Найти крылья, утонуть в небе

3. …Они не видятся двое суток. Утром следующего после «попойки» вечера Сяо Чжань в мессенджере очень вежливо и осторожно благодарит за помощь и извиняется за свое поведение, но Ван Ибо уверяет его, что тот вел себя вполне прилично. Сяо Чжань, кажется, даже выдыхает с облегчением. И Ван Ибо кидается в атаку. Он засыпает его мемами, смешными картинками, попутно рассказывает о том, что по телевизору смотреть совсем нечего, а на улице шикарная погода, и в парке в это время, наверное, никого. Он рассказывает о рампе, мороженом, о том, как это здорово — кататься на скейте. Сяо Чжань отвечает через раз, скейтборд ему явно не особо интересен, но Ван Ибо не обижается ничуть. И, действительно отправившись в парк, снимает короткое видео собственного проката и отправляет его Сяо Чжаню. На нем он больше похож на мальчишку, чем на пилота, но ему нравится. Даже когда трюк ему не удается, и он таки падает. Сяо Чжань в ответ долго молчит, а потом на Ибо вдруг обрушивается целый поток сообщений, пропитанных беспокойством насчет падения. Сяо Чжань волнуется за него. И даже если причина этого кроется в нежелании что-то менять и работать с кем-то другим, Ван Ибо все равно. Конечно, ему хочется все и сразу, но он понимает, что так не бывает. Не в случае с Сяо Чжанем. И на самом деле благодарен за то, что у него уже есть. Так что он честно фотографирует свои чистые коленки и нетронутые царапинами лапки, пишет о защите и смеется до слез, когда Сяо Чжань присылает ему очень недовольного и распушившегося кота. Это первая картинка от него, и смех Ван Ибо звучит слишком счастливо для обычной усатой морды на экране его телефона. Спустя пять минут он ставит кота на контакт Сяо Чжаня. Когда они встречаются перед полетом, Сяо Чжань выглядит гораздо лучше, светлее и улыбается не только Ван Ибо, но и девочкам из экипажа. Те выглядят немного удивленными, но улыбаются в ответ, а одна даже кидает какую-то реплику, на которую Сяо Чжань отвечает. Это уже больше похоже на нормальный экипаж, и Ван Ибо даже не ревнует. Вместо этого вытаскивает целую горку леденцов, на которую девушки кидаются с радостным писком и потом еще долго шуршат обертками в карманах, принимая самолет после уборки. Сяо Чжань улыбается, наблюдая за ними, и Ван Ибо улыбается тоже. А потом получает метеосводку, и темнеет лицом. …Буря* налетает, как… буря. Еще минуту назад небо было голубым и светило солнце, а сейчас справа стремительно надвигается настоящий шторм. Почти черное небо, стена дождя, всполохи молний. Шквалистый ветер до них еще не дошел, но это вопрос даже не десяти минут. Впереди в очереди перед ними на взлетной полосе тяжелый транспортник и маленький винтокрылый самолет. Ван Ибо никогда не боялся летать, не раз попадал в грозу и жесткую турбулентность. Но один вид надвигающегося шторма заставляет сбоить сердце. Сяо Чжань почти рычит в рацию, отказываясь взлетать, и общение с откровенно испуганной бортпроводницей Ван Ибо берет на себя. Он говорит, что они переждут пик на земле, и просит сообщить, если в салоне поднимется паника. Бортпроводница отвечает уже спокойней, но Ван Ибо спокойствия не испытывает. Он смотрит, как разгоняется транспортник, но по его поводу почти не переживает. Его масса и инерция, а также то, что буря еще только начала накрывать дальние подступы, позволят ему взлететь относительно нормально. А вот маленький самолетик… Он взлетает следом за транспортником, и Ван Ибо видит, как его начинает трясти сразу же, как только шасси отрываются от взлетной полосы. А потом их самих накрывает буря. От бокового ветра самолет подрагивает и, кажется, даже