Исповедь

Грешник — так про себя стал называть его Роберт — вернулся через полтора месяца с новой историей его грехопадения. Точнее, упал он уже давно и уже вряд ли встанет на верный путь, но надежда умирает последней. Его речь вновь начинается со старинной фразы: «Прости меня, святой отец, ибо я согрешил». Святой отец поджимает губы, вновь чувствуя трепет в груди. Когда-то давно он читал в литературных произведениях подробное описание этого ощущения, но он никогда не думал, что столкнётся с ним лицом к лицу. Легион «бабочек» просыпается где-то в самых тёмных уголках души. Он, легион, летит из тех мест, куда Роберт запрятал все свои мирские желания и чувства, когда отдавал всего себя Господу и вере Его. Но теперь, вновь слушая голос того, кто купает невинных в крови их, как некогда царь египетский новорождённых в водах Нила, Роберт чувствует этих чёрных существ похожих на бабочек. Вихрем поднимаясь к свету, они, глупые, трепещут, обжигаются об лучи некогда очищенной души, и падают в агонии обратно во тьму. Вновь и вновь пытаются прорваться к свету, своими острыми крыльями разрывая на части тело изнутри. Грешник по другую сторону ширмы продолжает свой рассказ тихим и спокойным голосом. Сейчас он описывает, как душил девушку её же наушниками в тёмном подъезде, прижимаясь своим телом к мягким формам. Давно Роберт не испытывал чувство зависти, но сейчас он глупо завидует мёртвой девушке, вновь отворачиваясь от веры своей. Под рясой, в душе его, словно змеи, сплелись два греха: зависть и похоть. Они извиваются в причудливом танце, гипнотизируют его, зовя к себе, словно сирены моряков. «Погрузись в сладостное удовольствие, сгори в этом страстном огне», — шепчет одна, прислонив свою ядовитую головку к плечу Роберта. «Слушай, как он желал близости с ней, как он хотел, чтоб она была рядом, пусть и не долго», — кормя внутренних демонов свои ядом, вторая. И он их слушает. Невольно, стыдливо, морщась и читая молитвы, но слушает. Идёт на этот зов Люцифера. Испытывает негодование: почему ему нельзя просто подойти к грешному и прижаться так же, как он к ней? Пусть и на доли секунд, пусть Роберт тотчас бы был поражён молнией. — Нет, нет, нет… — яростно трясёт в стороны своей головой, надеясь стряхнуть с себя яд блаженных речей. — Да, святой отец, она была такая милая, такая податливая… — принимая слова отца на свой счёт, с жаром проговорил Грешник. Роберт уловил это дыхание, словно встал на пути змея небесного. Демона крылатого. Шумно выдыхает, вновь ощущая жажду. Он весь влажный, ряса прилипла к телу так, будто её уже не оторвать. Мужчина боится смотреть вниз, ясно понимая, что он увидит. Он чувствует скопившееся желание. Ему срочно нужен спасительный глоток ладана. Но до этого ещё ему далеко, а сейчас его может спасти только молитва и распятие. Скользкими руками хватает распятие, но оно выскальзывает из ладоней. Отец злится на себя. Исступлённо молится за спасение души: своей или мужчины за стенкой — не важно. Ему надо схватится за святое распятие, за соломинку, пока не стало слишком поздно. — Святой отец, не бойтесь меня, — припал к решётке Грешник. — Вы в безопасности. Я с Вами ничего не сделаю, верьте мне… Роберт тяжело сглатывает, отводя взгляд от решётки. Он боится увидеть лицо демона. Лицо Сатаны. — Покайся, спаси свою душу, — специально не произносит «сын мой», боится не его. Боится хоть каких-то ниточек, которые могут связать с ним. — Каюсь, — облокачиваясь спиной о стенку исповедальни, устало выдыхает. Он верит. Почему-то верит в страх перед ним, верит в тайну исповеди. Святой отец его не выдаст. — Постарайся усмирить своих демонов, дитя, — шёпот царапает сухое горло. Грешник молчит, давая передышку мужчине. — Я ещё вернусь, святой отец, — зашуршав шторой, Грешник вышел из исповедальни, впустив внутрь лучи света. Роберт готов поклясться, что в тени его на стене были рога.