Найти крылья, утонуть в небе

6. Домой после рейса и хочется, и нет. Может, потому, что Сяо Чжань вдруг кажется каким-то другим. А, может, потому что он сам себя сейчас ощущает по-другому, а в перспективе у него встреча с Сонджу. Реальность чуть размыта, в голове то слишком много мыслей, то их нет вообще. Это должно напрягать, но Ван Ибо все равно. С периодичностью раз в час мелькает мысль если не солгать, то хотя бы действительно куда-нибудь удрать на ближайшие до следующего рейса дни. Но дальше мыслей это не заходит. А стоя перед дверью в собственную квартиру, из-за которой доносится запах чего-то очень сладкого и ванильного, удирать уже поздно. Как и сожалеть о том, что не забрал ключи. И Сонджу не позвонил. Не то чтобы Ван Ибо ждал звонка. Ключ проворачивается слишком легко. Ибо переступает порог, опускает сумку на пол, стягивает обувь и замирает, разглядывая чужую куртку и чужие туфли. Он отвык, но это так знакомо, что сердце все равно сжимается. — А-Бо, — Сонджу появляется на пороге кухни. Босой, с подвернутыми джинсами, в простой рубашке, с невероятной улыбкой на губах. Все такой же красивый, разве что черты лица стали чуть резче, но ему идет. Тело отзывается знакомым жаром, но это даже и вполовину не так, как было когда-то, поэтому Ван Ибо не обращает на него внимание. У него просто слишком долго никого не было. И все же… — Здравствуй, — он стоит у двери в собственную квартиру и не решается сделать шаг. Нет, не боится, просто всего вдруг оказывается слишком много. И память очень настойчива. Она говорит, что им было хорошо вместе. Он не хочет вспоминать, как именно. — Ты не позвонил. Сонджу кивает, смотрит на него, любуется так откровенно, что Ван Ибо ежится. Он так и не смог привыкнуть к такому взгляду. И уже не привыкнет. — Хотел сделать тебе сюрприз. Приготовить что-нибудь к твоему возвращению, но немного не успел. У тебя же опять в холодильнике пусто, так что пока добежал до магазина и обратно… — Сонджу стоит на пороге кухни, и не подходит тоже. Это так глупо — разговаривать через коридор, но им обоим нужно время. — А если бы здесь кто-то был? Сонджу отводит взгляд, улыбается. — Было бы неловко. Так что мне, наверное, повезло. Говорить об этом действительно неловко. И Ван Ибо наконец-то делает шаг. Оставляет сумку у зеркала (потом разберет), проходит мимо Сонджу, поворачивает к ванной комнате и замирает, остановленный чужими руками. Сонджу обнимает его за талию, прижимается к спине, зарывается лицом в волосы, вдыхает запах тела. Ван Ибо не любит чужие касания, но, видимо, что-то внутри не считает Сонджу чужим. Тело помнит слишком хорошо его руки. Какими нежными и жесткими они могут быть. Ван Ибо не льнет к нему в ответ, но и не сопротивляется. Не хочет. — Сонджу… — Я скучал по тебе, малыш, — Сонджу касается губами его шеи, просто касается, шепчет, обжигая дыханием кожу. — Как же я по тебе скучал. — Сонджу. — Ван Ибо может сказать, что скучал тоже, но правдой это было давно. Сейчас все не так, даже если кажется иначе. Сонджу целует его в скулу и разжимает руки. Взъерошивает волосы на затылке и уходит на кухню. — Я принес ванильный пирог, А-Бо. И заварил чай. — Я сейчас, — бросает Ван Ибо и сбегает в ванную. Закрывает дверь, тянется к замку, замирает на долгую секунду и все-таки закрывается. Не то чтобы он боится Сонджу, просто ему нужно это ощущение безопасности. Хотя бы сейчас. Ван Ибо скидывает одежду, встает под душ и вскидывает лицо навстречу тугим струям воды. Те бьют по закрытым векам, щекочут губы, но не смывают напряжения. Потому что ему нужно решить для себя, решить именно сейчас. Нет или да? В темноте перед глазами вспыхивает электрическим белым, тело вспоминает — как это, быть с Сонджу. Хорошо, больно, слишком жарко и ни грамма воздуха. Ван Ибо не хочет обратно в клетку, но у него действительно слишком