Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Лев Николаевич Толстой, «Анна Каренина»
В тени колонн центрального нефа, ближе к алтарю, нежели к порталам, сидела дама, чьё лицо было старательно сокрыто от посторонних взглядов покрывалом. Её руки нервно теребили платочек, едва не разрывая его. Время было послеобеденное. Здесь были, конечно, и священники, и служки, но она не двигалась с места. Может, молилась? Иногда она поднимала глаза, беспокойно озираясь по сторонам. Если заметить это, то можно было легко понять, что она кого-то выглядывала. Время шло, но она продолжала сидеть на месте, время от времени поднимая глаза от пола. Наконец, когда показался архидьякон, напоминавший собственную тень, она встрепенулась, почти что вскочив со своего места, и быстрыми шагами, не думая о том, что это неприлично, приблизилась к нему.Август 1482
Из-за плотного запаха масел, травяных отваров и дыма от свечей у Флёр-де-Лис кружилась голова. Ей что-то упорно твердили в несколько голосов, но от волнения и дрожи во всём теле она не слышала ни слова. Её подвели к кровати, помогли взобраться на супружеское ложе, кажется, мать что-то ей сказала, поцеловала в лоб, перекрестила и вышла с остальными в соседнюю комнату. А теперь она лежала в одной рубашке на кровати, невидящим взглядом уставившись в узорчатую ткань балдахина и тщетно пытаясь унять дрожь. Всё её существо обратилось в слух и старалось уловить малейшие звуки со стороны второй двери. Но в комнате была отравляющая тишина, изредка нарушаемая голосами из-за двери, куда вышли её мать и остальные гости. Флёр-де-Лис потеряла счёт времени и почти задремала, когда вторая дверь, за которой она следила всё это время, резко распахнулась, ударившись о стену, а на косяк облокотился её прекрасный Феб, державший в руке бутылку вина. Оттуда же слышались отвратительные пьяные выкрики его сослуживцев. Сам же Шатопер затуманенным взглядом осматривал лежавшую в нескольких шагах девушку и скалился, видно, стараясь выдать это за улыбку. Насладившись, он захлопнул дверь и рухнул в кресло у камина, отхлебнув вина из горла. Флёр-де-Лис смотрела на него непонимающим взглядом, пытаясь отыскать в этом пьянчуге своего ненаглядного Феба. — А, дорогая жёнушка, — протянул капитан, всё так же скалясь. — Что, удивлена? Может ты думала, что я вечерами стихи пишу? — он рассмеялся и отпил ещё вина. — Можешь спать, мне нет до тебя дела. Она отвернулась от него, давя в себе слёзы: не хватало ещё, чтобы кто-то услышал, как она плачет. Но… как это возможно? Как же это? «Можешь спать»?.. Это какая-то злая шутка. — Феб, — еле слышно сказала она, — я ведь ваша жена, вы же… Мы ведь должны… — Увы, моя дорогая, — он отвлёкся от созерцания пламени, — вы не в моём вкусе. Я больше предпочитаю брюнеток. И не таких тощих, — он презрительно поморщился. — А вы, моя дорогая лилия… Вы можете делать всё, что угодно, если это не опорочит моё имя. Но вы же умная девочка, да? — он прищурился, взглянув на неё. — А теперь вынужден откланяться. Слышите? Меня ждут мои друзья. И красотки с улицы Глатиньи. Он встал, покачиваясь, и покинул комнату. Флёр-де-Лис душили рыдания. Она закрыла рот руками, чтобы ни один звук не вырвался наружу. Соображать трезво было сложно. Он пренебрёг ею. Её Феб, её законный супруг. Он оставил её ради легкодоступных девиц. Да что же с ней не так? Ведь он… он столько раз клялся ей в любви, говорил, что она самая прекрасная девушка на свете… А сейчас… Она на негнущихся ногах сползла с кровати и подошла к туалетному столику, держась за стену. Её взгляд упал на маленькие острые ножнички, которыми она обрезала нити вышивки. А что, если… Нет, её имя будет опозорено, она обречёт