре сантиметров от его головы, нагревшийся от выстрелов металл обжигает ладони. Резко потянув за ствол, Чонгук втаскивает мужчину внутрь дома, и, прежде чем тот успевает сориентироваться, стягивает с плеча автомат. Короткая очередь теперь уже его пуль попадает точно в цель, и надеющийся с грохотом валится на пол. Со стороны парадного входа тут же слышится шум — второй мужчина пытается выломать дверь. Чонгук вскидывает автомат и прямо сквозь нее пускает несколько очередей, целясь в голову. Времени выяснять, угодила ли хоть одна пуля в цель, не остается — Чонгук насколько быстро, насколько позволяют силы подхватывает начавшего активнее дергаться Югема и спешит покинуть дом через заднюю дверь. Внутри ему казалось, что запах газа едва ощущался, но стоит им вывалиться наружу, как свежий воздух мощной волной ударяет в нос. Едва справившись с паникой и накатившим головокружением, Чонгук закидывает Югема на плечо и бросается прочь. Как и до этого, он передвигается короткими перебежками от одной стены до другой. Лежащий животом у него на плече Югем то и дело дергается и стонет, все пытается высвободиться от пут, и потерявший уже всякое самообладание Чонгук пару раз намеренно прикладывает его головой об углы. Он успевает преодолеть уже почти половину пути до окраины острова, где местность потихоньку начинает обрастать холмами и склонами, когда автоматная очередь прочерчивает землю рядом с его ногами. Это заставляет его занырнуть в проход между двумя домами и в напряжении замереть у дальнего края стены. Несмотря на небольшой вес Югема, нести его куда тяжелее, чем предполагал Чонгук. Понимая, что двигаться с достаточной скоростью им все же не удастся, он решает дождаться взрыва прямо в укрытии. Однако недолгого ожидания становится достаточно, чтобы понять, что взрыва не будет. Возможно, надеющиеся нашли способ перекрыть газ или обнаружили в ванной подожженное топливо, а может статься и так, что Чонгук где-то просчитался и сам себя лишил шанса на спасение. Выглянув из своего укрытия, он несколько мгновений наблюдает за тенями трех вооруженных солдат, бегущих вниз по дороге: светящее им в спины солнце четко очерчивает силуэты, развевающиеся на ветру свободные одежды и длинные стволы приготовленных к выстрелам ружей. Они уже совсем близко. Выругавшись сквозь зубы, Чонгук решает, что ждать дальше бессмысленно и опасно. Он снова срывается с места и со всей возможной скоростью бросается бежать вверх по небольшому склону в надежде добраться до возвышенности и за счет этого получить преимущество. Засев в удачном месте с автоматом, он хотя бы сможет дать отпор догоняющим его солдатам. Чонгук добирается до холма как раз тогда, когда преследователи выворачивают с дороги. Едва рядом оказывается первое попавшееся укрытие, он, не задумываясь, швыряет Югема на землю, прижимается к углу хлипкой одноэтажной постройки и вскидывает автомат. Короткая очередь попадает одному из надеющихся в грудь под правой ключицей, заставляя его заорать и рухнуть на дорожку. Остальные несколько человек тут же разбегаются по укрытиям и не рискуют высунуться даже для того, чтобы оттащить с дороги раненого. Скрывшись между домами, они становятся почти незаметными для взгляда Чонгука, однако об их передвижениях все еще можно судить по длинным теням на земле. Так, он замечает, что несколько человек с противоположной стороны дороги предпринимают попытку перебраться от одного дома к другому — Чонгук снова стреляет, но берет слишком низко, и горсть пуль зарывается в грязь. Надеющиеся, тем не менее, как по команде валятся на землю и на четвереньках бросаются обратно за угол. Раненый мужчина на дороге тем временем продолжает кричать и просить о помощи. Он перекатывается на живот и, подволакивая поврежденную руку, пытается ползти по залитому собственной кровью гравию. В