Дать задний ход

— Я скоро вернусь. Сидите тихо. Ксения Олеговна запускает цепную реакцию: только она хлопает дверью, как обычно сматываясь посреди урока, как все начинают открывать рты и поворачиваться друг к другу — они бы точно стали «беременными пауками». Антон рисует в углу обложки Мишу — тот получается кривоватым, но более или менее реалистичным. Как настоящий почти, с одним отличием: этот Миша никогда не попросит у тебя пожрать и не поднимет весь дом на уши звоном железной миски. — Скоро — это никогда, понятно, — кивает Макар, отсалютовав закрытой двери. — Че, давайте свалим? Ожидаемо. Антон хмыкает и, снова бросив взгляд на Макара, еле двигает губами: — Зассышь. — Конечно, — ржет Димка за антоновской спиной — на уроках географии Макар с Антоном всегда сидят на первой парте второго ряда. Традиция почти вековая. — Хотя я бы и сам ушел. Не хочу к информатичке и Виктории Викторовне. — А нам задали че-то? — просыпается Журавль, звучно зевая. Антон отодвигает тетрадку, накрыв половину Мишкиной морды синей ручкой, и садится боком к Журавлю и Димке, как и Макар. — Наверняка, — задумчиво тянет тот. — Ну так че? Давайте упиздохаем? В щеку Макара целится косая солнечная линия — она же пробивает Антону затылок и правое ухо. Он покусывает губу, хмурится. Думает, уже не слыша, что говорят пацаны: я никуда не пойду точно. Не пойду. Антону просто нельзя: в его рюкзаке еще со вчерашнего вечера покоится — лишь бы не буквально — пакет с тремя мятными печеньями, ради которого Антон даже собрался в школу не утром — и спрятал его огромным учебником по английскому, чтобы… на всякий случай. Так надо. Антон пока не знает, как ему попасть к Арсению беспалевно и без вопросов, потому что после этого урока они должны идти на четвертый этаж, на ебаную информатику. Антон бы пропустил ее и посидел под дверью Арсения, почти как Хатико. Вряд ли его, ясен пень, ждет та же судьба, потому что Арсений рано или поздно, блять, выйдет. И съест печенье. Антон его накормит. Из-за того арсеньевского «с радостью» он не мог заснуть. Вспотел, содрал всю простыню с матраса, уже даже думал о том, чтобы пойти вниз и пожрать — там как раз печенье оставалось, которое дед соблаговолил не доедать. Антон уверен, что дело было как раз в этом… блядском ожидании следующего дня. Антон обожает спать, он даже перед экзаменами нормально засыпал, но вот так — впервые в его жизни… или как там говорят… в сознательной жизни, когда из-за перевозбуждения Морфей послал Антона нахуй. Может, хотя бы Арсений спокойно поспал — Антон на это надеется, потому что сам он еле-еле смог продрать утром глаза и сползти с кровати. Маме пришлось звонить ему с первого этажа два раза, потому что Антон выключал будильники и ложился обратно. Арсений, согласившись отведать печенье, потом практически сразу отвалился от диалога, так ничего и не объяснив. Ясное дело. Он, ебать, не обязан. Естественно. Но Антону похуй — он потом еще минут тридцать проверял, не заходил ли Арсений снова и не активничал ли он в Инстаграме. Нет. Он просто исчез: либо пошел спать, либо… Антон не хочет думать об этом. Но думает. Картинка целующегося в постели с девушкой Арсения встает перед ним стеной, через которую не пробиться, даже если проморгаться и брызнуть в глаза водой. Антон тоже хочет целоваться с ним. — Ну почему-у-у, — воет Макар, качаясь на стуле и застывая в воздухе на двух задних ножках, — давайте не пойдем. Ну там всего четыре урока осталось. Антох, скажи им. — А? — Хуйна, — сразу бурчит Макар, возвращаясь в нормальное положение. Журавль ржет, а Димка что-то пишет в тетрадке — явно не по географии. — Я не хочу с вами больше дружить. Предатели. — Нас физрук после уроков в спортзале ждет, — напоминает негромко Антон и зевает следом за снова раскрывшим пасть Журавлем. — Он же нас на опыты сдаст. Заберет у нас самое ценное. — Правое легкое, — скучающим тоном бросает Макар. — Член! — одновременно с ним произносит Журавль. Димка бьет себя ладонью по лицу. Антон его понимает — мысленно он давно делает себе хлопья с молоком дома, слушая на всю громкость последний альбом Кендрика Ламара. Макар издает вздох человека, который заебался сидеть на уроках, а потом еще пиздохать на тренировку к бешеному Александру Николаевичу, все чаще и чаще мелькающему в их поле зрения, точно специально. Скоро ночные кошмары Антона сбудутся и он придет к нему домой. Сожрет гороховый суп с сухариками и потащит Антона заниматься на задний двор. А потом закроет его в погребе до соревнований, чтоб не рыпался. Блять, жрать хочется, что ли. — Не хочу никуда, — грустно тянет Макар, водя пальцем по будто бы древесным разводам на парте. — Бедолаги, — говорит Димка. — Соболезную. — Плакала вся маршрутка, — добавляет Журавль сочувствующе. Макар тянется к его плечу и толкает в него. — Тебе тоже туда, алле. Антон смеется, когда Журавль начинает притворно плакать, и отмахивается от замечания кого-то из девочек. Катя и Оксана — вообще норм люди, потому что не лезут и, сидя на первой парте третьего ряда, жуют соленые колечки, что-то обсуждая. Им просто похуй. Вот бы всем было так похуй. Не Арсению. Антон вспоминает про него, и улыбка так внезапно трогает его губы, что он не успевает ее убрать и замечает вопросительные взгляды парней, уже замолчавших и уставившихся на него. — Че, смешно тебе? — с фальшивой угрозой спрашивает Макар. — Да. Антон знает, что до него сейчас начнут докапываться: он видит, как уголки губ Макара начинают тянуться в ухмылке, а Журавль с Димкой наклоняются ближе к ним. — У тебя такая лыба, будто ты про кого-то подумал. Внутри жжется что-то похожее на тревогу. Антон задавливает ее четким, спокойным: — Нет. — Пидора ответ, — гогочет Журавль. Антон быстро смотрит на него. В отражении он бы увидел вместо эмоций пустоту — настолько ровно-бесчувственным кажется лицо. — Это бессмысленно, — сразу перебивает басящий смех Журавля Димка, дернув верхней губой, — мы даже если встретим его с девушкой, он будет отрицать. До перемены, кажется, еще немного. Антон надеется, что у него получится попасть к Арсению до звонка на следующий урок — он боится раскрошить печенье… и, бля, вообще не надо откладывать на другую перемену то, что можно сделать на этой. Да. Арсения Антон еще не видел, но розовая пушистая висюлька торчит в замке — значит, все нормально. Антон бы очень хотел узнать, чем Арсений занимался вчера, когда пропал с радаров, как будто его телефон выбросили в мусоропровод, но сомнительно, ага, что Антон получит хотя бы какие-то крупицы информации об этом. Смирись, придурок. Зато вряд ли кто-то в этой школе приносил Арсению мятные печенья. Вот так, нахуй. Антон готов даже на урок опоздать, лишь бы быть уверенным, что Арсению они понравились и он доел все. Он не хочет, чтобы Арсений потащил их домой еще и своей девушке. Хуй ей. Нет. Просто — нет. Ничего ей не достанется, Антон все решил. Даже хуй. — А что, если Тоха реально мутит с кем-то, а мы не знаем? — задумчиво вбрасывает вопрос Журавль, и они втроем смотрят на него. Макар с Димкой — со смехом, Антон — со следом раздражения. — Это фиаско. — Ты не переживай, — мягко говорит Димка, сдерживая ржач, — все мы иногда полгода спим и не знаем актуальных событий. Это норма. Норма. Он кладет руку на его плечо и будто успокаивающе надавливает на него. Антон коротко усмехается, опускает взгляд в подрагивающие колени. Около ножки стула лежит обрывок бумажки с выведенными там цифрами — наверное, ответами на что-то. Журавль что-то обиженно бубнит, впрочем продолжая кидаться предположениями. Антон бы их поймал и выбросил в окно — заебало уже. Он прекрасно — просто прекрасно — осознает, что они шутят, но его это за-е-ба-ло. Настроение такое, Меркурий ебнулся или кто-то реально перебарщивает — он не знает, но единственное, чего сейчас хочется, — это свалить отсюда. В триста восьмой кабинет. Арсений уж точно не будет спрашивать, с кем Антон встречается. — Может, он сам скажет попозже, — говорит Димка таким тоном, будто Антон еще несколько минут назад потерял связь с миром и оказался в астральном теле, до которого не добраться. Правда, вместо разноцветной ауры у него бы наверняка было ярко-красное пятно — как на дедовских картинах. Все-таки красный — это… это что-то про злость. Гнев. Любовь еще, но Антон ассоциирует себя с разрушением. Он — это насилие, ебать. Его не свергнуть, а любовь можно — так что он точно победил. — Ты тоже не сразу сказал про Ангелину. — Это другое. Я не скрывал, что у меня кто-то есть, — влетает в диалог Макар, до этого рывшийся в пластиковом прямоугольном пенале Журавля. — А Антоха пиздун. — Да-да, — произносит Журавль и отбирает у Макара стержень. — Это запасной. — У тебя пенал весь в чернилах, дурак. — Сам ты дурак, отдай. Антон отворачивается и жмет на экран телефона. Осталось шесть минут. Шесть гребанных минут. Может ли вселенная сделать так, чтобы никто не задавал ебучих лишних вопросов и оставил его в покое, пока он… Антон облизывает губы, втягивает воздух через нос и опять хмурится. Нихуя у него не выйдет. Печенье засохнет, а Арсений подумает, что Антон его обманул — потому что, сука, не смог беспалевно к нему зайти. — Не обижайся. Кто-то слабо пихает его в плечо. Антон оборачивается — Димка смотрит на него с веселой улыбкой через поблескивающие от перекатившегося вбок луча солнца очки. — Реа-а-ально, Тох, сорян. — Вы про что? Димка закатывает глаза, а Макар ржет и кидает в Антона стерку из пенала Журавля — тот возмущенно кричит и встает, в один момент перехватывая Макара за шею и пытаясь стащить его со стула. Антон смотрит на брыкающегося Макара, на шутливо настроенного Журавля, слышит смех Димки и — кажется — выкрики кого-то из пацанов с задних парт в их адрес и улыбается сам: если Ксения Олеговна сейчас зайдет, она сто процентов заменит Журавля и задушит их всех сама. Порвет их так же, как порваны многие карты в кабинете — на боковой стороне доски и на стене возле двери. — Бля-а, умерь свой пыл, ковбой, — тяжело дыша, говорит Макар, потирая щеки и шею, и потом наклоняется к Антону, схватив его за плечи. Черная рубашка собирается складками. Антон пялит Макару в глаза и невольно улыбается шире. — А я все ради тебя делаю. А ты сидишь тут. Чуть не потерял своего суженого. — А ряженый кто? — Соболезную, но это же он, — Макар показывает на Журавля, — фидер наш. Гордость школы. Страны. Антон так давно не играл в «Доту», что сказанное Макаром «фидер» пробуждает в нем воспоминания об июньских ночных посиделках с пацанами за компом. Надо повторить, че они как эти. На смену этой мысли приходит другая. Ты по ночам другим занимаешься. Сердце трещит, как трещит ткань — по шву. Последние вечера и ночи он переписывается с Арсением. Это его жизнь. Даже не сонный паралич с лицом Арсения. В момент, когда Макар отпускает плечи Антона и потягивается, за дверью глухо раздается звонок. Ксения Олеговна влетает в класс через пару секунд, говорит что-то про доклады, просит Иру забрать журнал и сматывается — и нахуя приходила? Доклады — это уже классика, поэтому Антон их никогда не делает и раз в месяц точно за это отхватывает. Интересно: их оставят в покое, блять, хотя бы в одиннадцатом классе? Наверное, одиннадцатый класс и спокойствие — это главная антонимичная пара года. Антон бы был согласен на шастунимичная, но его никто не спрашивал: он не знает, что такое спокойствие, уже много лет… И еще много выебывается. Не стыдно. В коридоре — толпища из детей. Пятые классы, шестые. Раньше Антон знал лица практических всех людей в школе, но теперь чем старше он становится, тем реже он вглядывается в детей. В старшеклассников уже не получится — он теперь сам старшеклассник. В следующем году уже точно выпустится и… все. Уйдет из школы насовсем. Никто не спросит у Антона, хочет ли он остаться, а если он во время учебы в институте придет сюда — учителя будут расспрашивать о том, как у него дела, а дети, которые его помнят, — пялиться и здороваться, словно Антон — их друг. Дети в принципе все легче воспринимают. Хочешь дружить? Давай. Мы поиграли в песочнице полчаса, но теперь ты — мой самый близкий друг, и я расскажу тебе все свои секреты. Почему Антону не пять, а Арсению — не лет девять? Антон бы поигрался с ним. Спросил бы: «Хочешь со мной дружить?» Девятилетний Арсений бы согласился, и Антон бы показал ему коллекцию наклеек в журнале про Тачки. А Арсений, может, поделился бы ведерком, чтобы они построили песочный дом, потому что собственное ведерко Антон сломал. Или наоборот. Наверное, Арсений все же был бы старше. Как в реальности. Тогда бы он с Антоном играться не захотел — уже слишком взрослый для этого. Он бы проходил мимо детской площадки и даже не задумывался о том, что какой-то малолетний пацан провожает его тоскливым взглядом. Антон поворачивает голову в сторону триста восьмого кабинета, прикусив губу. Хочешь дружить со мной, Арсений? Он сглатывает, точно этот вопрос исчезнет в глотке вместе со слюной, но тот все еще тут — льется невидимой дорожкой надежды к кабинету Арсения. — Погнали, че встал? Димка и Журавль уже стоят около двустворчатой, всегда открытой двери, ведущей к лестницам. Макар рядом — привычно улыбчивый, сливающийся со светом из окна. Антон смотрит в его лицо, утыкается взглядом в переносицу, думая, давая себе пару секунд. Еще секунду. И еще, самую последнюю. Макар продолжает лупиться на него, даже бровь приподнимает. Антон хватается за последнее мгновение — и выпаливает: — Идите без меня. — Э-э-э, в смысле? А че ты?.. — К Анастасии Павловне надо подойти. — Э. Нафиг? — Потом скажу. Макар, пожав плечами, молча кивает, привычно хлопает по плечу — наверняка он бы был классным человеческим фумигатором, который убивает ебаных комаров, садящихся на голую кожу, — и уже через несколько секунд пропадает с Димами в орущей толпе. Хорошо. Антон оглядывается — вроде никого из одноклассников нет. Детям нет до него дела: они сидят в телефонах, гоняются из кабинета в кабинет, подпирают спинами девчачий туалет и громко смеются. Антон проходит мимо, чувствуя, как они замирают, — это он у них такую реакцию вызвал? Встав между кабинетом физики и кабинетом Арсения, он еще раз глядит на малышню — от тех уже ни следа: только дверь в туалет приоткрыта, словно они заперли там Слендера и тот смог протиснуться. А сейчас побежал за ними: можно не гадать, какая бы у него была цель. Вряд ли бы он просил чилипиздриков списать природоведение. Так. Вроде на Антона никто не смотрит. Кабинет Анастасии Павловны закрыт. Камеры наверняка работают, но никто же не посчитает странным тот факт, что Антон зайдет к Арсению? У него там ебаный проходной двор — для полной коллекции только Антона и не хватает. И все равно он вряд ли в объектив камеры попадает. А если Арсений сейчас занят? Антон встает в угол, прижимаясь лопатками к стене — словно пытается слиться с голубой краской, — и, крепче стиснув в ладони телефон, разблокирует его. Он ебаный дебил, потому что до конца перемены осталось меньше десяти минут, а он еще даже к Арсению не зашел. А если тот голодный? Один вопрос. Один вопрос самому себе — и Антон уже залезает в диалог с Арсением, надеясь, что у того включен интернет и что тот сразу прочитает сообщение. Стучаться Антона не учили — у него скорее отвалятся кисти обеих рук, чем он сможет занести кулак над дверью и… повести себя как нормальный человек.

