декабрь 1929, Бонн, Рейнская область
Считалось, что начало положили римляне, которые укрепились здесь военным лагерем ещё за десятилетия до нашей эры. Позднее на месте римского лагеря образовался культурный центр, и в нём стали селиться купцы и промышленники, заложившие основу торговой деятельности на данном месте. Впрочем, археологические раскопки свидетельствовали, что люди начали обживать эти земли ещё четырнадцать тысяч лет назад. Старый город. Древний город. Город с более чем двухтысячелетней историей, город с наследием. Что только не перевидавший, и чем только не пропитавшийся за эти тысячи лет взаимодействия с расой наистраннейших существ, когда-либо населявших планету Земля. Одно из таких существ ходкой рысцой неслось по мостовым ночного города, прячась в тёмных углах при появлении полицейских патрулей. — Ого! Наконец-то, господин студент, думал, уже не явитесь! — порадовался своему неофициальному сменщику сторож, заметно повеселев при виде большой бутыли. «Господин студент», мимолётно ему улыбнувшись, аккуратно спускался по старым каменным ступеням, наклоняя голову, чтоб не чиркнуться макушкой о низкий свод и одновременно очень стараясь не подскользнуться. Ступени стесались от времени, стали гладкими и скруглёнными, две верхние что при спуске, что при подъёме вообще было невозможно преодолеть никак, кроме как накрепко ухватившись за перильце, установленное вдоль пандуса для трупов. — Нет, это не лестница, — бормотал студент, традиционно скатываясь по ней, как по горке на третью ступеньку, — это инструмент естественного отбора… Один неверный шаг и сам себе шею свернёшь. Скажите честно, сколько уже человек на ней убилось?! — Старая постройка, чего вы хотите!.. Таких вопросов задавать ему было категорически нельзя. Чего он хотел?.. О. Готовьтесь записывать, нет-нет, не на этом, вам понадобится кусочек бумаги побольше, что-нибудь примерно масштабов той свитки, что носит с собой рождественский демон Крампус. Итак. Он хотел нормальной лаборатории, чистого кафеля, хромированного железа, каталок на четырёх функционирующих колесиках, действующего водопровода, микроскопов, медицинских шкафов со стеклянными дверцами, возможности стерилизации, и пары ассистентов в придачу. И полного набора инструментов. И растворов, приготовленных не доморощенно в сарае, а в специальных условиях с соблюдением температурного режима и строгим дозированием компонентов. Хотел точных весов. Хотел гистопроцессоров, которые препятствовали бы испарению в воздух лаборатории. Хотел применения вакуум-инфильтрационной и микроволновой методик, которые позволили бы сократить время проводки до часа, ибо времени постоянно ни на что не хватает. Он вообще очень много чего хотел в своём довольно юном возрасте, и считал это полезным принципом — всегда хотеть больше и всегда хотеть большего. Впрочем, делиться своими хотениями со сторожем морга не стоило, всё равно бедняга был не в состоянии дать больше, чем связку ключей, да и то — только на ночь, с несказанной радостью оставляя обязанности несения вахты в обители мёртвых на другого человека. Он молча сунул сторожу пузатую бутыль с мутноватой жидкостью, коротко спросил: — Где? — Тама, — содержательно ответил сторож, любовно баюкая, словно родное дитя, бутылку, — как привезли, раздели, так и положили. Свеженькие. — Их что, несколько? — Двое. Старичок-пеннер, и парень молодой. Парень-то здоровым выглядел, ни увечий, ни травм. И что такое… — Давно они тут? — Да говорю ж — свеженькие, только что доставили, вот прямо к вечеру. Бедолагу-старика в доках у реки нашли, парня чуть подальше, под мостом — к опоре прислонённый сидел. Ему уже хотелось, чтобы сторож поскорее свалил. С площади громко пробили