Тайны парижских будней

      Клод спешил. Квазимодо прозвонил уже к службе Третьего часа, и часы на здании Университета вторили ему, отбив ровно девять раз. Сегодня, сегодня этот мерзавец придёт к нему, а уж он не оплошает. Как только возможно, что Эсмеральда, это чистое создание, без памяти влюблено в пустоголового фанфарона? Неужто она не видит, что все его движения и слова заучены давным-давно, неужто не видит, что кроме смазливого лица ничего в нём нет?       А она ещё была согласна стать его любовницей! А это ничтожество, конечно, не имело ничего против!       Перед собором сновали солдаты, на чьих лицах было написано лишь желание поскорее отправиться в ближайший кабак, и, конечно, сам капитан Феб де Шатопер.       — Как продолжаются поиски колдуньи, капитан? — первым начал разговор Фролло.       — Эта чертовка, — Феб поймал на себе взгляд архидьякона, — простите, эта цыганка словно в воду канула! Мои солдаты уже несколько дней обшаривают весь Париж, но никто не слышал о ней.       «Это очень хорошо».       — Не могла же она и вправду исчезнуть, капитан.       — Наверное. Но ежели она колдунья, то почём знать, — пожал плечами Шатопер. — Честно говоря, я уже устал гоняться за ней. И ради чего это всё? Несколько дней мы бегаем, как псы, по всему городу, чтобы девчонку повесили!       — Понимаю.       — И к тому же, я почти не вижу из-за этого свою невесту. Не хватало только рассориться с ней перед венчанием.       — К слову о венчании. Ваша благочестивая невеста приходила и лично просила меня обвенчать вас. Конечно, я согласился. И, капитан де Шатопер, вы ведь пришли сюда не поговорить о поимке какой-то колдуньи, а на исповедь?       — Да-а, — протянул капитан, — хотя я бы с удовольствием обошёлся без неё.       — Что ж, вынужден вас оставить. Дела. Проходите в исповедальню.       Фролло осенил капитана крестом и удалился будто бы наверх, хотя на самом деле он пошёл в ту же кабинку, что и капитан.       Сквозь решётчатое окно, затянутое материей, Шатопер не видел своего исповедника и даже не подозревал, кому он будет рассказывать всё о своих делах.       О, Феб де Шатопер, искусно ведомый архидьяконом, рассказал всё: и о женитьбе ради денег, и о том, что прелестная невеста давно перестала занимать главное место в его сердце, и о том, что он почти согрешил с той самой колдуньей, за которой гоняются все солдаты. Его исповедник особенно придирчиво расспрашивал его об этой связи, ведь это великий грех, ещё больший по сравнению с обычными визитами к жрицам любви. И капитан признался, что ударила его не цыганка, а монах-привидение, бродивший в прошлом году у Тампля и перебравшийся в этом году на Сите и в окрестности, что то самое экю, что превратилось в сухой лист, тоже дал тот самый монах-привидение, и что он не пошёл в суд, потому что не хотелось порочить своё имя, связывая его с этим делом колдуньи, ведь его невеста и так была недовольна их знакомством. А от этого брака слишком многое зависит в жизни капитана. Да и просто-напросто: по всей стране каждый день ловят то еретиков, то колдунов, одним больше, одним меньше — какая, право, разница?       Фролло редко испытывал яркие эмоции и ещё реже их показывал, но при этом равнодушии в словах капитана о возможной казни Эсмеральды в нём вновь проснулась ярость. Сохраняя спокойный голос, он назначил Шатоперу епитимью в виде признания в суде, что Эсмеральда невиновна и он не имеет к ней совершенно никаких претензий, а также молитвы пять раз в день и прочая, прочая. Он дождался, пока Феб покинет Собор, и только после этого вышел из исповедальни. О, он не сомневался, что капитан выполнит всё, что он ему сказал! Ведь без выполнения условий епитимьи ему не видать венчания и, что важнее, богатого приданого.       