Вы же в кабинете?

Антон еще раз вскидывается, проверяет территорию — виднеются только жмущиеся друг к другу малявки около кабинета географии, как если бы в центре их круга был раненый воробей, на которого все хотят поглядеть, — и снова смотрит в тускло горящий экран. Фух. Да. Ты хочешь зайти? Ну как бы да. Антон, решив не отвечать — сюрприз будет, нахуй, — убирает телефон, поправляет волосы, одергивает рубашку, надеясь, что не выглядит как обернутый грязью и пылью улиц бездомный пес. Антон бы такого пожалел, но себя он жалеть не собирается: если Арсений будет воротить от него нос, Антон сам будет виноват. Главное, чтобы от него не воняло. Но и не должно — Антон же мылся утром, да и дезодорантом он пшикнул. Неплохо. Нормально. Пойдет. Арсений всегда пахнет чистотой, чем-то свежим, будто у него есть портативный душ, как из игр про выживание, и Антон не хочет казаться лохушечной обезьяной. Так, все. Нахуй это. Антон выпрямляется, выдыхает и дергает на себя дверь. Замирает. Арсений сразу смотрит на него — его челка колыхнулась, как мягкая пружина, когда он поднял голову от большой черной папки перед собой, — и Антон только сейчас понимает, что он собирается сделать. Умение адекватно производить речь спрыгивает, как с парашютом, с его плеч и уматывает в коридор — теперь Антон может только приоткрыть в безмолвии рот. — Привет? Легкая улыбка на чужом лице срабатывает стартовым крючком — Антон вспоминает, что он не кукла на витрине магазина, которая не знает, как жить человеческую жизнь, а живое существо. Он почти чувствует, как мозг загорается десятками лампочек — точно ночной мегаполис, которого на пару минут лишили электричества. Антон облизывает губы и кивает: слово «здравствуйте» застревает между зубов. Лучше бы оно осталось там навсегда, даже если бы стало кариесом, беспощадно сожравшим здоровье ротовой полости. — Мне закрыть дверь? Арсений моргает и ведет плечом. Антон еще раз облизывает и так слюнявые губы. Весь пол зальет, сука, тут. До обезьяны Антону, может, и далеко, но репутация полоумного ему обеспечена. Блять, сосредоточься. — Если хочешь?.. Антон захлопывает дверь. — А почему вы ее закрыли вообще? Вы прячетесь от кого-то? От тебя, идиота кусок. Арсений словно смеется над антоновской мыслью — но Антон ее уже забыл. Взгляд очерчивает чужой приоткрытый рот, подрагивающий от смеха, суховатые губы и кончик бликующего от слюны языка. Кожа лопаток оживает мурашками. — Если честно, то да, — продолжает улыбаться Арсений, — от чижиков. — Чижиков? Антон осторожно подходит ближе. Он знает этот кабинет почти наизусть, но ощущает себя здесь гостем — даже статуэтка лягушки смотрит на него настороженно, словно Антон собирается ее спиздить. Он бы Арсения спиздил, если бы было можно. И возможно. Смотреть на Арсения сверху вниз непривычно, и кто-то словно надавливает Антону на плечи, чтобы он сел на стул перед столом. Антон попозже подумает о том, что это «непривычно» нихуя не сделало ему плохо — наоборот, он хочет простоять так весь разговор. — Ой, я… я на автомате сказал. Я так маленьких детей называю. Антон неконтролируемо улыбается. Чижики. Арсений, Арсений. — Я почему-то не удивлен. — Жалко, — говорит Арсений, подпирая подбородок ладонью и глазея на Антона, будто ему нужно что-то высмотреть у Антона на лице. Блять, если там какая-то поебота к подбородку прилипла, Антон самолично выбросит себя в окно. Или… бля, он что, неаккуратно сбрил с утра пробивающиеся следы щетины? Раньше это особо Антона не волновало — толком ничего не росло вообще, а тут… началось, сука. А Арсений-то знает, как правильно, у него охуенная щетина, если тот от нее не избавляется. Пиздец. Что же ты на меня так смотришь? Антон выдыхает. — Хотите, чтобы я удивился? Он прижимает рюкзак ближе к животу, заставляя себя не отворачиваться и не тянуть руки к лицу. Поздняк метаться, блять. Уже опозорился. Кое-что становится для Антона сюрпризом: он не был в этом кабинете уже больше нескольких месяцев, поэтому прямоугольное зеркало практически во весь рост, стоящее теперь сбоку от шкафа, воспринимается странно — Антон не любит что-то упускать. О чем-то не знать. Давно оно здесь? — Немного. Но-о… это будет уже неискренне. Если тебя не удивляют чижики… может, ты удивишься имени моего кактуса? — Как его зовут? — намеренно серьезно спрашивает Антон, сдерживая улыбку, пробивающуюся через слабо поджатые губы. — Помнишь Сережу, моего друга? Антон молча кивает. — Сережа. — Кактус? Гениальный диалог. — Именно, — с гордостью кивает Арсений, а потом смеется: — Странно, да? — Да нет, — медленно качает головой Антон, разглядывая арсеньевское лицо с мягкими, словно растушеванными мазками румянца. Арсений такой красивый. — Вы меня очень удивили, правда. Сердце, обычно кое-как сдерживающее себя в грудной клетке, сейчас несколько раз обстукивает ребра, подобно настойчивой игре в бубен. Антон все-таки улыбается — не может не, когда Арсений… открытый, искренний в том, чем он делится, хороший, улыбается ему сам. Он смотрит Антону в глаза, молчит — растягивает минуты перемены на долгие искусственные часы, и Антон уже думает, что тот так и поставит маленькую точку их разговору, как вдруг: — Ты лукавишь. — Я? Ни капли. Правда удивлен. — Не-е-ет, — Арсений отъезжает от стола, ставит локти на подлокотники, — я вижу, что ты хихикаешь. Веселишься. Антон прикусывает губу, коротко фыркает и негромко отвечает: — Вам кажется. Мое удивление больше вашего кабинета, аж тесно ему, понимаете? — Это маленькое удивление, Антон. Звучание собственного имени голосом Арсения отдается едва ощутимой дрожью внутри. — Ладно. Больше нашего города. Как вам такое? — Повышай ставки! — восклицает Арсений, снова подвигаясь к столу, будто не может на месте усидеть. Антон так залипает на его улыбку, что только через несколько секунд достраивает прозвучавшее требование Арсения. Расширяет глаза: — Эй! Нечестно. Я вам все свое удивление уже отдал. Делитесь. — Хорошо, — с важным видом кивает Арсений. — Я тебе завтра принесу. В Антоне на секунду появляется желание отбросить рюкзак, подняться, притянуть Арсения к себе и поцеловать — коротко или в засос, не особо важно. Ему хочется… безумно хочется поцеловаться с ним по-настоящему. Не так ужасно и нелепо, как было в марте, который Антон занавесил в комнате памяти тремя взломостойкими тяжелыми замками. Не так горько и… стыдно. Он хочет поцеловать Арсения так, словно тот его… его человек, — и знать, что ему ответят, полоснут губы ответным касанием. Слюни копятся на кончике языка. Арсений все еще тут, и у Антона нет никакой совести: представлять такое наедине с Арсением — почти преступление. Антон ведет взором от его глаз по кончику носа — как с крутого горного ската, трамплина, — к расслабленным губам. Он знает, что Арсений это видит. Знает, что Арсений это замечает. Он, блять, почти… почти специально это делает. Можно ли Арсения на что-то спровоцировать? Вопрос — странный. Антон заносит его в отложенный список вопросов, на которые он до сих пор не смог дать ответ, в последний раз прокручивает перед открытыми глазами фантазию об ответном поцелуе с кучей чмокающих звуков, какие Антон часто слышит в порнушных прелюдиях, со слюнями и сгибающимися ногами — так вообще в реальности бывает? — и возвращается к глазам. Арсений на него не смотрит. Веки — полуопущенные, точно прикрытые возникшим смущением, которое Антон чувствует и на себе. То пытается просверлить дыру в его затылке, но Антон не дает ему пробраться — им двоим уже хватило. Блять, ну что он наделал. Зачем так пялиться на его губы? На его рот? Похуй, что Антон бы хотел вылизать его, хотел бы обсосать арсеньевский язык и слипнуться с ним губами до собственной смерти, похуй — почти похуй. Арсений не должен об этом знать, но он не тупой, он все замечает. Он наверняка все замечает. Антон не хочет, чтобы он о чем-то жалел. Об их переписках, разговорах. Тогда у Антона не останется ровным счетом ничего; и будет он до конца одиннадцатого класса (и дальше — там же тоже жизнь, да, за пределами школы?) пролистывать диалоги с ним, скучая по их локальным приколам, по арсеньевским рассказам, по реакциям Арсения на то, как Антон читает нравящуюся Арсению и ему книгу, по его смайликам, скобкам и… по той иллюзии, в которой не существует школы и заебавших границ из-за «вы» и отсутствия возможности произносить имя Арсения вслух без отчества, — он бы скучал по всему. — Вам бы закрываться на щеколду почаще, — пробует Антон снова начать диалог и, когда Арсений переводит на него взгляд — тишина между ними не была долгой, но Антону кажется, что прошел не один час, — слабо улыбается. — Тогда к вам никто не попадет и не надо будет прятаться. — Меня совесть сгрызет, — сразу отвечает Арсений. Антон приподнимает брови. — Почему. — Вдруг кому-то я понадоблюсь, а я тут… закрылся. Арсений отводит взгляд. Антон заталкивает поглубже в горло стремящиеся наружу слова — не отворачивайся от меня, смотри дальше, я хочу вот так, не смотри туда, смотри на меня, — и, подавшись ближе к столу, спрашивает: — Но ведь если будет срочно, вам позвонят или постучат?.. — Тогда смысл закрывать? — Улыбка Арсения явно выдавленная через силу — Антон не уверен, что характеризует ее правильно, но она не выглядит, как обычная теплая, согревающая арсеньевская улыбка. От этой тянет горечью, чем-то перечным, от нее хочется отмахнуться, но Антон не собирается: напротив, его это… затягивает еще сильнее. Низ живота стиснут напряжением. — Все равно зайдут ко мне… — Не без приглашения. — Антон, — Арсений расправляет плечи, склоняет голову и как-то грустно вздыхает. Антон ведется на одно только сочетание этих пяти букв — сейчас он готов сделать ради Арсения почти что угодно, — так не получится в школе. — Давайте оккупируем кабинет директора. Там уж точно вас никто трогать не будет. Запремся там. Смех Арсения расчищает сгустившийся тоской воздух — Антон вдыхает, смешивая привычный кисельный запах со сладостью, исходящей от Арсения, внутри. Она все же другая, приятная. Этот запах на вкус наверняка не сильно приторный, но и не пресный, как хлебцы на полке с едой для здорового питания, и Антон бы хотел ощутить его на языке. Ощутить на языке Арсения. По-настоящему. — Ты всегда такой авантюрный? — Только когда прижмет, — улыбается Антон, мысленно уже целуя Арсения в порозовевшие щеки. Сжимая его бока. — Чаще я просто смотрю. — Буду знать, — кивает Арсений. И снова мягко склоняет голову. Челка косо съезжает вбок: Антон так хочет поправить ее сам. Погладить Арсению макушку, сделать собственные пальцы его расческой — что угодно. Сделать ему приятно, чтобы Арсений превратился в кота и замурчал. — Ой! Мы засиделись! Ты не опоздаешь? Как назло, коридор начинает сотрясать стены кабинетов звонком. Антон смотрит на закрытую дверь, вдруг понимает, что сюда мог заглянуть кто угодно: что бы тогда? Он бы мог сказать, что ему просто нужно было кое-что у Арсения спросить, да? Хотя… какая к хуям разница? Пошли все в жопу — Антон не обязан объясняться, даже если бы он сейчас все-таки взял и поцеловал Арсения. По-взрослому, глубоко. Член от четкой фантазии дергается. Антон секунду жмурится и поворачивается к Арсению: — Я бы лучше отсиделся, конечно, тут. — Рискованно может быть, — будто с сожалением говорит Арсений. Антон надеется, что он искренне и что он не хочет поскорее от Антона избавиться, как этого жаждет сам Антон — заеб уже. — Я… — Антон замолкает, сжимает губы. Потом практически сразу, будто отматывая время, забирая молчаливое «я» себе, чтобы Арсений не обратил внимания, говорит: — Печенье. Я принес. Под арсеньевский выдох и мягко протянутую, улыбчиво-нежную «а» Антон открывает рюкзак, отодвигает учебник английского, криво лежащие тетради и хватается за скрученный узлом целлофановый пакет. Печенье вроде бы не раскрошилось и не стало твердым, как обещанно привезенный Димкой с моря булыжник. Тот теперь подпирает учебники на полке — Антон подумывает сделать из него держатель для его колец и браслетов. Их немного… но Антон бы хотел больше. — Оно мятное, да. — Зеленое? Ого-о-о, — Арсений тянет ладонь к пакету, ловко развязывает узелок и вытаскивает одно. — Похоже на… — Лягушачью кожу без пупырышек. — Ты читаешь мои мысли, — хихикает Арсений и откусывает печенье. Антон лупится на Арсения, ожидая реакции. Лишь бы понравилось. Антон через такое испытание сегодня прошел, просто пиздец, кто-нибудь должен вручить ему орден. Или Арсения. Усадить его Антону на колени, чтобы тот пропустил этап со стихотворениями и пошел по другому плану: поцеловал его. — Блин, оно такое вкусное! У твоей мамы золотые руки. Антон выдыхает и, все еще пялясь на Арсения, на ощупь застегивает рюкзак. — Я рад, что вам нравится. Арсений отвечает ему довольной, теплой улыбкой. Антон боится считать, сколько раз эта улыбка сегодня была направлена на него — больше ни на кого другого. Не верится даже. Все эти минуты перемены Арсений уделил ему. Ни разу не притронулся к рабочим делам, никуда не рвался, не отвлекался от Антона — все это время Арсений находился в разговоре с Антоном, и Антон готов свалиться на пол только от этого факта. Господи, он просто не верит. Серьезно. Арсений… настоящий Арсений тут. В кабинете, где Антон уже столько раз лошарился, где они уже разговаривали, но настолько мимолетно, ниочемно даже, что сейчас хочется схватить мир за шкирку, потрясти его и спросить: «Ты надо мной издеваешься или это все реально?» — Блин! Ты видел? Ты опаздываешь! Антон коротко смотрит на настенные часы. — Ничего. — А чего печенье сам не берешь? — Это все вам. — И двигает раскрытый пакет ближе к Арсению. Когда Арсений широко распахивает глаза, в которых плескаются искристые отблески солнца, осветляющие радужку почти до бело-голубого цвета, Антон хочет достать телефон и сфотографировать его. С самых разных ракурсов. Ему просто нужно запомнить это на всю оставшуюся жизнь — сетчатка Антона как использованная до последнего кадра пленка. Антон держит в памяти многое, но хочет еще больше — чтобы выучить Арсения снаружи вдоль и поперек. Поперек и вдоль. Бля-я-я-я. Как же Арсений Антону… нравится. И так похуй на Светлану Владимировну. Пусть дальше говорит им переписывать в тетрадь целый параграф из учебника и болтает что-то на фоне про отсутствие у них нормального воспитания. Антону настолько похуй, что он забывает об ее уроке через секунду после звонка — пока Арсений не напоминает. Тот все еще хрумкает первым печеньем, поглядывая на Антона, уже поднявшегося и остановившегося перед столом. Ну почему я не могу взять и что-то сделать? Я бы жестко тебя засосал, жестко с тобой поебался и жестко убежал — ты бы ничего и не заметил. Доел бы печенья потом. — Я тогда пойду, — тихо произносит Антон, закидывая на плечо одну широкую лямку рюкзака. Он не хочет отсюда выходить. Он бы стал стеной, паутиной в углу, протиснулся бы между книгами на полках или посидел бы у Арсения под столом, щекотал бы его щиколотки, — лишь бы оставаться тут. — Спасибо тебе большое за печенье, — мягко говорит Арсений, медленно водя кончиком пальца над верхней губой. — Приходите еще… если что. — Не получится. Дима в радиорубке постоянно, а Макар… — Ты можешь приходить один. Голос Арсения звучит ровно — в диаграмме он бы выглядел, как координатная прямая, — но на последнем слове интонации дрогнувшие: Антон, наверное, себя обманывает, видит то, чего на самом деле нет, но он хочет, однако то, что Арсений сам, видимо, удивился собственной фразе, можно заметить по его сразу же опустившемуся взгляду и прикусанной губе. Или это не удивление? Пожалел? У Антона же все внутри сжалось и взорвалось салютами — не новогодними, а теми, какие иногда он видит и слышит в совершенно рандомный день без особого общего для людей повода. Арсений разрешает приходить Антону к нему одному. Без причины. — Просто так? Ему отвечают: — Да… да. — Хорошо. Арсений встречается с Антоном взглядами. Они оба друг другу улыбаются, и Антон не представляет, сколько выдержки ему нужно будет иметь, чтобы выйти за пределы этого кабинета и не шагнуть обратно ровно через мгновение. И как же реально магически похуй на информатику.

