Когда дается второй шанс

Драко никогда не был ни романтиком, ни поэтом. Конечно, если говорить откровенно, положа руку на сердце, он не был и законченным циником, каковым хотел бы себя считать, но и от всего возвышенного был очень и очень далек. Он никогда не верил в то, что простые слова, пусть и слова поддержки, могут что-либо изменить и, хотя сочувствие Панси на младших курсах льстило Малфою, раздражало оно в той же степени. Сколько бы кто-то там ни причитал и не подбадривал, в реальности ничего не изменится – никакие проблемы и страдания никогда не исчезнут от простых слов. Драко всегда считал, что сочувствие придумали хаффлпаффцы, чтобы придать больше значения своей слюнявой дружбе – единственное, что удавалось им сравнительно сносно. Помощь и поддержку же изобрели, без сомнения, гриффиндорцы, пытаясь вывести свое идиотское благородство на новый уровень. На самом же деле нет ни того, ни другого. Есть пустые звуки, сотрясающие воздух и проблемы, у каждого свои, с которыми никто не может справиться, кроме их законного владельца. Изодранный совиными когтями подоконник и сотни вопиллеров, заваливающих письменный стол до такой степени, что не видно мореного дерева столешницы - это его проблемы. И ни сочувствие, ни чья-либо бессмысленная поддержка, ничем не могут ему помочь. По крайней мере, именно так думал Малфой до позавчерашнего дня. Нелепое письмо в зеленом конверте полностью разрушило эти его убеждения. Потому что, сколь бы пустыми и неосязаемыми не были слова, написанные неровным почерком на многократно восстановленном пергаменте, они казались глотком свежего лесного воздуха в душном, затхлом помещении. Драко не хотел даже представлять, что бы он делал без восстанавливающих чар. Наверное, за какие-то два дня письмо было бы уже измято и затерто до такой степени, что слова на нем уже невозможно было бы разобрать. Но магия на то и магия, чтобы творить чудеса и когда очередной вопиллер, не желая гореть, начинал орать проклятья и оскорбления, Малфой судорожно сжимал в пальцах пергамент и раз за раз пробегал взглядом по изученным уже наизусть строчкам. Он и сам не заметил, как руки перестали дрожать, как его перестал бить озноб и насколько реже он стал подливать огневиски в намного медленнее пустеющий бокал. Драко много раз уже запрещал себе перечитывать это треклятое послание, проклинал себя, обзывал слабаком и хаффлпаффцем, но стоило только очередному письму начать громогласно обвинять его, как Малфой погружался в слова чужой поддержки, как в другой мир. Странный, мягкий, теплый мир, в котором был кто-то, желающий Драко не сдаваться и который, даже зная про него все то ужасное, что было известно всей Англии, все равно любил его. В любовь, кстати, Малфой прежде тоже не верил. Он верил в то, что секс может быть достаточно хорош, чтобы желать повторять его снова и снова с одним человеком. Верил, что некоторые люди бывают достаточно интересны, чтобы с ними хотелось общаться чуть чаще, чем никогда. Он даже верил в некоторую привязанность у слабых и не очень умных людей, как правило носящих желто-черные шарфы в школе, но в любовь Драко Малфой не верил. Единственный вид брака, который чего-либо мог бы стоить – брак по расчету. Когда обе стороны полностью отдают себе отчет, для чего именно им все это нужно, и каждый имеет какую-либо выгоду. Именно поэтому Драко в первые же дни после суда и ареста счетов смирился с мыслью, что ему не удастся заключить брак ни с одной достойной девушкой. В лучшем случае, ему удастся уговорить какую-нибудь чистокровную девицу не имеющую никакого отношения к магической аристократии, вроде той же Уизлетты, но, разумеется, не ее. О полукровках, пусть даже ради продолжения рода, Малфой старался даже не задумываться. Но на самом деле, даже вариант с чистокровной простолюдинкой