намерении припугнуть Чонгук всаживает еще одну короткую очередь рядом с его головой, и мужчина наконец затыкается. Занырнув обратно в свое укрытие, Чонгук прилипает спиной к стене и дает себе несколько секунд на то, чтобы отдышаться. Избитые и натруженные мышцы в его теле не прекращают ныть, запекшаяся кровь на лице неприятно сдавливает кожу, а правая рука опухла настолько, что теперь напоминает надутую латексную перчатку. Однако все это пока не имеет значения — если Чонгук погибнет, станет уже не важно, что и где у него болит. Брошенный на землю Югем тем временем так и продолжает лежать на боку, но больше не предпринимает попыток освободиться. Чонгук предполагает, что все это время он находился под действием блажи, а теперь его начало отпускать и мало-помалу возвращать сознанием в реальный мир. Мир кровавый, жестокий, но самый что ни на есть настоящий, в отличие от того, что там обычно рисует наркотический приход. Бросив короткий взгляд на мрачное лицо маршала, Чонгук несколько мгновений размышляет над тем, удастся ли все-таки убедить его идти самостоятельно, но уже через секунду это перестает иметь значение. Из другой части поселения — приглушенно, но все равно достаточно громко, чтобы было слышно в каждом уголке острова, — раздается колокольный звон. Напоминая журчание ручейка или трели утренних птиц, колокола мелодично переливаются своим перезвоном, но Чонгуку этот звук не несет ничего, кроме погибели. Это означает, что служба окончена, и в погоню за ним теперь отправится куда больше горстки надеющихся. Времени уже не остается. Чонгук наклоняется и вновь взваливает Югема на плечо, но даже в спокойном состоянии его веса становится достаточно, чтобы не удержаться и упасть на колени. Кое-как поднявшись, Чонгук заставляет себя начать переставлять ноги, которые то и дело скользят по подмерзшей грязи, пока он срезает путь через холмистую местность. Спустя некоторое время ему все же удается спуститься с возвышенности, и по ровной низине мчаться становится чуточку легче. Впереди — уже так близко — за редкими деревьями наконец начинает виднеться подъем, который в итоге должен будет привести к утесу и мосту, проложенному по его вершине. Еще совсем немного. Однако звук едущих автомобилей, вдруг раздавшийся позади, заставляет Чонгука как вкопанного замереть на месте. Он в ужасе оборачивается и видит вдалеке несколько внедорожников, несущихся с такой скоростью, что из-под их колес вырываются облачка пыли и мелкие камни. Всего через несколько мгновений автомобили съезжают с дороги и начинают мчаться между деревьями. Чонгук в отчаянии оглядывается по сторонам. Его окружает лесистая местность, но высокие дубы и сосны все равно стоят недостаточно плотно, чтобы остановить внедорожники, если те бросятся за ним в погоню. До моста еще около полукилометра, а вокруг нет ни одного надежного укрытия, кроме стволов деревьев и некрупных валунов. На Чонгука вновь тяжелой глыбой наваливается чувство беспомощности и одиночества, непрерывно преследовавшее его все это время. На этот раз насколько мощное и всепоглощающее, что он только и может, что стоять и смотреть, как расстояние между ним и автомобилями стремительно сокращается. И вдруг воздух сотрясает звук выстрела. Первая пуля громом раскатывается по низине и пролетает в метре над головой. Через секунду вторая впивается в ствол сосны слева, за ней туда же сразу следует третья. Наконец Чонгук отмирает. Пригнувшись, он отскакивает к одному из деревьев и ищет взглядом источник выстрела, который находит так быстро, что на мгновение кажется, будто ему заранее было известно, что нужно искать. На вершине холма, откуда ранее спустился сам Чонгук, на фоне чистого неба четко выделяется темный силуэт. С такого расстояния невозможно разглядеть лица, однако невысокий рост, строгий черный костюм и светлые