красивые, украшенные лепниной и фигурами часы на старинной ратуше. Одиннадцать раз. Загребалы — крылатые демоны с баграми, ползающие по стене справа и слева от циферблата заговорщически подмигнули друг другу: дело шло к полуночи, самое время для бесовских безобразий. Глаза сторожа рыскнули в сторону. — Ну я это, — деловито предложил он, — ну я пойду, чтоб вам не мешать? Ключи как всегда крематорщикам сдадите. — Конечно, идите, — мысленно он отвешивал сторожу уже десятого пинка для ускорения. — Вот, здесь все… — с облегчением выдохнул сторож, протягивая ему большую связку ключей: — Хорошо что вы пришли. Хоть отдохну от них немножко… знаете, — тут он чуть наклонился к своему гостю, выразительно округлил глаза и понизил голос до шёпота: — всё ж таки жутковато тут иногда одному бывает… ночью-то… когда только ты и… эти. Хоть бы их скорее в печь отправляли, вот чего им так до самого утра-то лежать? — Как это «чего»?! А мне пригождаться?! Да и вам, а, а?! А сжечь-то всегда успеем, ну не убегут же они за ночь! Они со сторожем дружно посмеялись, после чего сторож покивал, и укостылял вверх по лестнице, бережно придерживая драгоценную бутыль. Его ночной гость закатил глаза. Наконец-то. Он прошёл по низенькому коридору к крайней комнате, куда определили свежедоставленных покойников, уверенно отпер дверь — не в первый раз. Он уже отлично ориентировался и в самом морге, и в ключах на связке, отпирающих различные помещения морга, да и в тех ключах, которые открывали душу старого пропойцы, работающего здесь сторожем, тоже — прекрасно и давно разобрался. Включив свет, он зябко потёр ладони; пристраивая свой саквояж с инструментами на стол, огляделся, и резко выдохнул — изо рта вырвался пар. Холодно. Здесь всегда было холодно, но в эту ночь комнаты морга были просто насквозь проморожены. Какого вот чёрта так холодно, на улице — плюсовые температуры, только ночью в минуса уходит… северный ветер в стену, что ли?!.. Два стола в мертвецкой были заняты синюшного цвета покойниками. Закоченело вытянувшись, они тихо и скромно лежали на своих металлических ложах, бесхитростные и беззащитные в своей первозданной наготе, и совсем не страшные — две восковые куклы, два недвижимых экспоната. Чего тут пугаться — вообще не понятно. Ну, как не понятно — эти алкоголики, вы знаете. С больными фантазиями. Не бывают покойники страшными, это не какие-то ужасные монстры — просто опустевшие оболочки, когда-то служившие пристанищем для мыслящих, чувствующих, мечтающих, любящих или ненавидящих, мятущихся, странных, но очень интересных существ, раса которых называется «люди». Время пришло — то, что наполняло оболочку, отлетело в неведомые дали, навсегда, безвозвратно, оставив после себя только воспоминания в памяти близких и холодную мёртвую плоть на столе морга. Воспоминания о почивших со временем померкнут, ослабеют, и исчезнут совсем — когда, уже в свой черёд, уйдут из этого мира те, кто их хранил. Ну, а мёртвое тело исчезнет еще быстрее, пройдя все положенные по физическим и биологическим законам стадии разложения тканей: неумолимо идущие внутри них процессы распада клеток дадут свой результат, и начнут появляться пятна, запах, прозелень на отдельных участках, а потом гниение пойдёт семимильными шагами. Это нормально, это естественно, а следовательно, это не может вызывать страха. У него это вообще никаких чувств не вызывало. То ли дело сторож — человек с тонкой душевной организацией, которому с каких-то пирогов тут, видите ли, как-то не очень с «этими». Здоровый цинизм — вот что надо воспитывать в себе, цинизм и прагматизм. Страшненькие байки про бродящих мертвецов и выходцев с того света оставить детям, для сказок у костра, и постараться