был под большим сомнением - не аристократические семьи никогда не понимали всех преимуществ брака по расчету и надеялись на всякие глупости, вроде счастья и любви. Так вот, Драко почти смирился с тем, что, возможно, ему так и не удастся заключить брака, и имя рода Малфоев оборвется на нем. И в любовь он так же не верил никогда. И именно поэтому никак не мог сейчас понять, почему же для него оказалось так важно то, что какой-то идиот считает, что любит его. Даже тот факт, что ему признается в любви парень, волновал Драко куда меньше. Он всегда знал, что продолжительные отношения Блейза и Теодора на пятом курсе губительно скажутся на его психике. Но все это было сейчас не важно. Драко беспокоило то, что он не мог оторваться от письма. Что все время держал его в руках, теребил, разворачивая и снова складывая. Он мял его, комкал и при очередном вопиллере вцеплялся в пергамент с такой силой, что слышался хруст сначала затекших пальцев, а потом – рвущейся бумаги. И тогда Малфой спешно отпускал письмо, водил над ним палочкой, бормоча восстанавливающие заклинания, а как только оно становилось целым, снова сжимал в руках. Поток вопиллеров не прекращался, но Малфой переносил их уже не так болезненно. А когда мать вечером снова заколотила в дверь, требуя, чтобы Драко спустился к ужину, ему хватило только одного взгляда на это “… но сможешь справиться с…”, чтобы неожиданно для себя понять, что он и впрямь сможет справиться. Если уж кто-то в Британии так уверен в этом, то сам Драко и подавно должен знать наверняка – да, он справится. И тогда Малфой впервые после суда привел себя в порядок, оделся и вышел из своей комнаты. Мать ни о чем не спросила, никак не прокомментировала его выход и вела себя так, словно бы вовсе не держала две недели осаду вокруг его комнаты. Словно бы они только сегодня встречались за обедом и им не о чем было беспокоиться. Но стоило Драко только вернуться в свою комнату, как до отвращения знакомый стук в окно заставил его замереть на пороге и пожалеть, что он вообще выходил куда-то. Он бы справился с собой, не испугался бы припозднившейся совы и не задохнулся бы от накатившего холода, если бы только то проклятое письмо было сейчас у него в руках. Или, хотя бы, лежало на коленях. Только сейчас Малфой понял, как же сильно стал зависеть от него и до какой степени не может уже этого изменить. Сова снова стукнула клювом в стекло и попыталась пристроиться на подоконнике, добавляя на него еще несколько глубоких царапин. На мгновение Драко задумался о том, чтобы пойти сначала к креслу, подобрать забытое признание и только потом открыть окно, но это было настолько слабо и глупо, что Малфой просто не мог этого себе позволить. Еще мгновение он топтался на пороге, а затем быстро захлопнул дверь, вытащив из кармана палочку, наложил на нее запирающие и заглушающие чары и магией распахнул окно. Большая бурая птица тут же влетела в комнату, заложила круг под потолком и, выронив из когтей письмо прямо на пол, под ноги хозяину поместья, вылетела прочь, даже не дожидаясь угощения. Малфой на мгновение зажмурился, собираясь с силами, с трудом сглотнул и, присев на корточки, подобрал конверт, слишком поздно вспомнив, что забыл проверить его на вредоносные проклятья. Но, вопреки ожиданиям, с ним ничего не произошло. А как только Драко взглянул на уже знакомый зеленый цвет бумаги, он неожиданно понял, что ему сложно дышать не от страха, а от нетерпения. На ходу отрывая уголок конверта, он быстро пересек комнату, плюхаясь в кресло совсем забыв про оставленное там первое письмо и, быстро вытащив на этот раз куда более исписанный пергамент, принялся жадно читать. “Малфой. На самом деле меня беспокоит, что я не знаю, прочел ты мое предыдущее письмо или нет. Было бы значительно легче, если бы ты как-то