давно никого не было. А еще он не думает, так старательно не думает о Сяо Чжане, что запутывается окончательно. И из душа выходит почти раздраженный. Долго вытирается, еще дольше натягивает домашние штаны, оставленные на стиральной машинке перед рейсом, и выходит. Почти доходит до кухни, спохватывается в последний момент и возвращается за футболкой: светить голым торсом перед Сонджу — идея не очень хорошая. И он так ничего и не решил. На кухне легкий бардак, от которого Ван Ибо морщится, две чашки на столе и уже разрезанный ванильный пирог. Не то чтобы Ван Ибо любил его, но после самолетно-отельной еды он кажется почти домашним, и Ван Ибо получает искреннее удовольствие, съедая кусочек. Надо бы, конечно, сначала что-нибудь серьезней, но есть на самом деле не хочется, так что сейчас можно. Они пьют чай молча. И тишина какая-то почти неловкая, но разрушать ее не хочется. Слишком много было между ними. И слишком колется сейчас ощущение чужого присутствия. А еще почему-то тепло. Надо было солгать. Или сбежать. Но уже поздно, и Ван Ибо молчит. Говорить начинает Сонджу. Смотрит в окно, убирает со стола, скользит по кухне так привычно, что Ван Ибо ловит себя на кривой улыбке. Сонджу рассказывает о себе, своих проектах, о погоде в Корее, спрашивает о танцах Ибо и его занятиях скейтом. Словно они все еще пара, словно и не было этих лет порознь. Словно Сонджу для Ибо — все еще весь мир. Ван Ибо закрывает глаза и под голос Сонджу проваливается во что-то, очень напоминающее бездну. Видит себя — сопливого мальчишку, вляпавшегося первой любовью в парня старше него с большим жизненным опытом и с манией контроля. Видит счастливого идиота, докладывающего своему «контролеру» о каждом своем вздохе, шаге или мысли. Да, ему, им, было хорошо. Пока Ван Ибо не увидел рекламный плакат. Пока не начал задыхаться в клетке, которую позволил выстроить вокруг себя. Сонджу нравилось так. Сонджу действительно его любил. Сонджу хотел слишком много. — А-Бо… — из бездны его вырывает шепот и горячее прикосновение к губам. Ван Ибо распахивает глаза, тонет в зрачках Сонджу, и прошлое наслаивается на настоящее. Их самый первый раз, когда Сонджу целовал его так же нежно и осторожно. Трогал языком губы, мягко проникал в рот, изучал, ласкал. Показывал, как это может быть, и отравлял собой. Ван Ибо обрывает поцелуй сам. Давит на плечи, вынуждая отстраниться. Сглатывает, касаясь взглядом влажных губ Сонджу, и почему-то вспоминает улыбку Сяо Чжаня. — Нет. Сонджу принимает его отказ без возражений. Лишь гладит пальцами скулу и выпрямляется, отворачивается к окну. — Ты один. Не вопрос, констатация факта. Ван Ибо пожимает плечами, не видя смысла скрывать очевидное. И Сонджу продолжает: — Но ты счастлив. Ван Ибо вскидывает бровь. Интересное утверждение, над которым можно подумать. Или можно не думать. Он счастлив. Сонджу прав. — Почему не я, А-Бо? Почему не со мной? — тоска в голосе Сонджу заставляет Ибо застыть. Тот снова смотрит в окно, но Ван Ибо с удивительной четкостью видит бьющуюся на его шее венку и то, как сдвинуты его брови. И скорбную морщинку опущенных губ видит тоже. И вдруг понимает. Сонджу любит его. Все еще. И еще на что-то надеется. Ван Ибо сглатывает, отводит глаза и словно спотыкается о прямоугольник чуть более светлых обоев на стене, оставшийся после плаката. Как смешно. И где-то он с подобным уже встречался. Только он — не Чжочэн, а Сонджу — не Сяо Чжань. На миг Ван Ибо по-настоящему об этом жалеет, а потом вспоминает глаза Ван Чжочэна и почти белое лицо Сяо Чжаня, и сожаление умирает. — А-Бо? — Прости? — Кто он? — Между нами ничего нет, — Ван Ибо не лжет. Все, что у него есть — это дружба и ощущение тепла рядом. — Тогда почему ты счастлив? — Иногда достаточно быть рядом. — От пафосности и киношности собственных слов Ибо морщится. — Тебе бы не хватило. И