Найти крылья, утонуть в небе

8. Ему так плохо, что сил хватает только на звонок в авиакомпанию и доползти до аптечки. Жаропонижающего почти не осталось, и Ван Ибо даже не пытается сосчитать, на сколько приемов его хватит. Его покачивает, перед глазами все расплывается, но он упорно ждет, пока закипит чайник, заливает порошок кипятком, обжигается о слишком горячую кружку и плетется обратно в спальню. Пьет кисло-горькую лимонную гадость и заворачивается в одеяло. Его трясет, клонит в сон и почему-то шумит в ушах. Под сомкнутыми веками бесконечная карусель разноцветных точек, Сяо Чжаня, Сонджу, Чжочэна и почему-то Хайкуаня. Он зависает на грани между явью и сном, и то, что раздражающий звук, который дергает затуманенное сознание, на самом деле дверной звонок — не понимает. Он словно барахтается в отвратительном сером желе, от которого ему то холодно, то жарко. И когда матрас рядом с ним прогибается, а плечо ощутимо сдавливает чужая рука — думает, что ему снится. Снится Сяо Чжань, его встревоженное лицо, напряженный голос, требующий от него ответа, его полные искреннего беспокойства и тепла глаза. Снится, потому что для реальности это слишком хорошо. И к этой фантазии, своему мороку Ван Ибо тянется. Тот теплый, почти нежный, и Ван Ибо хочется завернуться в него, как в меховую накидку. И это точно сон, потому что в реальности Сяо Чжань никогда не обнял бы его в ответ, не прижался губами к его покрытому испариной лбу. Не ругал бы так нежно за дурость. Ван Ибо настолько плохо и хорошо, что перегруженный мозг отключается... Следующие два дня он почти не помнит. Все, что остается в памяти — это жар, озноб, отвратительный вкус лекарства и чужие объятия, из которых он упорно не хочет выбираться, цепляясь за руки и не отпуская. И только на третий день, когда спадает наконец жар и болезненная муть рассеивается, он находит себя в реальном мире. Кажущийся слишком ярким свет режет глаза, во рту сухо, а в теле слабость. И рядом кто-то есть. Чужая рука уверенно покоится на груди Ван Ибо, ощущается тяжелой, теплой и почему-то родной. Ван Ибо поворачивает голову, несколько секунд бездумно любуется откровенно уставшим и осунувшимся лицом спящего Сяо Чжаня, а потом ему становится страшно. Ему не приснилось? Страх отступает и приходит стыд. За требовательность, нежелание отпускать и вообще за свое поведение. Он измучил Сяо Чжаня собой и своей болезнью, и тот, похоже, просто отрубился от усталости рядом с ним. Ван Ибо с силой зажмуривается и отворачивается. Сил нет даже рассердиться на себя, хотя на самом деле он не так уж виноват. Если бы он контролировал себя и свои порывы, этого бы не было. Но трудно спорить с температурой под тридцать девять. — А-Бо? — Сяо Чжань рядом сонно вздыхает, шевелится, рука на груди Ибо тянется выше к его лицу. — Я уже в порядке. Спи, ты вымотался, — Ван Ибо не оборачивается и не открывает глаза. Только прижимает руку Сяо Чжаня снова к груди, там, где слишком быстро бьется сердце. Сяо Чжань не спорит и это лучше всяких слов говорит о том, насколько он на самом деле устал. Он вообще без слов роняет голову на подушку совсем рядом с плечом Ван Ибо и мгновенно засыпает. Убаюканный его сопением, Ван Ибо проваливается в сон почти сразу вслед за ним. Когда он в следующий раз открывает глаза, первое что он чувствует — это зверский голод, тепло солнечного луча на щеке и тяжелый запах болезни. Сяо Чжаня рядом уже нет, и Ван Ибо запрещает себе испытывать разочарование. А