Дурная кровь

      Дэйгун нашел Дункана на том же месте, где оставил, — хоть в чем-то его хребет был крепче, чем у их жалкого отца. Не наклонился Дункан и подобрать свое барахло, когда Дэйгун бросил мешок и перевязь с мечом к самым его ногам. Больше всего он боялся, что Дункан снова начнет что-то лепетать, оправдываться, клясться всеми богами, что вернет украденное, но тот не сказал ни слова. Ненадолго в глазах Дункана зажегся прежний злой огонек — словно он надеялся, что на него накинутся с кулаками, измолотят в кровь, позволят забиться в нору, жалея себя, — но именно эту лазейку Дэйгун и не собирался открывать.       Все так же молча Дункан вытащил из вещей и натянул чистую рубаху, надел перевязь, забросил на плечо мешок, — но даже когда его шаги затерялись в шуме просыпающегося города, Дэйгун продолжал стоять на улице, привыкая к мысли, что все наконец-то кончилось.              Линнет первым постарался сделать вид, что ничего страшного не произошло. В кошеле хранилась только плата за последнее задание и деньги, отложенные на текущие нужды, а поскольку свои с Дэйгуном доли он исправно относил в банк, то они могли возместить потерянное еще до ухода из Аткатлы. Линнет говорил об этом нарочито бодрым, почти легким тоном, так ему несвойственным, и от его натужной беспечности у Дэйгуна сводило зубы, словно от кислого вина.       Он бы предпочел, чтобы его винили, а не жалели: в конце концов, дело было даже не в растраченных девяти тысячах, пусть даже за ними стояла неделя, проведенная в кишащих чудовищами и мертвецами развалинах, по колено в воде, среди ядовитых испарений и вызывающих болотную лихорадку насекомых. Что хуже всего, он привел в свой отряд мерзавца и вора, потворствовал ему и лишь милостью Сильвануса не понес заслуженное наказание. Каким командиром он был после этого?       Но никто — даже недолюбливавший Дункана Флинн — не позволил себе ни единого упрека.       — Э, дело пустое! — пробормотал он, глядя на Дэйгуна с унизительным сочувствием. — Это же твой брат. Кем надо быть, чтобы винить тебя за то, что ты любил парня и пытался сделать из него что-то путное?       Любил? Это слово в мозгу Дэйгуна зудело сильнее, чем рубцующаяся рана. Он не мог оправдывать себя даже тем, что питал на счет Дункана какие-то иллюзии: с самой первой их встречи было понятно, что дурная кровь рано или поздно возьмет верх; но теперь груз вины и стыда Дэйгун делил с той, которую всегда старался от этого оградить, — с Эсмерель.       Он никому не рассказал ни о драке в игорном зале, ни о ноже, но чувствовал, что Эсмерель догадывается о чем-то сама. После ухода Дункана она редко-редко мурлыкала под нос балладу о тамариске и вновь достала из мешка пенковую трубку, будто пытаясь затеряться среди клубов табачного дыма. Пару раз Дэйгун заставал ее, опечаленную, за какими-то письмами, но не решался спросить, от Дункана или к Дункану ли они. На него вообще напала странная немота — вспоминая о том, как мать могла молчать неделями, он с трудом выжимал из себя слова, — но те, которые оставались несказанными, роились в голове, превращаясь в изнуряющие мысли.       Именно тогда он по-настоящему задумался над тем, какие отношения связывали Эсмерель с Дунканом. Его всегда раздражала неуместной интимностью манера Дункана постоянно льнуть к ней, класть голову на колени, гладить пальцы, что тот без раздумий проделывал даже на глазах Медоры и Линнета, но теперь Дэйгун думал и о том, как светлело всегда в такие моменты лицо Эсмерель, с какой нежностью она ерошила волосы Дункана или целовала его в лоб или висок. Он не мог представить между ними любовную связь: такая женщина, как Эсмерель, не стала бы делить возлюбленного со шлюхами из борделей и своими товарищами, но что он знал о желаниях ее сердца? Его собственная мать была дочерью богатого торговца шерстью из Берегоста и все же сбежала из дома с Нэйтаном Фарлонгом, бездельником и конокрадом.       Это было не его дело; но он смотрел на заострившийся профиль Эсмерель, так болезненно напоминавший вновь о девочке из Лускана, и вспоминал ее слова о том, что Дункан не стремится причинять боль. Может быть, и так — это просто получалось у него само собой.              К счастью, времени предаваться бесполезным размышлениям у Дэйгуна находилось не слишком много. Дни складывались в недели, недели — в месяцы, желудки исправно требовали еды, оружие и доспехи — починки, наниматели — успехов, и они раз за разом брались за работу, уходили в леса, спускались в подземелья, мерзли и мокли, охотились на гоблинов и ледяных великанов, прежде чем смогли позволить себе передышку в Уотердипе. Там-то, почти полгода спустя, Дэйгун узнал, что на его имя в банк исправно поступают деньги. Сто, двести, триста монет, — то с разницей в несколько дней, то с перерывами на недели; всего накопилось уже почти четыре тысячи.       В первый раз, получив письмо из банка, он, видимо, посмотрел на него так, что Линнет аккуратно забрал бумагу из его руки.       — Это всего лишь золото, — заметил он, — не ядовитые змеи и не куски мертвых тел. Хотя, будем надеяться, твой брат не зарабатывает их способами, за которые его самого пришлют нам по частям... Да и если собираешься уязвить кого-то отказом, надо, чтобы этот кто-то об отказе узнал.       Линнет никогда теперь не называл Дункана по имени — то ли окончательно перечеркивая все, что было между ними, то ли из своеобразной деликатности. Так или иначе, его ирония отрезвила Дэйгуна.       — Это всего лишь золото, — ответил он Линнету его же словами. — Я не настолько дурак, чтобы отказываться от денег, которые нам и принадлежат.       — Мы можем хранить их отдельно.       Дэйгун вырвал у него письмо.       — Просто пойдем и заберем их. Никогда не знаешь, когда понадобятся лишние деньги.       Он и представить не мог, как скоро они понадобятся.