Тайны парижских будней

      Тепло огня в камине в доме на правом берегу Сены приятно обволакивало тело, замёрзшее от многочасового брождения по городу. В котелке грелось вино. Клод потушил камин и с остатками вина в стакане поднялся наверх. Пожалуй, выпить за раз целую бутылку горячего вина было не лучшей мыслью, что когда-либо посещала его голову: от тепла камина, а теперь ещё и подогретого вина, его разморило, и он уснул на кровати, даже не сняв сутану. Когда он проснулся, был уже вечер.       Чёрт подери! Если раньше было только одно место в городе, раз за разом пробуждавшее в нём постыдные греховные мысли, обжигавшее помимо прочего сожалением и стыдом, точно одной из раскалённых докрасна железок Тортерю, то теперь их стало два. Как ему теперь возвращаться сюда? Как вообще возможно здесь находиться, когда один вид этой кровати вызывает невероятную по силе бурю воспоминаний и чувств, а кровать в его старой комнате — такую же, разве что, чуть иного характера?       А силы находиться в соборе нужны как никогда. Тихий полумрак, работа, молитвы, мессы, колокольный звон… Всё это было нужно. Но сначала нужно отправиться в Реймс за ней. Нагнать её, остановить, вернуть и добиться, в конце концов, от неё ответа, какой овод посреди зимы, видно, начал её жалить, что она убежала от него, как бедная Ио¹? Нет, это тоже потом! Сначала найти, вернуть сюда, в дом, обогреть её… Он даже не будет с ней слишком строг, нет! Только бы вернуть её. Одному только Богу известно, что может с ней приключиться сейчас.       Клод разозлился на самого себя: если она где-то там, бредёт по заснеженной дороге, дрожа от холода и голода, то чего же он продолжает сидеть здесь? Он уже должен быть там, искать её! Как он мог позволить себе спать — и уж тем более как он мог позволить себе распивать вино у камина!       Но тут он вспомнил собственное отражение, больше напоминавшее привидение, и нечеловеческую усталость, сбившую его через сутки активного бодрствования с ног. Вспомнил, что поспать он себе разрешил всего часа четыре, прежде чем отправился вновь прочёсывать город, скованный необходимостью идти медленно. Но все эти мысли не мешали ему ругать себя и на пути к конюшне.       Резкий холодный ветер бил в лицо, заставляя его морщиться. Темпльские ворота остались позади. Он не думал о том, что сейчас будет весьма затруднительно искать её. Он вглядывался в каждый куст и в каждое дерево, надеясь в любой тени приметить её силуэт. Путников, увы, на дороге, кроме него, не было. Он свернул направо, в сторону небольшого предместья Монтрёй. Там он принялся расспрашивать о черноволосой молодой девушке, но никто из встреченных им не видел ни прошлой ночью, ни в этот день такой девушки.       Было уже девять вечера; улицы были пусты. Клод ещё раз прошёл по ним, заглядывая в каждый угол, но даже следа Эсмеральды не нашёл. Делать было нечего — придётся оставить поиски до рассвета. Он нашёл приют в небольшом гостевом доме, соседствующем с кабачком с говорящим названием «Верный друг». Но такое времяпрепровождение его не слишком интересовало, а хозяева не стали настаивать, увидев его сутану.       Едва только занялся рассвет, он уже был на ногах. Он вновь обошёл весь городок, но не было никого, кто видел бы такую девушку. Тогда Клод направился в соседний городишко, найдя там не менее разговорчивого кабатчика, но и он не вспомнил такой девушки даже после двух монет.       — Не могла же она уже добраться до Реймса! — говорил он себе. — Разве что… уехать дальше. Вдруг её подобрал кто-то…       Он вернулся к расспросам жителей других предместий. Он не запоминал названий мест, что проехал, и всякого рода лавчонок и кабаков, куда заходил, как не помнил и лиц людей, расспрошенных им. Всем он говорил одно и то же: что он ищет сбежавшую племянницу. Описание её внешности добавляло уверенности в том, что этот человек говорит правду: почему бы черноволосой девушке с золотистым цветом кожи, как у испанки или итальянки, и в самом деле не оказаться племянницей этого смугловатого мужчины с чёрными волосами, сбрызнутыми проседью и обритыми, как и полагается всякому духовному лицу?       