***

Виктория Викторовна решила, что говорить с Арсением, пока тот идет рядом с ней, это лучший вариант и что она какого-то хуя привилегированная? Ну-ну. Антон сводит брови, вытягивает из ушей наушники — музыка там уже пару минут не играет, но эхом все еще звучат слова — и чуть ускоряет шаг, чтобы хотя бы как-то услышать, о чем они говорят. Он сам не понимает, нахуя ему это — взял бы и прошел просто мимо, так нет: надо доебаться, обратить на себя внимание, как если бы Антон без него просто сдох, чуть ли не толкнуть Арсения в плечо, мол, приве-е-ет? Может, лучше поболтаешь со мной, чем с ней, а? Мы вчера в кабинете твоем зависали, я тебя печеньем кормил, а вечером — не забыл? — ты даже подумывал приготовить такое же. Лягушачье печенье. За ночь планы поменялись, м? Антон оглядывает Арсения, его дутую черную куртку — видимо, новую, Арсений в такой раньше не ходил, — темные джинсы и красные кроссовки. На Арсении любая одежда в принципе смотрится так, словно он для нее, сука, родился, словно любой фасон на нем будет выглядеть самым охуительным образом, но вот такое — что-то не особо… м-м, замысловатое, невъебенно выделяющееся — делает его самым особенным, самым выделяющимся из всех. Антону нравится все на Арсении. Даже если бы завтра он пришел в шотландском килте и толстовке с динозаврами. Даже если на ногах у него будут мокасины за сто рублей с рынка. Антон поржет, но Арсений не перестанет быть для него самым красивым человеком, которого он когда-либо видел — и вряд ли увидит. Почему-то Антон снова и снова возвращается глазами к кроссовкам. Они тоже новые? Антон такие не помнит. Помнит черные шнурованные ботинки, кеды, еще одну пару серо-бурых кроссовок и другие ботинки — наверное, зимние. На них Антон пару раз замечал пятна от грязи, но те никогда не оставались там надолго: наверное, Арсений вытирает обувь салфетками в кабинете. Он кажется… чистоплотным. Аккуратным, следящим за собой — даже если одежда носится не первый год. Антон знает, о чем говорит — думает. Блять. О чем они там болтают? Почему Арсений улыбается? Антон чуть не спотыкается: а что, если они реально… на полном серьезе встречаются? И нет. Не так, как Антон сам себе обычно накручивает все до маразма, не сращивая даже зачем, а по-настоящему. Что, если Антон просто не успел увидеть, как они вместе идут со стороны остановки, как расцепляют ладони, чтобы не привлекать внимания, как англичанка коротко целует Арсения в щеку, — что тогда делать? Муравью хуй приделать. Мама, вчера вечером выслушав нытье Антона по поводу задолбавшей школы, сделала самый нормальный вывод всему — Антон готов эту фразу повторять теперь постоянно. Сука. Арсений, блять. Антон еще раз напрягает слух, но это бесполезно — они уже молчат, да и до лестницы осталось не больше пары шагов. Охеренно. Ускорившись, Антон обгоняет Арсения, утыкаясь носом в воротник ветровки, еще со вчерашнего дня пахнущей духами, как вдруг в спину словно случайно врезается: — Привет! Затормозив, Антон останавливается около входа в школу и чуть не соскальзывает со ступени. Взгляд мгновение мозолит трещины на испачканной плитке, а потом находит Арсения — тот оказывается напротив. Виктория Викторовна стоит рядом, здоровается с Антоном и спрашивает, в порядке ли все. — Да, — быстро брякает Антон. — Здравствуйте, — говорит он следом, посмотрев еще раз на Арсения. Пусть мир охуеет, но с этим человеком он вчера допоздна переписывался и еще зависал в его кабинете между уроков. Никто об этом не знает, а они вдвоем знают. Никто в этом здоровенном мире не может даже догадываться. Придает ли Арсений этому значение или для него это все просто так? Может, он правда так со многими переписывается? Если да — когда он успевает, если, Антон часто подмечал, даже может не выходить из их диалога? Он переписывается с другими с разных устройств? Антон поджимает губы, еще раз окидывает взглядом замершего перед ним Арсения и открывает кажущиеся серыми пластиковые двери в школу: — Проходите. Виктория Викторовна кивает, пробегает вперед, протискиваясь через стоящих в фойе родителей, Арсений исчезает следом, пропустив ряд будто ходящих гуськом детей — настолько они кажутся маленькими. Антон смотрит на Арсения, крепче сжимая холодную ручку двери, и, когда тот, уже делая шаг внутрь, быстро мажет по нему взором, коротко улыбается. Если его лицо было похоже на лицо Квазимодо из диснеевского мультика, то Антон Арсению сочувствует, — он просто не мог сдержаться. Зачем он вообще улыбнулся, блять? Арсений не улыбнулся ему в ответ — только влез, прижимая руки к груди, в громкую, не умолкающую ни на секунду толпу, и был поглощен широкой пастью школьных коридоров. Антон так и замирает, держа дверь, и очухивается, когда перед ним появляется исполинский мужик со слипшимися темными густыми бровями и хмурым выражением лица. Наверное, это чей-то родитель, но Антон видит в нем отголоски Гномика из «Закрытой школы» — вряд ли Антон сможет стать его единственным другом. Хочется подолбиться лбом об парту на вахте — распугать всех вокруг, стащить из комнаты охраны запасной ключ от триста восьмого кабинета и закрыться там с Арсением. Да че за пиздец. Он встречается с англичанкой или нет? Они реально вместе? Типа… а что им мешает? Антон не видел, раздельно они пришли или нет, может, вообще с утра приехали на одном такси — сидели на задних сидениях и держались за руки. Антон вспоминает другую теорию, сформированную его больным мозгом минут десять назад, и думает: почему его настолько ебет, что они могут держать друг друга за руки? Арсений, наверное, очень… нежный, когда делает это. Все, кто с ним встречается, знают об этом. Антон игнорирует множественное число — либо так, либо у Арсения нет никого. Мог бы быть Антон, но — Антон не вовремя родился. Или вообще сделал это зря. С Арсением ему никогда не быть. Эта мысль такая же горько-острая, как приправы в маминой железной банке на верхней кухонной полке. Мозг ее отвергает, но она все равно возвращается. Зайдя в раздевалку, где почему-то никого нет, Антон думает о вчерашнем вечере: когда Арсений внезапно посреди обсуждения антоновских страданий по поводу предавшей его Милки — та уже второй вечер подряд не приходила к нему спать — скинул видео с незнакомой кошкой, торопливо вылизывающей пустую пластиковую миску. Арсений объяснил, что еще давно они с соседями договорились, что будут по очереди кормить живущую в их подъезде кошку — та обитает в темном углу под лестницей, ведущей на второй этаж. Антон бы точно погладил ее, если бы встретил. Она серая, короткошерстная, уже взрослая — называют ее либо Тучкой, либо Дымкой. Арсений добавил, что сам втихую любит окликать ее Мистигри — не в честь детской развивающей игры (Антон даже не знал о такой, но на всякий случай глянул), а с помощью совмещения двух французских слов (или корней, бля) «мисти» и «гри», типа… туманная серость? Арсений написал что-то такое, и Антон зачем-то написал: «Хорошо, что не мисс Грей», чувствуя себя дураком, но Арсений кинул смеющийся смайлик — и у Антона отлегло от сердца. Арсений пиздец как его привлекает, он пиздец как ему нравится — во всем, что делает и говорит. Антону иногда кажется, что он слишком тупой для него, но он себя успокаивает тем, что он не обязан знать ебаный французский, чтобы Арсений продолжал с ним общаться. Если только у него в «райдере» реально нет такого условия. Тогда Антон точно лох педальный. Сам Арсений ответил «нет», когда Антон спросил, хорошо ли тот знает французский, но отчего-то сомнения, что хотя бы на базовом уровне Арсений что-то шпехать точно умеет, у Антона нет — но об этом он решил не писать. Бля. А ведь англичанка эта новая может знать французский. Его, что ли, даже ведут у них в школе в каких-то классах. Арсению с ней, наверное, интереснее. Бонжур, сильвупле, пардон типа. А у Антона только жопы, маты и иногда не вовремя громкий голос — как такой набор может привлечь? — Криминальный долбоеб, — раздается со стороны дверей. Антон, вздрогнув, поднимает голову: он сидит в раздевалке уже несколько минут, а вещи в шкафчик так и не убрал. Когда первым уроком стоит физ-ра, это грех — не прийти сразу в форме. Макар влетает внутрь, бросает рюкзак на лавочку рядом с Антоном и громко дышит — словно бежал сюда на всех скоростях, потому что Александр Николаевич пообещал им, что вместо сдачи нормативов они будут весь урок отрабатывать броски через спину. Антон в таком случае предпочитает греть жопой замерзшую в огромном спортзале лавочку. — Кто? Журавль заходит следом, захлопывая дверь. Пожимает руку Антону и сразу закрывается в туалете. Вот чем их школа хороша — так это наличием кучи туалетов, а все остальное просто лучше сразу помянуть. Антон до сих пор помнит, как в седьмом классе оставил на стене трещину: каким образом — хуй знает, но, каждый раз находясь в актовом зале, Антон вспоминает этот кошмарный момент и надеется, что никто до сих пор этого не заметил. — Мой недодруган, короче, ты его не помнишь, наверно, но знаешь, че сказал? Типа что мы с Журавлем, — он машет рукой в сторону туалета, — ебнутые, потому что не хотим участвовать в одной херне, там типа сборище всех, кто на стадик ходит, чтобы помутузиться. Ну не долбоеб, не? Я ему сказал, — Макар замолкает, переводит дыхание, а затем сдергивает олимпийку и бросает ее на рюкзак, — что у нас нет желания просто так рожи набивать, а он как наехал на Журавля. Какого-то хуя. Типа… — Потому что с тобой они дружат, — говорит Журавль, возвращаясь и поджимая губы. — А я типа легкая мишень. — Да пошли они нахуй, — громко отвечает Макар, и Антон даже ни слова не успевает вставить, как в раздевалке появляются остальные одноклассники — вместе с бывшими бэшками и новеньким. Антон, встав с лавочки, оглядывает их и отворачивается, засовывая рюкзак и ветровку в шкафчик. Денис, Никита, Ваня — все они подходят, здороваются с ними, практически сразу обходя ряд стоящих посередине шкафчиков (типа на американский манер — но без ключей, деревянные и шатающиеся от любого взаимодействия с ними) и скрываясь за ними так, что их теперь не видно. Антон особо не зацикливался на них, поэтому забыть про их существование легко — засунув телефон в карман спортивных штанов, он выпрямляется и смотрит на парней. Макар, явно раздраженный, щелкает костяшками и пустым взглядом пялится в стену. Журавль вздыхает и тише говорит: — Короче, они доебались и написывают Макару постоянно. — Ебнутые, — кривит губы Антон. — Это же типа… бессмысленно? Если вы не хотите, нахер они че-то дальше требуют? — В этом прикол, — вздыхает Макар и кивает в сторону выхода; Журавль сразу распахивает дверь и первый проваливается в соседнее техническое помещение, всегда темное и пустое, быстро пересекая его и попадая в обычный коридор. Строение их школы — загадка вселенной. — Это каждый год традиционно происходит. И нас обычно не звали, потому что мы типа пиздюки еще были, а теперь начали доебы кидать. Пиздец. Антон обходит теннисный стол, берет ракетку и крутит ее в ладони. Журавль опирается на колонну и закрывает глаза. — Они его заебали уже, — почти шепотом произносит Макар, но Антон уверен, что Журавлю все равно все слышно, несмотря на шум — фойе школы похоже на детскую версию улья: одна долбящая жужжанием ребятня. — Я че не говорил Пахану, а он все такой, типа «нет, это обязательно, все должны участвовать». Мы в каком веке живем, ебать. — Реально, — негромко отвечает Антон, провожая взглядом физрука, покинувшего позицию вахты и шагающего в сторону спортзала. — Мы попробуем с Игорьком поговорить. Вряд ли поможет, но хотя бы что-то. Игорек — это их тренер. Макар рассказывал, что, когда надо, того называют Игорем Владимировичем, но среди своих он просто Игорек — чуть ли не их дружбан. Антон возвращает ракетку на место, тоже подплывает к колонне и прислоняется к ней виском. Он не знает, что можно сделать в этой ситуации и как поддержать пацанов — ясное дело, что от него нихуя не требуют, но он просто не смог вытащить из себя больше, чем пара коротких фраз. Этим утром вообще не особо говорить хочется. Арсения у входа нет — наверняка уже затыркался в кабинете. Видимо, ему реально там нравится: за последние года он хорошенько обустроился, поэтому Антон не представляет, что будет, если Арсений вдруг решит уволиться. Как можно ходить в эту школу и не иметь возможности проверять присутствие Арсения по пушистому брелку или не разглядывать его лягушку, шкатулку (наверное, музыкальную) и многочисленные стопки с книгами? Просто как? Антон достает телефон, жмет на Контакт — загружается долго, но в итоге из новых сообщений только переписка в беседе. Под арсеньевским именем числится ночное «спокойной ночи» от Антона, отправленное в пять минут первого. В сети Арсений был два часа назад — утром он ничего не написал, и Антон решил тоже не навязываться и не кидать ему мем со спящим белым медведем. Завтра, наверное, скинет. В животе теплеет: Антон быстро пролистывает вчерашнюю переписку, пытаясь не улыбаться. Он делает так каждый день, если они пока не говорят или если Арсений долго не отвечает — так не очень часто бывает, но все же. Сейчас Арсений точно активнее, чем летом, когда ответ на сообщение с песней Антон получил спустя только несколько дней. Сейчас все точно иначе. Антон уже думает, не написать