потом слышит, как что-то гремит на кухне и не может сдержать улыбку. Встает он еще не совсем уверенно, но сам и даже с первой попытки. Слабость все еще гуляет по телу, но Ван Ибо упрямый. Он не пытается одеться, а просто заворачивается в отброшенный тонкий плед и вот так, похожий на гусеницу-переростка, ползет в сторону кухни. По дороге ловит свое отражение в зеркале, морщится и тут же забывает о собственной бледности и черных кругах на глазах. — А-Бо! Ты зачем встал?! — Сяо Чжань практически бросается к нему, как только он появляется на пороге. Он сердится и Ван Ибо целую секунду ждет, что его сейчас чем-нибудь огреют за плохое поведение. Но Сяо Чжань только ругается сквозь зубы и утаскивает его в уголок, подальше от любых сквозняков. Ван Ибо почти задыхается от эмоций, стискивает зубы и покорно садится в этот самый уголок. Оглядывает кухню и даже не морщится при виде бардака. То ли слабость, то ли потому, что навел его Сяо Чжань. — Ибо? — Сяо Чжань подходит еще ближе, садится на корточки, заглядывая в лицо. — Я правда в порядке. — И он даже почти не лжет. — Вот поем что-нибудь и будет все совсем хорошо. Ван Ибо улыбается, по-настоящему, светло и счастливо, пусть еще и слабо. Сяо Чжань отражает эту его улыбку, но что-то в ней… не так. Но что изменилось, Ван Ибо не может понять. — Есть бульон, — Сяо Чжань все еще смотрит на него, уже не такой уставший и бледный, и вдруг добавляет. — Ты меня напугал. Когда мне позвонили из авиакомпании и сказали, что ты заболел, я начал тебе звонить. Но на звонки ты не отвечал, и я решил приехать сам. И тут Ибо вспоминает. — Ты звонил в дверь. Но я не открыл. Не смог. Но как… — У тебя очень добрая соседка. И широкий балкон, — Сяо Чжань отводит глаза, а потом и вовсе встает и отходит. Он смущен? Тем, что пролез к нему через балкон из соседней квартиры? Ван Ибо тихо смеется в плед, ловит возмущенный взгляд Сяо Чжаня и смеется еще больше. — Спасибо. Я думал, что ты мне снишься. — Видимо, в твоем сне я был плюшевым, — Сяо Чжань ворчит, старательно не смотрит в его сторону, наливает полную чашку пахучего бульона и ставит перед Ван Ибо. Сам берет кружку с чаем и устраивается напротив. И только теперь Ван Ибо замечает, что Сяо Чжань в своем домашнем. И эту немного вылинявшую рубашку он точно видел. И можно представить себе, что они вместе живут. Хотя нет, лучше не надо. Ван Ибо опускает взгляд, берет чашку обеими ладонями, делает глоток и зажмуривается от удовольствия. Бульон плотный, сладкий, чуть терпкий. Идеальный. — Нравится? — судя по голосу, Сяо Чжань озадачен его реакцией. Он был уверен, что не понравится? — Очень, — искренне выдыхает Ван Ибо. — Просто невероятный. И открывает глаза. Как раз для того, чтобы увидеть, как вспыхивает удивлением и смущением Сяо Чжань. И это так странно и немного непривычно. И сам Сяо Чжань какой-то другой, тоже непривычный. Слишком теплый и открытый? Ван Ибо поднимает взгляд выше на календарь, долго смотрит на обведенную маркером цифру и хмурится. — Сегодня рейс. Сяо Чжань кивает. — Я поеду через час. Я и так пропустил один. Но теперь тебе получше. Ты же справишься? Ван Ибо заторможено кивает, а потом до него доходит. — Ты собрался лететь?! Сяо Чжань пожимает плечами, смотрит недоуменно. — Конечно. Я же не болею. — Тебе нельзя, — Ибо гасит панику усилием воли. Он не должен походить на истерящую девицу. — Ты слишком устал со мной. И сколько ты спал сегодня, пару часов? Сяо Чжань неожиданно и почему-то