Дурная кровь

      Ни один город не производил на него такого тяжелого впечатления, как Лускан. Дэйгун бывал в городах и больше, и беднее, и суетливее, но нигде не чувствовал кожей столько враждебности. По совету, он спрятал под платком эльфийские уши, чтобы смешаться с толпой людей-северян, и все равно не мог избавиться от ощущения сжимающей горло руки. Лускан не был торговым городом, грязным, беспутным, но гостеприимным; это было пиратское логово, где каждый пришлый мог считаться врагом, шпионом или законной добычей; между богатыми торговыми улицами и нищей окраиной в этом смысле не было никакой разницы.       Он быстро шел по немощеной улице между рядами хибар. Лишь над редкими жилищами поднимался дым очагов, не было видно даже мусорных куч. Тощие собаки гоняли крыс по жидкой грязи, в нее же испражнялись какие-то существа — не понять даже, мужчины или женщины, — с восковыми испитыми лицами. Дэйгун долго не мог выбросить из головы совсем юную девушку, стоявшую на пороге с младенцем на руках. Ребенок вопил, размахивал руками, пытаясь ухватить ее за нитку рябиновых бус на тощей шее, а она не двигалась, глядя перед собой мутными старушечьими глазами.       Среди убогих лачуг трактир «Красный лев» казался почти дворцом. Несмотря на ранний час, за грубо сколоченными столами уже пили и хохотали, табачный дым, смешиваясь с паром от водогрея, поднимался к низкому потолку вонючими клубами. Трактирщик, распаренный, как после бани, детина выжидательно зыркнул на замешкавшегося Дэйгуна.       — Ты Олеф Виндспир?       — С утра вроде так звали.       — Мне сказали... — из-за духоты и вони каждое слово давалось с огромным трудом, — я могу найти здесь мальчишку, полуэльфа. Дункана.       Серебряная монета легла перед трактирщиком, но тот оперся на стойку похожими на окорока волосатыми предлечьями, будто бы ее не замечая.       — И какой твой интерес?       — Хочу его купить.       Линнет, единственный, кому Дэйгун решился рассказать о письме отца, настаивал, что это лучший способ. «Скорее всего, если папаша мертв, мальчишка уже продан в ученики ворам или нищим. Молись, чтобы он оказался не слишком способным: их натаскивают быстро, месяца два или три, и если он хорош, цена вырастет сильно».       — Дунка-то? Ленивый щенок. Бесполезный. Считай, на каждом деле сыплется.       — Уж найду, к чему его приспособить.       Трактирщик медленно обвел Дэйгуна взглядом, ухмылка сделалась сальной.       — Ток зубешки ему прореди — кусачая тварь.       Наконец он задумчиво покатал по стойке монету, прежде чем попробовать ее на зуб.       — Дунк у Фирна вроде как на выучке; если хочешь, могу за тебя с ним перетолковать. Тебе-то Фирн попытается лапши навешать, мол, мальчишка — чистое золото, потри его подольше кулаками по морде, и аж засияет. Меньше двадцати пяти не потребует. А если, скажем, ты мне семь серебрянок за труды, то я с ним на десятку договорюсь. Хороша экономия, а?       — Хороша, — Дэйгун только мгновение дал трактирщику насладиться проблеском монет в ладони, прежде чем сжал кулак.       — Горло промочить не желаешь? Включу, — Олеф хохотнул, — в обслуживание.       Чем-то требовалось перебить отвратительный кислый вкус во рту; Дэйгун глотал пинту эля, как воду, стараясь не глядеть все время на дверь, за которой вразвалочку скрылся трактирщик. Со все более тяжелым сердцем он отмечал, сколько в трактире было детей: две девочки разносили заказы, еще одна, не поднимая глаз, мыла кружки; когда заросший щетиной оборванец, хрипя, принялся выблевывать выпитое, к нему тут же метнулся с ведром и тряпкой вихрастый мальчишка; еще несколько нахохленными воробьями сгрудились в углу.       Наконец Олеф вернулся в сопровождении тощего, бледнего до зелени человечка. Похоже, тот страдал от жестокого похмелья и без конца вытирал испарину, клочьями прилеплявшую к черепу редкие черные волосы. Дэйгуну бросились в глаза пальцы Фирна — длинные, белые, удивительно красивой формы на правой руке и три ссохшихся крючка на левой; он почему-то никак не мог перестать думать, какая магия сделала это.       Едва деньги перешли из рук в руки, Фирн тут же кликнул к себе девчонку с кувшином, ни на что больше не обращая внимания; трактирщик вывел Дэйгуна во двор.       — Вот он, — толстый палец ткнул в нужном направлении. — Опять дурью мается. Травану я однажды эту суку.       