выжать максимум пользы из ещё могущих на что-то сгодиться бренных оболочек бессмертной человеческой души. Он подошел к старику, склонился над ним, внимательно вглядываясь. У бродяги была солидная борода, и огромная копна спутанных седых волос. Он не спешил, уже наученный горьким опытом, всматриваясь в эти самые волосы очень внимательно, пока не заметил движения — пряди волос едва различимо шевелились и подрагивали. Он наклонился еще ниже. А, ну так и есть. Он видел теперь их. Старый бродяжка развёл у себя на голове целый приют для вшей. Маленькие твари, конечно, были не в курсе того, что именно произошло с их хозяином, но они явно были обеспокоены, так как чувствовали, что прежней сытой и упорядоченной жизни наступила хана, и пришла пора искать себе новое пристанище. Становиться таковым у него не было ни малейшего желания, и он поспешно отступил назад. Беспокойно снующие по волосам умершего паразиты совершенно не вдохновляли. Он подошёл ко второму покойнику. Молоденький совсем парнишка, его ровесник. Побледневшее лицо не несло на себе той печати нечеловеческой стылости, которую обретает физическое тело после смерти. Лицо не красивое, очень простое, но, вероятно, при жизни довольно располагающее к себе. Сейчас оно всего лишь казалось чуть посиневшим от холода. Ни травм, ни увечий, ничего. Только шея как будто поцарапана во время бритья. Так значит этот — не бродяжка. И телосложение у парня было вполне крепкое, тощим не назвать, и мускулатура развитая, ну просто натурально — на вид очень, очень здоровый, сильный и крепкий молодой человек, с чего бы ему умирать? Он даже испытал легкое сожаление — что у него нет возможности провести вскрытие, докопаться до истинных причин этой необъяснимой, на первый взгляд, необоснованной смерти. До сих пор он был знаком с процессом вскрытия умершего большей частью по учебникам, да дважды их водили и показывали вскрытие тела на практических занятиях — тогда половина студентов убегала блевать на двор, а оставшаяся половина сильных духом и желудком бледнела, и, размазываясь по стене, изо всех сил внимала вещающему профессору, стараясь сохранять невозмутимый вид и изображать, что созерцание внутренностей мёртвого тела — самое привычное и обыденное дело для них. Сам он и не блевал, и не изображал. Ему было интересно. Возможно, для него в медицине это было вообще самым (а то и единственно) интересным — этот внутренний мир человека: не в высоком, а в самом что ни на есть натуральном и буквальном смысле — то, что в человеческом теле внутри. Он искренне не понимал, как для кого-то это может быть неприятным, или вызывающим отвращение, учитывая, что каждый человек носит всё это в себе всю свою жизнь. Для него эта картина строения и взаимосвязи органов была моделью микрокосма, восхитительной, совершенной, и загадочной, определяющей как качество и продолжительность жизни, так и время и причины ухода из неё. Притягательнейший предмет для исследования. Он ещё раз с сожалением вздохнул, взглянув на парня. Честное слово, у него нет даже самой мелкой монеты, чтобы купить лишний кусок хлеба — но он бы раздобыл десяток бутылок для сторожа, только бы заполучить этого покойника и иметь возможность наконец провести настоящее вскрытие самому. Сторож производил впечатление человека порядочного и приличного, но люди зачастую приличны и порядочны до определённого предела, и при каких-то значимых обстоятельствах легко пересматривают свои моральные принципы и позиции. Просто у каждого своя цена вопроса. К слову, о морали и этичности. Парень точно не из пеннеров, но раз его привезли сюда — значит всё одно сочли бездомным бродяжкой. И когда утром заявятся крематорщики, его просто не глядя сожгут в