смущенно улыбается. — Я спал гораздо меньше и выходил на рейс. Мне хватает пяти часов сна, чтобы чувствовать себя нормально. Ван Ибо упрямо сдвигает брови. — Даже если. Ты полетишь с другим пилотом. — Ибо, — Сяо Чжань ставит чашку на стол. — Все будет в порядке. Погода отличная, и я с ним уже летал. Ван Ибо чувствует иррациональную, почти детскую обиду на то, что без него, оказывается, вполне могут обойтись. В обычном состоянии она бы даже не возникла, но сейчас слабость дает о себе знать, и он обиженно надувается. Сяо Чжань несколько секунд смотрит на него, и заливается смехом. Он смеется настолько искренне, светло и заразительно, что Ван Ибо невольно начинает улыбаться тоже. Обида отступает, и он даже пытается несильно пнуть Сяо Чжаня под столом. Тот охает, но продолжает смеяться, и Ван Ибо прячется в свой плед от смущения. Это ощущение тепла, комфорта, света и счастья плещется внутри, ласкает и хочется то ли кричать, то ли плакать. Если бы можно было завернуть это в плед и сохранить, он бы продал душу. — И не смешно, — бурчит он, блестя глазами сквозь оставленную щелку, и прячет улыбку, когда Сяо Чжань смеется еще заливистей. Этот смех — все равно что пушистое одеяло, и Ван Ибо жадно его слушает, впитывает, сохраняет глубоко внутри себя. И в какой-то момент отключается. Ухает в дурную эйфорию от переизбытка эмоций на фоне болезненной слабости. И испуг Сяо Чжаня и то, как снова оказывается в кровати, пропускает мимо сознания. Когда он открывает глаза, за окном глубокая ночь, или, скорее, очень раннее утро. Ощущение одиночества наваливается сразу, как и понимание, что он чувствует себя гораздо лучше, но все проспал. Вторая половинка кровати предсказуемо пуста, лишь мигает тревожным зеленым огонек уведомлений на телефоне, лежащем на самом краю второй подушки. Ван Ибо тянется к нему, уже касается кончиками пальцев и… падает в запах Сяо Чжаня. Едва уловимый, уже почти выветрившийся, но знакомый и уже ставший родным. Шампунь, средство после бритья, парфюм и сам Сяо Чжань. Ван Ибо зарывается лицом в подушку, стискивает уголки, дышит, напитываясь этим ароматом. Мгновенное возбуждение прокатывается огненной волной по телу и концентрируется внизу, сворачиваясь в злой клубок чистого пламени. Ван Ибо глухо стонет, с силой закусывает губы. Он не будет… Не сейчас… Не так… Только дотронься до себя и ощущение грязи на руках и теле останется навечно. Глупо, телу все равно, но что-то внутри не дает. Ни коснуться, ни потереться о постель, только дышать, дышать и дышать до звездочек под сомкнутыми веками и вымученных болезненных стонов. Когда перед глазами темнеет, Ван Ибо скатывается с кровати на пол. До боли стискивает напряженный член, закусывает губы, переживая болезненное удовольствие. А когда вязкие капли перестают пачкать кулак, тяжело поднимается на подрагивающих ногах и плетется в душ. Долго стоит под горячими струями, еще дольше растирается полотенцем и в спальню заходит только за телефоном. Смотреть на постель почему-то стыдно, но мысль поменять белье после болезни в голову даже не приходит. Может, завтра. Или когда выветрится запах. Телефон он разблокирует, уже когда выпит бульон и съеден кусок вареной курицы, найденной в холодильнике, а на столе стоит кружка с чаем. Сообщений много, Лю Хайкуань спрашивает, все ли с ним в порядке, дед зовет на выходные, и от Сяо Чжаня их, наверное, не меньше двадцати. Первые — еще с того дня, как он заболел, последнее — два часа назад. И