потихоньку сползает к обочине. От черной тучи и клубов пыли, поднятых и принесенных ветром, в автоматическом режиме включаются огни на взлетной полосе. Следом за пылью идет дождь, и стекла в кабине заливает так, что разглядеть что-либо за ними не получается. Ван Ибо облизывает пересохшие губы, пытается вспомнить, было ли что-то подобное, пока он летал с Лю, и не может. Потому что не было. А потом Сяо Чжань начинает говорить. Спокойно, так, словно за бортом не творится вакханалия, в которую им придется взлетать, как только пик пройдет. Никто не будет держать их на земле хотя бы потому, что опасный ветер больше не пытается перевернуть самолет. Сяо Чжань говорит о том, что их потрясет на взлете, что атмосфера очень разреженная и воздушные потоки, наверное, завернулись в узлы после такого. Он рассказывает прописную истину, но Ван Ибо успокаивается. Смотрит на Сяо Чжаня, видит его напряженные плечи и спину, и не успевает себя остановить. Касается, проводит ладонью, словно уговаривая расслабиться. — Я не подведу. Все будет хорошо. Звучит смешно и глупо, но им не смешно. От его касания Сяо Чжань чуть вздрагивает, но даже не пытается сбросить руку. Только выдыхает и даже улыбается уголками губ. — У нас нет выбора. У них триста пассажиров на борту. У них действительно нет выбора. …Разрешение на взлет они получают, как только дождь чуть стихает, а туча чернит небо уже за пределами аэропорта. Ветер тоже утих, но радости от этого факта никакой. Там, наверху, все всегда не так, как на земле. И когда Сяо Чжань заново заводит двигатели и ведет самолет к взлетной полосе, Ван Ибо готов. Они взлетают достаточно мягко, закладывают круг над городом, разворачиваясь, и на короткую секунду Ван Ибо даже думает, что все обойдется. А потом они входят в облака, и самолет превращается во взбесившегося быка. Его кидает из стороны в сторону, рвет штурвал из рук, заставляет нырять носом. Вокруг сплошное «молоко» и когда они вдруг ухают вниз, Ван Ибо, кажется, даже стонет. Потому что не видно ни черта, потому что он даже не может понять, падают ли они или это просто затяжная «воздушная яма». Он не может отвлечься от физического ощущения падения, но страха нет, только пальцы сильнее вцепляются в штурвал. И это длится-длится-длится. Пока не заканчивается внезапно обрушившимся солнечным светом и успокоившимся самолетом. Они не падают, их больше не трясет, облака уже внизу под крылом, и Ван Ибо первые секунды даже не верит себе. Все закончилось. Все. Закончилось. А потом он понимает, что просто не может разжать пальцы. Сяо Чжань зовет его раз, другой, а затем тянется сам. Сжимает плечо, поглаживает словно сведенные пальцы, просит отпустить. Ван Ибо вздрагивает, медленно выдыхает, с трудом и болью выполняет требуемое и переводит взгляд на Сяо Чжаня. Тот бледен, с черными кругами под глазами, но улыбается так тепло, что Ван Ибо не может не улыбнуться в ответ, даже если улыбка лишь тень его настоящей. — Это было круче, чем на «американских горках», — выдает он первое, что приходит в голову и сам тянется к Сяо Чжаню. Находит его руку, сжимает. В этот раз без подтекстов и намеков на интимность. Просто благодарность. Сяо Чжань понимает все правильно. Смеется чуть нервно, выпуская напряжение, и откидывается на спинку сидения. А уже спустя десять минут они смеются над облаком далеко внизу, которое очень напоминает выдающийся нос инструктора. …По сравнению со взлетом, да и без него, посадка проходит невероятно мягко и удачно. И, уже выходя из самолета вместе с еще бледными от волнений стюардессами, Ван Ибо зовет всех расслабиться. Соглашаются все, и домой через сутки возвращаются уже почти друзьями. 