печи. Бессмысленно и бесполезно. Он достал из своего саквояжика несколько контейнеров для упаковки образцов тканей, аккуратно разложил их на столе вокруг тела, застегнул свой специальный пояс с креплениями под инструменты, натянул перчатки, и, вооружившись скальпелем, взял мертвеца за руку. Никакого трупного окоченения. Сторож был прав: действительно, совсем свежак. Он помял холодную ладонь, взглянул на пальцы с посиневшими ногтями. Мозоли. На подушечках пальцев, и у основания большого пальца. Что-то связанное с копанием? Уж не могильщик ли? Было бы забавно. Такая, чёрная ирония. Теперь понятна и незатейливость черт лица, и сильные мышцы — парень обычный работяга. Надорвался и умер? Сердечный приступ? Инсульт? Ну вот как тут без вскрытия-то. Вздохнув, он примерился, и аккуратно рассёк мёртвый палец, срезая подушечку. Истошный вопль огласил помещение морга. Мертвец широко распахнул глаза, и резко сел на своём столе. В два рывка, какими-то заторможенными, деревянными движениями повернул голову, вытаращившись на застывшего соляным столбом патологоанатома-недоучку. …С громким звоном подскочил на кафельном полу выпавший из разжавшихся пальцев скальпель.* * * * * *
Мгновение, в течение которого студент-медик глазел на ожившего мертвеца, а тот — на него, казалось, растянулось на вечность. Параллельно этой, сфокусировавшейся в доле секунды реальности, в каком-то соседнем мире — где-то очень близко, буквально на расстоянии вытянутой руки, но за стеной из толстого стекла, подскакивал, громко ударяясь о кафель металл упавшего скальпеля, и каждое его соприкосновение с полом отдавалось очень долгим и протяжённым звоном. Покойник вновь повернул слегка голову — опять теми же странными, деревянными, дёрганными движениями, неловко поднял руку — с кончика указательного пальца капала кровь. — Ой… — заинтересовано сказал студент, глядя на кровь, и хотел было что-то добавить, но несостоявшийся мертвец неожиданно сжал ладонь в кулак, резко размахнулся, и с силой заехал несостоявшемуся же гистологу по физиономии, так, что того буквально отшвырнуло от стола. Будущий медик отлетел к стене, врезавшись спиной в приставленные к стене стеллажи с банками и склянками, свалившись на пол, он тут же был осыпал полетевшими со стеллажей принадлежностями местных патологоанатомов, а воскресший тем временем весьма резво соскочил со своего стола, покачнулся, удержался на ногах, заполошенно озираясь и что-то нечленораздельно бормоча, заметил валяющийся на полу скальпель и тоже тихо сказал «ой». Вся его скованность движений тут же куда-то улетучилась. Коршуном бросившись к скальпелю, он ухватил его покрепче, и предупреждающе выставил в сторону ошарашенного студента, сбивчиво сообщив: — Так, во-первых уясни сразу, что я вообще ни разу не девственник! — Вас поздравить, или посочувствовать? — фыркнул студент. — К чему мне эта бесценная информация?! — Меня бесполезно приносить в жертву, вот к чему! Я уже не невинен! — Ну это проблемы вашего полового воспитания. — А не того, кто проводит ритуал жертвоприношения?! Разве смысл не в чистоте и непорочности?! Да что ж за помойка-то в голове у иных людей. Ведь не мрачное средневековье на дворе. — Смысл жертвы в жертве. Её непорочность — одна из последних вещей, имеющих значение для того, во имя чего она совершается. Когда в жертву приносится чья-то жизнь, то, как она протекала до этого момента, никому не важно, важно лишь как она закончится и какова будет практическая польза от этого. — Уверены?! — За примерами обращайтесь к истории. Ну или мифологии, смотрите, что вам ближе. И положите уже пожалуйста скальпель, это вам не нож, для самозащиты не годится. — Лучше, чем ничего, когда имеешь дело с извращенцами. — Ну