Тайны парижских будней

Это было бы самым большим несчастьем. Найти приятным человека, которого решила ненавидеть!        Джейн Остин, «Гордость и предубеждение»

                    — Тебя оправдали. Наложили огромный штраф за проституцию и присудили полугодовое покаяние в монастыре бернардинок. Смертную казнь удалось отменить. Ну, скажи же что-нибудь!       Эсмеральда подняла голову; её безжизненный взгляд встретился с горящими глазами Фролло.       — Ещё полгода в другой тюрьме. Нет, отпустите меня. Теперь мне не угрожает смерть, вы добились своего, так дайте же мне уйти! Я назовусь другим именем. Агнессой. Или выберу ещё какое-нибудь. Я больше никогда не покажусь вам на глаза, вы же только этого и хотели от меня, помните? Меня никто не признает теперь. Посмотрите на меня! Я бледна — хоть я и не видела себя уже долго, но я знаю это. Мои волосы заплетены в косу, в них не звенят монетки. Я больше не ношу свой цветастый наряд, я выгляжу как обычная горожанка. Кто теперь признает во мне танцовщицу с соборной площади?! Её больше нет!       — Ты никуда не уйдёшь. Я не для того столько времени убирал от тебя Гревскую площадь, чтобы ты умерла иначе, я уже не раз говорил это, — он старался сохранять спокойствие, но, Святая Дева, как же это трудно, когда она сидит напротив и вот так запросто хочет отправиться навстречу гибели! Голос едва не сорвался на крик; Клод пытался сдержать в себе раздражение, подступавшее к горлу.       Он исполнил то, что обещал ей ещё в подземелье Дворца Правосудия. То, что сулил за одну ночь с ним. Так разве не достоин он теперь награды за её спасение? Кажется, Шатопер удостоился её куда за меньшее деяние.       Клод приблизился к Эсмеральде. Только тогда она вновь обратила на него внимание, подняв глаза. В воздухе между ними повисло сковывающее напряжение — он будто вибрировал.       — Я знала, что вы не оставите никогда своих попыток овладеть мной. Что же? Феб счастливо женат, моя матушка мертва, все мои друзья перебиты — я потеряла даже Джали. Делайте со мной, что хотите. Мне теперь уже всё равно.       Вряд ли эти слова можно было бы считать одобрением, но никак иначе Клод, всё ещё пребывающий в состоянии эйфории от осознания, что наконец убрал от её шеи верёвку, расценить их не мог. Он пропустил между пальцев прядь её волос.       — Иди наверх. Оставь меня.       В горле пересохло. Осознать произошедшее сегодня было всё ещё трудно. Понять и принять то, что ей больше не грозила смерть… Это значило смотреть на неё иными глазами. Последние месяцы она была в заточении то в темнице Дворца Правосудия, то в соборе, то в его доме. Теперь, когда она оправдана в самых тяжких преступлениях, которых даже не совершала, она больше не была спасаемой от гибели — она становилась его узницей.       И всё это единым росчерком пера, поставленным сегодня в зале суда!       Проклятье! Она во всём права. Он не оставит её. Она потеряла всех и всё. Могло ли быть так, что ей не станет всё равно, что с ней будет после всех потерь? Нет.       Он причина всего этого. Простит ли она его? Сможет ли найти для него хотя бы одно доброе слово, дать самую малую кроху надежды на прощение? Он стал причиной её несчастий, но он же и исправил сегодня всё, что мог. Паук сам разорвал ту паутину, что плёл. Довольно умолять её! Он, кажется, до сих пор помнил её губы и ощущение её руки на своём плече. Он даже закрыл глаза, пытаясь припомнить это её прикосновение.       