Дурная кровь

      Следующим летом, в середине флеймрула, ливень застал их в лесу, обещая один из тех дней, когда можно или наслаждаться нежданной передышкой, или досадовать из-за потерянного времени, но Дэйгуну не хотелось ни того, ни другого. В палатке они были втроем: он, Дункан и Эсмерель; раньше к ним обычно присоединялась Медора, но последнее время она под разными предлогами избегала их общества.       Шею холодил намокший ворот рубахи, но после дневного перехода это было даже приятно; не поднимая головы, Дэйгун прислушивался к дробному перестуку дождевых капель на скатах палатки, вдыхая запах влажной шерсти, дубленой кожи и волос Эсмерель — с тех пор, как она перестала курить, во время дождя они пахли чем-то прохладным, чуть сладковатым, как водяные лилии, хотя Дэйгун ни разу не видел, чтобы она пользовалась духами.       — Дождь стучит так, словно просит, чтобы его впустили, — пробормотала Эсмерель, глядя вверх; к счастью, палатка еще не начала протекать.       — Надеюсь, ты не настолько любишь природу, чтобы выполнить эту просьбу, Эсм? — осведомился Дункан.       — Шутишь, что ли? Да еще один час такого дождя, и я заквакаю! Мне кажется, я уже сейчас похожа на лягушку. — Распустив косу, Эсмерель сражалась с распушившимися от влаги волосами.       — На очень мохнатую лягушку, — немилосердно заметил сидевший прямо подле ее ног Дункан, но Эсмерель хоть и запустила, с самым свирепым видом, пятерню в его волосы, но совсем легонько дернула и пропустила между пальцев несколько прядок.       — Да-да, смейся надо мной, мастер Фарлонг! Мог бы и поделиться секретом, как твоя грива остается такой гладенькой.       — Может быть, у него слишком сальные мысли, — бросил Дэйгун, не прекращая вощить тетиву.       Краем глаза он заметил, как напрягся Дункан, и как рука Эсмерель, не то в предостерегающем, не то в защитном жесте легла на его плечо. На какое-то мгновение они оба сплотились против него, но потом Эсмерель коротко вздохнула и отстранилась от Дункана.       — Когда еще таким мыслям бродить в голове, как не в юности? — сказала она весело, переводя все в шутку. — Я вот, наверное, слишком стара для того, чтобы это спасало мою шевелюру.       — Я, пожалуй, пройдусь, — Дункан вскочил, потянул к себе плащ, — пообщаюсь с господином дождем, раз уж он так этого хочет.       — Дунк... — начала она, но он уже выбрался наружу, впустив в палатку волну прохладного воздуха, и Дэйгун с Эсмерель остались в тишине, которая впервые за много месяцев не была уютной.       — Можешь не повторять, что я слишком строг с ним, — Дэйгун по-прежнему не поднимал глаз от своего лука.       — Я и не собиралась, но...       — Но я все-таки слишком строг с ним.       Он слышал, как Эсмерель трет руками лицо.       — Но он не совершил какого-то преступления! Да, Дункан легкомысленный... легко увлекается, легко остывает... но он не стремится причинять боль. Это жизнь, Дэйгун! Такое могло случиться с кем угодно: с тобой, со мной, с самой Медорой...       — Но случилось почему-то именно с Дунканом.       Эсмерель вздохнула. Было невыносимо слышать раздражение в ее голосе.       — Почему тогда ты не обвиняешь Линнета? Он старше; он тоже мог бы подумать о Медоре! И, прости, мне трудно поверить, будто ты всерьез полагал, что Дункан и Медора обменяются кольцами и принесут клятвы верности. С самого начала было понятно, что это маленькая походная интрижка...       — Поэтому я и не люблю «эти маленькие походные интрижки», — Дэйгун отставил лук, прежде чем тот превратился в щепу под его пальцами. — Особенно в своем отряде. Они никогда не остаются делом только двоих. Они разобщают. Разлагают общий дух. Или, может быть, ты сама скажешь Медоре в лицо, что она, взрослая женщина, должна была догадаться, что с ней только поиграют, и ей незачем чувствовать себя обиженной?       — Дэйгун...       