свою душу на вечный Ад. Вслед этой мысли мелькнула и другая. Флёр-де-Лис схватила ножнички и подошла к кровати. Один маленький укол остриём в подушечку множество раз израненного пальца — и несколько раз дотронулась ранкой до простыни, чтобы на ней остались красные капельки. Кажется, теперь всё выглядит именно так, как ей вкратце поведала матушка. Она вытерла острие ножниц и оглядела себя в зеркальце: растрёпанные волосы, гладкая рубашка… Флёр-де-Лис вернулась к кровати и только теперь заметила, что та осталась такой же нетронутой, если не считать испачканной простыни. Она забралась под одеяло, всё так же пытаясь унять дрожь. Спустя ещё какое-то время в комнату осторожно вошла мадам Алоиза и, увидев, что новоиспечённый зять отсутствует, осмелела и прошла вглубь. — Как всё прошло? — спросила она как можно более ровным голосом. — Всё… в порядке, — запинаясь ответила Флёр-де-Лис. — Он почти сразу ушёл… Кажется, его звали приятели. — Привыкай, такова жизнь жены офицера, — сочувственно шепнула в ответ мадам Алоиза. — Ты могла бы встать? Нужно убедиться, что… — Я всё понимаю, — уже спокойнее ответила мадам де Шатопер, откидывая одеяло и молясь, чтобы её обман не был раскрыт. Какие-то ещё люди подошли и осмотрели постель, удовлетворённо закивав увиденному: — Ну, теперь можем отпраздновать свершение брака! — радостно воскликнул кто-то из них. Флёр-де-Лис покраснела и отвела взгляд. — Месье де Ламбаль, — с лёгкой досадой в голосе обратилась к мужчине мадам Алоиза, — я думаю, нам стоит покинуть комнату. У мадам де Шатопер был трудный день, — закончила она, глядя на дочь. Когда Флёр-де-Лис осталась одна, а шаги за стеной стихли, то, наконец, позволила себе разразиться рыданиями, не боясь быть услышанной кем-то из семьи, гостей или слуг. Она теперь мадам де Шатопер, пути назад нет, как и её мужа, который просаживает её деньги в кабаках или на той улице… Галаньи? Глупо было ожидать Феба наутро. Вспомнив его состояние прошлым вечером, она поморщилась: сейчас он, вероятно, спит в кабаке или с какой-нибудь девицей в обнимку, а в лучшем случае — в казарме. Она проспала, кажется, дольше обычного. В столовой давно ждал остывший завтрак. — Феб не сказал тебе, когда вы отправитесь в поместье? — начала разговор Алоиза, когда её дочь села за стол. Флёр-де-Лис помотала головой: — Нет. Не уверена, что его служба отпустит его, увы. Я хотела бы пойти в собор, помолиться, чтобы Господь поскорее даровал нам дитя. Удивительно, как легко слетела ложь с её уст. Алоиза просияла: — Дитя… — повторила она мечтательно. — Да! Помолись, помолись, как только умеешь! Отправляйся поскорее, только возьми Камий с собой: хоть ты замужняя дама, но не стоит ходить без компаньонки. Она никогда ещё так страстно не молилась. И возвращалась домой чуть приободрённая, с надеждой, что всё вскоре наладится, как вдруг… — Я подумала, дочка, что пока лето в самом разгаре, то мне будет лучше в нашем поместье. Ты ведь сама сказала за завтраком, что служба твоего мужа не отпустит вас туда… Да что такое? Флёр-де-Лис стояла в гостиной напротив матери и отчаянно давила в себе слёзы. Мерзкий склизкий страх наполнял её всю: неужели она будет одна, одна! Одна, наедине с Фебом? Но что, если он и сегодня вернётся таким же? Или завтра? Или же не вернётся вовсе? — О, матушка, но зачем? Разве плохо вам здесь? Только представьте, как я буду скучать здесь днём. Мне было бы намного веселее с вами, — она разве что не молила её. Алоиза подошла к ней и дотронулась рукой до щеки дочери: — Ты теперь замужем, мне ни к чему быть здесь. Тебе нужно уделять время мужу, а не мне. Если ты беспокоишься обо мне, то не стоит. Я способна позаботиться о себе. Я уже