ли ему Арсению прямо тут, как Макар налетает на него со спины и наваливается на плечо. — Че такое у тебя? — Ничего, — спокойно отвечает Антон, заранее переключившись на беседу. Макар заглядывает в экран. Антон сжимает в кулак левую руку, висящую вдоль тела, и тихо выдыхает. Если бы он не успел… — Вот чертила. Антон, понимая, что Макар комментирует что-то в беседе, наконец читает утренние сообщения. Дмитрий Позов Я ко второму приду Ира Кузнецова Почему? Дмитрий Позов Обстоятельства В эту же секунду внизу возникает сообщение от Макара — Антон кидает на него взгляд, не заметив, как тот быстро успел отлепиться от него и зайти сюда. Илья Макаров с кайфом, брат Антон смеется и сразу убирает телефон. Ебать. Надо быть аккуратнее. Антон не знает, что он будет делать, если кто-то узнает, что он общается с Арсением. Внутренности покрываются ледяной коркой страха, грубой паники — грубее, чем холст, чем рядно, валяющееся у деда в мастерской. Антон честно старается об этом не думать, но когда Макар был буквально в двух нажатиях от диалога с Арсением, у Антона все перед глазами чуть не заволокло дымкой — к сожалению, не кошкой. — Кто чертила? — очухивается Журавль. — Поз. Не придет щас. Антон еще раз смотрит в сторону вахты. В школу заходят Диана, Ира и Дарина — они, в отличие от них, идут прямиком в гардероб. У Дарины, кажется, волосы стали короче — наверное, она подстриглась. Антону тоже надо бы: в августе у мамы так и не дошли руки до его башки, а та уже вихриться начала, и челка в глаза лезет. Со звонком изо всех щелей школьных помещений — гардероба, раздевалки, еще не работающей столовой — выползают их одноклассники, и они толпищей прутся по лестнице в спортзал. Антон чувствует себя так хуево, словно он не спал два дня, жрал только гречку и разгружал фуру с кучей продуктов, а в перерывах его долбили лопатой по спине — настолько хочется свалиться прямо посреди коридора, но перед ними из ниоткуда возникает физрук и хмуро говорит им строиться, чтобы зайти в спортзал. Сейчас бы Антон не отказался от броска через спину. После первого урока и лекции физрука про их поведение — такие он устраивает традиционно раз в полугодие, притаскивая из собственного кабинета стул, разворачивая его к ним спинкой и, усевшись на него, складывая на ней локти, — Антон не может не ныть, пока стягивает провонявшую потом футболку, пока еле-еле тащится до третьего этажа, пока разваливается на парте в кабинете физики. Макар и Журавль — живчики: спокойно добираются с хотящим умереть Антоном до класса, а потом быстро куда-то сваливают, сказав Антону спать. Бросили его, сволочи. Смысл вообще, бля, если скоро звонок. Антон почти засыпает, как вдруг слышит голос Димки: — Привет всем умершим. Че такое? — Отстань. — Понял. — Впереди слышится звук отодвигаемого от парты стула и скрип. Сбоку — смех кого-то из девочек; Антон хочет, чтобы все заткнулись. Ушли домой. Никогда не попадались ему на пути. Понимая, что бессмысленно пытаться совершить жертвоприношение над собой в кабинете физики, Антон приподнимается, упирается подбородком в сложенные на парте руки и промаргивается от яркого света. Димка, наконец вернувшийся с моря, сидя к нему боком, спокойно выкладывает из рюкзака учебник, тетрадь и тканевый пенал-легенду — тот с ним уже с класса седьмого. Антон обожает эту коровью расцветку. — Ты где был? — Бегал. Антон глухо фыркает. Димка сразу поднимает голову и с улыбкой говорит: — У офтальмолога. Очки менять буду. Вернее линзы. — Зрение ухудшилось? — Ага, — кивает Димка, повесив рюкзак на крючок. — Херово. — Да ниче. Сделаю себе когда-нибудь лазерную коррекцию, если у меня роговица не слишком тонкая. Димка говорит об этом бесстрастно, словно равнодушно: Антон иногда вообще не может понять его эмоций — лицо кажется таким серьезным, будто ничего в этом мире не может Димку пошатнуть. Ни падающее зрение, ни неудачный экзамен, о котором через пару дней Дима будет вспоминать, маша на него рукой, ни какой-то конфликт — Димка всегда спокоен. Возможно, Антон ошибается. Просто Дима настолько редко выпадает из этого нейтрального настроения, что Антон уже и не помнит — каково это, когда Димка Позов переживает? Макар другой. Он эмоциональный, громкий и… очень активный. Он не сдерживается, ничего не прячет — ему не нужно лицо, чтобы эмоции было видно. Все — в его действиях, в движениях, и их всегда так много, что Антон даже физически не может за этим уследить: кажется, что, если отвернуться хотя бы на секунду, Макар может уже стоять на голове и радостно вещать что-то об их семейных посиделках или новых идеях такого же активного, судя по всему, отца. Сегодня же буквально так и было. За Макаром мало кто может успеть — и удивительно, что Ангелина, кажущаяся очень спокойной, медленной, выдерживает это. Хотя, может, в любви… это окей? И вообще — в общении. Антону же нравится дружить с Макаром, несмотря на то, какой он иногда бешеный. Димке тоже нравится, а он тоже гораздо… эм, ровнее, да. Ровнее в настроении, действиях. Антон сам иногда то еще воплощение бешенства. Хуй заткнешь. Журавль — это что-то среднее. Антон внезапно понимает, что толком не может его никак охарактеризовать, точно совсем его не знает. Дима Журавлев — друг, одноклассник, у него есть брат, в этом году перешедший в четвертый класс, Дима тоже смешной, иногда тупит, но не серьезно, ощущение, что он здесь действует той же тактикой, как и Антон, когда решает не углубляться во что-то, а просто отшучиваться. Он ходит на самбо, учится на тройки-четверки (ладно, просто на тройки, но Антон в нем не сомневается) и часто вбрасывает такие приколы, что от этого прикола выстроится еще штук десять следом. А что они знают о Журавле другого? Если не брать факты, что-то, что могут знать все. Антон хмурится, невольно вжимает подбородок в ладони. Может, это он один не может дать определение характеру Журавля? И какой он друг после этого? Ладно, Антон понимает, что они не очень близки. Он прекрасно об этом знает — как и о том, что Макар ему явно импонирует где-то больше, о том, что Дима Позов, несмотря ни на что, все еще его лучший друг, а Журавль… они друзья. Да. Но близкие ли? Есть ли у Журавля кто-то, кроме Макара? Антон никогда об этом не думал. — Пить хочешь? — Димка протягивает бутылку воды. — Не, я в столовке напился, — говорит, откашлявшись, Антон и, вскинувшись, потягивается. Рубашка приподнимается, и Антон одергивает ее, — он снова решил ее не заправлять. — Куда Журавль с Макаром ушли, интересно. — Курить, наверное. — Че? Антон аж брови поднимает. — А ты не чуял? — Нет. Охренеть. Звонок на урок сотрясает коридор: за одну минуту в класс возвращаются и девочки, занимающие практически весь первый ряд, и пацаны, рассаживающиеся позади. На первой парте третьего ряда традиционно тусуются Оксана с Катей — Антон замечает, как Катя улыбается Димке, а тот улыбается ей в ответ. Антон опускает голову и смотрит в парту. Внутри — снова горечь. Журавль с Макаром возвращаются на пару секунд раньше Анастасии Павловны, которая, наверное, подгоняла их одним присутствием позади. Она захлопывает дверь, проходит между вторым и третьим рядами, кладет классный журнал на стол и встает перед ним. Антон смотрит на нее, невольно улыбаясь. Лучше бы их классным руководителем и дальше была она. Макар сбоку коротко кашляет. Антон мимолетно смотрит на него, вспоминая слова Димки. Он невольно принюхивается — от Макара тянет мятной жвачкой. Ясно. Прикол, конечно. — Ну что, как в десятом классе у́чится? Голос Анастасии Павловны радостный — на прошлой неделе, когда они впервые встретились на уроке физики, та сказала, что ей было грустно с ними расставаться. В этом году она стала классным руководителем пятого «Б». Антон хочет быть в этом пятом «Б», а не понимать, что скоро — наверное, даже скорее, чем он думает — его в школе уже особо ждать не будут. С одной стороны, это пугает, с другой — Антон все равно хочет уйти. Даже не так. Он хочет, чтобы с ними перестали носиться, как с маленькими детьми. — Хорошо, — отзывается Дарина, — по вам скучаем. Все сразу кивают и друг за другом тянут «да». Антон жмет губы и молчит — только смотрит на Анастасию Павловну, вспоминая, как в пятом и шестом классах они с ней встречались только раз в неделю на классных часах и в коридорах, потому что физика началась в седьмом. — От сердца вас оторвали, честное слово, — говорит Макар. Следом раздается голос Никиты, который Антон отличает только лишь потому, что тот всегда влезает в абсолютно любые разговоры — неважно чьи: — А мы скучаем по Ирине Михайловне. Анастасия Павловна улыбается Макару, кивает Никите и оглядывает их класс. — Практически все в сборе. Это замечательно. Сегодня обсудим ваш тест вступительный и… В дверь кабинета несколько раз стучат, но никто не заходит, пока Анастасия Павловна, помолчав пару секунд, не бросает: — Войдите. Антон оборачивается, хотя обычно до последнего сидит на ровном месте и не дергается, и чуть не падает со стула: он так не ожидал увидеть Арсения, что даже не сразу понимает, что это не его мозг заглючил, а реальный Арсений с мягкой улыбкой шагнул в класс, прикрыл за собой дверь и поднял стопку листочков, словно это все объясняет. — Простите, что прерываю ваш урок. Вы не против, если я отниму буквально пару минут и раздам ребятам памятки? Я бы мог сделать это на перемене, но они обычно разбегаются, и я… — Да, конечно, — перебивает Арсения Анастасия Павловна, и Антон, пристально следящий за Арсением, идущим через класс к доске, хочет его отсюда вывести или запереться с ним в лаборантской, чтобы тот сказал все, что хочет. Ему. — Тогда я пока отмечу всех. Арсений встает перед вторым рядом, еще раз улыбается и, кивнув Анастасии Павловне, говорит: — У вас начался новый учебный год, и мы с Мартой Олеговной посовещались и решили раздать средней и старшей школе памятки, — он снова вскидывает стопку бумажек, — о важности режима сна. Не смейтесь, — говорит он строже, когда позади с парт долетают смешки. Антон сжимает челюсти и не отрываясь смотрит на Арсения, — это правда важно. Есть кто-нибудь, кто ложится спать до одиннадцати? Антон еле сдерживает ухмылку: Арсений прекрасно должен знать, что Антон никогда не поднимет руку в ответ на этот вопрос. Ради исключения — если только Арсений не спросит, кто хочет его поцеловать. Антон первый в очереди. И последний. Он бы всех остальных, если бы кто-то еще записался, вычеркнул. Воздух бултыхают две руки — руки Дианы и Дарины. — Вы молодцы, — улыбается Арсений, глянув на девочек. Антон жалеет, что не соврал. — Вот! Вы видите! Никто нормально не спит, а потом плохо себя на уроках чувствуете. Поэтому… я сейчас вам раздам памятки, обязательно почитайте их, ознакомьтесь, если вдруг что — можете подойти ко мне или Марте Олеговне, можем индивидуально переговорить. Вот! В общем, вы все знаете, — тараторит Арсений и, на мгновение замерев, чуть не роняет бумажки. Антон наблюдает за его слегка покрасневшим лицом. Смущается? Столько раз такой школьной хероборой занимался, а все смущается — Антон бы улыбнулся этому, если бы был с ним наедине. Или вообще один. Арсений… горячий, пиздец. Антон разглядывает его светло-голубую рубашку — Антон ее обожает — и те самые темные штаны, облегающие его длинные ноги. Бля. Вот как вообще можно его игнорировать? Почему Арсений кажется ему красивее, чем все остальные, кого он знает и не знает? — А если мне больше нравится ложиться поздно? — говорит кто-то сзади. Антон чуть не закатывает глаза — блять, в чем проблема просто взять бумажку и, если она не нужна, выбросить ее нахуй? Че за тупизм? — Вы сами решаете, — говорит с очевидной улыбкой Арсений, раздавая памятки одноклассникам на задних партах. Антон сидит с прямой спиной, вслушивается в голос Арсения, чувствуя, как дрожит правая нога, почти готовится к тому, чтобы посмотреть на него вблизи. Он ждет. — Все-таки вы уже взрослые. Голос ближе — мягкой поступью добирается до слуха. Шевелит умолкнувшие, будто настороженные мысли. Все звуки в классе — шелест страниц, скрип стульев, шарканье обуви об пол — сливаются друг с другом, и Антон перестает их воспринимать. Потому что: запах, легкий, привычно-нужный, автоматически соединившийся с именем «Арсений» в голове, касается Антона раньше, чем сам Арсений появляется перед партой. Он так близко. Сначала памятка ложится на раскрытый на первых страницах дневник Макара — тот сразу хватает ее и начинает читать с настолько увлеченным видом, словно это не лайфхаки, как лучше спать, а его любимый Бунин. Иван Алексеевич — Антон помнит. Но Арсений… — Спасибо, — обрезает тишину Антон одним словом. Он просто должен был что-то сказать. Он так сильно хотел что-то сказать. Сделать так, чтобы Арсений посмотрел на него еще раз. Вот так — прямо, с мягкой улыбкой. Заставить Арсения хотя бы на одну секунду задержаться тут: у этой парты, чуть ли не прижимаясь бедром к краю, в этих темных джинсах, такой красивый… такой… охуительный. Антон сглатывает слюни, елозит языком по нижнему ряду зубов. — На здоровье, — тихо хихикает Арсений и сразу же проходит вперед. Ты тоже, Арсений, почитай памятку. А то какой плохой пример подаешь — ложишься поздно, встаешь рано. Где режим сна, м? Чему ты хочешь научить? Антон достает телефон, убавляет яркость, открывает диалог с Арсением и пишет:

А вы тоже ложитесь спать в половину одиннадцатого?)

Антону настолько не стыдно, что после отправки сообщения он не смотрит на Арсения всего пару секунд — и в другой момент переводит на него взгляд. Такой, чтобы Арсений точно заметил. Практически сразу приходится вернуть себя с небес на ебаную землю. Антон заигрался. Чересчур. Еще спалиться ему не надо. Но он точно уверен — перед тем, как сказать, что Арсений будет рад поговорить с кем-то, если тому или той будет нужно, он щупает в кармане прямоугольник телефона, мгновением косится на Антона, будто догадывается, еще раз извиняется и быстро выходит из кабинета. Анастасия Павловна оживает, просит Иру раздать листочки с тестами, кто-то позади продолжает подшучивать над памятками, и Антон бы дал этому кому-то в ебучку, если бы точно знал, кто это делает, и тут бы не было учителя. Сука. Аж руки зудят. С этим ощущением Антон мотается по школе весь день — отсиживает оставшиеся уроки, не раз бесится с выебывающихся и понтующихся перед учителями бэшек (настолько тупо, что Антона бы вырвало, если бы он с утра что-то ел), а после общества седьмым уроком еле удерживает себя от того, чтобы не пролететь сквозь лестничные пролеты с четвертого сразу на первый этаж. Еще и Арсений сообщение прочитал и молчит. Антон почти готов свернуть сейчас на третий этаж, но — слишком много людей. И Арсений между пятым и шестым уроками шлялся по четвертому и переглянулся с ним — еще одна причина жить. Может, там даже была тень улыбки — едва заметной, но Антон цепляется за нее как за надувной круг спокойствия. Возможно, Арсений пока занят. — Ты пойдешь к Артему седня? — спрашивает Макар, убрав телефон в карман. В школе тихо: все уже давно свалили, и даже одиннадцатый класс отпустили после пятого урока — какого хуя, непонятно, поэтому Антон возмущен. — Нет, — качает головой он, еле размыкая губы. — А может, погнали? Че ты тухнуть будешь? Все свои-и-и. — Журавль пойдет? — Ага. Мы решили окончательно игнорировать эту хуйню. Идеи Пахана типа. Поэтому пойдем тусить, — болтает Макар. Антон коротко смотрит на него и хмыкает. Максимум, куда он хочет — домой. Домой к Арсению, но это уже тайна, покрытая паутиной Леопольда. — Как-нибудь в другой раз. — Ну ладно, — на удивление быстро перестает допытываться Макар. — Ангелина согласилась пойти даже, прикинь. Антон быстро улыбается, практически сразу сжевывая эту улыбку с губ, и пропускает мысль про ту Мирославу — Макар про нее давно не говорил. Может, отпустило? Еще бы. Это Антон тут на одном человеке помешался. И почему он так и не ответил? У гардероба Антон остается ждать Макара, убежавшего в туалет: Димка и Журавль все еще переобуваются, поэтому у Антона есть пара минут тишины, пока… — Антон, ты пойдешь сегодня к Артему? Ира. Возникает перед ним так неожиданно, что Антону кажется, что у него галлюцинации. Но нет: та стоит напротив, сложив руки на груди и снизу вверх глядя на него. И нахуй он у этого Артема ей сдался? — Нет. — Понятно. И продолжает стоять. Смотреть. Высверливать в его переносице дырку. — Что ты хотела? — Ничего, просто подумала, что ты пойдешь. Антон ничего не отвечает, пожимает плечами и достает из кармана телефон — все, мол, разговор закончен, аривидерчи. Ира не издает ни звука, и ее уход Антон бы даже не заметил, если бы в нее не врезался вылетающий из гардероба Журавль. Вдруг — гудит коротким оповещением телефон. Антон сразу жмет на кнопку посередине дисплея и смотрит на разблокированное оповещение. Арсений Попов Айййй, прости!! Я прочитал и забыл написать, что ты должен хранить нашу тайну )) а то что это тогда такое будет! Полное лицемерие с моей стороны! Антон невольно улыбается — наверное, впервые за последние часы. Уши отчего-то горят. Он жмет на уведомление и быстро печатает:

А я уже думал, что вас ирина Николаевна съела

Я точно ее сохраню, но вы должны объясниться

Как мне уходить из разговора в полодиннадцатого, если вы тут не спите?))