волосы позволяют безошибочно узнать в стрелке Мин Юнги. Вскинув винтовку, Вестник прикладывается к прицелу и совершает еще один выстрел — пуля впивается в землю рядом с ногой Чонгука, заставляя фонтанчик грязи взмыть высоко вверх. Чонгук подрывается на ноги и вновь бросается бежать среди деревьев — петляет между ними то в одну, то в другую сторону. Звуков выстрелов больше не следует, но Чонгук и так знает, что Юнги не станет стрелять. Из винтовки со снайперским прицелом он попал бы в цель еще с первого раза, если бы только намеренно не желал промахнуться, чтобы заставить Чонгука опомниться и вновь начать убегать. Выбрав в качестве дороги прогалину между двумя невысокими холмами, где раньше, судя по всему, протекал ручей, а теперь осталось лишь пересохшее русло, Чонгук в конце концов добирается до подъема на другой стороне и оглядывается. Внедорожники уже пропали из виду, и это может означать только то, что они теперь где-то совсем поблизости, петляют между деревьями и стремительно догоняют Чонгука. Силуэт Юнги на вершине холма тоже уже исчез — так же незаметно, как и появился. Отвернувшись обратно, Чонгук со странным чувством в груди снова начинает подниматься. Только на самой вершине он на мгновение приостанавливается, прежде чем приступить к спуску с другой стороны холма, и внимательно прислушивается. Между деревьями и по поверхности озера, на которое наконец открывается вид, разносится отчетливый шорох гравия под колесами машин. В следующий миг уже слышится монотонный рев двигателей, который тут же меняется — судя по звуку, внедорожники начинают преодолевать подъем. Еще через мгновение Чонгук наконец их видит. Автомобили надеющихся с равноконечными крестами на боках с огромной скоростью несутся на него через лес, притормаживая лишь для того, чтобы маневрировать между деревьями. Все происходит очень быстро: буквально через пару секунд два внедорожника уже вырываются на открытую местность и начинают стремительно пересекать прогалину, рыча моторами с почти оглушительным звуком. Внутренности замершего на вершине Чонгука сжимает ледяной хваткой предчувствия близости смерти, однако когда рядом вдруг врезается пуля, осыпая его земляной крошкой, он тут же падает на живот и неосторожно роняет Югема. Сдавленно заорав сквозь кляп, тот скатывается вниз с холма и сильно прикладывается о землю. Чонгук на него даже не оборачивается — в кузове одного из внедорожников он замечает мужчину со снайперской винтовкой, в линзе прицела которой отблескивает уже начавшее садиться солнце. Затаившийся в укрытии Чонгук покрепче хватается за свой АК. От стрелка его отделяет почти сотня метров. Остается лишь молиться, чтобы дальнобойности оружия, меткости и скорости хватило для удачного выстрела. Сделав глубокий вдох, Чонгук прицеливается и спускает курок. Автомат в левой руке несколько раз вздрагивает длинными очередями, и через несколько мгновений мужчина в кузове заваливается назад, тут же скрываясь из виду. Внедорожники тем временем продолжают неотвратимо приближаться. Из окна одного из них высовывается пассажир со штурмовой винтовкой и пускает по холму очередь пуль, которые врезаются в землю в опасной близости от Чонгука. Пользуясь преимуществом своего положения на возвышенности, тот снова прикладывается к прицелу автомата и начинает стрелять по машинам в ответ. Непрекращающийся град пуль, высекая искры, оставляет на капотах и кузовах глубокие царапины. После удачного попадания лобовое стекло одного из внедорожников покрывается трещинами. Похоже, пуля задевает водителя, и тот не успевает вовремя вывернуть руль. Благодаря этому Чонгуку со второй попытки удается прострелить левое переднее колесо машины — та протаранивает толстый ствол дуба и наконец останавливается, выпуская облачка дыма из-под разбитого капота. Несколько мгновений Чонгук