вам конечно виднее, я-то с извращенцами как-то обычно не якшаюсь. — А такое впечатление, что из их среды. Типичный представитель. Что ты собирался со мной сделать?! — А, ну да, что это я в самом деле… разумеется, я намеревался принести вас в жертву во славу сатане. В извращённой форме. Какие могут быть ещё варианты. — А вот очень на то похоже. Что это… вот эти, коробки?! Это для вырезанных органов, что ли?! — Ну для чего же ещё. Где, по твоему, ты находишься, гений? — хмыкнул студент, поднимаясь с пола. Жертва его гистологических изысканий подпрыгнула, и снова затрясла своим жалким оружием: — Ни шагу ко мне! — И не думаю даже, — негромко рассмеялся студент, начиная собирать рассыпавшиеся по полу инструменты и жестянки. — Живой вы меня не интересуете совершенно. — А. Ещё и некрофил к тому же. — Ты потрясающе проницателен, а главное — внимателен. Да разуй же глаза! Я учусь на медицинском факультете Боннского университета, а здесь — добираю практикой. Ты — в морге, если ты до сих пор не заметил. — Тооооочно! — ахнул парень. Он приоткрыл рот, и даже опустил руку со скальпелем, вновь осматриваясь, вздрогнул, заметив мёртвого дедка на одном из столов. — То-то я думаю, на что это похоже… — Это похоже на мертвецкую для бездомных, куда свозят трупы бродяг, нищих, и прочего неопознанного сброда. Здешний сторож пускает меня к ним на ночь за бутылку, и… — А, ну то есть всё-таки некрофил, да? — почему-то обрадовался вернувшийся из мира мёртвых парень. — …и я могу, таким образом, осуществлять некоторую подготовку, которая мне затем пригодится в моей профессии, — невозмутимо договорил студент, расставляя банки на полках, и заполняя их собранными инструментами. — Ещё погодите, доведётся вам ко мне за помощью обратиться, вот тогда вы будете очень рады наличию у меня реальных навыков. — Ага. Как бы тебе ко мне за помощью обращаться не пришлось. — Едва ли. Обычно со своими проблемами я справляюсь своими силами. Собеседник студента, по рассеянности упуская из виду, что до сих пор стоит неодетым, окинул его оценивающим взглядом и нехорошо засмеялся: — Ну, судя по твоим силам, у тебя ещё просто не было проблем. Это было больно. Потому что правдиво. — Вы преувеличиваете роль физической составляющей в их решении, — с безмятежной улыбкой сообщил студент, мысленно выругавшись. — Ни хрена подобного. Это основа способности держать удар. Физически выведенный из строя противник — лёгкая добыча. — Необязательно. Если он способен компенсировать другими категориями. — Ну как будете валяться, скорчившись, с отбитыми почками, или вывернутым плечом… хотя в вашем случае, скорее с мигренью или чем-то таким — позовите меня, я хоть посмотрю, как и чем вы это будете компенсировать. — Договорились. Кстати, вас, со всей вашей замечательной физической формой банально сожгли бы в печи вон с тем дедулей вместе. Вам повезло просто что привезли вас поздно. И что я сегодня заглянул. А так бы даже и тела не осталось. — Сделаю запись в своём дневнике. Посвящённую вам. — Польщён. Не пишите тогда, что я студент, напишите: доктор. Доктор Вальтер Шелленберг, — и потенциальный будущий врач изобразил изысканный поклон. — Лет через пять можете обращаться с вашими проблемами… а они у вас, судя по всему, имеются, учитывая вашу склонность впадать в летаргию в самых неподходящих для этого местах. — Курт Мейер, — автоматически представился его потенциальный будущий пациент, по лицу которого было заметно, что он пытается переварить и осознать услышанное. — Майер, на самом деле, но пишется как «Мейер», а произно… А при чем здесь летаргия?! — спохватился он. — Нннну, — «доктор» Вальтер Шелленберг смерил его взглядом, чуть откинув голову назад, скрестил руки на