К чёрту! Она здесь, их отделяет лестница и всего-то одна дверь. Он быстро преодолел это расстояние: она вглядывалась в очертания сокрытой мраком улицы сквозь щели в досках на окнах. Сейчас его вид был чуть менее безумен, чем в ту ночь в келье. Он ощутил в этот момент на кончиках пальцев очертания её тела и смог лишь глухо прохрипеть её имя, с жадностью взирая на неё, — Эсмеральда, вздрогнув, обернулась.       — Скажите мне правду, — медленно и тихо проговорила она, будто готовясь услышать худшее. — Скажите мне правду: ведь меня вновь приговорили? Вы сказали это из жалости ко мне, да? Они не могли оправдать меня, я не верю в это. Я помню день суда! Я помню, как они смотрели на меня, как они хотели быстрее осудить меня на смерть… А сейчас вы смеётесь надо мной, говоря, что они отменили приговор! О, это намного хуже смерти! Вынести ту поездку в телеге к паперти было намного легче, чем эту ложь! — простонала она.       — Тебя оправдали в убийстве и колдовстве, присудив только покаяние в монастыре и штраф за проституцию. Это решение суда. Тебе больше не грозит ни Гревская площадь, ни Монфокон — ничто! Другой правды у меня нет. Но, видно, что бы я ни сделал, я ни на дюйм не приближусь к Шатоперу! — с остервенением бросил Клод.       — Не говорите о нём. Пожалуйста, — прошептала Эсмеральда.       — Ты больше не любишь его? Не любишь? — срываясь на крик спросил Фролло, вплотную подойдя к ней. — Скажи, что ты больше не любишь его, не думаешь о нём, не мечтаешь, не видишь его во снах!       — Не люблю, — еле слышно прошептала она.       Клод выдохнул, закрыв глаза, и, покачнувшись, схватился рукой за стену.       — Теперь, когда тебе больше ничего не угрожает, ты… — продолжал он, выделяя паузами каждое слово, — ты сможешь попытаться найти для меня хоть одно доброе слово? Дать мне хоть самую призрачную надежду, что сможешь когда-нибудь простить меня…       Она молчала.       Он схватил её и прижал к себе; она, упираясь руками, пыталась освободиться и запрокинула голову, чтобы хотя бы лицом не касаться его. Он наклонился и нетерпеливо коснулся её губ своими, проводя рукой по волосам, шее; потом поочередно перехватил сначала одну её руку, затем другую, сжав оба её запястья за спиной, — она была обезоружена. Она больше не боролась, но и не отвечала — она стала безучастной. Тогда он отстранился, подхватил её на руки, отнёс в другую комнату и уложил на кровать. Она только отвернулась, не желая даже видеть его очертания, вырисовываемые в тусклом свете свечи.       Какой смысл бежать? На улицу она не вырвется, а в этом крохотном доме, в котором он знает каждый угол, ей не спрятаться. Стараясь отстраниться от происходящего, она вновь вспомнила тот вечер, когда Квазимодо чуть не похитил её, как её спас Феб, как он был прекрасен, как звучал его голос, уже почти позабытый ею, как сверкали его доспехи, какие слова он говорил ей, когда они сидели наедине в комнате в домике старухи, и начинала смутно осознавать, как разительно его речи отличались от тех слов, что говорил ей этот пугающий человек, бывший сейчас в нескольких шагах от неё. Припоминать события тех дней становилось всё труднее. Краски меркли быстрее, чем она того хотела. Она пыталась вспомнить, что именно говорил ей Феб в тот вечер, как клялся ей в любви в ответ на её признания. О, разве можно говорить такие слова и одновременно лгать? Тогда ей на память пришёл день его венчания: как счастлив он был тогда! Как счастлив он был, принося клятвы той девушке! Значит, это всё же возможно.       Клод путающимися пальцами развязал пояс, расстегнул сутану, сбросил котту и отшвырнул их в сторону. Теперь он просто стоял над Эсмеральдой, пожирая взглядом каждый дюйм её тела. Хоть сутаны больше на нём и не было, что-то продолжало металлическими тисками сжимать горло. Он сел на кровать рядом с ней.       — Ты не понимаешь, насколько ты красива, — медленно прошептал Клод.       — Вы часто это говорили, — не оборачиваясь, ответила она.       — И всё же ты не понимаешь этого, — её рука оказалась в его холодных пальцах; Эсмеральда вздрогнула и от этого, и от поцелуев, которыми он касался каждого её пальчика.       В памяти, помимо её воли, вновь появилось воспоминание о том вечере у старухи за мостом; она вдруг вспомнила признание Феба. Его слова звучали в её голове так, будто он сидел рядом и шептал их ей на ухо: «Люблю ли я тебя, ангел моей жизни! Мое тело, кровь моя, моя душа — все твое, все для тебя. Я люблю тебя и никогда, кроме тебя, никого не любил». Сдобренные сценой его венчания, они впервые зазвучали не так искренне, как она верила до этого, — в том, как быстро и отточено он их произнёс, она впервые уловила ложь.       Горячий, будто опаляющий поцелуй в полуобнажённое плечо вернул её к реальности. Одной рукой она теперь отталкивала Фролло, а другой пыталась натянуть сползшие платье и рубашку.       — Что, разве так он целовал тебя? Нет, так он не мог. До тебя он целовал одних только потаскух, а им это не нужно.       Он навалился на неё всем телом. Сдвинуть с себя эту глыбу ей было не под силу, как бы ни хотелось.       «Не так», — подумала она, когда он вновь коснулся её губ. Снова она ощущает его руки на себе, его дыхание на своей коже…       Вспышкой воспоминание о той роковой ночи в келье собора встало перед глазами; внезапный прилив сил позволил ей скинуть с себя его тело. Эсмеральда отползла на другой край кровати, подтянув колени к груди.       — Что? — его низкий тихий голос, выдававший напряжение, нарушил молчание.       — Не хочу, не надо, пожалуйста, не надо… Я всё помню! Как вы тогда пришли… Не хочу!       — Этот фигляр в мундире удостоился большего, хотя и пальцем не пошевелил ради твоего спасения! О, теперь я вижу, что ты на самом деле ещё любишь его! Ты ведь о нём думала всё это время, да? Отвечай! Поэтому ты не отталкивала меня! О, я просто жалкий глупец, раз поверил, что ты и правда разлюбила его, увидев, каков он на самом деле! Я ещё более жалкий глупец, когда решил, что ты сможешь найти для меня хоть капельку доброты в своём сердце после того, как я исполнил то, что обещал тебе, когда я исправил совершённую мной ошибку, когда я избавил тебя от смерти! Для меня все пути закрыты! Что ж, пусть так! Ты не хочешь этого — пусть так. Ты ценишь пустоголового болвана, охочего только до денежек своей жены, — пусть так. Но ты моя и только моя!       Он одним рывком преодолел крошечное расстояние между ними и подмял её обессиленное тело под себя.       — Жестокая! Всё это время я просил тебя об одном добром слове — о такой малости, в которой ты мне отказала, несмотря на всё! Столько времени я сдерживал себя! Сколько раз я позволил себе коснуться тебя? Ты не понимаешь, чего мне это стоило. Тебе это всё не важно. Я молил о добром слове, о возможности надеяться на твоё прощение — я даже не просил тебя о нём. И даже в этом ты отказала мне! Хочешь всё ещё любить это ничтожество — люби! Но сегодня ты моя!       — Я не люблю его! Не люблю! — рыдая, воскликнула она, словно совершая последний рывок. — Я думала о нём, да! Я вспоминала его признания. И только убедилась ещё раз, что он лгал мне тогда! Он не пришёл ко мне, когда я просила его об этом, — я верю Квазимодо. Он предал меня! А вас… — произнесла она тихо, — я устала ненавидеть вас. Вы говорите, что вас измотала любовь ко мне? Меня измотала ненависть к вам. Меня больше не казнят. Это, наверное, хорошо. Но зачем мне дальше жить, если я потеряла всех, кого любила? Потому меня и не радует эта новость. До того дня, когда вы сказали, что моя мать мертва, это было последнее, чего я желала, — обрести её. Больше мне жить незачем.       — Неразумное дитя! Ты не понимаешь, что говоришь! Тебе всего семнадцать! Вся твоя жизнь ещё впереди, а я… Мне довольно и того, что ты больше не ненавидишь меня. Ты моя. И ты всегда была и будешь моей, — шептал он, целуя её за ухом и постепенно спускаясь всё ниже по шее, тогда как его пальцы распускали шнуровку её платья.       Его бросало в жар всякий раз, когда он касался её груди, ощущал на кончиках пальцев стук её сердца.       Эсмеральда затаила дыхание, боясь пошевелиться или слишком громко вздохнуть. Священник зашёл куда дальше капитана. Сейчас, когда она думала обо всём и ни о чём одновременно, легко отвлечься на собственные ощущения. От каждого его поцелуя, что он запечатлевал на её теле, она трепетала, давно покраснев: то ли от самих его прикосновений, то ли от осознания, кто сейчас касается её тела.       Он спустился ниже ключиц — она шумно выдохнула.       Клод принял это за одобрение. Медленно он стал стягивать с неё платье, почти не различая её молений не делать этого. Но, когда он принялся стаскивать с неё рукава, — неизвестно, преднамеренно или нет, — она вытащила из них руки. Он стянул платье до конца и отбросил в сторону. Этих нескольких мгновений хватило, чтобы Эсмеральда успела подтянуть рубашку и скрестить руки на груди. Клод даже улыбнулся этому проявлению женской стыдливости. О, мог ли этот негодяй ценить это?       Он вновь навис над ней, позабыв обо всём и наслаждаясь открывшейся ему картиной. Ничто не мешало ему взять её прямо сейчас, но прежде хотелось узнать побольше о том, чего он был лишён столько долгих лет.       — Ты прекрасна, — вновь прошептал он, наклоняясь к её губам. Она больше не сопротивлялась.       Он отстранился, убрал от груди её руки, проведя по ним от плеч и до самых кончиков пальцев, и резко задрал рубашку почти до самых бёдер, насколько позволяла ширина её подола.       Эсмеральда закрыла лицо руками; всё её тело пробирала мелкая дрожь.       Он скользил вверх по её ногам, покрывал их бесчисленным количеством поцелуев. Тонкая ткань камизы легко поддалась и затрещала под его пальцами. Клод ощутил, как Эсмеральда ещё сильнее затряслась; он накрыл её тело своим. В этом опьянении, полузабытьи он едва расслышал её тихий шёпот:       — Нет, пожалуйста, не надо, я не хочу…       Её слова только больше распалили. Разорвав камизу до конца, сорвав её с рук Эсмеральды, он впился губами в её шею, сжимая её грудь. Она вскрикнула и дёрнулась, упершись в его плечи, а когда он отстранился от неё, щёку обожгла звонкая пощёчина. Эсмеральда со страхом взглянула ему в лицо, боясь представить, что теперь будет.       Клод рассмеялся: нет, ну в самом деле, неужели она и правда думала, что это его остановит? Или, может, что он перестанет желать её?       Он снял с себя остатки одежды. Эсмеральда закрыла руками грудь и зажмурилась: пожалуй, последнее, что она хотела видеть, — это обнажённого священника.       Клод прижался к ней всем телом. Одному Богу известно, чего ему стоило удерживать себя, чтобы не сорваться и не овладеть ею в эту же секунду.       Эсмеральда глубоко вздохнула, словно обожглась исходящим от него теплом. Тыльной стороной ладоней она касалась его шрамов, нанесённых им самому себе много месяцев назад во время суда.       — Больно? — по-детски наивно спросила она, открыв наконец глаза.       — Уже нет, — он приподнялся на локте и, взяв её руку в свою, приложил к груди. — Я показывал их тебе однажды, в тюрьме, помнишь? Этот тогда ещё кровоточил, — он перевёл её руку ниже и немного в сторону — к шраму, оставшемуся после того, как он воткнул в себя кинжал.       — Помню, — запинаясь, прошептала она.       — Я люблю тебя, слышишь? Это было разрушительно для нас обоих. Теперь всё будет иначе.       Ощущение её хрупкого тела под своим пьянило и затуманивало сознание.       Он, словно в горячке, шептал что-то неразборчивое, сжимая её в своих руках и спускаясь всё ниже. Когда он дотронулся до её бедра, она сдавленно ахнула; он скользнул пальцами по внутренней его стороне, прислушиваясь к её реакции, — она боялась лишний раз вдохнуть, напрягшись подобно тетиве. Он дотронулся губами до её живота. Трепеща, вновь провёл рукой по её сжавшимся бёдрам. Поднимаясь выше, к её лицу, оставляя редкие горячие поцелуи на её теле, он шептал: «Моя. Ты только моя».       Она вся дрожала, дыхание стало прерывистым.       Он оторвался от её губ, сорвав ещё один пылкий поцелуй, во время которого, — по крайней мере, ему так казалось, — она подалась ему навстречу. Слегка соприкоснувшись грудью с его телом, она стыдливо отвернулась, вновь шепча: «Не надо, пожалуйста». Он не слышал её почти беззвучных просьб и продолжал сжимать её в объятиях, уткнувшись ей в шею. В очередном порыве он, покрывая её поцелуями, случайно прикусил её кожу — Эсмеральда выгнулась, громко выдохнув.       Это был последний удар по попыткам сдержать себя.       Он медленно вошёл в неё, заставив её издать первый громкий стон и выгнуться ему навстречу. Прильнул к её губам и остановился, будто прислушиваясь к ощущениям и давая ей время привыкнуть.       Мгновение — и новый толчок; снова секундная пауза — и ещё один, ещё миг — и за ним ещё один толчок, и ещё, и ещё… Её дыхание учащается вслед за его, его напряжённые руки сжимают простыни, её — упираются ему в плечи. Она надеялась, что если сдавить их так крепко, как только возможно, то у неё не достанет сил, чтобы издать хоть один звук, но — тщетно! Её не хватило надолго: руки быстро устали, а его движения теперь, когда первая боль отступила в тень, начали приносить странное удовольствие.       Всего несколько долгих секунд, и лавина новых ощущений сошла, позволив медленно вернуться в реальность. Эсмеральда лежала под ним распростёртая, запрокинув голову. Подрагивающей рукой он провёл по её шее до груди, медленно сжав её. От этой нехитрой ласки Эсмеральда громко выдохнула, приоткрыв губы. Клод наклонился к ней, и она ответила на поцелуй. Оторвавшись от неё ещё более разгорячённым, он обеими руками схватил её за талию, выпрямляясь и подтягивая Эсмеральду к себе так, что её бёдра оказались оторванными от постели. Потребовалось не много резких, но глубоких проникновений в новом положении, чтобы окончательно развязать ей язык. Неосознанно подаваясь бёдрами ему навстречу, срываясь со стонов на крики, она всё же сумела выговорить:       — Пожалуйста… Хватит… Отпустите меня…       Лёгкая улыбка тронула уголки его губ. Ещё один взгляд на раскрасневшуюся Эсмеральду, в очередной раз в исступлении закусившую губу. Ещё несколько грубых толчков, от которых Эсмеральда вскрикнула и так напряглась всем телом, что в какой-то момент Клоду стало трудно двигаться. К его удивлению, именно в эти секунды ощущения достигли своего пика. Он резко вошёл ещё пару раз, не в силах сдержать рык, и наконец достиг разрядки.       Он плавно опустил Эсмеральду на кровать и лёг рядом. Она было ускользнула от него на другой край, но он притянул её к себе, несмотря на слабые протесты. Сейчас было особенно приятно зарываться в её густые волосы, обнимать её обнажённое тело. Она лежала к нему спиной, и он, медленно проводя рукой по её нежной коже, по изгибам бёдер, по животу, поднимаясь к груди, ключицам, шептал ей на ухо только одно слово: «Моя».       