отдала указания, я уеду завтра утром. Ближе к полуночи, когда весь дом уже давно спал, дверь комнаты супругов де Шатопер распахнулась, и в дверях возник капитан собственной персоной. — О, Феб, это вы, — сонная Флёр-де-Лис попыталась придать своему голосу как можно больше радости. — Я уснула, пока ждала вас… — Не распаляйтесь, — небрежно бросил он, кинув куртку на пол. — Разве вы ещё не поняли, что вы мне безразличны? Всегда были и будете. Спите. Я не настроен на разговоры. Эти красотки высосали из меня все соки, — самодовольно усмехнулся он, стягивая сапоги. Флёр-де-Лис бросила на него затравленный взгляд, прежде чем отвернуться к другой стене и вновь заплакать. А в голове её мужа всё ещё крутился разговор с его дружком: — Ну и как твоя жёнушка? Она весьма недурна. — Чёрт бы её побрал, — мрачно отозвался Шатопер. — Глаза б мои её не видели. Она меня в могилу своей жалостливостью сведёт! Пуп Вельзевула! Почему приходится так унижаться ради её наследства? — Да бросьте, капитан, зато теперь вам не надо платить девкам, — пожал плечами Жак, искренне недоумевающий из-за слов своего начальника, а фактически — друга и собутыльника. — Не надо? Надо! И теперь ещё чаще! Как будто ты не знаешь, какие девчонки мне нравятся. Жаль, что с той цыганочкой ничего не вышло: она была по мне. Как эта жеманная блондиночка может хоть кого-то возбудить?! А? Скажи мне, Жак, как? — К чему наговаривать на собственную жену? Не нравится она вам, ну и к дьяволу! Сделайте её женой окончательно и тратьте себе её денежки, раз уж она вам так не нравится. Чёрт возьми, она ведь сможет подать на развод, если так и останется девственницей. И тогда прощайте, денежки, — здравствуй, позор! Неужели и правда придётся это сделать с ней? Он обернулся, чтобы увидеть только её светлые волосы, разбросанные по подушке. Какой дьявол нашептал их родителям идею скрепить семьи узами именно их брака? Ну ладно, она в семье осталась одна, но в его-то семье был Филипп! Почему бы не женить старшего брата? Проклятье! А теперь из-за их прихоти он навек повенчан с этой белокурой… с этим белокурым созданием. К которому, помимо приданого, прилагается вечно восхищающаяся её красотой матушка, а также целая толпа кузин и подруг, щеголяющих друг перед другом и перед ним в том числе нарядами и сыплющих напыщенными любезностями. Нет, право, насколько честнее девицы в борделях! Мысленно выругавшись в очередной раз, он присел на край кровати. Сколько проституток и обычных девиц перебывало в его объятиях? Пожалуй, сложно будет подсчитать. А сейчас он сидит и думает, как бы заняться этим же самым с собственной женой! С которой не только можно, но даже полагается заниматься любовью, как минимум, ради рождения наследников. Феб обошёл кровать и взглянул в лицо Флёр-де-Лис. Она ещё и плакала! Да за какие грехи!.. Вопрос был даже не в том, грешил ли он, а когда он успел так нагрешить в своей жизни, что Господь дал ему плаксивую жеманную жёнушку? Возможно… Когда-нибудь… Когда-нибудь это и произойдёт, но не сегодня. Стоит только представить, что выносить — именно так! — всё это она будет с этим страдальческим выражением лица, да ещё и на заплаканном, — ну уж нет, увольте! От одних попыток вообразить себе эту картину пропадает даже малейшее желание, какое только она способна вызвать. Феб с отвращением отошёл от жены и плюхнулся на другую сторону кровати. Она определённо слишком мягкая, слишком удобная… Да, его койка в казарме отнюдь не чета этому ложу. Он почти мгновенно провалился в сон, огласив это на всю комнату протяжным храпом. Флёр-де-Лис не спала. Сквозь щёлки глаз она видела Феба, чувствовала смешанную вонь от лошадей, его собственного пота и дешёвого