ожидает, что пассажир выберется наружу и начнет отстреливаться, но этого так и не происходит, и он переводит внимание на второй внедорожник, до которого внезапно остается чуть меньше тридцати метров. Холодок вновь пробегает по спине: времени разобраться с ним уже не хватит. Видя свое основное преимущество в мобильности, Чонгук закидывает автомат обратно на плечо, вскакивает с земли и вновь бросается бежать. Бурлящий в крови адреналин помогает ему быстро добраться до Югема, которого он подхватывает на руки и начинает тащить вверх по следующему склону. Ноги продолжают нестерпимо гореть, воздух застревает в легких и отказывается выходить наружу, двигатель внедорожника рычит уже практически за спиной, но Чонгук ни на секунду не позволяет себе остановиться. И вдруг в момент, когда автомобиль уже почти настигает его, сзади раздается взрыв. Сначала лес озаряет яркой вспышкой, а затем по нему проносится оглушительный грохот, из-за которого землю под ногами сотрясает вибрацией. Чонгук на ходу оборачивается. Он был уверен, что этого уже не произойдет, однако маленький домик кого-то из местных исчезает в мгновение ока, а на его месте распускается жадно поглощающий все вокруг себя цветок из огня и дыма. Пожалуй, для Чонгука это становится потрясением на меньшим, чем для самих надеющихся. Внедорожник позади резко виляет в сторону и останавливается, его водитель вытаращивается в направлении поселения так, будто огромный столб пламени, возвышающийся над остальными домами и постройками, вот-вот протянет свои лапы и доберется сюда. В тот же миг до Чонгука отдаленно доходит, что это его последний шанс на спасение. Вновь схватившись за автомат, он обрушивает на внедорожник целый град пуль и не останавливается даже тогда, когда и водитель, и пассажир обмякают на своих сиденьях с изрешеченными пулями телами. Только когда вместо очередного выстрела автомат издает тихий щелчок, Чонгук перестает остервенело жать на спусковой крючок. Он тут же оседает на колени, упирается руками в землю перед собой и, не сдержавшись, издает нечто между криком и ревом. Тело обессилено дрожит, стекающий по лицу и шее пот вместе с выступившими слезами каплями срывается на землю. Несмотря на разрывающиеся легкие, Чонгук пытается сделать несколько глубоких вздохов и только после этого начинает медленно осознавать, насколько он измотан, насколько крепко волна ужаса и паники держала его все это время за горло, и лишь неиссякаемый адреналин подталкивал двигаться дальше. Желание лечь на землю и просто разрыдаться огромно, но это пока не конец. Им еще предстоит выбраться с острова, прежде чем можно будет окончательно выдохнуть, поэтому Чонгук с трудом поднимается на недержащие ноги и возвращается к автомобилю. Последние силы уходят на то, чтобы вытащить обмякшие тела наружу, донести до внедорожника Югема и затолкать его на заднее сидение. Залитое кровью водительское место оказывается усыпанным еще и осколками лобового стекла, и, прежде чем забраться в машину, Чонгук наспех смахивает их на землю. Заводя мотор, он мысленно надеется, что не задел двигатель, однако тот мгновенно отзывается рычанием, и внедорожник послушно трогается с места. Спроси его кто позже, и Чонгук едва ли вспомнил бы, как уезжал с острова. На время дороги он будто мысленно отключается, погружается в немое забытье обессиленности и шока. Только проносящиеся мимо на огромной скорости пейзажи и бликующее в водах озера закатное солнце мелькают перед его глазами, и лишь задувающий в разбитое окно холодный ветер он способен ощущать. Даже Югем на заднем сидении не дергается, выдает свое присутствие лишь частыми глубокими вздохами через нос и молчит. Разве что достигнув заветного моста Чонгук ненадолго выныривает из забытья и ощутимо напрягается. В прошлый раз именно там их поджидала засада, однако теперь