4
16 ноября 2019 г. в 17:04
Они все наконец-то были вместе: Дэйгун, Флинн и Бранден распрощались с охраной караванов, Медора ушла из Невервинтерской академии, где писала бесконечную диссертацию о преимуществах вторичной переработки магических реторт, а Линнет с облегчением развязался с работой счетовода. Удача тоже им благоволила. Дэйгун не верил везению новичков, поэтому оплатил обучение Дункана на пять лет вперед; Эсмерель тоже смогла остаться в школе Дрогансона. Раз у нее обнаружились задатки друида, было бы неразумно пренебрегать столь ценным даром, — объяснял Дэйгун в письме, чувствуя тайную радость от того, что Эсмерель по-прежнему хочет путешествовать с ним. Пожалуй, Дэйгун мог бы и сам ее обучать, но боялся, что тогда уже ничто не удержит Дункана в школе.
Эсмерель присылала о нем весточки в каждом письме, — слишком бодрые, чтобы всегда им верить. Она утверждала, что Дункан быстро привык к школе, неплохо сошелся с другими учениками, схватывает все на лету и поразил даже мастера Дрогана своей невероятной хозяйственностью. «Не знаю, будет ли он направо и налево разить гигантов своим смертоносным мечом, как собирается сейчас, но аромат его похлебки с бараниной может низвергнуть с небес селестиала», — сообщала Эсмерель, и Дэйгун радовался уже тому, что тон ее писем становился все более легким и непринужденным.
Он смог повидаться с ней всего однажды, на второй год, когда передавал деньги за обучение, и уже тогда поразился произошедшим Эсмерель переменам. Знакомой осталась только улыбка, с которой она выбежала Дэйгуну навстречу, — подросшая, пополневшая, разрумянившаяся, ничем не похожая на робкую, прозрачную от недоедания девушку из лусканского притона. От прежней жизни у Эсмерель осталось всего несколько слабостей: табак, баллада о кусте тамариска и Дункан.
Похоже, мастер Дроган и впрямь сумел его немного обтесать: во всяком случае, Дункан вытерпел встречу, не проявляя откровенной враждебности, и даже время от времени вставлял несколько слов в разговор; но присутствием Дэйгуна он явно тяготился и постарался улизнуть при первой же возможности. Тем не менее, в этот раз Дэйгун покинул школу без прежнего тяжелого чувства — а следующие четыре года жизнь держала его далеко от Серебряных Пределов.
Орки продолжали свирепствовать; портовые города Побережья Мечей пожирала чума; вспыхивали гражданские войны. Искатели приключений не знали недостатка в работе, но порой сражаться приходилось и для того, чтобы просто выжить, — и у Дэйгуна было не так уж много свободного времени, чтобы размышлять о своих подопечных. Они были в безопасности, далеко от сражений и голода, — это все, что имело значение.
Дэйгун помнил, что у него не появилось никаких предчувствий, ни дурных, ни хороших, когда в конце очередного письма Эсмерель не высказала надежду на встречу, а назначила ее. Он подумал только, что место встречи в Уотердипе выбрано очень удобно, им как раз нужен целитель, да и третий мечник, пусть даже такой необученный, как Дункан, придется кстати.
Никакие видения прошлого его не тревожили; он был на редкость уверен в себе тогда.
Медора толкнула его локтем в бок, едва завидев входящего в таверну Дункана.
— Дэйг, чертяка, ты почему никогда не говорил, что твой братишка — такой сладкий пряничек? — прошептала она нарочито громким шепотом.
Сладкий пряничек. Определение вышло на редкость точным — от Дункана исходило то же ощущение липкой приторности, как от его матери Эрлинды: еще немного, и на него стали бы садиться мухи. Дэйгун запомнил единокровного брата мальчишкой; теперь Дункану, должно быть, было около двадцати, и детская нежность больше не смягчала грубовато-чувственные черты его лица. Каштановые волосы небрежно спадали на воротник полурасстегнутой рубашки с закатанными рукавами, и Дэйгун поморщился про себя от той нарочистости, с которой Дункан выставлял напоказ мускулистые грудь и руки. Похоже, теперь ему нравилось нравиться: даже к Дэйгуну он двинулся с таким сияющим видом, что тот испугался возможной сцены воссоединения любящих братьев после долгой разлуки; но Дункан ограничился крепким — пожалуй, даже чересчур крепким — рукопожатием и быстрой усмешкой, куда менее ослепительной, чем улыбка, которой он одарил Медору, расслышав ее слова.
Брандон и Флинн обменялись понимающими взглядами, но если даже Дункан и заметил их насмешливое изумление, то предпочел не обратить на него внимания. Тем же собственническим движением, что и в детстве, он привлек к себе стушевавшуюся Эсмерель, но сам запросто уселся на скамью поближе к Медоре.
— Я Дунк, а эта нежная юная леди — Эсме, — сказал он весело. — Давайте-ка обойдемся без офицальных представлений: Дэйгун столько про вас писал, что я и так угадаю, кто есть кто.
— А мы наконец узнаем, что же думал про нас Дэйг все эти годы, — к удивлению Дэйгуна, поддержал игру Линнет, раскуривая трубку.
Дункан немедленно наклонил голову, точно сорока, увидевшая что-то блестящее; прядь каштановых волос соскользнула ему на лоб.
— Дэйн Линнет, — ответил он без малейшей запинки, — великий казначей и последний оплот здравомыслия в этом безумном мире; когда такое пишет мой суровый брат, это что-то да значит. Позволите огоньку для трубки Эсме?
За весь вечер Дэйгун сумел обменяться с Эсмерель едва ли десятком слов: Дункан всасывал всеобщее внимание, точно сухая губка — воду или эль, которому он также отдавал должное. Он продолжал сиять улыбкой, а Дэйгун думал о ярмарке во Вратах Балдура, куда отец ездил продавать лошадей. Нэйтан Фарлонг улыбался, флиртуя с красивыми девушками и торгуясь с покупателями, улыбался, когда слуги лорда Эйриса признали украденного у хозяина вороного по плохо сведенному клейму, и даже поднявшись с кучи отбросов, куда его, избитого, кинули, словно куль, первым делом улыбнулся сострадательному прохожему.
Дэйгун успокаивал себя оживленным выражением лица Эсмерель, вместе со всеми рассмеявшейся над шуткой Флинна, громким голосом Брандена, травившего байки об их приключениях в Тетире, сдержанной улыбкой Линнета, молча следившего за разговором, попыхивая трубкой. Разве лучше было бы вновь повстречать угрюмого юнца с недобрым взглядом, само появление которого вызвало бы смущение и неловкость?
Однако нож за голенищем Дункана напоминал, что тот юнец не обязательно остался в прошлом. Всего лишь научился прятаться.