Антон проверяет, не идет ли Макар, облизывает губы и прикипает взглядом к экрану: Не надо жертвовать сном ради меня )) Спать важно

Сказали вы и не спали еще миллион часов

Это ложь!!

Ну да)

— Еба-а-а, вы только гляньте. Антон сразу блокирует экран и поднимает голову — улыбка теряется в сжавшихся губах. Ощущение, что, если бы ели во дворе школы, виднеющиеся через окно, могли бы понимать русский язык, они бы сжались и уменьшились от неловкости. — Кому строчишь? — спрашивает Макар, накидывая на плечи рюкзак. Антон отвечает «никому» и толкает дверь на улицу — свежий воздух бьет по щекам, и хочется закрыть глаза и попытаться впустить его в себя: так охуенно он ощущается после школьной духоты. — Да скажи! — Никому, говорю же. Журавль с Димкой встречают их снаружи и увлекают Макара темой сегодняшней тусы у Артема — Димка еще думает, идти или нет. Он не выглядит особо воодушевленным, но и категоричное «нет», каким сразу отрезал предложение пойти Антон, все еще не звучит. Антон выдыхает. На секунду оборачивается и смотрит в сторону окна арсеньевского кабинета — жалюзи наполовину закрыты. Там сейчас, наверное, светло. И тепло. Приятно. Там, где Арсений, иначе быть не может. Телефон жужжит, и Антон сжимает его крепче. Точно не может. …надо думать. Думать о том, как не спалиться дурацкими улыбками и — судя по жару на лице — покрасневшими щеками.

***

Это сложно — пытаться совмещать рабочие дела и желание отодвинуть в сторону мышку, выключить компьютер и развалиться, точно на диване дома, на стуле. Арсению хочется домой, потому что из интересных дел в школе осталось только собраться и уйти: половина учителей на ежегодном городском семинаре, другая половина — занята бесконечными делами, и ей нет никакого, блин, дела до того, что Арсения сейчас на работе удерживает только мысль об ответственности. Чтоб ее трамвай переехал. Или… нет, не надо так. Чтоб она споткнулась на ровном месте и забыла, что хотела сделать. Коридоры опустели: один только послеобеденный час распахнул двери и дал всем детям выбраться туда, где никто в течение дня уже не сделает им замечание по поводу беготни по коридорам или плохого поведения на уроке. Сам Арсений даже не закрывает сейчас дверь — никто не рвется внутрь, чтобы здесь все переколошматить и разнести до невообразимого состояния! Он бы, наверное, даже обрадовался бы, если бы к нему пришел… Александр Николаевич и предложил пойти в спортзал, чтобы поиграть в баскетбол. Полежать на матах, попробовать залезть на канат. Его даже как-то звал прошлый одиннадцатый класс прийти к ним на урок — Арсения сдерживало только то, что в спортзал мог заявиться директор и… бр-р. Арсений не был бы готов объяснять, почему вместо выполнения прямых и кривых обязанностей он играет в мяч… хотя, может, ему было бы пофиг — если игра была бы особенно хороша! Блин, хорошо, пофиг бы не было, но Арсений сам был бы не против правда поиграть. В баскетбол и волейбол он играет хорошо еще со времен университета, с футболом хуже — Арсений, например, не может понять, что такое дриблинг и почему так важно, чтобы футболисты развивали в себе… это. Возможно, Арсений бы хотел узнать когда-то! Но видеть в этом «дриблинг» тайну, ответ на которую можно легко-легко получить в интернете, приятнее: Арсений любит интриги, что-то, что окутано флером загадочности — он бы с радостью потерялся в гремучем мистическом лесу и никогда больше не возвращался в реальность. Реальность, в которой с каждым днем становится все холоднее, темнее и… сложнее сохранять тепло как снаружи, так и внутри. Арсений не чувствует усталости, не хочет постоянно спать и в принципе ощущает себя… неплохо, но — лето точно закончилось; его крохотными горстками каждый день уносят стаи улетающих в южные края птиц. Когда на календаре тринадцатое число сентября обрамлено красным квадратом, не получится убедить себя, что не за горными хребтами — массивными, ребристыми, высоченными — октябрь. Дождливо-сереющий, он разделяет оставшееся тепло сентября и возможные ноябрьские морозы. Арсений надеется, что в этот раз октябрь будет хороший, приветливый. Возможно, улыбающийся даже через сгустки темных туч. Вздох, тронувший губы, получается слишком… тяжелым, хотя Арсений правда не устал. Вообще нет! Он вдохновлен тем, какая у него может получиться новая осень — его двадцать пятая осень, неповторимая, совершенно иная, даже если окружение, пространство, его деятельность — все остается тем же. Арсений знает: даже если чудится, что одинаковость вплелась в каждое сезонное полотно, заправляет всем происходящим, это не так — это невозможно, когда внутренне ощущаешь все иначе. Можно носить годами одно и то же пальто, но каждый раз смотреться в зеркало и воспринимать отражение по-другому — как если бы это было уже не пальто, а куртка. Холода рядом, они будут протискиваться через стены, через щели в окнах, будут стараться добраться до каждого, им все равно, какой ты человек, сколько у тебя денег и как много амбиций ты имеешь — им всегда… плевать. Осень, зима, начало весны — они не смотрят на твои планы, но Арсений все равно пробует им противостоять. Нет! Даже не так… он попробует это сделать — раньше он словно… был в позиции человека, принимающего абсолютно все, что есть вокруг. Но ведь это — не константа! Можно отнестись к этим… холодам новым образом — не стать их другом, не подлизываться, блин, а именно… сделать им шаг навстречу и попробовать что-то изменить. В один вечер не остаться дома, когда есть желание выйти наружу, в большой, гудящий людьми мир, а согласиться на то же… свидание. Прогулку. Записаться на мастер-класс, куда давно хотелось. Или по мелочи — перестать игнорировать надобность наушников и купить их!.. Разве это плохо? Арсений вообще не уверен, что до сих пор может позволять себе делить все на «хорошее» и «плохое». Есть еще слишком-слишком много условностей, факторов, причин, которые между одним и вторым ставят знак бесконечности — как вообще можно думать, что… где-то обязательно есть что-то точное? С чем бы Арсений ни сталкивался — ни для чего нет одной точной формулы, только если это не математика или физика, но даже там иногда исключения накладываются на исключения. А вне точных наук эти исключения только и делают, что живут друг с другом — никто никогда не сможет дать определенный ответ на вопрос о смысле жизни, о любви, о человеческих отношениях, о сути, блин, бытия, потому что не существует одного ответа, одного конкретного предложения, работающего для всех в этом мире. Арсений так давно прокручивает это на пластинке разума, но тот же смысл жизни всегда ускользающий — всегда меняющийся. Его не заключить в кандалы десятка слов, ему нужно больше — больше места, времени, выражения. Людям нужно больше. Арсений бы хотел стать исключением, но так не бывает. Ему всегда было мало того, что у него есть. И если эта осень — пока хрупкая, выстраивающая себе щит из пронизывающего ветра и регулярных дождей, — будет чувствоваться другой в начале декабря, Арсений точно будет знать, что дело не в мире. Дело в нем самом. Ноутбук вдруг начинает шалопутничать — Арсений хмурится, вслушиваясь в гудение процессора, проверяет процент зарядки — еще час может работать, — а потом испуганно запускает диспетчер задач. Кроме «Экселя» и браузера нет больше ничего открытого. А если это вирус?.. Вчера Арсений перерыл много сайтов, чтобы найти «О дивный новый мир» в оригинале — и, о да, Арсений прекрасно знает, что очень многого не поймет, но ему о-о-очень хочется попробовать почитать, — поэтому мог запросто поганку какую-то подхватить, блин. Он мог бы обратиться к Светлане Владимировне, но по собственной воле разговаривать с этой женщиной он не хочет — она иногда… невыносимая. Арсений вообще думает, что она не разбирается в информатике, а просто делает вид — кажется, она как-то даже не смогла на учительском совещании настроить проектор и это делал Иван Алексеевич. Может, это не навык, связанный с информатикой, но… блин, странно — капец. Подвинувшись ближе к столу, Арсений промаргивается — глаза вдруг начинает щипать, — и слышит сначала короткое звуковое уведомление из Телеграма на компьютере, а затем сразу же — двойное бульканье телефона. В углу рабочего стола — сообщение от Кати из Тиндера: Арсений уже виделся с ней на прошлой неделе. Катя младше его на год, работает в газете и просто обожает спорт — Арсений невольно улыбается, вспоминая, как она сказала ему, что мало кто воспринимает ее всерьез, когда она делится тем, что ей нравится, и что Арсений — чуть ли не единственный, кто не «выпучил глаза» в ответ на «я увлекаюсь хоккеем и легкой атлетикой, но как зритель». Катя часто очень-очень смущается, не особо много говорит и практически не смотрит в глаза — последнее для Арсения непривычно, потому что он сам ценит зрительный контакт, но старается учитывать ее комфорт. И если… если они продолжат общаться, тогда это будет особенно важно. По крайней мере Катя его не отталкивает — с ней хорошо, вроде бы легко. И еще… еще она сказала, что была бы рада даже сходить с ним на хоккейный матч, если Арсений захочет. Арсений в ответ улыбнулся, но точного ответа дать не смог — он все равно не уверен во всем до конца. Клацнув по оповещению, Арсений ждет, пока Телеграм откроется, и быстро проверяет, что за второе уведомление ему пришло. Он прекрасно знает, что оно от Антона, но все равно невольно замирает на пару секунд, перед тем как нажать на сообщение. Их диалог сохранял мягкую тишину примерно полчаса — как раз после того, как Арсений обнаружил, что забыл Антону ответить, и они недолго поговорили. От осознания, что завтра будет месяц их общению, губы изгибаются в улыбке — мягко-смущенной, словно Антон может увидеть лицо Арсения через телефон. Арсений бы правда не смог не улыбнуться, если бы Антон был тут. Возможно, Арсению не было бы так… грустновато, если бы Антон сидел рядом. Решив сначала ответить Кате, Арсений еще раз перечитывает ее вопрос про то, в силе ли все сегодня, и печатает: «Конечно )) Я к семи подъеду», — Катя как раз закончит рабочий день в это время. Если второе свидание пройдет так же хорошо, тогда Арсений точно предложит ей встретиться еще раз — хотя обычно его, елки-палки, хватает максимум на одно. Не без продолжения. Здесь — все тоже иначе. А Антона… Антона бы Арсений мог назвать главным исключением последнего месяца. Кем-то, кто настолько… гармонично, ловко и в то же время осторожно вторгся в пространство его жизни, что Арсению неизбежно захотелось сделать то же самое — наконец-то узнать, какой Антон на самом деле. Какой он в разговорах, в обсуждениях чего-либо, в выслушивании и умении лавировать между темами — какой он, когда ему самому, видимо, интересно. С каждым новым сообщением Арсений все сильнее и сильнее понимает, что скрывается за всем, что Антон пишет, за его нередкими… господи, заигрываниями, да?.. Он понимает, находит этому подтверждения, но не рвется это обсуждать — может, Антон просто хочет стать с ним друзьями?.. Он… точно чего-то хочет, но Арсений желает прикрыть темной занавеской все то, что может быть за дружбой, потому что чудесно осознает, что Антон к нему ощущает. Это видно. Это чувствуется. Арсений, наверное, все-таки не против дружбы. Ему очень интересно с Антоном — так, как давно не было ни с кем новым. Это уже больше, чем любопытство, какое появляется у человека, когда он только-только начинает за кем-то наблюдать!.. Теперь Арсений может узнавать, спрашивать, взаимодействовать — и это так клево! Иногда Арсению кажется, что он наивный дурачина. Что так нельзя. Боже! Сколько всего в этом мире нельзя! Да если бы запретов, ограничений на что-то, что не причиняет прямого (или косвенного!) вреда людям, не существовало, никто бы этим и не занимался никогда. Арсений грустно вздыхает: возможно, он не прав, возможно, что некоторым людям пофиг и на дозволенность, и на точное «нет», но… если ограничивать кого-то в искреннем порыве что-то сделать без намерения сделать больно, разве это… норма? Арсений — он понял это на днях — хочет, чтобы Антон был его другом, чтобы они могли общаться за пределами школы, чтобы не было этого… «вы» от Антона, чтобы все немножко иначе было, блин! Но как к этому отнесется Антон?.. Антон, который, похоже, в Арсения прямо по-настоящему… влюблен. Наверное, довольно давно. Раньше Арсений пытался оправдать его внимание, взгляды, странные вопросы, выбивающиеся из череды шутливых реплик, обычно связанных со школьной тематикой, его друзей, чем-то… блин, чем-то, что можно назвать обычным человеческим интересом. Но то, что произошло зимой, в марте, потом и потом — оно же разорвало бы этот «человеческий интерес» с громким треском! Если Антон правда чувствует к нему что-то романтическое, то многое — в один миг, точно вспышка осознания, — становится понятным. Арсений уже вообще ничего не понимает, но если Антон хочет с ним дружить — Арсений, кажется, уже не может быть против. Да ешкин!.. Он и не был никогда! Просто… просто тревожно немножко, что так нельзя, что это — не по правилам, что Арсений не поступает по-взрослому здесь, только… только что, если он правда хочет? Хочет быть с Антоном друзьями, узнавать его ближе — как отдельного человека, не сжатого ярлыками школы и социальных ролей. Как Арсений узнавал Марину и Сережу, как он знакомился с людьми раньше — чем хуже Антон? Возрастом?.. Но если он интересный, веселый, очень умный, имеющий подобное желание — подружиться, — то почему Арсений не может попробовать оторвать образ Антона от пласта «школа-работа» и попробовать поглядеть на него… сепарированно? Рассмотреть в нем отдельную личность. Это же не плохо! Арсений может ходить на свидания, встречаться с кем-то, а параллельно, безусловно, общаться с друзьями — и с Антоном, если тот сам того хочет. Вряд ли Арсений будет затрагивать в разговорах личную жизнь — если Антон действительно неравнодушен к нему в любовном плане, то это может вызвать… ревность? Арсений не хочет, чтобы Антон переживал. А если они сдружатся и Антону станет еще хуже? Затылок покрывается полем мурашек — словно от чьих-то легких касаний. Вспомнив, что он все еще не ответил Антону, Арсений быстро читает ответное сообщение от Кати и разблокирует уже потухший экран телефона. Антон в сети. Кажется дождь собирается, вы когда домой? И-и-и… еще одно. Антон очень заботливый. Внимательный. Арсений готов растаять, растечься и расплавиться в один момент — как его любимое шоколадное мороженое в вафельном стаканчике.