это тоже правда. Просто быть рядом — не для Сонджу. Ван Ибо под его кожей — вот что было нужно Сонджу. — Сонджу, — Ван Ибо встает, касается плечом плеча, заставив того вздрогнуть. — У тебя ведь нет здесь никаких дел? Сонджу качает головой, все также глядя в окно, и Ван Ибо это устраивает. Видеть глаза Сонджу сейчас — не то, что ему нужно. Нет, он не вернется к нему, но ему с головой хватит чувства вины, которой на самом деле не должно бы быть. Их отношения никто не назвал бы особо здоровыми, и Ван Ибо никогда не скажет Сяо Чжаню, от чего тот его на самом деле спас. Но чувствовать Сонджу таким — больно. Понимать, что он никогда не забудет Сонджу, и сердце будет сжиматься каждый раз — еще больнее. Надо было сжигать все мосты без права звонков, встреч и переписки, но Ван Ибо слишком поздно это понял. — А-Бо… — Сонджу едва касается пальцами ребра его ладони, и Ван Ибо вздрагивает. Отводит руку и выходит прочь из кухни, бросая короткое: — Я постелю тебе на диване. …Они занимаются сексом спустя два часа. Два часа вопросов, сомнений, бессонницы и внезапного острого осознания, после которого Ван Ибо приходит к Сонджу сам. Падает в знакомые руки, дает целовать губы через раз, и не закрывает глаза. Он смотрит на Сонджу, видит Сонджу, прощается с Сонджу. Прощается именно сейчас, сжигает мосты, отдаваясь ему, позволяя пятнать себя поцелуями, укусами, следами пальцев. Принимает в себя, глухо постанывает, смаргивая влагу с ресниц, чувствует одновременно правильность и неправильность происходящего. И когда все заканчивается, еще долго лежит в крепких объятиях Сонджу на узком диване, бездумно поглаживая его плечо. Больно. Колется. Хорошо. Не тот. Нет. Сонджу уходит в четыре утра, после двух чашек кофе и сухого поцелуя на прощание. Ван Ибо уверен, что навсегда. 7. Следующий день проходит, как в тумане. Который разрывается только, когда Ван Ибо неудачно садится, и поясницу простреливает болью, и когда пишет Сяо Чжань. И если от первого он морщится, то второе вызывает неизменную улыбку и нестерпимое желание общаться. Сяо Чжань сообщает о грядущей генеральной уборке, и Ван Ибо напоминает надеть передник с рюшечками. Сяо Чжань матерится и присылает фотографию ведра с водой. Ван Ибо смеется в подушку и закидывает Сяо Чжаня целым плейлистом. Долгую минуту думает о том, не убраться ли самому, но отказывается от этой мысли и снова погружается в мутную сонную одурь. В следующем сообщении фотография Орешка, на колючку которого приделан бантик от подарочной упаковки, и это так смешно, что Ибо хохочет в подушку, забыв о предыдущем дне и ночи, после которой болит все, что пониже спины. Тиски, сжавшие сердце еще со звонка Сонджу, разжимаются, и Ван Ибо снова дышит полной грудью, только сейчас поняв, как не хватало кислорода. Скатываясь с кровати и забыв о боли, он мечется по квартире, пытаясь придумать равноценный ответ, и не находит ничего лучше собственного селфи с высунутым языком и скошенными глазами на фоне открытого шкафа с идеальным порядком на полках. И только когда отправляет фотографию, спохватывается. Пытается удалить фото, но Сяо Чжань его уже увидел, и он осекается. Хорошее настроение испаряется мгновенно, хочется оправдаться, особенно когда Сяо Чжань не отвечает и после пяти минут. Следы. С десяток красных следов на шее и плечах, в природе происхождения которых ошибиться невозможно, и размытый контур губ. И вроде как Ван Ибо должно быть все равно, Сяо Чжань ему только друг, но… На языке разливается кислой горечью ощущение собственного предательства, и Ван Ибо снова мечется пойманным зверем. Задевает столик, шипит от боли в ноге, ударяется плечом о дверной откос и наконец затихает, забравшись с ногами в глубокое кресло. Сидеть так дискомфортно, но все возражения тела Ван Ибо просто игнорирует. Он гипнотизирует телефон, кусает и без того