Это выслушивание похабных подробностей разгульной жизни капитана горячило кровь, вызывало неприятные воспоминания, ранящие, кровоточащие. Но это было необходимо. Это был единственный способ попробовать если не отменить приговор, то пока что хотя бы ослабить его. Пусть назначат другое наказание, только бы не смерть! Фролло тихонько пробрался в келью незамеченным. Нельзя, чтобы кто-то видел, что это он исповедовал капитана. Кто знает, как в этом случае истолкуют его, Клода, поведение: то он гонит эту цыганку прочь с площади, то требует от капитана рассказать духовному суду, что она невиновна. Конечно, это могут счесть обычной принципиальностью и дотошностью архидьякона, о которой слагали легенды, но риск слишком велик.       Впервые он смог заняться алхимией, погрузившись в неё с головой, впервые с того момента, как увидел Эсмеральду на галерее Собора. Наука всё ещё многое значила в его жизни. Его первая женщина, до появления религии. Она пьянила его непостижимостью, хоть он и, поглотив всё, что она могла ему предложить, обратился к алхимии, этому оккультному знанию. Но алхимия манила возможностью дать ответы на те вопросы, где наука была бессильна, помочь там, где наука была бессильна. Добыть золото, оставить Николу Фламеля позади, чтобы все знали его, Клода Фролло, имя — имя того, кто сумел превратить серу или ещё какой-то, пока неведомый, материал в драгоценный металл.       И вот он вновь разжигает горелки, зарывается в записи, шепчет заклинания. Его упоенность алхимическими опытами была сродни тому странному состоянию, в которое впадал Квазимодо, звоня в колокола. Он не видел и не слышал ничего вокруг, бормоча себе под нос мысли. В эти минуты на его лбу появлялась морщина, он хмурил брови, а губы продолжали вновь и вновь шептать не то термины, не то заклинания то на латыни, то на древнегреческом.       Клод бросил взгляд на стену, где несколько месяцев назад начертил ἀνάγκη. Встреча с королём. Хитрый же лис. Обвёл вокруг себя всю Европу, немудрено, что и Клод попался в его ловушку. И жестокость саблезубого тигра. Далась ему Эсмеральда! На старости лет его подозрительность достигла апогея. Он подозревал всех и вся. И из-за этого помешательства Эсмеральда чуть не погибла! Жалкий человечишка! Страх поработил его, он не боится разве что своей тени, не то, что колдуний. Как будто нищей цыганке есть дело до короля Франции!       Клод выдохнул и вернулся к своим занятиям. А меж тем Квазимодо уже звонил к вечерней службе. Священник вдруг почувствовал, что голоден, а ведь он не ел со вчерашнего дня.       Ему повезло: в трапезной ещё нашлась еда: овощной суп и капуста. Он попросил дать чего-нибудь ему с собой, поскольку завтра он может не прийти в Собор. Повар щедро налил супа, сложил овощей, полбуханки хлеба и ломоть ветчины. Фролло взял ещё две бутылки вина, поблагодарил повара сдержанным кивком и вышел на улицу.       Вечер был чудесный: тёплый и ясный. Но Клод вновь спешил, на этот раз домой, к Эсмеральде. Он с тоской подумал: будет ли когда-нибудь у них свой дом, будет ли она когда-нибудь ждать его возвращения с радостью, с предвкушением встречи, а не с ненавистью и страхом… Кто знает, сколько перед этим пройдёт времени, если этому вообще суждено случиться. От этих мыслей кольнуло в сердце, когда он подошёл к двери дома.       Нет, довольно с него. Довольно он молил, унижался, плакал! И всё это не помогло ему заслужить ни толики её прощения. Так может, стоит и дальше продолжать вести себя так, как утром? Она опешила, но не сказала ему ни слова, ни единого колкого слова! Кто знает, может это и есть ключ ко всему?       Он провернул ключ в двери и вошёл внутрь. Эсмеральда сидела на стуле, глядя на камин. Она только обернулась на шум позади:       — А, это вы, — разочарованно вздохнула Эсмеральда.       — Кого же ты ожидала увидеть? — насмешливо спросил Клод, но она не удостоила его ответом. — Ты ела сегодня?       — Немного.       — Почему же? Утка почти не тронута. Впрочем… Я принёс здесь ещё кое-чего. Суп, овощи, хлеб, бери, что хочешь, — Клод поставил мешок на стол, взял открытую бутылку вина и поднялся по лестнице в комнату.       Тишина и темнота.       