4. После этого полета что-то меняется. В них и в их отношениях. Они начинают говорить о семье, родителях, детстве. Ван Ибо рассказывает о бабушкиной стряпне и о том, как им гордится дед, о своих детских увлечениях, о любви к танцам, внимательно слушает Сяо Чжаня, почти не узнает его на ранних фотографиях, неожиданно для самого себя начинает дразнить и сам же пугается. Но Сяо Чжань в ответ только смеется, дразнит, и, вечером лежа в постели, Ван Ибо вспоминает его улыбку и смех, и не может не улыбаться в темноту пустой комнаты. Это еще не чувства, но Ван Ибо счастлив только от того, что Сяо Чжань смеется и больше не напоминает тень самого себя. О том, насколько он на самом деле далек от исполнения своей мечты, Ван Ибо понимает, когда заезжает за ним по дороге в аэропорт. Сяо Чжань возится с сумкой, и Ван Ибо проходит в комнату, чтобы ему помочь. Взгляд скользит по полкам, и сердце сжимается. В свете дня фотографии видны хорошо, и та, третья, больше не лежит изображением вниз, а стоит на виду. Ван Ибо не хочет думать о том, что это может значить. И не думает об этом еще две недели. А потом все-таки вытаскивает Сяо Чжаня в парк. В парке прохладно, но почти пусто, как всегда в это время. Ван Ибо чувствует себя мальчишкой, которому не терпится покрасоваться перед понравившейся девчонкой, но он даже не пытается взять под контроль бушующие эмоции. Он проводит Сяо Чжаня по дорожкам, показывает ларек с мороженым, уличную кафешку с потрясающей лапшой и наконец приводит к рампе. Там никого, и Ван Ибо показывает все, что умеет, умудряясь комментировать в процессе. Сяо Чжань смотрит с интересом, переживает, если у него не получается с первого раза, и Ван Ибо кажется, что у него за спиной вырастают крылья. Он катается и катается, прыгает, изворачивается, и в один момент просто падает, потому что переоценил свои силы. Элемент эффектный, но не отработанный, и в том, что оказался лежащим на дне рампы, Ван Ибо может винить только себя. Как и в том, что в слепом желании «покрасоваться» не надел защиту, и теперь стесанные колени и ладони мстят ему не сильной, но ощутимой болью. Которая отходит на задний план, когда рядом с ним оказывается Сяо Чжань. Встревоженный, почти испуганный, даже немного злой на его легкомыслие. Ван Ибо принимает его ворчание и заботу, и не может сдержать счастливой улыбки. А уж когда Сяо Чжань провожает его домой, Ван Ибо и вовсе становится похожим на лампочку. Он счастлив, влюблен и совершенно не может и не хочет сдерживаться. Счастье превращается в ужас, как только Сяо Чжань оказывается в его квартире. Нет, не сразу. Сначала Ван Ибо по его настоянию идет в ванную комнату, «чтобы смыть грязь», и машет в сторону кухни на вопрос об аптечке. И только когда Сяо Чжань скрывается за дверью, застывает, уже понимая, что идиот. Что не успеет. Что все. Совсем все. И не заметить рекламный плакат на стене — невозможно. Время останавливается. Мысли и звуки исчезают. Ван Ибо прирастает к месту, не сводит взгляда с проема двери, и когда спустя долгие минуты отсутствия Сяо Чжань появляется, Ван Ибо готов сам пустить себе пулю в лоб. Сяо Чжань бледный, почти белый, какой-то враз осунувшийся. Глаза полны шока, боли, страха и обиды. Ван Ибо усилием воли удерживает себя на месте, хоть и хочется подойти, обнять, спрятать, успокоить. Но пугать Сяо Чжаня нельзя. Нельзя. И тогда Ван Ибо начинает говорить, глуша словами. Об академии, плакате, своей «болезни» имени Сяо Чжаня. Он не скрывает ничего, препарирует себя безжалостно, ничего не скрывая, говорит-обещает-клянется в том, что ничего не ждет и не требует, и что