После темного зала утренний свет бил по глазам. Дэйгун не чувствовал жары внутри, но сейчас обливался потом; он так долго старался держать пальцы и плечи расслабленными, что руки дрожали.       — Сам его заберу, — из пересохшей глотки слова вырвались с каким-то кряканьем.       Трактирщик только ухмыльнулся и остался стоять, раскачиваясь с пятки на носок, сунув большие пальцы за проймы потрепанного жилета.       Двор был огромен; окруженный забором в два человеческих роста, он, должно быть, служил пристанищем нескольким десяткам людей, копошившимся под убогими навесами. Дэйгун видел тут и мужчин, и старух, но больше всего было детей и подростков. Они сидели группками, слушая какие-то наставления, и Дэйгун чувствовал на себе их взгляды — иногда любопытные, но чаще настороженные и полные облегчения, когда он проходил мимо.       Возле ворот была собачья будка; рядом с ней, сблизив остроухие головы, темную и русую, сидели двое, мальчик и девушка, в четыре руки наглаживая косматую пегую суку. Счастливо повизгивая, та перевернулась на спину, замахала, точно игривый щенок, всеми четырьмя лапами, и мальчишка рассмеялся.       Дэйгун встал как вкопанный. Уже по одному этому смеху, по улыбке, мгновенно истаявшей, стоило мальчишке поднять голову, он бы понял, кого ищет.       Собака забрехала, натягивая цепь; ее слюнявая клыкастая морда вдруг оказалась совсем рядом с лицом Дэйгуна. Пытаясь успокоить животное, он сосредоточился на нем и слишком поздно заметил, как мальчишка заходит сбоку. Бедро обожгло болью. В следующий момент мальчишка полетел на землю, и Дэйгун придавил сапогом выкрученный из детской руки нож, и тут между ними метнулась маленькая фигура. Ударить девушку Дэйгун был не готов, но она лишь упала на колени подле мальчишки, одновременно удерживая на месте и закрывая собой.       — Пожалуйста, не бейте его, простите, не бейте его больше! — твердила она как заведенная.       — Только тронь ее! — выкрикнул мальчишка из-под ее руки, все так же силясь вырваться.       Собака брехала, но больше не пыталась напасть.       Дэйгун обернулся. На лице трактирщика все так же играла ухмылка; он продолжал покачиваться, наблюдая за представлением, которого явно ожидал. Дэйгун заставил себя вновь посмотреть на мальчишку. На Дункана.       — Я пришел за тобой. Я Дэйгун. Дэйгун Фарлонг.       Наверное, стоило добавить что-то еще, он ведь даже не знал, известно ли Дункану о его существовании, но тот понял сам.       — Ты мой брат.       — Единокровный, — машинально поправил Дэйгун.       Выражение чумазого лица с отцветающим на щеке кровоподтеком все еще оставалось настороженным, но ярость исчезла. Он поднялся на ноги, искоса оглядел Дэйгуна с ног до головы, потом неуверенно двинулся к нему. Дэйгун не понял, хотел ли Дункан его обнять или пощупать, или вновь наброситься, но, помня о любопытных глазах за спиной, остановил его предупреждающим жестом.       — Я сказал Олефу, что покупаю тебя.       Мальчишка угрюмо кивнул. Глаза вновь потемнели, заблестели недобро. Властным движением, так смехотворно выглядевшим у ребенка, едва достававшего макушкой до плеча подруги, он притянул девушку к себе.       — Без нее я не уйду.       Та ласково приобняла его в ответ.       — Ну что ты, Дунк? Все хорошо, я без тебя не пропаду. Олеф просто шутит, когда говорит, что меня отравит.       Так значит, речь шла не о собаке.       Дункан только помотал головой, теснее прижимаясь к девушке. В обращенном на Дэйгуна взгляде был откровенный вызов, как будто только он мог решать, кому остаться, а кому уйти, и Дэйгуну предстояло пройти испытание.       Дэйгун взглянул на девушку. Несмотря на грязные волосы и острые скорее от голода, чем от эльфийской крови, черты, она была хороша собой; зеленые миндалевидные глаза сияли со скуластого лица, а под тонкой тканью изношенного платья угадывались острые упругие груди. На ее шее тоже была нитка рябиновых бус, и, вспомнив другую девушку с младенцем, девочек в трактире, их безучастные лица все повидавших женщин, он вновь почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу.       — Ты тоже ученица Фирна? — спросил он отрывисто.       На мгновение она отвела взгляд.       — Я работаю на Олефа.       Он заставил себя сомкнуть пальцы не на рукояти кинжала, а на кошеле, и вновь оглянулся на трактирщика. Тот ждал.       — Как тебя зовут?       Удивительные у нее были глаза: ярко-зеленые, они будто начинали золотиться изнутри, когда она улыбалась.       — Меня называют Эсмерель.