Тайны парижских будней

А кто говорил, что будет легко? Всякие отношения — это сложно! Но если вы хотите быть рядом даже тогда, когда всё плохо, — значит это по-настоящему!        «Клиника (Scrubs)»

                    Молодая женщина в белом платке, скрывавшем её волосы, подошла к архидьякону.       — Ваше Высокопреподобие, — вымолвила она.       Впрочем, этого оказалось достаточно. Он обернулся и окинул её изучающим взглядом. Она беззвучно ахнула, прикрыв рот рукой.       — Мадам де Шатопер? — в голосе проскользнули нотки удивления. — Чем я могу помочь вам?       Флёр-де-Лис, собравшись с силами, попросила об исповеди.       Когда дверца исповедальни захлопнулась, Флёр-де-Лис заговорила без перерыва, изливая душу, а Фролло разумно ей не мешал, чувствуя, что сейчас его советы — не главное и не самое нужное.       Он слушал её рассказ и не мог поверить ни одному её слову: как можно поверить тому, что столь любвеобильный капитан будет равнодушен к своей жене и даже не консумирует брак с ней?! Если бы он не слышал тона её голоса и не видел через толстые узорчатые решётки её заплаканного лица, то счёл бы этот рассказ очередным капризом залюбленной избалованной дворяночки, которая из-за скуки в браке целыми днями выдумывает проблемы, о которых плачется всем вокруг, включая священников. Таких молодых дам он повидал немало.       — Но если это она околдовала его… Святой отец, скажите, что такое невозможно! Умоляю, скажите, что эта цыганская колдунья повешена! Скажите, что она не могла околдовать моего мужа! Он ведь не мог сам… разлюбить меня. Правда, святой отец? О, я уверена, что это всё она! Это всё она! Ведьма! Её коза однажды сложила из букв его имя. Это ведь что-то да значит? Эта ведьма что-то с ним сделала. Но как же мне… как же мне вернуть его, святой отец?       Выпалив последний вопрос, молодая женщина замолкла, часто дыша. Она повернула голову и вперила взгляд в священника.       Цыганская колдунья… Цыганская ведьма… Он не сомневался, что правильно понял, о ком шла речь. Дальше он не слушал. Он и так знал, что она говорила: она считала, что именно Эсмеральда являлась причиной всех её семейных неприятностей и что это из-за неё муж равнодушен к ней, законной жене. Какая глупость! Она ангел мрака, но всё же ангел.       Эти воспоминания отнесли его обратно, на несколько месяцев назад, когда они почти что жили вместе в доме у Крытого рынка. Почти как семья… Если, конечно, отбросить такие мелочи, что они жили вне брака или что он священник.       Ему было так невыразимо хорошо в этих воспоминаниях, что теперь, так бесцеремонно возвращённый её вопросом, Клод пытался подобрать слова, чтобы и успокоить её, и прекратить этот поток откровений, льющийся из неё водопадом.       Но мадам де Шатопер сделала это за него. Отчаявшись через несколько мгновений услышать от архидьякона хоть звук, она заговорила вновь:       — Простите, что вспомнила про эту ведьму. Я знаю, как вы не терпите их. Должно быть, то время, что она оскорбляла собор, было таким тяжёлым… Феб… Он сказал мне, что ему нравятся девушки с тёмными волосами… А она, эта колдунья… Это всё она!..       Фролло давно не чувствовал себя таким беспомощным и давно не попадал в столь глупые ситуации. Каждое слово, что она говорила об Эсмеральде, продвигало его всё дальше к центру наковальни, на которую он ступил, как только Флёр-де-Лис упомянула о цыганке. Как можно ответить что-то девушке, сидящей через перегородку от него, и не сказать ничего дурного о ней, не поставив тем самым себя под удар? Уж чего-чего, а излишнего внимания к себе ему не хотелось совершенно точно.       — Недавно я пошла к одной старухе у моста Святого Михаила. Она дала мне кое-что. Надеюсь, это поможет, — в её упавшем голове впервые прозвучал оттенок жизни.       — Не слишком ли быстро вы отчаялись, решив прибегнуть к колдовству старой сводни? — Фролло ухватился за эту возможность свернуть разговор подальше от упоминаний об Эсмеральде, которые, вопреки его стараниям, жили невредимыми.       — О нет, святой отец, это не колдовство! Она дала мне краску для тканей и показала, как красить ею волосы.       — Вы так низко пали, дочь моя? Решили прибегнуть к способам этих женщин?       — О, святой отец, что мне терять? — всхлипнула она. — Мои ужасные светлые волосы отрастут вновь, а он… быть может, он хоть ненадолго обратит свой взгляд на меня? Я ведь сказала, что испробовала всё остальное. О, я так унижена, так опозорена! Я молюсь, чтобы ни мой бедный покойный отец, ни моя мать не узнали об этом моём позоре!       Усилия Фролло пропали даром. Мадам де Шатопер так прочно вбила себе в голову ту мысль, что первопричиной всех бед являлась Эсмеральда, что даже ему, даже его аргументам служителя церкви оказалось не под силу переубедить её. Она твёрдо намеревалась сделать из себя темноволосую красавицу. Наконец, её изливания подошли к концу. После обычных обрядов, завершавших процедуру исповеди, она вытерла лицо платком, пытаясь придать ему более живой вид, и покинула собор.       Феб глотал вино, не обращая внимания на вкус, и извергал проклятия. Очередные глупые, по его мнению, причуды короля выводили его из состояния шаткого душевного равновесия. Поэтому он в очередной раз пренебрёг посещением кабака и улицы Глатиньи, чем заслужил порцию сальных шуток в спину, преимущественно о том, что стал подкаблучником. Что ещё он мог ждать от остальных? Не рассказывать же всем встречным о своей тоскливой семейной жизни. Довольно того, что об этом знал Жак Бернар.       Поэтому он сидел в гостиной, думая о короле, о его замашках умирающего старика, о его нездоровой подозрительности, а ещё о своей жене, точнее, об её отсутствии. Куда только она, чёрт подери, могла запропаститься так поздно?       Наконец входная дверь хлопнула. Флёр-де-Лис, не надеясь увидеть мужа дома, без страха вошла в гостиную и замерла на месте, заметив его в кресле.       — Месье, — выдавила она, — Феб, вы… здесь…       — Где же я должен быть? — сердито проворчал он, поворачивая голову в её сторону. — Кажется, это и мой дом тоже.       — Простите, я не это имела в виду… Я рада видеть вас.       — Я бы куда больше радовался, если бы вы в такое время сидели дома, мадам, а не… носились чёрт знает где.       — Простите, я ходила на исповедь.       — Вы так много грешите, что вам снова потребовалась исповедь? — он с притворным удивлением поднял брови.       — Мне нужен был совет.       Крепкое вино, выпитое на почти пустой желудок, развязывало язык сильнее, чем обычно. Феб махнул рукой на второе кресло. Флёр-де-Лис на цыпочках прошла и села на самый краешек.       — И что же за совет вам потребовался так поздно?       — Я ушла после обеда, но долго ждала Его Высокопреподобие, вот и всё. Беседа заняла не так много времени.       — Вы не ответили на вопрос.       — О Феб, — от стыда она закрыла лицо руками, — я не могу сказать вам этого. Прошу вас!       — Отчего же? Вы моя жена перед лицом Бога, нет ничего, что я не мог бы знать о вас.       Флёр-де-Лис вздрогнула, понимая, что ей придётся сказать, если она не хочет солгать ему.       — Я не могу сказать вам этого. Прошу, поверьте, в этом нет ничего постыдного, но я не могу.       — В таком случае, вы не встанете с этого кресла, пока не скажете мне. Пусть пройдёт хоть неделя, но вы не подниметесь с него!       Она подняла на него глаза с застывшими в них слезами и опустила голову, будто её собирались казнить.       — Я искала решение… нашей… нашего вопроса… о нашем браке. Прошу, не заставляйте меня говорить ещё что-то!       Феб так резко поставил бокал на маленький столик у камина, что несколько капель вина попали на платье Флёр-де-Лис.       — Нашего вопроса? — взвился он. — Вы понимаете, что наделали? Разве вам не известно, что я подчиняюсь ему?       Флёр-де-Лис испуганно посмотрела на него:       — О Боже, — только и могла вымолвить она.       — Моя жена не знает ничего в городе? Даже ваша матушка, всё ещё живущая при Карле Седьмом, и то знает, что сыскать большего женоненавистника сложно! Не то, что в городе, а во всей Франции!       — Я лишь хотела… Это всё та цыганка… Это она виновата во всём! Всё это из-за неё! Она околдовала вас, Феб!       Он посмотрел на неё как на сумасшедшую:       — Мадам, вы бредите. Какая цыганка? Что вы говорите? Никто меня не околдовывал. От кого вы наслушались этих бредней?       — Ни от кого. Я помню, как вы привели тогда её в этот дом по нашей просьбе. Её дьявольская коза сложила ваше имя. Вы должны помнить тот день, Феб! Это она околдовала вас! Скажите мне, мой Феб, что с этой ведьмой покончено, что её повесили!       — Что с вами? Послушайте себя. Вы говорите как торговки с рынка. Вы в самом деле верите в ведьм? Цыганка, кажется, оправдана. Она не ведьма.       — Откуда вы знаете это? Вы влюблены в неё? Она всё же приворожила вас!       — Я не желаю больше слушать этот бред! Какие только суеверные старухи вложили всё это в вашу головку? Может, это архидьякон наплёл вам эти бредни про ведьм? От этого чернокнижника всего можно ожидать. Особенно если есть случай очернить меня.       — Нет, он, кажется, думает, что дело не в этой противной цыганке.       Феб схватил маленькую вазочку и швырнул её в стену, заставив Флёр-де-Лис сжаться в комок.       — Кому ещё вы растрезвонили, что наш брак до сих пор не скреплён в кровати? Кто ещё знает, что я не способен заняться любовью с собственной женой?       Она застыла на месте, не смея пошевелиться.       — Что вы только что сказали? Феб? Прошу. Что вы только что сказали?       — Вы хотите унизить меня ещё больше? — закричал он. — Вам недостаточно?       Флёр-де-Лис бросилась к нему, рухнув на колени:       — Феб! О Феб! Я не знала, вы ведь… Вы помните, что сказали мне в ту, первую, ночь?       Капитан непонимающе смотрел на сидящую в его ногах Флёр-де-Лис:       — Нет, я почти не помню ту ночь, — солгал Феб. — Помню, что вы плакали, мадам.       — О Феб! Вы сказали мне, что… что я не нравлюсь вам, что… что вам нравятся другие девушки… что вам нравятся девушки с тёмными волосами…       — И что с того?       — А потом я узнала, какие ещё… женщины вам нравятся. Я ходила туда, где они живут, на той ужасной улице! Неужели вам и правда нравится быть там? Пожалуйста, умоляю, скажите, что это не так!       Она ходила на улицу Глатиньи. Одному Богу известно, что она увидела там и что надумала. Остаётся только предполагать, какое впечатление произвело увиденное на неё. Феб посмотрел на неё и представил её посреди улицы Глатиньи, между потаскухами в рваной одежде, грязными, полуголыми…       — Зачем вы ходили туда, мадам? — упавшим голосом спросил он.       — Я хотела видеть, кому вы предпочли меня. Потом я нашла ту старуху у моста.       Феб вспомнил тот вечер, когда монах-привидение ранил его, когда он пытался раздеть ту цыганочку, таявшую в его объятиях. Из всех свиданий, что происходили у старухи Фалурдель, это стало, безусловно, самым запоминающимся.       — И что же она вам рассказала?       — Ничего. Я… Феб, скажите мне: то, что вы сказали в ту ночь, это правда? Вам действительно нравятся такие девушки? С тёмными волосами? Из-за них, — Флёр-де-Лис указала на свои белокурые локоны, уложенные на голове, — у нас ничего… между нами…       Феб ругнулся, заставив её покраснеть. Брюхо Папы, неужели ему придётся всё сказать? Она и так видела достаточно, а напридумывала ещё больше.       — Сначала вы скажете мне, что вы задумали и зачем ходили к старухе, — он сознавал, что это крайне жалкая попытка оттянуть ответ, который растопчет его в пыль.       — Я… Она дала мне краску, — Флёр-де-Лис покраснела и спрятала лицо в руках. — Чтобы они стали тёмными. Может, хотя бы это…       Он несколько долгих мгновений смотрел на неё, прежде чем рассмеялся нездоровым смехом. Краска для волос! Он чувствовал, как этот смех, нездоровый, но всё же смех, перерастал в настоящую истерику.       Феб согнулся пополам, опускаясь на пол и весь дрожа. Между его приступами, когда он поднимал голову, Флёр-де-Лис увидела, как по его лицу текут слёзы. Этот страх, незнание, что происходит и что ей делать, парализовали её. Она сидела рядом с ним и следила за ним отупевшим взглядом.       Когда же он немного успокоился, — по крайней мере, он перестал качаться, подобно маятнику, — она осмелилась коснуться его, положив руку ему на плечо и шепча его имя. Ей казалось, что его истерика принялась с новой силой, но нет: слёзы перестали катиться градом, его колотила мелкая дрожь, а он отчаянно хватал ртом воздух, не желая поднимать больше голову.       — Вы глупая, глупая! — наконец крикнул он. — Пуп Вельзевула! Краска! Какая глупость!       — Я надеялась, что так вы обратите внимание на меня, — всхлипнула она. — Пусть вы больше не любите меня, это неважно, но вы бы вернулись ко мне… Может, так бы я смогла… пробудить в вас те чувства… что мы должны испытывать для… этого…       Феб зашёлся вновь. Маленькая девочка, которой оказалась его жена, своей наивностью и этим желанием сделать их совместную жизнь нормальной, полноценной, какая и подобает молодым супругам, — а особенно методами, которые она выбирала раз за разом, — разбила его. Более униженным он не чувствовал себя ни разу в жизни.       Сейчас, когда она рассказывала ему об этом походе в собор, на улицу Глатиньи и к старухе-сводне, он взглянул на неё иными глазами. Это взлелеянное дитя добровольно опустилось на то дно, где он столько лет радостно плескался. Она было готово поступиться всем, лишь бы вернуть его оттуда. Улица Глатиньи и лачуга Фалурдель — отнюдь не места для благородной девушки или женщины.       — Я не могу, — выдавил он наконец, — не могу! Чем вас не устроила жизнь без… Я не трогал бы вас и дальше. Зачем же вам понадобилось и это? Вы остались бы целомудренной и получили бы пропуск на Небеса.       — Но ведь вы мой муж! Это наш долг, Феб! Все думают, что мы с вами давно муж и жена. Скоро пойдут расспросы… почему я до сих пор не беременна. Что мне отвечать на них? — она утёрла слёзы. — Прошу вас, скажите, что я должна сделать, чтобы вы…       — Ничего, — озлобленно рыкнул он, поднимаясь с пола. — Вы ничего не можете сделать, я ничего не могу сделать. Оставьте, наконец, это в покое. А если вам так неймётся, сделайте себе накладной живот, а ребёнка мы где-нибудь найдём.       — Феб… Что вы?.. Как?.. Прошу, не говорите такого!..       — Что ещё вы хотите от меня услышать? Что вам нужно от меня? Я уже признался вам, чего ещё вам надо? Идите к чёрту со своей жалостью! Делайте, что вам угодно, только не выставляйте меня круглым идиотом, — всё то же, что я говорил после свадьбы. И больше не лезьте ко мне с этим! Если только вам не доставляет удовольствия унижать меня ещё больше.       — Феб, прошу… Неужели… неужели у вас не осталось ко мне ничего?..       — Чего? Желания слушать ваши пустые разговоры с подругами или восхищаться, как вы втыкаете иглу в вышивку? Не осталось.       — Феб, неужели вы и правда больше… больше не любите меня? Я не поверю вам, если вы скажете, что это так! Этого не может произойти!       — Когда вы не рыдаете целыми днями, то мне кажется, что у меня ещё осталось что-то к вам. Но увы, это происходит слишком редко, — холодно отрезал он.       Она смотрела на него и пыталась вновь увидеть в нём того мужчину, в которого была влюблена столько времени, который несколько минут назад корчился рядом с ней на этом полу, но сейчас она видела только злого человека, который совершенно точно не её настоящий муж.       Она вспомнила бутылёк с краской, стоявший в её покоях на туалетном столике. Что может быть хуже попытки переделать замысел Бога? Ей нечего терять.       Прежде чем он успел что-то сказать или сделать, она поднялась на носочки и коснулась его губ своими. Подумать только, это их второй поцелуй со дня венчания!       Он закрыл глаза, смутно сознавая, кто его сейчас целует. Вино брало над ним верх. На смену привычной злобе, которую всякий раз вызывали её слёзы, приходило иное чувство, о котором ему не хотелось сейчас размышлять. Он почувствовал, что она уже готова отстраниться, и притянул её к себе, попытавшись углубить поцелуй.       Флёр-де-Лис оттолкнула его, выбросив руки вперёд:       — Феб! Что вы делаете! Так… так нельзя! Это запрещено! Вы должны это знать!       — Проклятье! — он ударил стену кулаком. — Что вам нужно от меня? Вы хотели от меня этого? Когти Дьявола! Проклятые церковные крысы задурили вам голову. Решите, наконец, хотите вы этого или нет. Если вы были на той улице, то должны были понять, что туда ходят не за целомудренными поцелуями в лоб! И даже не за такими.       Флёр-де-Лис стояла потупив глаза. От его слов она вспыхнула, но не двинулась с места. Но внезапно решимость овладела ей. Она подошла к нему вплотную и, подняв голову, сказала ему в глаза:       — Научите меня. Я готова… попробовать снова, — и её руки обвили его шею.