если бы не эта случайность, Сяо Чжань никогда не узнал бы об этом. И что если Сяо Чжань решит сменить напарника, он поймет. За время его монолога Сяо Чжань не произносит ни слова, но выражение его глаз неуловимо меняется. Ван Ибо не понимает, как именно, но знает твердо, что страха в них больше нет. Как и ненависти. А все остальное Ван Ибо прочитать не может. Сяо Чжань уходит сразу же. Сует Ван Ибо аптечку, сухо советует обработать царапины прямо сейчас, и уходит. Ван Ибо кажется, что он умер. …Два дня он не может заставить себя подняться с постели. Он лежит на кровати, прикрытый только тонким одеялом, и бездумно смотрит за окно. Там голубеет небо, мечутся птицы, самолеты оставляют следы. Ван Ибо уже не больно. Ему просто никак. Он не гипнотизирует молчащий телефон, и сорванный со стены плакат лежит в мусорном ведре. Ему не больно и никак, но что-то глубоко внутри него тоскливо воет. Чему-то внутри него нужен Сяо Чжань. Но все, что есть у Ибо — это он сам и то, что осталось от его мечты. На следующий рейс экипажу дают другого командира. Нет, Сяо Чжань не уволился и не написал заявление о смене экипажа. Он заболел, и Ван Ибо не знает, что думать. Он сам бы с удовольствием остался дома, но это путь к саморазрушению, а он еще не готов сдаться. Он летает с другим командиром два рейса, отстраненно отмечает разницу в стиле пилотирования, и не выказывает никакого желания разговаривать больше необходимого. Он и ждет, и боится, когда «болезнь» Сяо Чжаня закончится, и, наверное, только поэтому теряется, увидев того в комнате для инструктажа перед следующим рейсом. Сяо Чжань скользит по нему спокойным, ничего не выражающим взглядом, коротко кивает, и Ван Ибо идет к своему месту на кажущихся деревянными ногах, борясь с желанием самому «заболеть». Но это слабость, на которую он не имеет права, поэтому в кабину самолета он заходит, ожидая чего угодно. На самом деле он даже не удивится, если все вернется к тому, с чего все началось. Тем более, что Сяо Чжань бледен, спокоен, почти так же, как тогда. Они взлетают в привычном режиме деловых переговоров с техниками, салонным экипажем, едва перебрасываются репликами друг с другом. Но едва самолет набирает высоту, и переходит в режим «автопилота», в салоне воцаряется тишина. Ван Ибо снова смотрит в окно, кусая губы, и даже не пытается начать разговор. Просто не может. Не знает, что сказать. И молчит. Сяо Чжань начинает говорить сам, как только позади остается половина пути. Говорит абсолютно неэмоционально, слишком спокойно по сравнению со смыслом, который он вкладывает в слова. — Я всегда болел небом. Но из-за обстоятельств в академию поступил позже, чем остальные. Я учился, как проклятый, все, что мне было нужно — это лицензия и возможность летать. А на последнем году моего обучения в академию пришел Чэн-Чэн. Он… был таким смешным, вечно лохматым, дружелюбным, неуверенным солнышком. И улыбался так, что даже самые строгие преподаватели таяли. Я долго не мог понять, почему ищу его в толпе, а когда до меня дошло — стало слишком поздно. Я заболел им. И заразил его. И, как только он получил лицензию, забрал сначала в авиакомпанию, а потом и в свой экипаж. Я был влюблен и счастлив, и даже не вспомнил о правилах. И в том, что случилось — только моя вина. Я потерял голову. Когда о нас узнали, я еще думал, что все обойдется, что мы всего лишь будем летать разными рейсами. А Чэн-Чэн просто не рассказывал мне о том, что приходится ему терпеть, пока не стало совсем тяжело. Мы ушли, но после неба найти себя оказалось гораздо сложнее. Чжочэн отлично поет, а вот я снова заниматься дизайном не хотел. Просто