груди, опёрся поясницей о железный стол, и переплёл ноги. — При том, что произошедшее с вами весьма похоже на типичный случай летаргии. — А что вообще случилось? — нахмурился Мейер, наконец откладывая в сторону скальпель и присаживаясь на другой стол — тот самый, на котором он недавно так закоченело возлежал, синенький и недвижимый. Едва сев, тут же зашипел — холодный металл отозвался самыми неприятными ощущениями, соприкоснувшись с обнаженной кожей, и неожиданно для себя Мейер вдруг обнаружил, что он как бы слегка не одет. — Твою мать, а голый-то я почему?! — обескураженно воскликнул он, вновь пытаясь совершать какие-то мечущиеся телодвижения, и даже слегка покраснев, хотя он и не производил впечатление стеснительного человека. — А что это вы на меня так требовательно глядите? Я здесь ни при чём, это всё ещё до меня сделали. — Зачем?! — Ну что вы как маленький такие вопросы задаёте. Понятно же, что в морге могут работать только извращенцы, некрофилы, и прочие любители подобного непотребства. — Это вы так шутите?! — Нет, это я вас изображаю. Вообще, вы понимаете… Ну, мёртвым одежда ни к чему. — Но я-то живой! — Так вы ведь ничем этого не обнаруживали, когда вас нашли. — Куда они могли её деть?! — негодовал Мейер, нарезая круги по комнате и бестолково заглядывая в шкафы. — Сожгли, вероятно, — безразлично предположил Шелленберг, думая отвлечённо о том, что напрасно потратил сегодня бутыль. — Радуйтесь, что вас в тот момент в ней не было. Мейер на секунду прекратил свои метания, и бросил на него убийственный взгляд. — Что? Ну вон, халат хоть накиньте, — подсказал ему «доктор Шелленберг», указав на шкаф с униформой патологоанатомов, но Мейер скривился: — Гадость какая! — Тогда ходите голым, в принципе не так-то уж и холодно. И всё же Мейер в итоге закутался в один из халатов — очень сомнительной чистоты, и в подозрительного вида пятнах, о происхождении которых он явно старался не думать. Нахохлившись, он вновь уселся на стол, и, нахмурившись, с озадаченным видом уставился в одну точку. — Я, — произнёс он, судя по всему, обращаясь к самому себе. — В морге. Хрен знает, как я здесь оказался. Но я здесь. И тут ещё и какой-то анатом-недоучка, пытавшийся вскрыть меня заживо. Практически отрезавший мне палец. — Я не мог предполагать, что вы живы, — быстро возразил Шелленберг, проглотив «анатома-недоучку». — И я не пытался вас… вскрывать. В настоящий момент мой интерес представляет гистология, — и он опасно сверкнул глазами. — Гистология, если вам не известно — это одна из наиболее актуальных на сегодняшний день и перспективных наук в медицине, потому что исследование тканей, и анализ… — Ой, да мне насрать! — с досадой отмахнулся Мейер. — Напрасно, — покачал головой Шелленберг. — Возможности гистологии, с учётом современных достижений, и совершенствования методов исследования дадут человечеству шанс диагностики заболеваний на ранних стадиях развития, и принятия соответствующих превентивных мер лечения, или даже предотвращения таких убийственных недугов, как онкологические заболевания. — А ты что, — хмыкнул со всевозрастающим недоумением слушающий его разглагольствования Мейер, — чем-то онкологическим, что ли, собрался болеть, что тебе эта тема так интересна?! Шелленберг поперхнулся. — Во-первых, я стараюсь не для себя! А для всего мира в целом! — возмутился он. — А во-вторых, эта дрянь живёт на планете дольше человека! Метастазная карцинома ещё динозавров поражала. Причём в ходе эволюции не претерпела практически никаких изменений… что делает это заболевание уникальным. Но вам, разумеется, это вообще ни разу не интересно. — Ооооо, господи… — закатил глаза Мейер, — больше, больше пафоса!.. Прости, но у меня подозрение, что