Еще никогда он не разговаривал с Эсмерель в таком тоне, — а сейчас почти ненавидел ее, глядя, как она с сокрушенным видом опускает растрепанную голову. Он был сыт по горло отговорками, что Дункану просто надо перебеситься, о чем твердил даже рассудительный Линнет, и Дэйгун недоумевал, почему, пока неделю назад не зашел без стука в его комнату на постоялом дворе и понял наконец причину заплаканных глаз и непривычной молчаливости Медоры. Его самый близкий друг и его единокровный брат в одной постели; Дэйгуну противно было разбираться, кто кого бросал, кто кого соблазнял, но все это время у него не было сил смотреть в глаза ни Линнету, ни Медоре. Их товарищество трещало по швам из-за какого-то порочного мальчишки, и порой, в особо злые минуты, Дэйгун думал, что Эсмерель выдумала ту лусканскую историю, чтобы разжалобить его, привязать к Дункану. Он не мог понять, как можно быть настолько развращенным: Дункан не просто хотел нравиться людям — он любил пробуждать в них определенные желания и, похоже, не видел между симпатией и похотью особой разницы. И Эсмерель еще его защищала!       Чувствуя, что его вот-вот разорвет пополам от ненависти и бессилия, Дэйгун сам выскочил наружу, подставил лицо потокам воды. Дождь хлестал по щекам, лился за воротник, и это приносило хоть какое-то облегчение. Дэйгун мог бы простоять так долго, но не хотелось привлекать любопытных взглядов и вопросов Флинна, вызвавшегося побыть часовым; он и так чувствовал себя фигляром в каком-то отвратительном ярмарочном представлении.       Следы Дункана уходили дальше в лес; без особой мысли Дэйгун двинулся по ним, позволяя дождю охлаждать пылающую голову. Да, он был разочарован и в Линнете тоже, но Дункан... Дункан был плоть от плоти своих родителей; Дэйгун не мог справиться с ним, ни когда тот был ребенком, ни тем более сейчас; да и стоило ли вообще волноваться, во что превратится Дункан, если совсем за ним не приглядывать?..       Дункан сидел под разлапистой старой елью, в своем укрытии вполне комфортно чувствуя себя под проливным дождем. Он даже ковырял ножом обломанный сук, пытаясь вырезать из него то ли фигурку, то ли фаллос, — зная его привычки, Дэйгун поставил бы на второе.       Услышав шаги, Дункан вскинул голову.       — Я бы потеснился, да ты, небось, побоишься поскользнуться на сале, натекшем из моей головы, — сказал он как ни в чем не бывало, тряхнув мокрыми блестящими волосами.       Поутихший было гнев разгорелся вновь.       — Не сяду с тем, кто вечно убегает от ответственности, ты хочешь сказать.       — Убегает?.. Я думал, тебе нужно время остыть, вот и решил не мозолить глаза.       — То есть дело еще и в жалости к себе, ведь я был так несправедлив.       Щеки Дункана вспыхнули; он повертел в руках заготовку для фигурки и наконец, размахнувшись, зашвырнул в кусты.       — Ну ладно, ладно, — сказал он после долгой паузы. — Я знаю, что ты прав. Я обидел Медору. Мне надо было поговорить с ней сразу или... Но это же все несерьезно!       — Надеюсь, ты хотя бы Линнету это сказал?       — Линнет и сам все знает, — буркнул Дункан совсем по-детски.       — В самом деле? Эсмерель сейчас пыталась убедить меня, что и Медора сама все знала...       — Только Эсме сюда не приплетай!       На мгновение Дэйгун вновь увидел перед собой прежнего разъяренного щенка; запоздало, с холодной отстраненностью, вспомнил, что у Дункана нож... но держащая его рука расслабилась.       — Эсме тут совсем не причем, — повторил Дункан уже спокойнее.       — Да, действительно. Это ты сеешь среди нас смуту.       Дэйгун совсем не ожидал, что Дункан фыркнет.       — Сею... смуту? Сиськи Бешабы, я думал, наш отец был последним на свете, кто так изъяснялся!       Это было первое упоминание отца в их немногочисленных разговорах, и почему-то оно лишило Дэйгуна дара речи. Дункан никогда не говорил о родителях, и то, что он так походя сказал «наш», отозвалось внутри острой болью. Кровь Нэйтана Фарлонга, бездельника и конокрада, текла в их жилах, от него Дэйгун унаследовал черты лица и любовь к лесу, а Дункан — улыбку и манеры; эта гнилая скверная нить связывала их намертво.       Трудно было понять, что прочел Дункан в его молчании.       — Ты хочешь, чтобы я ушел? — осведомился он с несвойственной ему деловитостью.       На мгновение Дэйгун почти поддался малодушному соблазну; но если бы Дункан ушел, с ним могла уйти и Эсмерель, а значит, у него не было роскоши выбора.       — Ты все-таки мой брат, — сказал он неловко.       Дункан вновь взглянул на него прежними глазами — недобрыми и недоверчивыми, потом резко отвел взгляд. Сунув нож за голенище, он вскочил на ноги.       — Единокровный, ты что-то забыл добавить.       Когда Дункан проходил мимо, Дэйгун ощутил мимолетное прикосновение к плечу, но коснулся ли его брат или толкнул, не понял.