Он сел на край кровати. Женщины… Что ей, во имя всего святого, нужно? Ей, готовой броситься в объятия этого животного в мундире! В его объятия! Он не сделал ничего для этого.       Спас! Какое громкое слово для того, кто сидел в седле и лишь понукал своих солдат. Но какое значение это имело для неё? Для неё он был героем. Даже так — Героем!       Фролло вздохнул и обхватил голову руками. Он терялся. Он сбился с пути, и ни одна свеча не светила ему. Он не представлял себе, что делать. Он обещал себе держаться, и он держал себя в руках. Одному Богу известно, сколько сил он потратил, не позволяя себе больше, чем обнять её, спящую, за талию и уткнуться в её волосы.       Сейчас они были сплетены в простую косу, платье было добротным и ни капли не походило на то пёстрое одеяние, что было на ней прежде. И она изменилась. Нравилось ли ему это? Нравилась ли она ему новая? Больше похожая на обычную прихожанку, чем на цыганку-плясунью, что будоражила его воображение все эти месяцы.       Он вспомнил её в одной рубашке: тогда в соборе и этой ночью. Даже грубое рубище для приговорённых не делало её менее привлекательной. Её детская непосредственность, для которой не существовало чинов, так ярко противостояла его врождённому почитанию вышестоящих и снисходительно-требовательному отношению к тем, кто по какому-то параметру был ниже его. Все люди делились для неё на хороших и плохих. Всего этого не было в нём самом ни капли. Она не сознавала своей привлекательности для мужчин. А он помнил, хорошо помнил, с каким вожделением они смотрели на неё. Нет, так смотреть на неё может только он. Она будет его.       Почему не сейчас?!       Он отхлебнул ещё из бутылки сладкого и очень лёгкого вина.       Проклятая сутана! Она пугает Эсмеральду, она душит его. Он резкими движениями расстегнул пояс и едва не разорвал крючки, и наконец остался в одной котте.       Клод тихо закрыл за собой дверь и спустился вниз. Эсмеральда по-прежнему сидела там, без движения, словно статуя.       — Почему ты не ела? — от звука его голоса Эсмеральда подскочила на месте.       — Не хочу.       — Не придумывай. Ты должна есть.       — Я сама решу, что мне делать!       — Только когда решишь уморить себя голодом, вспомни, пожалуйста, про толпу погибших за тебя бродяг.       — Что вам нужно?       — Ты, — неожиданно даже для себя выпалил Клод.       — Я не удивлена, — ровным голосом ответила Эсмеральда, поворачиваясь к нему. — Чего же вы медлите? Здесь я вся в вашей власти.       — О, подожди… Молчи. Не говори ничего.       Он поставил бутылку на стол и опёрся на него обеими руками.       — Так не должно быть, не должно! — Клод ударил по столешнице кулаком. — Тогда, у той старухи в комнате, когда вы были там с этим… капитаном… Ты была другая! Неужели ты никогда не будешь такой же рядом со мной? Да, да, я желаю тебя! Да, я, священник, я желаю тебя, цыганку, язычницу, обвинённую в колдовстве! Но если… если ты станешь ненавидеть, презирать меня ещё сильнее… Почему я не молод, почему я не красив, как Аполлон? Почему, желая осыпать тебя цветами, я осыпал тебя только проклятиями? Почему, желая одевать тебя в лучшие наряды, обул в «испанский сапог»? — он тяжело дышал. Клод сел на второй стул и перевёл дух. — Один поцелуй. Большего я не прошу. По крайней мере, сейчас.       Эсмеральду пугало то, что она видела. Из спокойного уравновешенного человека рядом с ней он превращался в настоящую бурю, и эта стихия заставляла её трепетать. Она со страхом наблюдала за ним и за этими странными метаморфозами. И вдруг эта просьба, странная уже по своей сути. Феб не спрашивал её, не просил её поцелуя или её тела. Он просто брал то, чего хотел.       Но горящие глаза священника говорили больше любых слов. От этого пожирающего взгляда ей стало не по себе, она смогла лишь медленно замотать головой и, поднявшись на ватных ногах, отшатнулась к стене.       Клод видел, что она отвергла его просьбу, но, помня утренний урок, не обратил на это внимания. И в пару шагов оказался рядом с ней.