тебе глубоко покласть на нужды «всего мира», ты, похоже, увлечён одним собой и своими авантюрами — типа этой вылазки в морг. — Ничего подобного. — Да абсолютно как есть. Что там ты говорил про эту твою летаргию? — Она как раз ваша, а не моя. — Я имею в виду: ты знаешь, отчего начинается эта летаргия? У нас в семье ни у кого такого не было… — Ну или вы просто до сих пор не догадывались, что хоронили кого-то из родных живым, — безжалостно уточнил Шелленберг, и Мейер от негодования потерял дар речи. — Ты издеваешься? — С чего бы? Не думайте, что это прямо что-то сверхуникальное: в Европе с семнадцатого по начало девятнадцатого века бушевала настоящая эпидемия летаргии. Люди при малейшем волнении постоянно падали в обморок, а более существенные потрясения психики или организма приводили к глубокой коме — и ошибочному захоронению заживо. Причём напасть взялась неизвестно откуда, и число захороненных заживо было столь огромным, что в обществе началась самая настоящая паника: например, наши медики вывели, что каждый пятый или шестой захороненный мертвец является на самом деле живым человеком. Примечательно также, что сроки начала летаргической паники — середина семнадцатого века — точно совпадают со сроками начала эпидемии вампиризма в Восточной Европе. В связи с чем у меня вопрос: откуда у ва… — Оп!!! — Мейер останавливающим жестом поднял ладонь. — Стоп. Спасибо, довольно. Благодарю за увлекательный рассказ, это самая чумовая история, какую мне доводилось слышать со времён моего детства. Вы сказки, случаем, не пишете? — Нет. — Начинайте. У вас прямо талант. Такому негоже пропадать. — На старости лет засяду катать мемуары. — Так. Поклянитесь немедленно, что никогда и нигде обо мне не напишете, или я опять возьмусь за ваш скальпель. И утром в печь отправятся всё-таки два трупа. — Экая кровожадность. Да успокойтесь, останется нашим маленьким секретом. Я умею хранить тайны. — Клянётесь? — с нажимом повторил Мейер. — Шестикрылым серафимом клянусь. — Ладно. Вы же в курсе, что серафим может испепелить за враньё?! Расскажите теперь, попал-то я сюда как? — Как все. Вас привезла труповозка. Вас, и вон, вооон того старика, — Шелленберг кивнул на старенького пеннера. Мейер с неприязнью покосился на соседний стол, и отсел на дальний конец «своего» стола. — Это мертвец, да? — наморщил он нос, поглядывая на старика. — Даже и не знаю, что сказать, — пожал плечами Шелленберг. — Он в точности такой же, каким были вы полчаса назад. Его нашли где-то в доках, но он явно умер не сегодня. А вот вас — вас нашли под мостом. Вы не подавали никаких признаков жизни, и, посчитав ещё одним мёртвым бродягой, вас отправили сюда. — А что я делал под мостом? — удивился Мейер. — Как ни странно, мне это не известно, — очень серьёзно ответил Шелленберг. — Как и прочие подробности вашей личной жизни. — А, ну да, — Мейер поджал губы. — Что ж…пусть я и не знаю, как я сюда попал, но как отсюда выбраться, я узнаю обязательно! Он с решительным видом соскочил со стола и маршевым шагом направился к двери. — Босиком пойдёте? — кротко осведомился Шелленберг. — Оу, — Мейер огорчённо уставился на свои ноги, перевёл растерянный взгляд на Шелленберга. — А что же делать? — пробормотал он. — Сесть и посыпать голову пеплом, его тут, к слову, хватает. Кстати, на случай, если вы ещё и амнезией страдаете — там, на улице — зима. И даже снег. — Блядь, — высказался Мейер. — Где эта добрая женщина?!.. У вас лексикон шахтёра, честное слово. — Между прочим, я именно что шахтёр. — Поздравляю. — Не с чем. — Мейер с грустью оглядел ассортимент шкафа с одеждой местных работников, достал двумя пальцами какую-то страшненькую бахилу, вопросительно взглянул на Шелленберга. — Очень