Однако никто не мог ему помочь. И он чувствовал, как постепенно его поглощает чувство, что ему не суждено её отыскать. На просторах страны скрыться намного легче, чем в Париже. Там он мог поднять всю городскую стражу на поиски сбежавшей ведьмы. Оправдательный договор, которого он добился для неё, полностью развязал своевольной девчонке руки, связав их ему. И теперь он был единственным, кто мог искать её.       Клоду казалось, что он может поклясться, что физически ощущает, как она исчезает. Как тает ощущение её тела на его пальцах, как её волосы всё меньше щекочут ему нос, как это было всякую ночь, что они проводили вместе. Единственное, что оставалось неизменным, так это её образ, неотступно появляющийся перед ним с того дня, когда он впервые увидел её на соборной площади. Но и он таял, стоило только архидьякону протянуть к нему руку.       Ещё через несколько дней он ехал по Реймсу. Ни на одних воротах стражники не видели такой девушки. Ни в одну церковь такая девушка не заходила. Ни в одном кабаке такая девушка не появлялась.       Он нашёл улицу Великой Скорби, о которой столько раз говорила Гудула, расспросил всех жителей, где находится дом, некогда принадлежавший Пакетте Шантфлери, — он оказался полуразрушенным, со сгнившей деревянной оградой и заросшим бурьяном садиком. В нём проживала отнюдь не красивая черноволосая девушка шестнадцати-семнадцати лет от роду, а отвратительная нищая семья, в полном составе валявшаяся пьяной прямо на прогнившем полу.       Или она ловко одурачила его и незаметно для целого города и десятков предместий проникла в Реймс, или… или он ошибся. Сложно сказать, какой из вариантов нравился ему больше. Скорее первый: искать её среди одного-двух городов было не так безнадёжно, как по всей стране.       «Или в Испании», — мрачно закончил мысль Клод.       Больше оставаться за пределами Парижа он не мог.       А ведь епископ совершенно точно поинтересуется, где его второй викарий изволил отсутствовать почти две недели. Де Бомон обожал время от времени развлекать себя тем, что засовывал свой нос в дела окружающих. Да уж, отсутствие Фролло на протяжении почти всех рождественских праздников разожжёт в нём небывалый интерес. Конечно, ведь все эти годы он почти никогда не отлучался из Парижа, разве что дела в поместьях могли вынудить его ненадолго оставить свой пост. Эта мысль и заставила его развернуть коня в сторону мельницы...       — Фролло! — де Бомон был, как всегда, в прекрасной форме: он лоснился от прекрасных кушаний и итальянского вина, двигаясь всё с той же грацией объевшегося кота. — Объясните мне те слухи, в которые я никак не могу поверить. Мне рассказывают, будто Вас не было всё время с Рождества. Я не поверил, но когда мне стали говорить об этом буквально все!.. Даже Ваш звонарь ничего не смог мне толком объяснить, но что с него взять?       Каждый раз. Каждый раз, когда Луи начинает его допрашивать, пытаясь вызнать ту информацию, без которой он прекрасно проживёт, поскольку забудет её, как только изо рта архидьякона вылетит последний звук, он чувствует себя очередной обезьянкой, которых заставляют показывать фокусы. Отвратительное ощущение.       — Вы правы, Ваша Светлость. Я не счёл нужным докладывать кому бы то ни было в соборе и Квазимодо в том числе, что планирую отлучиться в поместье на все рождественские праздники. Как видите, никакой тайны в этом нет, — он говорил не просто спокойным, а даже несколько скучающим голосом.       — И как же идут дела?       — С помощью Господа, всё в порядке.       Какое-то время они ещё разговаривали за бокалом прекрасного вина. Епископ имел в лице второго викария не только помощника, на которого можно переложить скучные дела вроде финансовых отчётов, но отличные свободные уши, приятным дополнением к которым шло умение выслушивать его рассказы о Лувре или архиепископском дворце часами.