все оказывается спокойно, надеющиеся пока не успели перекрыть дорогу, и внедорожник свободно добирается до другого берега. Несколько секунд Чонгук размышляет, куда лучше направиться, но все же домик лесничего поблизости кажется логичнее осажденной тюрьмы и довольно далеко расположенного Канге, так что он вдавливает газ в пол и яростно мчится навстречу свободе. Солнце уже почти заходит за горизонт, лишь слегка подсвечивая местность, когда внедорожник наконец пересекает еще один мост к островку лесничего и останавливается на берегу озера. До бункера Мину шагать пешком еще минут семь, и хотя Чонгук едва ли передохнул за время дороги, он пока не может сильно рисковать и оставлять за собой следы. Вытолкав задремавшего на отходах Югема с заднего сиденья, Чонгук переставляет рычаг коробки передач на драйв, придавливает педаль газа найденным поблизости булыжником и не без усилий сталкивает машину с берега. Несколько минут он отстраненно наблюдает за тем, как воды погружают внедорожник в свои пучины, а после снова взваливает на себя Югема и начинает неспешно брести в сторону домика лесника. Обступающая со всех сторон тишина все еще кажется странной: Чонгук так привык к грохоту сердца и звуку своего учащенного дыхания, что даже шорох гравия под ногами кажется ему сейчас слишком тихим и спокойным. Возможно, выдыхать еще действительно рано и стоило бы чуть поднажать, но он слишком устал. Пережитый за день ад забрал последние силы и даже эмоции, опустошив до самого дна. Ужас оставил внутри такую дыру, что, кажется, напади сейчас на Чонгука кто-то еще, он бы просто покорно лег на землю и позволил делать с собой что угодно. Он обещал себе бороться до последнего, но пылающая до этого решительность в груди в итоге оставила после себя лишь выжженную пустыню. Лесничий открывает не сразу. Несколько мгновений изнутри дома раздается шорох и странный шум, и когда дверь наконец распахивается, Чонгук практически вваливается в прихожую. Мину тут же подхватывает его, что-то взволнованно бормочет, сыплет вопросами, но какое-то время Чонгук просто висит на нем, наконец-то позволяя себе расклеиться. Еще несколько минут уходит на то, чтобы совместными усилиями оттащить Югема по лестнице в бункер и уже после усесться за старенький, шатающийся столик на кухне, покрытый потертой скатертью. Только тогда Чонгук впервые за все это время выдыхает — как же сильно он жаждал оказаться здесь, в покое и безопасности. — Что произошло? — в очередной раз повторяет свой вопрос Мину, когда тот наконец отходит достаточно, чтобы ответить. — Я был в плену у надеющихся. Долго, не знаю, может быть, несколько недель. Сегодня меня привезли на остров к Хоупу и я смог сбежать, — коротко, без лишних подробностей сообщает Чонгук, потому что яркие картинки все еще стоят перед глазами, и переживать весь этот кошмар снова у него нет никакого желания. — А этот? — указывает Мину подбородком на неподвижного Югема, которого они закинули на диван и пока так и оставили лежать связанным. — Его, как и меня, прислали в округ для ареста Чон Хосока. Все это время я думал, что он мертв, но с ним сотворили нечто похуже, — тихо отвечает Чонгук, и одних этих слов леснику становится достаточно, чтобы все понять и перестать задавать вопросы. Тем временем шок продолжает понемногу отступать, и Чонгук наконец вспоминает о собственных травмах. Он опускает взгляд на свою опухшую искривленную кисть, которая все сильнее пульсирует болью, и непроизвольно прижимает ее к груди. Постепенно каждый избитый и поврежденный участок на его теле начинает напоминать о себе, и, похоже, это мучительное чувство в конце концов отражается у Чонгука на лице. — Да уж, нехило вас потрепало, — вздыхает лесник, все это время не сводивший с Чонгука взволнованного взгляда. — Я схожу за водой и аптечкой, попробуем привести вас