еще со вчерашнего вечера. «А-Бо, как ты? Ты вырубился, пришлось отнести тебя в постель. Напиши, как проснешься». «Меня допустили до полета, так что все будет хорошо, ты знаешь какие наши зануды строгие». «Ибо, я улетаю, пожалуйста, напиши мне». «Мы приземлились. Полет был ровным, но без тебя скучно». «Ибо?» «Ибо, надеюсь, ты просто спишь, а не умираешь там один. Напиши мне». «Ибо, если это шутка, то она не смешная. Ибо?» «Ибо, пожалуйста». Ван Ибо зажмуривается. Стискивает пальцами телефон, пытается дышать ровно. И начинает набирать текст еще до того, как открывает глаза. «Прости-прости, Чжань-гэ. Я проснулся совсем недавно. Зато я чувствую себя отлично, а твой бульон стал еще вкуснее». Галочки прочтения сообщения меняют цвет почти мгновенно, но ответ приходит спустя еще почти час. За окном уже вовсю занимается рассвет, и Ван Ибо, снова завернувшись в плед, встречает его, сидя на подоконнике. Телефон коротко вибрирует, и Ван Ибо, уже уставший ждать, подносит его к глазам. И не может сдержать улыбку, глядя на то, как сонный и лохматый Сяо Чжань изображает сердитый мем.

***

…Обратный рейс Сяо Чжаня задерживают на пять часов, и к исходу пятого Ван Ибо похож на всклоченного льва. Нарастаюшее еще с утра предчувствие кидает его от стены к стене. Ибо выносит мозг знакомому метеорологу, но тот клянется и божится, что никаких бурь и грозовых фронтов не предвидится, и не доверять ему оснований нет. Он звонит Сяо Чжаню и разве что не умоляет его проследить за подготовкой и не доверять своему второму пилоту, а проверить самому. Сяо Чжань смеется, почти воркует в трубку, пытаясь успокоить почти истерящего Ибо, но его мягкий, почти нежный голос делает беспокойство еще сильнее. Чтобы не нервировать его перед полетом, Ван Ибо не очень удачно шутит и дальше общается только мемами. А потом Сяо Чжань пишет, что их наконец везут на аэродром, и Ван Ибо замолкает. Сяо Чжань не должен отвлекаться. Сяо Чжань должен думать только о полете. Последующие два часа Ван Ибо стоит истуканчиком у окна, провожая самолеты. А на исходе третьего вызывает такси и едет в аэропорт. Суета ему не нравится сразу. Пассажиров не видно, зато слишком много техников, напряженные взгляды, и от людей в униформе авиакомпании рябит. Кто-то его замечает, кивает сочувствующе, и сердце Ван Ибо замирает. Что?.. Но разговаривать с офисными работниками смысла нет, поэтому он сразу направляется к служебному выходу, внутренне готовясь прорываться с боем: сейчас он обычный человек и правила безопасности распространяются на него в общем порядке. Но его выпускают на удивление сразу. Он почти бегом преодолевает длинный коридор, выходит на аэродром, и тут же прислоняется спиной к кованому забору, потому что ноги вдруг слабеют. Поле в конце взлетной полосы забито каретами «Скорой помощи» и пожарным расчетом. Но сама взлетка пуста, ничего нигде не горит, и суета вокруг машин не похожа на панику. Значит, не на земле? В небе? Ван Ибо вскидывает глаза наверх, не видит ничего, кроме синевы и облаков, и сердце подкатывает к горлу, а в глазах темнеет. — Дыши, — плечо стискивают железные пальцы, и действительно не дышавший все это время Ван Ибо сгибается пополам. Лишенное кислорода тело сотрясается в дрожи, пытаясь набрать побольше воздуха. Ван Ибо видит рядом только ноги до колен и туфли, но и так знает, кто рядом. Лю Хайкуань. Ну да, его вылет совсем скоро. — Что?.. — на полноценный вопрос Ван Ибо не хватает, но Лю все понимает и