пришлось. Было сложно, но потихоньку все наладилось. А потом он сказал, что нам нужно расстаться. Что он встретил другого. Я не знаю, когда это случилось, и почему я не понял. Я ушел. И я… — Сяо Чжань закрывает лицо ладонями, делает судорожный вздох. — Я не знаю, может, я просто не хочу признавать очевидное, но я не верю. Не верю, что он просто мог взять и разлюбить меня вот так мгновенно. Как по щелчку. Я бы заметил. Заметил. Но не было ничего, никаких признаков. Сяо Чжань замолкает, весь в своих сомнениях и боли, Ван Ибо молчит. Он все еще не знает, что сказать. Не то чтобы он особо разбирался в отношениях в принципе, но Сяо Чжаня почему-то понимает. Как и то, что у него нет шансов. Ни единого, пока Сяо Чжань не отпустит. А не отпустит, пока не убедится, что все его сомнения напрасны. — Чжань-гэ, — неожиданно даже для самого себя зовет Ван Ибо. Ловит удивленный взгляд, отмечает покрасневшие глаза и улыбается. — Как ты относишься к кактусам? Сяо Чжань распахивает глаза, кажется, на секунду даже думает, что Ван Ибо сошел с ума. Но все равно отвечает. — Нормально. — Тогда я подарю тебе кактус. Назовешь его как-нибудь смешно и будешь рассказывать ему, как прошел день. Сяо Чжань хлопает ресницами, а потом смеется. Все-таки смеется. С непонятным облегчением и странным надрывом. И Ван Ибо смеется тоже. Нет, никто из них не забудет плакат и слова Ван Ибо. Но больше это не стоит между ними. Просто Сяо Чжань теперь знает. И Ван Ибо невообразимо легче. …Кактус он приносит через неделю и спустя еще один рейс. Толстый, круглый, с огромными желтыми колючками — он красивый, дорогой и в руках смеющегося Сяо Чжаня смотрится странно гармонично. Ван Ибо принес его Сяо Чжаню домой, и тот теперь мечется по квартире, пытаясь найти достойное место для нового «жильца». В результате он ставит кактус на подоконник на окне, отступает на шаг и снова смеется. — Он похож на сердитого ежика. Ван Ибо согласно кивает и почему-то ничуть не удивляется, когда Сяо Чжань называет кактус Орешком. Потом они пьют чай с конфетами и снова говорят ни о чем и обо всем сразу. О кино, начальстве, прогнозах погоды на неделю, выставке, о чем-то еще. Сяо Чжань спрашивает об успехах в скейте, и Ибо буквально вспыхивает радостью. Но контролирует себя, и потому не вываливает на него весь ворох своих эмоций. Зато обещает притащить как-нибудь приставку и уделать Сяо Чжаня в игре. К себе почему-то он не зовет, уверенный, что Сяо Чжань не придет. Они снова о чем-то говорят, и никак не могут остановиться, пока Сяо Чжань не начинает зевать, а до Ван Ибо не доходит, что за окном уже почти ночь. Уходя, Ван Ибо прощается с кактусом, и в ушах еще долго звенит смех Сяо Чжаня. 5. Лю Хайкуань ни о чем не спрашивает, но по его потемневшему лицу заметно, что идея ему не нравится. Ван Ибо понимает, поэтому обещает быть деликатным. Да, он умеет, особенно когда хочет. Но перед тем, как набрать номер телефона, выданный Лю, все равно долго настраивается. И когда часы бьют шесть вечера, звонит. Голос в трубке глубокий, бархатный, красивый, такой, что пробирает даже Ван Ибо. И только потом он слышит за богатыми обертонами настороженность и усталость. Ван Ибо краток: говорит, что ему известно и просит о личной встрече. Ван Чжочэн долго молчит, то ли взвешивая все за и против, то ли подбирая слова, чтобы послать не слишком грубо, но, в конце концов, соглашается. Он назначает встречу через несколько часов, словно боится передумать, и Ван Ибо соглашается. …Ван Чжочэн в дверях кафе появляется на минуту позже назначенного времени. Ван Ибо узнает его сразу. Отстранено отмечает, что в жизни тот интересней, чем на