в порядок. Мину поднимается с места и направляется к лестнице на поверхность, оставляя Чонгука дожидаться его в наступившей тишине. Однако тишина эта все еще доставляет дискомфорта больше, чем спокойствия — в ушах до сих пор стоит шум, который будто бы все продолжает воспроизводить крики, грохот выстрелов и гул проносящегося мимо ветра. В попытке хотя бы ненадолго отвлечь себя от этих звуков Чонгук, кряхтя, поднимается со стула и принимается шариться по кухонным шкафам. В одном из них находится пара банок говяжьей тушенки, кукурузные лепешки и коробочка с маслом, которые наплывом воспоминаний вызывают легкую улыбку. Свежих ягод в такое время года не собрать, но на открытой полке выстроились в ряд несколько литровок с земляничным вареньем, и одну из них Чонгук тоже зачем-то выставляет на стол. Вряд ли он сейчас способен хоть что-нибудь проглотить, а вот соджу не помешает — возможно, после доброго литра даже удастся немного поспать. Однако Чонгук перерывает все полки, обшаривает шкафы, но так и не находит ни единой бутылки. Это кажется странным — Мину всегда создавал впечатление любителя выпить, и при каждой встрече первым делом выставлял на стол именно алкоголь. Возможно, его запасы как раз иссякли накануне, однако Чонгук не припомнит, чтобы видел где-нибудь пустые бутылки, которые лесник всегда был склонен подолгу не выбрасывать. Осмотревшись по сторонам, он вдруг вообще с удивлением замечает, что комнаты выглядят непривычно чистыми и тщательно убранными, практически вылизанными. Это тоже кажется странным и слишком непохожим на угрюмого неряшливого старика. Неужели он вот так внезапно решил взять себя в руки? Мину находится в одной из комнат надземной части дома. Дверь в помещение оказывается приоткрыта, и несколько мгновений Чонгук просто наблюдает через щель за сгорбленной спиной старика, прежде чем решается зайти внутрь и позвать его по имени. — Что ты делаешь? — тихо роняет Чонгук. Лесник тут же вздрагивает, откладывает на стол предмет, который держал в руках, и поднимается на ноги. — Ох, Чонгук, напугал меня. Ступай вниз, я дождусь, пока нагреется вода, и все принесу, — отзывается он с напускным спокойствием, но взволнованную дрожь в голосе скрыть ему не удается. — Что ты делаешь? — с нажимом повторяет Чонгук, кивая подбородком на отложенный Мину предмет. Точно такой же чемоданчик со спутниковой рацией был когда-то у него самого — еще до плена, до ада. До Мин Юнги. — Чонгук, послушай… — спешит оправдаться Мину. — Я думал, ты мой друг, — перебивает его Чонгук. — Считал это место безопасным. Черт, да ведь именно ты меня когда-то спас! — Это так, мы друзья, — восклицает лесник, но, наткнувшись на холодный взгляд Чонгука, тут же отступает. И вдруг он будто бы сдается. На мгновение прикрывает морщинистые веки, а затем, вновь открыв, меняется в лице и начинает говорить уже прямо и откровенно. — Ты знаешь, как я жил. Одиноким и угрюмым стариком, вот как. Не мудрено, что я начал спиваться. Я пил, очень много пил, Чонгук. Уходя на охоту, я надеялся, что какой-нибудь олень окажется сильнее и ловчее, потому что у меня самого даже не находилось смелости, чтобы все это закончить. А потом надеющиеся… — он осекается, будто произнес ругательство, от которого пытается отучиться, и быстро исправляется. — Врата Надежды. Они помогли мне. Ты знаешь, я всегда поддерживал с ними некоторый контакт, старался не нарываться лишний раз, но в действительности ненавидел их, жаждал уничтожить. А в какой-то момент, когда терять стало нечего, просто решил ради интереса прислушаться. Чонгук плотнее стискивает зубы — горький ком, вставший посреди глотки, норовит вот-вот попроситься наружу. Он так стремился попасть в этот старый пыльный дом, пропахший гнилым деревом, порохом, шкурой дичи и консервами, что даже не заметил в воздухе нового странного