так. Он вообще все понял еще в тот самый первый день. — "Турбулентность ясного неба", — Лю говорит сухо, сжато, быстро, очень по-деловому, не давая эмоциям прорваться в голос. — Видимо, была техническая неисправность, а тут еще и хорошо потрясло, и стойку шасси заклинило. Они вырабатывают топливо. Садиться будут через пару минут. Ван Ибо зажмуривается, садится на корточки, обнимая себя за плечи. Сяо Чжаню придется сажать самолет на брюхо. Да, он расскажет, что и как нужно делать, даже во сне, но теория — это только теория. В реальности — это почти удар о землю, это возгорание обшивки от трения, это практически неконтролируемый самолет. Это команда на земле, которая должна успеть и не дать ему загореться, это… так много звеньев, так много. — А-Бо, — Хайкуань обнимает его за плечи, легко встряхивает. — Он профессионал. Лучший пилот компании. Он справится. — Справится, — эхом повторяет за ним Ван Ибо, глядя больными глазами в небо. — Но там, рядом с ним, не я, понимаешь? Не я. Там, в небе, они понимали друг друга по одному взмаху ресниц. Лю смотрит на него с пониманием и сочувствием, но явно больше не знает, что сказать. Он молчит, но остается рядом, и Ван Ибо благодарен ему за эту поддержку. А потом на взлетке начинается суета, и они оба взмывают на ноги. Сначала самолет кажется точкой, но быстро увеличивается. Ван Ибо пристрастен, но ему кажется, что аэробус слишком высоко и летит недопустимо быстро. Но он верит в Сяо Чжаня, не может не верить. — Ибо, — Лю рядом настолько близко, что Ван Ибо чувствует его тепло. — Прекрати дергаться. Он очень правильно летит. — Я знаю, — одними губами выдыхает Ибо, не спуская взгляда с самолета. — Я в порядке. Ложь. Плевать. Самолет выглядит почти обычно. Ван Ибо не представляет и не хочет знать, что творится сейчас в салоне, только молится всем богам за удачное приземление. А аэробус все ниже и ниже, и сердце Ибо замедляется все сильнее. Крылатая тень накрывает начало взлетной полосы, рев двигателей почти оглушает, но Ван Ибо едва его слышит. Все заглушает гул крови в ушах и собственный лихорадочный шепот. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Пятнадцать, десять, пять. Когда самолет соприкасается с землей, Ван Ибо вскрикивает. Почти воет, когда того под страшный скрежет тащит вперед инерция, и из-под обшивки виднеется пламя. Стонет, когда самолет ныряет носом вниз и останавливается. Пожарные машины оказываются рядом через пару мгновений, заливая аэробус пожарной смесью, но из-под крыльев все равно валят клубы дыма. Секунда, две, три, пять… Пламени уже нет, и аварийные выходы уже открыты, по надувным трапам на землю соскальзывают люди, а навстречу им бегут врачи с машин «Скорой помощи». Ван Ибо трясет, ноги словно налились свинцом. И вроде можно снова начать дышать, но он не может сделать ни вдоха. Нос самолета опущен к земле и, кажется, что почти зарылся в нее. Ибо не думает о том, что на самом деле этого не может быть, и что ему это кажется от страха, он просто срывается с места. Делает шаг и вокруг него словно смыкаются тиски, не давая двигаться. Ибо бьется, кричит, кажется, даже плачет, но Хайкуань держит его крепко, очень крепко. И, в конце концов, они оба валятся на землю. Хайкуань сдавленно охает, но все еще держит, и Ибо обмякает. Обвисает в его руках бессильной тряпочкой. Дышит тяжело, со всхлипами, мелко дрожит, и Хайкуань ослабляет хватку, а потом чуть разворачивает его к себе и вовсе обнимает. Позволяет