Через полтора часа. Если будет ливень- сэкономлю время на ванной ))

Сообщение читается мгновенно — что-то теплое бухается в низ живота, когда Арсений думает, что Антон ждал ответ. Все происходящее — рабочее, регламентированное временем до пяти вечера — стремительно забывается: Арсений притягивает телефон ближе к лицу, чешет щеку об плечо и чуть не утыкается носом в экран — в «печатает…», разлетающееся крылатыми бабочками, стрекозами и божьими коровками в солнечном сплетении. Почему Катя не вызывает у Арсения похожей реакции? Может, им нужно побольше пообщаться? Топ-10 лайфхаков как экономить деньги Но лучше без дождя, вдруг заболеете Лучше телепортируйтесь до дома Арсений хихикает, вздрагивает, чуть не уронив телефон, и отправляет стикер с улыбающимся котом.

Мне все равно придется выйти вечером в дождь, если он продолжится )) а ты уже дома?

Я то да, а вам зачем выходить куда-то

Встреча

Вот оно. Арсений этого и боялся — не того, что ему нужно будет этот момент обозначить, а реакции Антона, который прочитал и молчит. Может, он занят, может, отвлекся, но для Арсения существует одна-единственная причина, заставившая Антона уже минуту ничего не отвечать: скорее всего, ему стало неловко, возможно, не по себе… потому что он расспрашивает об этом?.. Или Арсению только кажется, что Антон вообще волнуется об этом, — есть шанс, что тот просто думает о новой теме для разговора. Арсений решает погладить двух зайцев разом — и замять тишину, и показать Антону, если тому это нужно, что все хорошо, что Арсений не против такого любопытства:

Но долго под дождем не буду!! Совсем чуть-чуть. А может, его и не будет вообще ))

Антон сразу же отвечает: Уже начался Арсений оборачивается. По открытой половине окна — другую закрывают жалюзи — медленно стекают капли. Шума особо нет, словно дождь решил поставить себя на беззвучный режим и не мешать людям стуком по стеклам, крышам и стенам. Наверное, дождь тоже умеет бояться. Ему тоже бывает страшно. Арсений бы очень хотел оказаться сейчас на улице, чтобы показать ему, что он сам готов к любой погоде — к дождю тоже, потому что он… тоже важен. Если бы не дожди, то что бы было с этим миром? Арсений промаргивается, прикрывает рот — муха не залетела, потому что они уже наверняка готовятся ко сну, — и ежится. Диалог с Антоном встречает его еще двумя сообщениями: Хорошей встречи Любите осень? От этих четырех слов веет теплой грустью — Арсений почти по-настоящему видит, как Антон проглатывает ее, а потом натянуто улыбается. Как трогает лоб, сжимает другую руку в кулак, как начинает говорить меньше. Арсений не представляет, что бы Антон сказал ему, будь он здесь — на стуле напротив, за спиной или сбоку, но он практически ловит этот отпечаток его образа на сетчатке. Дорисовывает: черная рубашка, кольцо на указательном пальце, уложенная набок челка, тонкие юношеские запястья, темный кожаный ремень, кроссовки с яркими полосами по бокам. Прямой взгляд. Негромкий голос. Да… негромкий голос. Словно Антону не нужно повышать тон, чтобы его услышали. Чтобы на него посмотрели, обратили внимание. Арсений облизывает нижнюю губу, цепляет ее верхними зубами, зависает — чувствует, как врастает в его голову этот смоделированный мозгом образ, почти не может пошевелиться. Он… он заворожен. Антон — настоящее исключение из всего, что Арсений когда-либо видел. С чем сталкивался. Боже. И мысли… мысли такие замедленные, плавные… Их легко поймать, если захотеть… Арсений судорожно выдыхает и, чувствуя себя сонным, только выбравшимся из собственного зазеркалья, путь куда перекрывается осязаемой реальностью, набирает Антону ответ, даже не обращая внимания на время молчания.

Очень! Я в принципе стараюсь любить каждый сезон )) но сложнее всего мне зимой. А осень -она прекрасная, хотя нередко мне хочется, чтобы можно было маневрировать между ней и маем.. или июнем. К сожалению, мы не волшебники )) поэтому каждый год учусь привыкать к холодам, к отсутствию, знаешь, возможности жить в бесконечном августе. А тебе нравится осень?

Ой, и осенью у моего друга Сережи день рождения!! Поэтому я еще сильнее ее люблю, вот.. тебе смешно с этого, наверное ))