цветочного аромата блажи; за надежными стенами бункера не разглядел в стариковых глазах на впервые так гладко выбритом лице мутной пелены эйфоричного забытья. Чонгук так сильно жаждал спастись, что даже не понял, когда самолично сдался в лапы предателю. — Ты мне друг, Чонгук, и я все еще хочу помочь тебе. То, что говорит Отец… пойми, он не ошибается. Кругом творится полное безумие, весь этот мир катится, нахрен, в самую пропасть, и я не хочу, чтобы ты последовал за ним, — продолжает увещевать лесник, все сильнее повышая голос. — Прошу тебя, просто доверься мне. Доверься нам. Уверен, если ты добровольно согласишься прислушаться, если направишь свои умения в помощь Проекту, с тобой ничего не сделают. Не станут наказывать. Не прекращая говорить, энергично и страстно, искренне веря в свои слова, Мину постепенно приближается к неподвижному Чонгуку. В конце концов он оказывается так близко, что берет его за плечи и заглядывает в глаза. Словно отец, которого у Чонгука никогда толком не было. — Ты уже сообщил им? — выдавливает Чонгук сквозь спазм в горле. Лесник отрицательно качает головой. — Еще нет, не успел. Но мы можем сделать это вместе, ты сам все им расскажешь, раскаешься, — просит старик, практически молит Чонгука. Словно сына, которым не успел обзавестись. — Прошу тебя, я не хочу драться. Как только зашел в комнату, Чонгук сразу приметил на столе старенькую винтовку Ремингтон, с которой лесник никогда не расставался. Находясь сейчас от стола в паре метров, он мечет в сторону винтовки короткий взгляд. Мину по инерции прослеживает за взглядом и растерянно оборачивается, однако прежде, чем он успевает дернуться, даже раньше, чем он вообще успевает что-либо сообразить, Чонгук всаживает ему в грудь кухонный нож, который все это время держал за спиной. С неприятным чавкающим звуком лезвие легко впивается в тело, пронзает кожу, мясо и кости без особых усилий. Мину сначала опускает взгляд на торчащую из собственной груди рукоятку, которую Чонгук продолжает сжимать, а затем смотрит ему в глаза. Смотрит сперва с удивлением, затем с горечью, с сожалением. Тонкий морщинистый рот приоткрывается, будто готовый вот-вот что-нибудь произнести, однако все, что оттуда выходит — это сгустки желчи и крови. Резко обмякшее тело лесника Чонгук тут же подхватывает и сам аккуратно опускает на пол, стараясь не причинить своими действиями еще больше боли. Сила, с которой тот вцепляется ему в руку, начинает стремительно ослабевать, а вскоре кривоватые мозолистые пальцы и вовсе разжимаются. Через секунду взгляд Мину устремляется в потолок и невидяще застывает. Невесомым прикосновением ладони Чонгук прикрывает его неподвижные веки. Чонгуку очень сильно хотелось бы сейчас разрыдаться или сблевать. Хотелось бы сжать бездыханное тело, встряхнуть в исступлении и как следует оплакать. Хотелось бы проклясть себя, возненавидеть. Испытать хотя бы что-нибудь. Однако вид вспоротого им трупа старого друга, залитого кровью, не отзывается ничем, кроме отстраненного равнодушия. Внутри нет ничего, кроме глухой пустоты. Наверное, все человеческое просто-напросто выгорело в Чонгуке и вновь больше никогда не оживет. Тело он оставляет лежать в той же комнате, разве что перетаскивает на кровать и вкладывает в руки любимую винтовку. Ему самому оружие пригодилось бы больше, однако это единственное, что Чонгук в данный момент может сделать. Возможно, чуть позже все же получится вернуться, чтобы захоронить тело, как подобает, однако сейчас это не то, на что стоит тратить время и силы. В конце концов, Мину уже абсолютно плевать. Вернувшись вниз, в бункер, Чонгук на всякий случай разбивает чемоданчик с рацией, наспех смывает с лица кровь холодной проточной водой, а затем возвращается к мрачно наблюдающему за ним Югему и вынимает кляп у него изо рта. — Советую тебе