искусанные губы и пытается придумать хоть что-то. Да, между ним и Сяо Чжанем ничего нет, но… Он, Ван Ибо, признался. Сказал Сяо Чжаню о том, что чувствует. И это меняет все. Что теперь думает Сяо Чжань об Ибо? Что тот солгал? Что легкомысленный? Что переспать с кем-то, любя другого, для Ван Ибо — не проблема? Или что надоело ждать? Из своего домика-из-кресла Ван Ибо выбирается через час. Все, на что хватило его размышлений — это на короткое сообщение… «Нам нужно поговорить. Пожалуйста. Я могу прийти?» …и теперь он снова мечется. Сяо Чжань отвечает через пятнадцать минут. И еще две Ван Ибо не решается прочитать ответ. Но тот укладывается в еще более короткое «Да», и Ван Ибо чувствует себя помилованным в последнюю секунду перед казнью. Собирается он быстро. Зато долго и придирчиво изучает меню ближайшего ресторана, выбирает несколько блюд на вынос, а потом забегает в кондитерскую. Он не хочет думать, как будет выглядеть со всем этим на пороге Сяо Чжаня и только надеется, что тот не решит, будто он пришел на свидание. Сяо Чжань не открывает долго. Но Ван Ибо умеет ждать, и наконец дверь распахивается. Сяо Чжань бледный, откровенно уставший и словно в очередной раз поломанный. И Ван Ибо бросает первое, что приходит на ум. — Я принес Орешку бантик. Сяо Чжань смаргивает, он явно ждал другого, и смысл слов доходит до него не сразу, но потом он чуть нервно смеется и наконец пропускает Ван Ибо в квартиру. Тот совсем не грациозно протискивается через дверной проем с пакетами и часть из них тут же отдает Сяо Чжаню, отправляя его на кухню. В этом нет необходимости, но им обоим нужно время, чтобы понять, как вести себя дальше. Поэтому он долго разувается, еще дольше стягивает верхнюю одежду. Но когда он наконец появляется на пороге, Сяо Чжань уже шуршит пакетами. Ну или прячется в них от Ван Ибо. — Доставай все, что там найдешь. Я решил, что ужинать в квартире после генеральной уборки лучше, чем в моей. Эй, на фото у Орешка был бантик другого цвета, — Ван Ибо помогает с извлечением коробочек и коробок, глядя то на свои руки, то на кактус. Смотреть на Сяо Чжаня почему-то не получается. Судя по всему, у того тоже, поэтому он отходит к окну и уже оттуда рассказывает, как нашел бантик, как чуть было его не выбросил, а потом увидел Орешек, и как тот в результате обзавелся своим украшением. А цвет у него такой же, это просто камера исказила. Сяо Чжань говорит преувеличенно бодро, но захлебывается словами, когда подходит Ван Ибо и касается его плечом. Между ними все очень сложно, но Ван Ибо уже рад тому, что Сяо Чжань не отшатнулся от него. Нейтральное «поужинаем?» произносит Ван Ибо, остро чувствуя, что еще не время ни на что. Сяо Чжань кивает, и они возвращаются к столу. За едой становится чуть легче и проще, Ван Ибо ворчит на избыток специй, Сяо Чжань пофыркивает и предлагает ему водички. Они перекидываются словами и фразами и вроде бы уже все как раньше, но Ван Ибо загривком чувствует разлитое в воздухе напряжение. Которое взрывается вместе с грохотом вылетевшей из рук чашки. Она падает на стол, не разбивается, но Сяо Чжань испуганно вздрагивает, вскидывается, тянется за тряпкой, чтобы вытереть разлившийся чай. И замирает в неловкой позе, когда Ван Ибо начинает вдруг говорить. — Его зовут Ким Сонджу. Мы встретились после того, как родителям предложили контракт, и они уехали. Хотели, чтобы я поехал с ними, но я отказался. Заставить они меня не смогли и оставили под присмотром бабушек и дедушек. Но те живут далеко, и по факту я остался один. Сопливый подросток без контроля и с собственной квартирой, обязанностью которого было ежедневно сообщать, что все хорошо. Я занимался танцами, скейтом, подумывал о мотоцикле и на самом деле хотел попробовать все. Но вместо этого вляпался в Сонджу. Он был старше меня, и у него был богатый опыт отношений. Я