мило, — поддержал его тот. — Вам пойдёт, честное слово. — Ты так часто используешь это выражение, как будто как раз ни единого честного слова не говоришь. Токсичная среда обитания? Сокурсники-грубияны? — Да нет, я учусь с культурными людьми, а не шахтёрами. Сев прямо на пол, и напяливая бахилы, Мейер взглянул на будущего медика снизу вверх. — Но они, твои культурные люди, будут окружать тебя не всю жизнь, — помолчав, выдал он. — Ты закончишь учёбу, и будут другие люди, и многим, я тебя уверяю, эти твои манеры и завуалированные подъёбы поперёк горла стоять будут. Вот тогда ты и начнёшь огребать всё, что тебе причитается. — Но вас всё равно не будет рядом, чтобы насладиться этим зрелищем, — усмехнулся Шелленберг. — Врачи и шахтёры — у них очень мало точек пересечения. — Вот и хорошо, — процедил Мейер, выходя из мертвецкой. — Врачи целее будут. Шелленберг осторожно потрогал скулу, на которую пришёлся удар шахтёрским кулаком. Ну вот. Теперь точно синяк будет. И конечно куча домыслов по сему поводу от развесёлых сокурсников. Поправка: домыслов самого наипошлейшего толка. Некоторое время он стоял в дверном проёме, прислушиваясь к удаляющимся шаркающим шагам юного шахтёра. Чудно́ — такой молоденький парнишка и такая тяжёлая работа. До него донеслись матюки и шум скатывающегося вниз по лестнице тела. — Поднимайтесь осторожней! — заботливо крикнул он в темноту. — Лестница очень опасная, особенно две самые верхние ступеньки! — Чтоб тебе самому на ней подскользнуться и грохнуться! — донеслось до него приглушённо от входа. Пара быстрых сильных ног дробно протопотала по ступенькам, на этот раз — благополучно, Шелленберг затаил дыхание. Новая порция матюков и грохот сотрясаемой двери из коридора. Ну да. Эта бестолочь там стоит сейчас, может, даже уперевшись ногой в косяк, и упорно рвёт дверь на себя. Дверь — естественно! — не рвётся. — Потому что она открывается наруууужууу, — ядовито смеясь, подсказал Шелленберг громко. Опять матюки. Стук распахнувшейся двери, ударившейся о наружную стенку. — Да пошёл ты! — с чувством собственного достоинства проорал Мейер уже с улицы, покидая скорбную обитель, где едва было не упокоился. — И всё ж таки ни черта это не порез от бритья, — задумчиво заключил Шелленберг.* * * * * *
Стремительным потоком студентов выносило из аудитории после двухчасовой лекции. Вальтер Шелленберг спускался по лестнице, на ходу засовывая тетрадь в сумку, и не глядя по сторонам, а вот сидевший на нижней ступени паренёк в коротенькой курточке и кепке, и с толстым вязанным шарфом, обмотанным вокруг шеи, заприметив его, крайне оживился, и, вскочив, радостно завопил, как родному: — Эй, Шелленберг! — и для верности оглушительно свистнул, словно находился на улице, а не в почтенном учебном заведении. Шелленберг поднял голову. У основания лестницы стоял собственной персоной несостоявшийся мертвец Курт Мейер, бледный, с синевой под глазами, и чем-то явно обеспокоенный. — Здоро́во! — протянул Мейер руку. — Я вас уже замучился ждать. — Здравствуйте… — Шелленберг прищурился, пожимая протянутую ладонь. — А вы что здесь делаете? — Ну я же сказал — вас жду! — удивился его непонятливости Мейер. — На лестницах не ждут, а скачут по ним вверх, строя карьеру! — Шелленберг действительно ничего не понимал. — Как нашли меня? — Ну вы сами мне сказали, что учитесь на медицинском, в Боннском университете. Отыскать не сложно. — Мейер сунул руки в карманы, указал подбородком. — Вон, змеи ваши на эмблеме факультета. — Это кадуцей. И змеи не мои. Зачем искали? Мейер кашлянул и отвёл глаза. — А что вы там давеча говорили про летаргию и вампиров?!.. — ненатурально бодрым голосом произнёс он. — Однако, — только и сказал Шелленберг.