уткнуться в свое плечо, вцепиться в плечи, и гладит по волосам, как ребенка. Он мог бы сказать, что все хорошо, но молчит. Только через десять минут почти что заставляет его подняться на ноги и уводит за собой. Ван Ибо все равно, если его истерику кто-то видел. И на возможно появившиеся сомнения в его профпригодности ему тоже плевать. …Он жив. Жив, относительно цел и даже слабо улыбается, едва заметно морщась. На его теле больше десятка синяков и царапин, ему явно больно, но он все равно улыбается. Ван Ибо стоит по другую сторону большого окна медкабинета и кусает губы, глядя на суетящихся вокруг «героя дня» врачей. Те обрабатывают ушибы, накладывают пластыри, светят в глаза, что-то спрашивают. Сяо Чжань откровенно измотан, но он все равно отвечает и улыбается-улыбается-улыбается. Ван Ибо не сводит с него глаз и замечает морщинки вокруг рта, затягивающую глаза муть. Хочется ворваться в кабинет и, разогнав всех, сгрести Сяо Чжаня в охапку и унести куда-нибудь подальше. Куда-нибудь, где не будет никого и ничего, кроме постели. Продержаться еще немного… Ван Ибо отходит от окна, устало опускается на пластиковый стул рядом с кабинетом и, вытягивая ноги, устало закрывает глаза. Слабость после болезни дает о себе знать, от нервного напряжения до сих пор потряхивает внутри. Ему самому бы поспать, но он еще продержится пару часов. Позади остались истерика и почти-обморок, когда до него дошло, что с Сяо Чжанем все в порядке настолько, насколько это вообще можно. И, наверное, стоит поблагодарить Лю за то, что удерживал его все это время, чтобы он, ведомый лишь эмоциями, не мешался под ногами профессионалов. И за то, что когда немного улеглось всеобщее возбуждение, и сам Ван Ибо успокоился достаточно для того, чтобы заработал рассудок, привел его сюда, сунул стаканчик с кофе в руки и ушел. Ван Ибо не помнит вкус кофе, подозревает, что он был отвратным, зато почему-то отлично помнит, как выкидывал полупустой стаканчик. Он вообще помнит какую-то ерунду, как будто мозг отказывается воспринимать что-то другое. Достаточно того, что все закончилось. Что Сяо Чжань жив. И если Ван Ибо повезет, даже позволит довезти себя до дома. — Ибо? — тихий шелест он сначала даже не опознает, как голос. Отзывается только на собственное имя. Распахивает ресницы и тонет во взгляде карих глаз. Таких усталых, родных, любимых. — Ибо. Горло перехватывает, и со стула Ибо поднимается, чувствуя себя немым. Шаг, еще. Замирает на расстоянии дыхания, подается вперед, обнимает со стоном. Сжимает, не жалея, и тут же отпускает. — Прости, — хрипит, затыкается, накрывает ладонью горло, чувствуя, как начинает мелко трясти. Нет, только не снова, не снова. Все хорошо, вот он, Сяо Чжань, стоит перед ним, улыбается как-то ломко и устало. — Я отвезу тебя домой. Сяо Чжань молча кивает, отводит глаза. Идет следом, даже не пытаясь сравнять шаг, и Ибо всерьез думает, что тот прячется за его спиной. И ведет его лабиринтами коридоров, которыми никто не пользуется, попутно вызывая такси. В машине садится рядом, находит руку Сяо Чжаня и не выпускает до самого дома. Тот не сопротивляется, не пытается ее вырвать, и Ван Ибо хочет думать, что это не потому, что у него нет сил или ему все равно. Ему хочется сплести их пальцы, погладить костяшки, но он просто держит ее в своей ладони, не особо и сжимая. И только когда ощущает мелкую дрожь, понимает то, что его тело поняло раньше его самого. В квартире Сяо Чжаня, за закрытыми дверями, вдалеке