Тайны парижских будней

      Фролло проводил Флёр-де-Лис безучастным взглядом, потом обвёл глазами зал, всматриваясь в лица прочих служителей и прихожан. Ничего. Ничего из того, что было на их лицах прежде. Он поднялся наверх, в башенную келью, всмотрелся в своё отражение в окне.       Так и есть. Он жалок. Это осунувшееся лицо, тёмные круги вокруг потухших глаз — кому он мог внушать трепет или ужас? Только жалость. Вот, что теперь люди чувствовали к нему. Он вздохнул и прижался лбом к холодному стеклу. От этого открытия было нестерпимо тошно. Ему хотелось голыми руками расправиться с каждым, в чьих глазах он прочтёт жалость по отношению к себе. Какое унижение! Невиданное!       И ещё этот разговор с женой Шатопера. Пользы от него и его присутствия было примерно как от лавки. По крайней мере, так это ощущал сам Фролло. Ему оставалось только надеяться, что те слова, что были обращены к ней, что взывали к её христианской морали и добродетели, к голосу разума, заставят её отступить от своей затеи и что она не падёт так низко, как собирается.       Но если нет… Если нет, это значит только то, что он больше ни на что не годится.       Клод с глухим стоном рухнул в своё кресло. Раз за разом прокручивая в голове события прошлого словно множество картинок, он надеялся уловить тот момент, когда он мог всё исправить. Когда он мог повлиять на родителей, когда он мог применить все свои знания, чтобы не остаться в итоге единственным сыном, когда он мог повлиять на Жеана иначе, чтобы он в конце концов не нашёл свою гибель среди цыганского войска во время позорного для него, брата архидьякона, штурма собора. Когда он мог выбрать иную жизнь, чтобы не произошло ничего из событий последних полутора лет. Сейчас май. Цыганка появилась в Париже в августе. Всего каких-то четыре месяца до того, как можно будет сказать, что вот и настал тот день, когда его прошлой жизни два года назад был подписан приговор.       Конечно, он и до того злополучного дня иногда видел её. Париж хоть и большой город, но здесь всё на виду. Но зацепила его взгляд она именно тем сентябрьским днём в свете полуденного солнца, распаляющего камни соборной площади. Клод вновь отдался во власть воспоминаниям. Он будто снова видел её танец, как она крутит сабли, слышал перезвон её браслетов и её голос, поющий протяжную андалусскую песню, видел блеск монеток в её косах...       Истощённый организм святого отца напряг последние силы, пытаясь выдавить это видение. Ночь, последовавшая за этим, была намного хуже тех ночей, когда он мучился от мыслей, что Эсмеральда лишь в нескольких шагах от него, когда он вцеплялся руками в постель, корчась на своём монашеском ложе. Теперь он знал, чего лишён.       Этой ночью, в его сне, она вновь лежала, распластанная под ним. Ему было плевать на запреты, он хотел видеть её тело, не сокрытое ничем от его взгляда. Сквозь завесу сна он ощущал, как наяву, прикосновения её рук к своему телу, запах полевых трав от её волос. Снова видел, как она извивается под ним, как выгибается, касаясь его груди своей, как сжимает его плечи, как запрокидывает голову. Снова слышал её голос, как она стонет и как наконец срывается на крик.       И всё же она сбежала. Сбежала, несмотря ни на что. Все эти месяцы он прокручивал каждый день, что они так или иначе проводили вместе. Он тщетно искал подсказки в её поведении, тот роковой момент, когда всё пошло прахом, когда она решила сбежать. Неужели ей было так плохо там, с ним, в том доме? Неужто она так превосходно притворялась все эти долгие пять месяцев? Настолько плохо, что она решила сбежать в неизвестность посреди зимы? Но что, если у неё был план? Что, если ей было, куда сбежать?       К ней несколько раз приходил Квазимодо. Через звонаря же она передала ему записку в тот роковой вечер. Что, если горбун лжёт, и она смогла сбежать не из-за его нерасторопности и несообразительности, а как раз наоборот? Стало быть, он пригрел змею на груди?       Ревность вновь запустила коготки в душу святого отца. Она напомнила ему о событии, произошедшем в келье для ищущих убежища, когда спавший у порога Эсмеральды звонарь помешал ему. Когда он впервые восстал против него из-за женщины, из-за его, Фролло, женщины! Когда превратился из приёмного сына в соперника. Он вспомнил все те странные знаки внимания, что горбун оказывал девушке. Даже припомнил несколько слов из его корявой песенки, которую тот однажды сложил для неё. Вспомнил и цветы, которые он приносил ей время от времени. И что она сама просила привести Квазимодо в тот дом.       О, лживая, лживая девчонка! Предпочесть ему горбуна! Прикрывать свои извращённые вкусы скукой от безделья. Знать бы, какой Дьявол нашептал ей это. Интересно, что она посулила звонарю за его помощь?       Клод чувствовал, как медленно сходит с ума. Перед глазами крутились самые невероятные картины, от которых ему становилось противно. Он почти что своими глазами видел, как Эсмеральда прижимается к горбуну, как она…       Он взвыл, ударив кулаками по столу. Это противоестественно! Такого не может быть в этом мире! Неужели она и правда предпочла ему Квазимодо?       Когда он поднялся с кресла, была уже ночь. Он медленно дошёл до своей комнаты. Мысли об Эсмеральде и Квазимодо оставили его, едва он вышел за дверь башенной кельи. Всё его внимание, пока он чеканил шаги, было вновь поглощено размышлениями о сделанных сегодня наблюдениях.       Наступившее утро поселило неясное чувство, в котором ему ещё предстояло разобраться.