влюбился в первый раз в жизни и был счастлив, что это оказалось взаимно. Мы почти жили вместе целый год, и я считал, что у нас все хорошо, пока не решил, что хочу в небо. Хотя, наверное, мне просто захотелось свободы, которую Сонджу у меня отобрал. Он контролировал каждый мой шаг, хотел, чтобы я стал его частью, его тенью, забыв о себе, но тогда я этого не понимал. Он действительно меня любил, и мне казалось, что так и должно быть. Мы расстались через семь месяцев после того, как я поступил в академию. Вчера… Ван Ибо замолкает, потеряв вдруг слова. Да и стоит ли продолжать? Сяо Чжаню это все может быть совсем не нужно. — Первая любовь никогда не забывается? — Сяо Чжань встает, собирает со стола посуду, сгружает в раковину и остается стоять, повернувшись спиной. — Я не смог поставить тогда окончательную точку. — Зато теперь на тебе целые многоточия, — выдыхает Сяо Чжань, и Ван Ибо вздрагивает. Если бы он не знал, что Сяо Чжань равнодушен к нему с этой точки зрения, он бы решил, что это ревность. Хотя, может, это и есть ревность. Собаки на сене. Ван Ибо опускает взгляд на свои руки и поднимается. Подходит к Сяо Чжаню, тянется через него к раковине, ставит на горку посуды свою чашку, включает воду. И замирает. Так близко, почти касаясь. И перед глазами открытая шея Сяо Чжаня. Венка под кожей колотится, как сумасшедшая. Почти в такт его собственному пульсу. — Ибо… — Сяо Чжань выдыхает, разворачивается лицом, выгибается в безотчетной попытке отодвинуться. Смотрит почти испуганно, и дрожит в зрачках что-то. Ван Ибо не знает, что сказать, что делать и куда деть руки. Они впервые настолько близко, что Ван Ибо видит каждую морщинку, и губы зудят. — Чжань-гэ… — Зачем он вообще подошел? — Все, что я сказал тогда — правда. Это не потому, что… И оборвал сам себя. Глупо! Глупо-глупо-глупо! Но вырвавшиеся слова не вернешь. — Чжань-гэ… — Молчи, — Сяо Чжань накрывает его рот пальцами, и Ван Ибо словно парализовывает под этим касанием. Вода хлещет в раковину, капельки долетают даже до Ван Ибо, а спина Сяо Чжаня, наверное, вообще уже вся мокрая. Какая только ерунда не лезет в голову… Ван Ибо гулко сглатывает, выдыхает, обжигая дыханием пальцы Сяо Чжаня, и тот вздрагивает. Опускает на них какой-то зачарованный взгляд, и Ван Ибо срывается. Вскидывает руку, прижимает ладонью чужие пальцы к своим губам. И этого вдруг так много, что начинающаяся внутренняя дрожь обрывает дыхание, мысли в голове путаются, а потом исчезают совсем. В голове бьется пожарной сиреной «НЕТ-НЕТ-НЕТ», но тело действует само. Сладким ужасом сводит сердце, но Ван Ибо все равно делает это. Берет руку Сяо Чжаня в мягкий плен своих пальцев и скользит губами по ладони, запястью, накрывает пульс. Не поцелуй, ласка губ, от интимности которой Ван Ибо уже колотит. Он закрывает глаза, касается тонкой кожи снова и снова, запоминая ощущение, откровенно пьянея от того, как бешено вдруг начинает биться венка. — А-Бо… — Сяо Чжань почти хрипит, тянет руку к себе, но так слабо, что Ван Ибо этого даже не замечает. Зато слышит его слабый голос и почти что стонет. Сяо Чжань ощутимо вздрагивает, и Ван Ибо отстраняется. Не разжимая пальцев, опускает их руки вниз, лаская подушечками костяшки и ладонь, смотрит чуть виновато, но прямо. Рассудок еще не догнал тело, поэтому страха быть посланным пока нет. — Я не знаю, что сказать, чтобы ты не сбежал, — откровенно говорит он. — Ты говорил, что ничего от меня не потребуешь, — Сяо Чжань смотрит на него странно, удивленно, почти ошеломленно. Едва шевелит плененной рукой и больше не пытается вернуть над ней контроль. Кажется, это удивляет его еще больше, и он опускает взгляд на их сплетенные конечности, словно не верит, что это на самом деле происходит. — Прости. Я не хотел… — Не хотел? — Сяо Чжань вскидывает на него глаза, и Ван Ибо мотает головой. — Не