от чужих глаз, Ван Ибо обнимает его снова. Просто обнимает, прячет, безмолвно умоляя выпустить то, что до сих пор жжется внутри. И Сяо Чжаня прорывает. Он стискивает рубашку Ван Ибо, давится всхлипами и, в конце концов, оседает в его руках. Ибо подхватывает его и, даже не замечая веса, несет на кровать в спальню, хотя диван в гостиной ближе. Сяо Чжань еле слышно стонет, и Ван Ибо снова находит его руку. А потом и вовсе вытягивается рядом с ним, осторожно обнимая. — Все хорошо, Чжань-гэ. Все хорошо. Ты молодец, ты справился. Все живы, а царапины заживут. Чжань-гэ самый лучший, все хорошо. Он говорит и говорит, отмечая краем сознания, как намокает его рубашка и как успокаивается дыхание Сяо Чжаня. Гладит по волосам, как его самого гладил Лю Хайкуань, и думает только о том, что хочет всю жизнь быть рядом. Просто рядом. — На борту была паника, — вдруг начинает говорить Сяо Чжань куда-то ему в плечо, и Ибо холодеет. Для экипажа нет ничего, хуже паники. Даже отказавшие двигатели не так опасны, как паника. — Экипаж не справлялся, пассажиры не понимали, что иного пути приземлиться нет. А я никогда не сажал самолет… так. И никто не мог пообещать, что все получится и никто не умрет. Я думал только об этом. Что никто не должен умереть. Никто. — Тише. Тише, никто не умер, — Ван Ибо прижался губами к его виску, считывая бешеный пульс. — Мой самый лучший и самый хороший гэгэ. Ты справился. Но я чуть не сдох на аэродроме, поэтому, пожалуйста, в следующий раз, сначала убедись, что я рядом, а не где-нибудь еще. Сяо Чжань хмыкает и срывается на смех. Истеричный, совсем не веселый, но Ван Ибо покорно ждет, пока он утихнет сам собой. И выигрывает джек-пот, потому что после него Сяо Чжань расслабляется и дышит уже почти нормально. Его хватает даже на смущение и слабые попытки отстраниться, которые Ван Ибо просто не замечает. Вместо того, чтобы отпустить, он натягивает на них обоих покрывало и выдыхает во влажные волосы на макушке. — Поспи. Сяо Чжань засыпает без возражений и почти сразу. …Подоконники в квартире Сяо Чжаня совсем другие. Не такие широкие и удобные, поэтому Ибо даже не пытается примостить туда свою задницу. Вместо этого он забивается в уголок кухонного дивана и гипнотизирует матрешку, стоящую на холодильнике. Она небольшая, но яркая, и Ван Ибо отстраненно удивляется, почему не замечал ее раньше. На столе в пакете стоит ужин из доставки, так и не разобранный. За окном уже глубокая ночь, и, наверное, нужно принять решение возвращаться домой или обживать диван в гостиной, но Ван Ибо не может заставить себя пошевелиться. Сяо Чжань спит за стеной, и Ван Ибо спит тоже. Словно все его эмоции — это Сяо Чжань. Вся его гребаная жизнь — это Сяо Чжань. Невозможный, прекрасный, такой любимый Сяо Чжань. Ван Ибо думает о том, что, наверное, похож на девчонку, и ему почему-то все равно. Он чуть не умер на аэродроме сегодня-вчера, так что на свою мужественность ему откровенно плевать. В темном коридоре раздаются тихие шаги, и на пороге кухни появляется Сяо Чжань. На удивление, не сонный, собранный и почему-то смущенный. Ван Ибо не подрывается ему навстречу только потому, что затекшее от долгого пребывания в одной позе тело не желает его слушаться. Сяо Чжань не подходит тоже, так и останавливается там, на пороге. Прислоняется к дверному откосу, скользит взглядом по пакету на столе, по пустой чашке из-под чая перед Ибо. А потом медленно вдыхает и… — Бо-ди, ты пойдешь со мной на свидание?