дал знать, что не сжег его, но это, конечно же, абсолютно невозможно. Черт, даже если бы я подписался, ты бы не потрудился сообщить мне, что прочел прошлое письмо! Это же ты, в конце концов! Думаю, я плохо начал. Я бы выкинул этот пергамент и попробовал сначала, но мне сказали, что если уж я хочу написать искренне, то нужно писать сразу на чистовик и ничего не исправлять. Достаточно глупый совет, если подумать – я выставляю себя дураком по собственной воле и ничего не меняю, хотя изменить все полностью в моих силах. Выходит, я на самом деле хочу показаться тебе идиотом? Глупая логика, не знаю, почему я следую ей. Не знаю, почему объясняюсь перед тобой. Наверное, чтобы ты знал, что я правда не хотел обвинять тебя в начале. Я бы выкинул это письмо и начал бы заново, без этого дурацкого вступления, но мне сказали… Черт, в общем, ты понял. Так вот, я не знаю, дошло ли до тебя письмо, поэтому на всякий случай пишу еще раз. Это, конечно, будет выглядеть еще глупее, если ты прочел предыдущее, но черт уж с ним. Так вот, Малфой, конечно же, я прекрасно знаю, что ты сейчас стал объектом ненависти всего Магического Мира. Даже я считаю, что это отвратительно, и ты этого не заслуживаешь. Ты много всего плохого сделал в своей жизни, но все, что касается Волдеморта, было не в твоей власти. Ты ничего не мог бы изменить, а обвинять тебя в желании выжить – абсолютный бред! Даже больший, чем оба моих письма! Они просто злятся и им некого обвинять, кроме тебя, потому что все остальные либо убиты, либо арестованы, либо находятся в бегах. Но, Малфой, действительно, если бы ты всерьез заслуживал этих обвинений, то ничье слово не смогло бы уберечь тебя от приговора Визенгамота. И вступился бы за тебя хоть Герой, хоть Дамблдор, хоть сам Мерлин – тебя бы приговорили к Азкабану, если бы ты заслуживал его так же, как твой отец! Но ты, в отличие от него, не заслуживаешь этого. И ты не должен сам себя обвинять. И не должен бояться тех, кто обвиняет тебя. Я, конечно, не могу поручиться, что ни один псих не попробует проклясть тебя, но ты и сам достаточно сильный маг, чтобы защититься, а авроры пока еще арестовывают, основываясь на вине подозреваемого, а не личных предпочтениях. Наверное, последнее получилось не очень убедительно. Ну, про авроров. Но я хотел сказать, что закон будет защищать тебя так же, как и любого другого невиновного, на которого было совершено нападение. И ты можешь защищаться. Но сидеть, запершись, в своем этом меноре, предаваясь тоске и страху – это слишком даже для тебя. И я никогда не поверю, что ты правда сломался и не можешь выстоять против всего этого! Опять же, ты выстоял, когда Волдеморт жил в твоем доме – неужели парочка злых и острых на язык идиотов страшнее? Это почти оскорбительно для меня. Но забавно, если подумать. Черт побери, Малфой, я не слишком часто верил в тебя, но сейчас я верю, так что прекращай прятаться в своей норе, как последняя змея и продолжай жить дальше! Теперь ты это можешь! Ты, черт возьми, теперь все можешь! Я, черт побери, хочу, чтобы ты, наконец, жил спокойно и счастливо и ничего больше не боялся! Как же это было отвратительно глупо влюбиться в такого труса, как ты, но я уже ничего не могу с этим поделать! И, чтоб тебя, уже начинаю злиться. Наверное, нужно сворачивать все это дело. Это я про письмо, а не… Надеюсь, на этот раз ты прочитаешь его, и я не буду писать тебе третье послание. Черт, только я ж не узнаю, даже если ты прочитаешь! Иногда я по-настоящему ненавижу тебя, Малфой! Но я все равно тебя люблю. Я.” Драко сам не заметил, как начал улыбаться и, даже не видя себя со стороны, точно знал, что эта улыбка ужасно глупая. “Чертовски” глупая, как, наверное, назвал бы ее неизвестный автор нелепого письма. Но это сейчас волновало наследника Малфоев в последнюю очередь.