Смущение прокрадывается через каждую букву последнего слова и скобки — без них сообщение бы не выглядело таким… пугливо-тревожным, точно Антон, не имея этой приписки-предупреждения, точно бы засмеялся, но это… это не то, что Арсений ожидает от него теперь. Или… Антон просто не кажется злым. Доверия к нему столько же, сколько нежности — нежности к его словам, шуткам, к его манере говорить, к тому, как он себя ведет. Арсению это нравится. Иногда ему кажется, что он начал понимать Антона лучше, да так сильно, что теперь чуть ли не без труда получается представить его реакцию на что-то, едва ли его голос не услышать на задворках мыслей, в мысленной хрустальной шкатулке с его именем сбоку — Арсений бережно кладет туда любую ассоциацию с Антоном, любую деталь о нем и любое «надо это запомнить», когда дело касается его. Если они будут друзьями… если они друзья — это очень важно. Для Арсения важно узнавать Антона. Сначала это было забавно… да, забавно — переписываться пару раз в неделю, обмениваться мнениями про книгу, иногда делиться чем-то из реальности, но теперь… теперь оно регулярное, уже не выбивающееся из жизни. Арсению нравится просыпаться и видеть ночное сообщение от Антона, засыпать, пожелав ему спокойной ночи. Нравится говорить с ним, начинать диалог первым, хотя это… сложновато и неловко порой. И вообще, блин. Даже с Женей у Арсения такой… виртуальной близости так и не выстроилось. А с Антоном получается. Для Арсения это по-новому. Это клево — увидеть в человеке, который давно привлекал мышлением, юмором, иногда поведением, полноценного собеседника. Наверное, Антон уже давно за категорией «школа»… давно впереди нее. Нет смысла оборачиваться и искать отправную точку, хотя Арсений все еще пытается — для того, чтобы чувствовать покой. Понимать: я еще что-то могу контролировать. Только… только в этом парадокс — взять под уздцы чувства никогда нельзя. И Арсений об этом прекрасно осведомлен. Он пытался убеждать себя, что не выделяет его, но Антон всегда был ему интереснее — когда это случилось, Арсений не помнит! Но если бы все коллеги, все ученики встали для общей фотографии, взгляд Арсения бы замылил всех остальных, наложил бы черно-белый фильтр и сразу же выхватил бы, как крючком, Антона — самого яркого из всех. Ему не нужна для этого улыбка, не нужно пытаться сделать что-то… невероятное, изумительное, необыкновенное. Ему достаточно быть Антоном Шастуном — такого человека нельзя не заметить. Арсений заметил его. Захотел общаться с ним. И… Антон заметил его. Сердце вспыхивает: Арсений начинает чаще дышать, откладывает телефон в сторону и несколько раз стучит носком ботинка по полу — отбивает ритм бесформенной, безымянной мелодии. Вдавить подошву в линолеум, скорее всего оставить чирку. Глянуть на время, на косое отражение двери в зеркале. Вернуть себя в кабинет. Если хочется улететь из реальности, значит, есть что-то такое, что здесь невыносимо — в том числе и ты сам. Но… Арсений не чувствует себя плохо. Иногда он думает, что его мозг просто не умеет иначе: ему нравится быть вне досягаемости, нравится концентрироваться на случайно пойманной мысли, исследовать ее и позабыть о том, что вокруг. Так было всегда, а в последние года — особенно. Называть это плохим или хорошим качеством Арсений не собирается — достали уже эти оценочные ярлыки. Лучше бы все вокруг было радужным. Или черно-белым. Но все-таки лучше радужным — так не потеряешься. На сообщения Антона — тот ответил на предыдущие арсеньевские и прислал еще что-то — Арсений не отвечает долго: все смотрит на них, убирает другие, ненужные уведомления о скидках в «Спортмастере» и погоде, а нажать не может. Дает себе время помолчать. Через полчаса ему уже надо быть в парке, где они с Катей договорились встретиться, за окном такси — серо-дождливые улицы, бесконечные одинаковые дома и десятки транспортных остановок с роями людей. А Арсений все перечитывает сообщения, не заходя в сеть, слегка улыбается и уже представляет, как послушает одно аудиосообщение — Антон его прислал после вопроса Арсения про осень. Волнует — просто пипец как! Антон нечасто присылал Арсению голосовые — в первый раз он записал мурчание кошки, — но Арсений все равно помнит каждое. И первое, и второе-третье — про Черную Королеву из книги, — и четвертое. Там было что-то про… игру, которая Антону нравится. Арсений, блин, названия не запомнил, но переслушал три раза! Ему правда интересно — и манера говорить у Антона приятная. Затягивающая. Арсений прячет улыбку в воротнике куртки, утыкаясь лбом в окно. Иногда Антон звучит не очень естественно — словно пытается объясняться лучше, понятнее, более сжато, чем могло бы быть. Арсений понимает, что тот может стесняться матерных слов, которые по привычке наверняка рвутся наружу, или в принципе ощущает себя неловко, пытаясь сформулировать мысль, поэтому не может не умиляться этому. Но… он надеется, что потом — если они станут дружить — Антон станет доверять ему и не бояться говорить так, как мог бы — в самой комфортной для себя обстановке. Арсений аудио ему не пишет — он не уверен, что Антону эта болтовня голосом нужна. Может, потом… Когда рак скатится с горы на ледянке или обустроит себе там курортную зону… Или когда земляная жаба улыбнется, пригласит жить с собой — Арсений ставит на этот вариант. Господи, что за чепухня! Он бросает быстрый взгляд на таксиста, молча смотрящего на дорогу, еще раз тыкает на экран телефона — уведомления продолжают висеть там как на вечном тросе. Боже. Арсений бы, наверное, ответил Антону сразу или хотя бы по возвращении домой — но он не успевал! Или успевал… Что он делал вообще? Надо настроить себя на встречу с Катей. Не думать об Антоне и его сообщениях. Задачка, блин, фиговая. Не имеющая решения. Такси останавливается на въезде в парк — прямо у обочины. Арсений прощается с водителем, открывает дверь, замирает перед огромной лужей и, вытянув ногу на асфальт, перепрыгивает ее, чуть не уронив телефон. Таксист смотрит на него нахмуренно. Говорит, сжевывая окончания: — Извините, не заметил, что тут лужа. Арсений сразу улыбается, машет ладонью. Со всех сторон обдувает ветром. — Все хорошо. Спасибо вам. Он еще мгновение глядит на парня за рулем, думает: «Красивый, вот бы у нас был секс», — и захлопывает дверь. Да-а-а уж… все, окончательно поплыл уже. Лодка не нужна! После Жени секс у Арсения был всего раза два или три. Он уже и не помнит… А хочется еще, очень хочется! Приятнее, конечно, когда вы встречаетесь, когда не нужно утром или сразу вечером прощаться, потому что Арсений все никак не может остаться и попробовать еще раз, постоянно улетучивается. Когда весь секс — от прелюдии, если она есть, до оргазма — это явный отблеск эмоциональной связи знающих друг друга людей, а не что-то… недолгое. Арсению теперь так не очень нравится. С Катей Арсений не хочет бросаться сразу в постель — если только не полежать и не посмотреть что-нибудь вместе. Поболтать… Да-а. Было бы клево! А секс… секс потом. Сердце едва ли не трепещет от сочетания этих четырех букв — словно каждая из них может его, облитого ведром одиноких ночей, согреть. Наверное, в те моменты, когда Арсений выбирает вместо отношений, долгих, близких, устойчивых, встречи на один вечер или ночь, он лишь хочет затмить ту зияющую от отсутствия физической любви дыру. Эмоциональной он делится со всеми — настолько, насколько позволяет мир, — а тактильная, кинестетическая его часть просит… просит другого. Ей нравится стабильность, но в период отсутствия постоянного партнера ей, блин, абсолютно безразлично, есть ли у Арсения желание знакомиться с кем-то еще или нет. Ей не хватает физической близости, и она тарабанит Арсению по черепной коробке каждую свободную секунду — в остальное время Арсений пытается утолить это мастурбацией. Но тело не обмануть. Когда Арсений касается себя сам — это всегда другое. Арсений чертыхается на месте. Вертит головой, пытаясь найти Катю — она написала, что уже приехала в парк, — параллельно залепляя изолентой ту часть разума, которая сейчас заставляет его отвлекаться от реальности. Реальности — поистине сентябрьской, ветреной и темнеющей. От Антона приходит еще два сообщения подряд — фотография и что-то еще. Арсений кусает губы, гнет брови, снова пролистывая плашки с уведомлениями от него, думая, как он… ох, хочет ответить, как он вроде бы даже… соскучился?.. Как он еще несколько часов будет быть здесь — в настоящем мире, где их с Антоном разделяют десятки улиц и кварталов, — как ему сейчас вернуть себя сюда? Арсений знает: он сможет перестроиться. Блин, нет. Он просто должен — Антон никуда не денется, он дождется ответов от Арсения, если ему вообще это интересно, он продолжит ему писать, если сам захочет. Все, Арсений, тише. Убери телефон в карман и подними голову. Пожалуйста. Ты ответишь Антону позже. Тот самый внутренний голос — то снисходительный, то светло-мягкий — словно цепляет Арсения за подбородок кончиками пальцев и заставляет посмотреть вперед. И… вовремя. Катя обнимает его при встрече — быстрее, чем Арсений успевает улыбнуться и сказать что-то. Он прижимается к ней в ответ, не опуская руки ниже лопаток, пока чужие ладони оставляют теплый отпечаток на шее, а потом предлагает сразу же пойти — и убирает телефон в карман джинсов. За первый час тот булькает еще один раз, а потом два раза — гудит, когда Арсений, извинившись, ставит его на беззвучный режим. Катя рассказывает про рабочую поездку в Москву, часто поправляет темно-зеленый шарф и иногда поглядывает на Арсения, пока тот внимательно слушает ее. И если бы это «внимательно» могло охарактеризовать те восемьдесят процентов арсеньевской вовлеченности, то Арсений бы обязательно подчеркнул это. Но оно… оно все не так. Арсений постоянно вылетает. Постоянно щупает телефон в кармане штанов. Постоянно развязывает только что сцепленный Катей узелок разговора, потому что его голова, его мысли, его внимание — оно везде, но не тут. Это отвратительно. Это так… несправедливо и некрасиво. Так нельзя себя вести. На первой встрече с Катей Арсений был аккуратнее, был будто… целостнее. А теперь — две четверти его внимания не тут. Они отделились, прыгнули на капот такси и вернулись домой: в место, где Арсений может спокойно, в медленном темпе раздеться, улечься и… ответить Антону. Антону, который так близко, что, чтобы до него добраться, надо только достать наружу телефон. Катя вроде бы ничего такого не замечает — и Арсений делает еще одно усилие: надо быть здесь. Если он хочет что-то поменять, если ему хочется… чего-то нового, а не повтора тех осенних сезонов собственной жизни, когда ему было тяжело, то надо постараться. — Хочешь, зайдем? Рука Кати — с тонким кольцом на мизинце, с серебряным браслетом на запястье — вытягивается в сторону кофейни: с горящей густо-красной вывеской, рядом каменных ступенек перед дверью и золотистыми гирляндами с обратной стороны окон, оно выглядит так, точно его оборудовали для съемки фильма. Арсений не уверен, что в их городе такое будет восприниматься как нечто… обычное?.. Он особо об этом не задумывался, когда пару раз проходил мимо, но, может, это знак? Большая стрелка на часах, висящих сбоку от кассы, двигается к выделенной жирным шестерке. — Ты что будешь? — спрашивает Арсений, разглядывая пирожные и ровно-треугольные кусочки тортов. — Чай, наверное, только. Согреться. Катя коротко улыбается, когда Арсений смотрит ей в лицо. Она стоит близко — ближе, чем было на первом свидании, и ближе, чем было во время прогулки. Арсений сглатывает, на секунду смотрит на ее губы и отворачивается. — Точно? Не хочешь поесть? — Нет. Я бы просто посидела. — Хорошо, — кивает Арсений, понимая, что сам он очень голодный, но есть один перед Катей не будет точно — тогда поужинает дома. Марина утром делала кабачки. Офигеть какие вкусные. Блин. — Иди тогда садись, — сразу спохватывается он бодрее и улыбается. — Я сейчас закажу и приду. В прошлый раз за них в кафе платила Катя, потому что Арсений — господи, как же неловко — забыл и наличку, и карточку. Он потом перевел ей деньги за чай и за порцию салата, который брал, но, кажется, скинул даже больше нужного — Катя написала об этом, но Арсений попросил не возвращать лишнее. Ему до сих пор очень стыдно, как если бы он не просто забыл деньги на встречу, а пошел на свидание без нижнего белья, а у него по швам порвались штаны. Щеки краснеют. Арсений секунду жмурится и трет кожу над губой. Еще бы он с голой задницей не щеголял по городу! Пока девушка, оформляющая заказ людям впереди Арсения, упаковывает пирожное в пластиковом контейнере в пакет из крафтовой бумаги с эмблемой кофейни посередине, он сам успевает обернуться, чтобы найти Катю — та села у окна, повесив куртку на спинку стула, хотя тут довольно много вешалок, кстати! — и все-таки достать телефон. Кроме оповещений от Антона, есть сообщение от Марины — та в последнее время пишет ему даже не в Телеграме или Вотсапе, а в обычных смс-ках. Ты на свиданке? Балдеешь?

Почти

Но все хорошо

Под арсеньевским ответом сразу появляется «прочитано в 19:32». Расскажешь потом Как у некоторых близких людей получается написать всего только два слова, а уже ими… обнять? И даже если они с Мариной толком никогда не обнимаются, она все еще его близкий человек — может, не во всем, не во всех темах, но это же совершенно нормально! Главное, что Арсений знает, что она у него есть. Он у нее тоже. Антон — и Арсений до сих пор не знает, как его воспринимать, блин! — тоже тут. Он… он создает такое… блин, такое ощущение внутри… приятное. Арсению нравится думать, что он вернется домой, поест, елки-палки, и зайдет к нему в диалог. Обязательно улыбнется, посмеется — послушает голосовое! Надо только дождаться. Глянув на очередь — под вечер людей правда очень много — из двух человек, Арсений открывает Контакт и, увидев, что Антон не в сети уже час, пролистывает, не вчитываясь, сообщения. Он обязательно сделает это дома, чтобы никто его не дергал и не отвлекал, а пока:

Я пока не дома, но все обязательно посмотрю!! Но ты пиши, если хочешь

Одна мысль бьется от одной стенки мозга к другой: Антон, посмотри сообщение сразу, посмотри сообщение сразу. Арсений не хочет выходить еще на час как минимум и не иметь возможности создать имитацию диалога хотя бы чуть-чуть. Статус «online» вспыхивает через пару секунд — и Антон сразу читает сообщение. Арсений сильно прикусывает нижнюю губу. Господи, почему его сердце стучит так быстро? Я вас отвлекал? Арсений сгибает брови, понимая, что Антон мог не так понять, и, чуть не путая расположение букв на клавиатуре, отвечает:

Нет! Все в порядке. Надеюсь, ты не думаешь, что я тебя игнорирую

Нет, все супер Спасибо, что сказали Арсений уже хочет написать что-то еще, что-то, что оформилось бы только в момент первого нажатия на экран, на любую из букв, но — девушка за кассой уже, кажется, зовет его во второй раз. За спиной Арсения — еще несколько людей. Какой же он… — Что будете? Этот вопрос слишком не подходит арсеньевскому направлению мыслей сейчас. Он лишний. Неправильный. Арсений будто вообще не должен быть тут. Катя — очень хорошая, но Арсению почему-то хочется домой. За оставшийся до прощания час Антон ни разу ему не пишет. Ничего. Блин, вот вообще ничего. Арсений прекрасно понимает, что причины бывают разными, что он, может, занят, но вот этот… гнусный, дурашливый жучок, носящий под раковиной сомнения, ползает по арсеньевской голове и кусает за бока мысли. Лишь бы Антон не думал, что Арсений забыл про него, что он не хочет говорить. Господи! Ладно еще, если бы Арсений не отвечал часа два, а его ведь нет в диалоге уже больше… четырех?.. И почему он не может говорить с Антоном в реальности? Тогда бы было легче… Наверное, легче. Кате Арсений вызывает такси, улыбается ей, обнимает ее первый — так отчего-то спокойнее. От нее исходит тепло, что-то легкое, и Арсений вдруг понимает, что они могут продолжить общаться, что нет ни одной причины, не дающей им этого сделать, если только отодвинуть в угол все переживания и… сопротивления. Он смотрит на ее лицо, находящееся ближе, снова ближе, чем могло бы быть, допускает даже мысль — может, поцеловать ее? Я хочу? — но Катя вдруг отстраняется и быстро приподнимает руку. — Такси, — показывает она, и Арсений замечает поворачивающую на парковку около кофейни черную машину. — Все в порядке? — Да, — выдыхает Арсений и делает шаг назад. В один миг ему становится холодно. — Напиши, как доедешь, — просит он и глядит на водителя через лобовое стекло. — И пиши, если что. — Ты тоже, — улыбается Катя и на секунду касается его подбородка. Когда Арсений остается один, он опускает голову и медленно ведет взглядом от носка левого ботинка к мокрому бордюру — пока они сидели внутри, по улицам пробежался трусцой дождь. Такой дождь несчастливый — у него мало времени, он стремится спрятаться обратно в тучи. Арсений поднимает взгляд в небо, щурится и наконец делает шаг — до дома недалеко, но он бы хотел, чтобы сегодня, только сегодня между одним движением ноги и его подъездом был всего один метр. Чтобы можно было уже быть в квартире. Чтобы можно было написать Антону. Желание сделать это превышает желание написать Кате по возвращении — он волнуется за нее, но больше сегодня разговаривать не хочет. Арсений вдруг думает: а если бы я сидел в кофейне с Антоном, я бы чувствовал себя иначе? Хотел бы я домой? Ответ на эти вопросы бело-черный. От явных, ровных «да» на первый и от «нет» на второй Арсению почему-то хочется улыбаться. Впервые — без страха искренне признаться себе в этом. Ведь быть друзьями, действительно… кто им может помешать? Арсений надеется, что одной только улыбкой, косящей уголок губ, подаст пример дождю — может, они оба завтра утром почувствуют себя лучше.