кислого вина. Она видела то, с каким презрением он смотрел на неё, и от этого хотелось выть и лезть на стены. Ну за что, за что ей такая кара? Она противна собственному мужу, её милому Фебу, её Солнцу! Она уже давно простила ему ту ложь после его отсутствия в течение двух месяцев, она простила ему цыганку, выкрикнувшую его имя на паперти собора… Ну почему он избегает её? Она обернулась к нему. Он спал в обычной одежде, разве что сверху была только рубашка. Феб развалился, вытянув ноги поверх одеяла и положив согнутую правую руку под голову. Флёр-де-Лис дотронулась до его руки — он не одёрнул её. Впрочем, он так крепко спит… Вряд ли это можно считать победой. Тогда она провела рукой по щеке, отчего он сначала поморщился, пробормотав что-то бессвязное, а потом его губы слегка расплылись в улыбке. Может, не всё ещё потеряно? Поутру Флёр-де-Лис обнаружила, что кровать была пуста. Неужели её Феб, которого она знала прежде, потерян для неё? Его место занял какой-то неприятный, вечно пьяный и дурно пахнущий мужлан. Боже, этот запах как будто пропитал комнату. Она слезла с постели, быстро закутавшись в халат, и спустилась в столовую. — Доброе утро, мадам, — хмуро приветствовал жену капитан де Шатопер. — Как вам спалось? Флёр-де-Лис с удивлением в глазах вскинула голову: — Не думала, что вам есть до меня дело, месье. Я… хорошо спала, благодарю за заботу. — Милая кузина, дорогая моя супруга, что с вами? — кажется, настала очередь капитана удивляться. — Всё в порядке, о чём вы? Вы приходите ночью или под утро мертвецки пьяный, а я всё это время схожу с ума, потому что не знаю, где вы и что с вами! — бедняжку трясло от этого разговора и от страха перед этим человеком, который пока что её не тронул и пальцем, но теперь ей становилось жутко, когда они оставались наедине. — И это все причины для такой нарочитой нелюбезности? — он остервенело бросил салфетку на стол, прожигая во Флёр-де-Лис дыру взглядом. — Благодарю вас за отличное утро, мадам! До вечера она бродила по дому, пытаясь сложить всё произошедшее в одну картину. Новый Феб отказывался вязаться с тем образом, что существовал прежде. И эта утренняя сцена: неужели он не помнит ни своего поведения в их первую ночь, ни того, с каким презрением он смотрел на неё и говорил с ней в следующую? Разве это возможно — напиваться до такого состояния, когда не помнишь даже таких вещей? Шесть, семь, восемь часов… Наконец, когда часы пробили девять раз, входная дверь хлопнула, впуская капитана внутрь. Он скинул верхнюю одежду на пол и, поднявшись по лестнице, вошёл в их общую спальню. Флёр-де-Лис, ожидая его, в сотый раз расчёсывала волосы, сидя за столиком. Услышав шум, донёсшийся до её слуха с первого этажа, она вздрогнула: сейчас она не знала, к чему готовиться, в каком он будет настроении… Увидев мужа, она немного успокоилась: по крайней мере он был трезв, что уже само по себе стало замечательной новостью за последние дни. Давя в себе животный страх, она сделала усилие, чтобы улыбнуться, и встала ему навстречу. — В глазах общества мы всё ещё не полноценные супруги, — вместо приветствия произнёс капитан, недовольно глядя на запуганную супругу. — Я… О, Феб, мой дорогой Феб… Я… — Что вы сделали, мадам? — металлический звук его голоса разрезал неестественную тишину спальни. — Я… О, Феб, простите меня!.. Когда вы ушли… Это был бы позор! — Что вы сделали в ту ночь, мадам? — нетерпеливо повторил он, морщась от вида рыдающей жены. — Я уколола палец и капнула на простынь, чтобы… чтобы никто не узнал, что… — Тем лучше. Значит, все считают наш брак свершённым. Доброй ночи, — уже более благосклонно ответил он, стягивая с себя одежду и заваливаясь на постель.