хотел больше чувствовать вкус Сонджу. — Говорит и понимает, что это правда. В глазах Сяо Чжаня вспыхивает пламя, но Ван Ибо не может понять, что это за чувство. Ему не нравится? Противно? Доволен? Все равно? Ван Ибо смотрит и смотрит, и когда Сяо Чжань снова делает попытку освободить руку, разжимает пальцы. Снова тянется к крану, выключает воду и застывает, как робот, заряд которого закончился. Он и чувствует себя также. Сяо Чжань касается его плеча. — А-Бо? — кажется, состояние Ибо его немного пугает. Ван Ибо медленно выдыхает, поводит плечами. — Мне пора. — Ему действительно пора. — Ты мне веришь? Он не хочет думать, почему это так важно. — Что тебе пора? — Сяо Чжань на секунду вспыхивает улыбкой, а потом становится каким-то слишком серьезным. — Да. Спасибо, что доверил мне это. Ибо не знает, что об этом думать. Губы и пальцы еще горят от прикосновения к коже Сяо Чжаня, и он сжимает кулак, словно ловя и запирая в памяти это ощущение. — Чжань-гэ… — Ван Ибо ловит его взгляд, улыбается одним уголком губ. — Только не прячься от меня. Я больше не коснусь тебя и пальцем. Просто буду рядом. Сяо Чжань отводит глаза, закусывает губу. Сомневается? — Я не хочу больше… — начинает он и обрывает себя, не закончив. Сдвигает брови, явно сердится и вовсе не на него. Ван Ибо ждет, когда он закончит предложение, но, видимо, не сегодня. Сяо Чжань молчит, и Ван Ибо может только догадываться, чего больше не хочет Сяо Чжань. И ни одна из догадок его не радует. — Мне пора, — выдыхает он одними губами. Это похоже на бегство. Хотя это на самом деле оно и есть. С каждой секундой находиться рядом с Сяо Чжанем все сложнее. Пульс под губами словно был ключом к замку брони на его эмоциях. И теперь он теряет контроль все больше. Ответа он не ждет. Вопреки собственному обещанию, подается вперед, оставляет почти детский поцелуй на лбу Сяо Чжаня и выходит. Под взглядом вышедшего следом Сяо Чжаня, который он не видит, но чувствует, Ван Ибо обувается, одевается, только сейчас заметив, что вместо обычной куртки взял спортивную. И уходит, коротко попрощавшись. …На улице дождь, почти ливень. Шелестит листьями, звенит на карнизах, барабанит в окна и затекает за шиворот почти мгновенно намокшей спортивной куртки. Температура упала, но Ван Ибо даже не чувствует, только видит пар изо рта. Телефону не нравятся его мокрые пальцы, но Ван Ибо упорный. И до такси еще почти пять минут. Ван Ибо закрывает глаза, вскидывает голову навстречу льющему дождю. Почти что душ. Только капли крупные и пахнут почему-то морем. — Ибо! — дверь подъезда за спиной громыхает, и дождь вдруг начинает звучать по-другому и больше не касается лица. Ван Ибо распахивает ресницы, видит над собой матово поблескивающие спицы и улыбается. — Чжань-гэ. — Сумасшедший! — тот ругается и, держа над ним зонт, тянет под козырек крыльца. Щупает куртку, пальцы и шипит расстроенно. — Ты весь промок и замерз, тебе нужно переодеться. — Такси приедет через пять минут, — Ибо не может заставить себя прекратить улыбаться. Сяо Чжань сейчас такой живой, такой настоящий. И касается так горячо. — Пойдем, нужно переодеться, — Сяо Чжань словно и не слышит. Сжимает его пальцы своими, огненными, смотрит в лицо, по которому все еще бегут струйки дождевой воды с волос. — А-Бо, пошли. Свет фар подъехавшего такси на миг ослепляет, и Сяо Чжань зажмуривается. И Ван Ибо подается к нему. Обхватывает за плечи, скользит ладонью по спине и накрывает губами губы. Задерживает касание всего лишь на секунду и отпускает. Отступает, ласкает взглядом его заострившееся лицо и ныряет в темноту, как в спасение. В салоне тепло, и Ван Ибо даже почти согревается. И снова успевает намокнуть по дороге до своего подъезда. Дома принимает теплый душ, пьет горячий чай и в сон проваливается, как в обморок. Чтобы проснуться под утро от лихорадочного жара.