фото и что ростом природа его не обделила. А еще что расставание тяжело дается не только Сяо Чжаню. От этого сердце колет легким страхом и болью. Если Сяо Чжань прав в своих предположениях… Разговор не клеится. Им обоим есть что сказать и спросить, но они почему-то словно топчутся на месте. Обсуждают еду, интерьер, Ван Ибо замечает кошачью шерсть на рукаве мягкого джемпера Чжочэна и спрашивает об этом. А тот вдруг бьет вопросом в лоб. — Что вам нужно? Ван Ибо медленно выдыхает. И отвечает правду. — Я люблю Сяо Чжаня. Но он любит вас. Ван Чжочэн дергается, как-то съеживается, горбится даже, опускает взгляд. А Ван Ибо продолжает. — Он несчастен, потому что не может отпустить. Он не верит в ваше расставание. Ван Чжочэн прикусывает губы, зажмуривается и выдыхает, заставляя себя расслабиться. Поднимает глаза на Ван Ибо, смотрит с новым, болезненным интересом. — Я тоже люблю его. Ван Ибо кажется, что его придавило к земле. Сердце сжалось, а вот обратно — никак. И воздуха не хватает. — Тогда почему… Он не понимает. Он правда не понимает, как можно уйти от Сяо Чжаня. От человека, которого любишь. А Ван Чжочэн смотрит на него, смотрит с тоской и странной ломкой надеждой. — Чжань-гэ бредит небом. Когда мы познакомились, он только и говорил о самолетах, о том, как мечтает летать. И когда все это случилось с нами… Он ушел из-за меня, ради меня. Сам лишил себя крыльев. Я видел, как он смотрит вслед летящим самолетам. Я видел его тоску. Авиакомпания добилась аннулирования моей лицензии после моего ухода, но для него небо не закрыто. Все, что его держало на земле — это я. Он считал, что предаст меня, если снова начнет летать. Я пытался его переубедить, что это глупо, но он упрям. Ван Чжочэн замолкает, но об остальном Ван Ибо уже догадывается сам. И понятия не имеет, что со всем этим делать. — Он вернулся. Он снова летает. Если вы тоже вернетесь к нему… — он хочет отрезать собственный язык, но счастье Сяо Чжаня почему-то кажется важнее собственного. — Нет, — Ван Чжочэн качает головой. — Это будет мучением для нас обоих. Он будет чувствовать постоянную вину за то, что я на земле, а он в небе. Жить с этим не сможем ни он, ни я. — Тогда дайте шанс мне. Поговорите с ним. Убедите его. Ван Чжочэн стискивает пальцы в кулаки. Ван Ибо отлично понимает его нежелание, но надеется, что Ван Чжочэн решится. И когда они расходятся, Ван Ибо все еще не знает, чего ждать. Но не звонит Ван Чжочэну ни на следующий день, ни через неделю. Ван Чжочэн звонит сам и Сяо Чжаню. Ван Ибо оказывается рядом, и пусть не видит имя контакта, но ему достаточно увидеть реакцию Сяо Чжаня, а потом и услышать доносящийся из динамика голос. Судя по разговору, Ван Чжочэн просит встречи, Сяо Чжань соглашается и уже через минуту у него все начинает валиться из рук. Хорошо, что их рейс уже закончился, и падающая на землю сумка, фуражка, а потом и пиджак никому не приносят вреда. Сяо Чжань спотыкается, смотрит прямо перед собой невидящим взглядом, облизывает пересохшие губы. Он волнуется, и Ван Ибо волнуется вместе с ним. За него. И не сразу замечает, что в волнении Сяо Чжаня нет радости. Только напряжение и странная тоска. Ван Ибо провожает его до квартиры, оставляет на пороге и уходит. Вернувшись домой, спит до вечера, а потом вызванивает парочку приятелей и закатывается вместе с ними в клуб. Не потому, что так уж хочется, а чтобы пережить этот вечер. …То, что ему звонили, Ван Ибо замечает не сразу. В грохоте музыки и басов звук звонка и вибрация телефона тонут. Лишь выйдя освежиться, он видит пропущенный звонок и тут же набирает номер. Ван Чжочэн не здоровается, он вообще больше не