Ниган
— Я никогда не был альтруистом, спасителем: прожив большую часть жизни в этом городе, я вообще перестал видеть смысл в том, чтобы его спасать. Этот город, вопреки частым мнениям, не населяли монстры. Нет. Этот город и был тем самым монстром, который день за днём поглощал сам себя и любого, кто здесь жил. А ещё я никогда не верил в судьбу и, тем более, какие-то миндальности, вроде любви или привязанности, которые непременно могли бы превратить такого монстра, как я, в человека. Или, как там говорится в детских книжках?.. Я убивал ублюдков не ради возмездия и справедливости: мне нравилось отнимать жизнь, вот и всё. Поэтому не знаю, зачем тогда одним поздним вечером я спас того мальчишку. Не знаю, почему не прошёл мимо, не дав городу забрать его сейчас, а не после нескольких десятков несчастливых лет. Но именно это я и сделал. Спас его. Наверное, где-то в глубине души я, как полный идиот, всё же хотел верить в сказки, что читали даже в моём отвратительном детстве; возможно, я хотел верить, что однажды кто-то спасёт и меня. Что именно он спасёт меня... Мальчишка — как выяснилось, его звали Карлом — делал успехи. Попав ко мне на воспитание ещё совсем щенком, сейчас он с яростью и холодным рассудком рвал на куски каждого, кого считал недостойным населять этот город. Папочка бы определённо не гордился им. Да, он попал ко мне совсем щенком: с детским смешным оскалом, взглядом, в котором помимо желания справедливости, очищения города, на который лично мне уже давно было плевать, была такая же надежда на спасение. Карл пришёл ко мне стать сильнее, стать тем, кем никогда бы не смог сделать его шериф-отец, безуспешно сражающийся против монстров в этом городе уже много лет, где полиция уже давно ни на что не влияла, и не замечающий, как его собственный сын превращается в одного из них. День за днём, убийство за убийством я делал из мальчишки подобие себя — свою лучшую версию. Я видел, как его оскал становится страшнее, огонь в глазах — яростнее. Но всегда было одно “но”. То самое, об которое ломается любая идеальная картина. Таким он был лишь, когда не знал, что я наблюдаю за его творчеством со стороны. Верша возмездие и справедливость, очищая от подонков и монстров этот город в одиночку, он был настоящим Мастером, а то, что он делал — искусством. Он был не щенком — волком, зверем, несущим неблагодарным и не заслуживающим, как по мне, людям защиту. Но стоило ему меня заметить — его взгляд… его волчий яростный взгляд снова возвращал нас на исходную позицию: неопытный мальчишка и монстр. Он смотрел на меня словно ожидая одобрения, восхищения, гордости. В эти мгновения, даже с ног до головы покрытый кровью очередной жертвы, он вновь был лишь щенком, ищущим себе хозяина, вожака, того, кто был бы его секретом. Спасал ли я его, обучив всему, что умел сам? Или — он меня, пребывая со мной рядом? Этого я не знал. Но лишь истекая кровью, захлёбываясь в ней, я с точностью мог сказать лишь одно: сказки врут. Сказки всегда врут...Карл
— День за днём на протяжении многих лет я слышал от отца об очередном нераскрытом убийстве, об очередном монстре, и не мог понять: как он может до сих пор верить в сказки о справедливости или в сказки о том, что монстры способны меняться. Я был на грани, когда один из таких "кандидатов на изменения к лучшему" повстречался на моём пути. Я был на грани нервного срыва, а оказался на грани жизни и смерти. Так бывает, если забыть в этом городе о безопасности, свернув не туда. Да, тогда я был тогда готов распрощаться с жизнью, потому что знал лучше прочих — в этом городе никому не дождаться спасения. Здесь каждый "простой смертный" обречён погибнуть в грязном переулке, подобному тому, по которому в тот поздний вечер возвращался домой и я сам. А потом появился он. И я сразу понял: он тоже был монстром. Не мог им не быть, когда не оставлял от моего незадачливого мучителя живого места, используя не совсем обычный для убийства способ — обмотанную проволокой биту. Не знаю, почему он выбрал меня — а разрешение быть рядом с ним я не могу назвать никак иначе, как в-ы-б-о-р — я никогда не задавал этот вопрос. Но поглощенный жаждой справедливости с самого детства, я задал ему вопрос другой. Даже не вопрос — мольбу, переходящую в требование. Или наоборот. — Я хочу стать таким как ты. Научи меня. И он обучил. Делая это в перерывах между нашими приступами страсти, которым мы отдавались так яростно, словно физическое удовольствие было в этом мире единственным доказательством, что мы ещё живы, что мы ещё способны чувствовать. Его звали Ниган, и он обучил меня искусству убивать, с помощью которого я мог наконец начать делать то, что не было и никогда не будет под силу полиции, возглавляемой моим отцом — чистить этот город, где каждую ночь в свете неоновых вывесок творились вещи, способные раз и навсегда однажды утащить этот город ко дну. Набравшись опыта, я любил работать в одиночестве, словно наличие даже одного единственного свидетеля каждого моего убийства способно сделать меня не мстителем, не добродетелем, а одним из тех, от кого я надеялся очистить этот город. А ещё я научился лгать. Делать это так же искусно, как и обращаться с ножом или любым другим оружием, способным отнять чужую жизнь. Порою Ниган наблюдал за мной. Наслаждался ли или гордился ли зрелищем — не знаю. Я знаю только то, чего он н-е должен был почувствовать при виде меня, с ног до головы залитого чужой кровью: страх, тревогу, подозрения. Поэтому, когда я замечал его присутствие, мой взгляд мгновенно менялся, превращая меня в того самого щенка, которого он когда-то подобрал. Да, я много лгал и убивал. Делал это снова и снова до тех пор, пока единственным монстром в этом городе не остался я сам, а предпоследний из них прямо сейчас захлёбывался собственной кровью в моих объятиях. Таких крепких, будто ищущих в этом прощальном прикосновении запоздалое спасение, которое нужно было искать в любви. Интересно, Ниган любил меня? — мысленно задал я самый главный вопрос и крепко прижал к себе его тело дрожащими руки, но не разу не дрогнувшими ещё минуту назад...