немного поспать. Ночью мы снова выдвигаемся, — сухо бросает он маршалу. — А что старик? — странным дребезжащим голосом интересуется тот, но в ответ получает лишь тяжелое молчание, которое, впрочем, говорит само за себя. В конечном итоге Чонгук так и не смыкает глаз. Он честно укладывается на полу рядом с диваном, куда из спальни перетаскивает матрас, однако все несколько часов ожидания просто ворочается с боку на бок, раз за разом прокручивая в голове события прошлого дня. Анализировать их нет никаких сил, но и отделаться от мыслей никак не получается, поэтому он просто снова и снова проживает все события, как если бы это происходило наяву. Когда наступает примерно три часа ночи, Чонгук расталкивает уснувшего Югема и с тревогой обнаруживает у него жар. На лбу маршала выступила испарина, из-за чего отросшие волосы прилипли ко лбу, а глаза лихорадочно блестят и едва ли осознают, что происходит вокруг. Чонгук заранее подгоняет пикап лесника к крыльцу, чтобы было ближе тащить колотящееся в ознобе тело, и, не тратя больше ни минуты, отправляется в путь. Отъезжая со двора, он лишь на мгновение бросает взгляд в зеркало заднего вида и отстраненно задумывается, случится ли ему еще когда-нибудь вернуться в этот дом. Ночь выдается холодной и ясной. На чистом безоблачном небе, напоминающем черную бездну — почти такую же бескрайнюю, как в глазах Мин Юнги — ярко выделяется полукруг щербатой луны и россыпь жемчужинок-звезд. Они игриво переливаются светом и то и дело подмигивают друг другу, мало заботясь о том, что происходит внизу. Несколько мгновений Чонгук засматривается на это многотысячное мерцание, где-то глубоко в душе мечтающий о подобной беззаботности, а затем возвращает внимание на дорогу и не отрывается от нее, пока без особых проблем не достигает ворот Канге. Пару раз он, конечно, встречает патрули надеющихся, но выключенные фары и когда-то хорошо заученные карты округа помогают уйти незамеченным. При виде странного гостя, явившегося глубокой ночью, дежурные на вышках ворот в Канге сразу оживляются. Чтобы не пугать их и не вызывать подозрения, Чонгук останавливается чуть поодаль, выходит из автомобиля сразу с поднятыми руками и преодолевает оставшиеся метры пешком. Когда ружья наверху предостерегающе щелкают затворами, стоит дежурным разглядеть его разбитое лицо, запачканную кровью и грязью одежду надеющихся и в целом крайне паршивый вид, Чонгук замирает на месте и без резких движений поднимает взгляд к вышкам. — Меня зовут Чон Чонгук, я полицейский,— негромко, но по возможности уверенно представляется он. — Ранее я жил здесь и помогал Ополчению, но после был взят в плен. Мне удалось сбежать. Если вы позовете Хеджин, она сможет подтвердить мою личность. По верху проходится волна шепотков, дежурные переговариваются между собой и что-то решают. Из-за горящих на вышках фонарей, светящих людям в спины, Чонгук едва ли может разглядеть их лица, но надеется, что там найдется хотя бы одно, которое решится ему поверить. Однако проходит так много времени, что надежда неизбежно начинает растворяться, утекая сквозь пальцы, словно песок. В Чонгука не стреляют, его не просят убраться, но наступившее безмолвие наверху слишком затягивается. Тревога все сильнее сковывает вымотанное и уже начавшее замерзать на ветру тело. Только когда Чонгук уже решается вновь обратиться к дежурным, несмотря на риск вызвать недовольство и спровоцировать конфликт, ворота после громкого скрежета замков наконец приходят в движение. Мучительно медленно две тяжелые створки начинают с грохотом расходиться в стороны, открывая Чонгуку вид сначала на город, а после, стоит ему опустить взгляд, и на кучку людей, столпившихся по ту сторону забора. Впереди всех вырисовывается знакомая фигура насмерть перепуганного Бомгю, который тут же бросается ему навстречу. — Чонгук!