говорит, а шелестит, но Ван Ибо слышит главное. Сяо Чжаня нельзя оставлять одного. Ван Ибо оказывается перед дверью в квартиру Сяо Чжаня через двадцать минут. Замирает, пытаясь привести дыхание в порядок, буравит взглядом черную поверхность и думает о том, что стоило сделать копию ключей. Он не слышит звонка, как и шагов, он вообще не уверен, что ему откроют, и только поэтому так вздрагивает, когда дверь резко распахивается. Сяо Чжань, бледный, почти выцветший, стоит на пороге и смотрит на него. Смотрит с таким отчаянием, что Ван Ибо забывает все слова, что собирался ему сказать. Вместо этого он переступает порог, захлопывает дверь, а потом сгребает Сяо Чжаня в охапку и с силой обнимает. Прижимает к себе, стискивает плечи и даже не морщится, когда тот вдруг вцепляется в него, прихватывая кожу вместе с одеждой. Сяо Чжаня трясет, он дышит тяжело, почти судорожно, словно задыхается, но рубашка Ван Ибо остается сухой. Сяо Чжань не плачет, и Ван Ибо надеется только, что тот уже дал волю слезам. И что не спросит, как он вообще оказался здесь. Они стоят вот так на пороге вечность, и Ван Ибо готов простоять еще одну, но Сяо Чжань отстраняется сам. Смотрит, все еще тяжело дыша, и в его глазах рушится и горит, оседает пеплом. Ван Ибо не знает, как ему помочь, поэтому предлагает первое, что приходит в голову: — Погуляем? И они гуляют по улицам. Город давно накрыла ночь, но витрины и уличные фонари горят ярко, и этого света хватает, чтобы отвлечь внимание хоть чуть-чуть. Они заходят в кафе, потом в кондитерскую, успевают на ночной сеанс в кинотеатре. Фильм глупый, и еще целый час после него они обсуждают отсутствующую логику в сюжете и не раскрытые характеры персонажей. Это увлекает неожиданно сильно, и Ван Ибо сам не понимает, как они оказываются перед его домом. Узнав подъезд, Сяо Чжань осекается, а Ван Ибо кидается в атаку. — Чжань-гэ, оставайся у меня. Я снял плакат, и я постелю тебе на диване. Он не говорит, что уже поздно, и что не хочется оставлять его одного. Он почти не верит в то, что Сяо Чжань согласится. Но тот соглашается, и Ван Ибо понимает, насколько на самом деле все плохо. Этой ночью не спит никто, а утром Сяо Чжань уходит, отказавшись от завтрака. Ван Ибо только надеется, что этот день тот потратит на то, чтобы выспаться. …Когда они встречаются через сутки, перед рейсом, Сяо Чжань выглядит и ощущается другим. Легче, светлее, мягче. И его улыбка тоже другая. Ван Ибо не может понять, какая именно, надеется, что понять еще будет время, но у подножия трапа у него звонит телефон. Ван Ибо на миг замирает, узнав мелодию, и отступает на шаг назад. Экипаж проходит мимо, Сяо Чжань кидает на него любопытный взгляд, но Ван Ибо отмечает его лишь краем сознания. Он гипнотизирует телефон, словно надеясь, что тот умолкнет, но звонки продолжаются. И Ван Ибо принимает вызов. — Сонджу. Голос бывшего любимого-любовника спокоен, но Ван Ибо слишком хорошо его знает, чтобы верить в его спокойствие. Сердце сжимается слишком привычно. — А-Бо, — Сонджу улыбается, Ван Ибо чувствует это всем собой. Всегда чувствовал. — Рад слышать тебя. И был бы рад увидеть. Я буду через два дня в городе. Найдешь время для меня? Ван Ибо нужно солгать, отказать, но он только согласно выдыхает в трубку: — Да. — А потом уже поздно отступать. — Отлично, — Сонджу рад, действительно рад, и Ван Ибо словно воочию видит его красивое, озаренное улыбкой лицо. — Тогда созвонимся? — Созвонимся, — повторяет за ним Ибо, и обрывает связь. Бесконечно долгую минуту так стоит у трапа, а потом встряхивается и поднимается по ступенькам в самолет. Напряженный взгляд Сяо Чжаня он не замечает.