Некоторое время спустя он сидел на полу, прислонившись спиной к кровати и вперив взгляд в темноту. Ещё немного позже он на ощупь нашёл на полу рубашку, натянул её, схватил котту¹ и спустился вниз.       Эсмеральда лежала на спине прерывисто дыша. Сознание отказывалось признать и принять произошедшее. Как поверить в случившееся? Внутри, внизу, немного саднило, чуть сильнее, чем при лёгком порезе.       Её первым мужчиной стал священник. Это так абсурдно, что странно даже думать об этом. И она ему это позволила. Она сдалась. Прекратила сопротивляться и разрешила ему трогать её тело, покрывать его поцелуями и, в конце концов, овладеть ею. Сладкие речи Феба, его отточенные, будто заученные движения не шли ни в какое сравнение с тем, что с ней только что произошло. От этого случайного открытия она вновь залилась румянцем.       А ещё нестерпимо хотелось пить. Сначала она хотела найти хотя бы рубашку, но вспомнила, что ту он разорвал, зашнуровывать платье вовсе не хотелось; она стянула с кровати простынь и, завернувшись в неё разве что не с головой, спустилась вниз.       Там уже горел очаг. Сам Фролло сидел перед ним в одной рубашке и накинутой сверху котте¹ и потягивал из стакана вино; бутылка стояла подле него. Равномерный убаюкивающий треск поленьев разносился по комнате. Но стоило только Эсмеральде спуститься, как в комнату ворвался и шелест простыни.       — Садись, — не оборачиваясь сказал Клод. — Только возьми со стола стакан.       Эсмеральда молча схватила его и села на другой стул, приставленный тут же к камину, стараясь не смотреть на Фролло. Он налил ей вино:       — Пей.       Она сделала несколько глотков.       — Долгая будет ночь, — сказал он после затянувшейся паузы. — Утром я уйду. Но сначала куплю чего-нибудь на рынке. Возможно, я вернусь только завтра. Или даже послезавтра.       — Вы… Не стоит. Это всё же ваш дом.       — Не стоило делать того, что я сделал с тобой сегодня. Ты теперь, должно быть, возненавидела меня с новой силой. И если я отопру дверь, ты тут же убежишь к своему красавцу-капитану или, может, к Гренгуару, или, может, к Квазимодо, — он медленно закипал. — Откуда мне знать? Быть может, ты любишь кого-то из них. Может, даже этого мерзавца, даже после всего. С меня довольно, я слишком устал в этой битве с ним. И с тобой.       — Вы можете меня отпустить? Вы правда готовы отпустить меня на свободу?       — Могу. Но не стану. И ты не станешь больше просить меня об этом, если не хочешь следующие полгода провести в одном из самых строгих монастырей, — он замолк. — Болит?       Эсмеральда вспыхнула и, на миг повернувшись к нему, сдавленно кивнула.       — Сильно?       — Нет.       — Значит, через два-три дня самое большее перестанет. Спокойной ночи, — он поставил стакан на стол и направился было к лестнице, но её голос заставил его замереть на месте:       — И всё? Это всё? Чем вы лучше Феба? Он ведь, по вашим словам, бросил бы меня сразу же, как только получил бы желаемое!       — Чего ты хочешь от меня сейчас? — устало проговорил он. — Чтобы я открыл дверь и ты могла умчаться навстречу новой тюрьме?       — Нет. Просто не уходите. Я ощущаю себя… как использованная вещь. Как те женщины, про которых вы говорили.       Он медленно, не веря услышанному, подошёл к ней и, упав перед ней на колени, уткнулся головой в её бёдра. Она просит его остаться!       — Не говори так. Никогда больше так не говори. Но уже поздно. Нам и правда стоит поспать.       Он поднял её на руки и отнёс наверх.