Дурная кровь

      Дэйгун проснулся в разворошенной постели от бьющих в лицо лучей солнца, один, с ощущением, что всю ночь на нем плясало дикое пламя, но очистило, а не испепелило, — пусть даже физически ему требовалось как следует вымыться. Он ощущал столь редкое для себя мужское самодовольство, перебирая свежие воспоминания, и благословлял остывшую воду в бадье, которая помогала остудить и тело, и мысли.       О присутствии Шайлы напоминали только ее запах, пропитавший, казалось, не только постель, но и все его тело, да позабытая ею зеленая лента, змейкой свернувшаяся на полу. Глядя на нее, Дэйгун решил, что это было и к лучшему, что Шайла не стала прощаться: он совершенно не представлял, что мог бы сказать этой странной маленькой жрице, да и она, возможно, наутро почувствовала бы себя неловко.       В ярких красках утра ночная история представлялась такой странной, такой нереальной, и теперь эта реальность представала перед Дэйгуном во всей неприглядности. Сам Дункан наверняка бы посмеялся над иронией судьбы и заявил, что только такие жертвы и следует приносить его памяти, и все же Дэйгун чувствовал себя так, словно устроил брату самую чудовищную тризну, какую только можно вообразить. Он как будто отпраздновал смерть Дункана и, что хуже всего, не мог так просто выкинуть Шайлу из головы.       Одеваясь, он задумался, не мог ли чем-нибудь ее оскорбить или причинить боль — все же полурослица была такой маленькой, — и не поэтому ли она поспешила уйти без единого слова? Пробуждение в одиночестве уже казалось ему дурным знаком.       Как мог, Дэйгун привел в порядок постель, торопливо собрал вещи, но возле самой двери не выдержал и обернулся на упавшую ленту. Не стоило оставлять ее здесь. Он поднял ленту, бездумно намотал на палец и сразу вспомнил, как ночью, думая, что Шайла задремала, играл с ее локонами. Потом он увидел, как вздрагивают ее плечи, она фыркнула, пытаясь сдержать смех, но прежде чем он успел смутиться, опрокинула его на спину, склонилась над ним, лаская кожу теплым дыханием и пышными вьющимися волосами...       Дэйгун был безумно голоден, но хоть на минуту задержаться в гостинице оказалось выше его сил. В мешке еще оставались припасы, он вполне мог утолить голод по дороге...       «По дороге куда?» — эта мысль заставила Дэйгуна остановиться. У него снова не было цели, не было места, куда он торопился бы прибыть или вернуться.       Он заставил себя зайти в таверну, что-то съесть, не глядя на тарелку и не ощущая вкуса, снова выйти на удивительно пустынные для солнечного весенного утра улицы. В полном одиночестве он проходил под цветочными арками и развевающимися флагами, пока не услышал вдалеке нежные звуки флейт. Не без труда Дэйгун припомнил, что давно разрушенный храм Тира, единственный в Порт Лласте, располагается на зеленом холме, с которого видны сады и море. Должно быть, там, среди живописных белых руин и прекрасных видов, и решили собраться жрецы и любопытствующие, чтобы наслаждаться музыкой и разговорами. Кажется, Шайла собиралась петь на открытии...       А он ведь так и не заплатил ей за лечение. Шайла потратила на него заклинание исцеления; ему ли было не знать, каких денег оно стоит? Было просто непорядочным уйти из города, даже не отблагодарив за помощь.       На этот раз Дэйгуну удалось отогнать воспоминание о необыкновенно нежных губах и ладонях, одно прикосновение которых вливало в него силы на протяжении всей ночи, и все же сам воздух Порт Лласта был перенасыщен Шайлой. Терпкий аромат моря и нежный цветочный, запахи нагревшейся на солнце пыли и пролитого вина, — все обращало мыслями к ней. Казалось, лихорадка возвращается: его знобило, голова кружилась, во рту пересохло. Под теплым солнцем Дэйгун инстинктивно завернулся в плащ.       Подъем на пологий холм отнял у него все силы; в потрепанной дорожной одежде Дэйгун чувствовал себя неловко среди праздничной толпы. В одном месте пели, в другом играли на арфе, в третьем спорили о божественных постулатах, в четвертом сдвигали бокалы, расположившись прямо на брошенных в траву циновках. Здесь собрались сотни, а может быть, и тысячи представителей самых разных рас, и все же Дэйгун упорно шел по следу, словно неуспех задел бы саму его следопытскую гордость.       Наконец он услышал вдалеке знакомый голос, но с непривычными интонациями. В часы, которые они провели вместе, Шайла или злилась, или смеялась, или болтала, звонкая, как колокольчик, сейчас же из ее уст несся призыв к Арворину, сдержанный и торжественный. Значит, она служила этому суровому божеству полуросликов; Дэйгун вдруг почувствовал себя неловко, словно явившись к храму с нечистыми мыслями.       Он украдкой глядел на Шайлу из толпы. Вся в белом, с ниспадающими ниже колен туго заплетенными косами, она выглядела строго и целомудренно, даже венок из маргариток не придавал ее облику игривости и легкомыслия, — должно быть, такое льдисто-белое, длиннокосое видение появляется перед умирающими северными варварами, прежде чем их души отлетают во владения Келемвора. Дэйгун уже начинал сомневаться в собственном рассудке: неужели он в самом деле провел ночь с этой женщиной? Лишь когда она, запрокинув голову, воздела к небу руки, и воротник мантии немного сдвинулся, он увидел на нежной шее пурпурный след и вздрогнул, вспоминая, как оставил Шайле эту метку.       Музыка, а вслед за ней и голос жрицы смолкли; под довольно вялые хлопки она спустилась со сцены и куда-то заторопилась через толпу, по-прежнему напряженная и суровая; косы били ее по спине, и сердитым движением Шайла перебросила их на грудь.       Возможно, сейчас было лучшее время для того, чтобы тихо уйти, выбросив из головы безумные воспоминания, и все же Дэйгун последовал за ней, не сводя глаз с медных волос на затылке. Строгая прическа немного растрепалась, выбившиеся волоски торчали тут и там, и почему-то это придавало ему смелости.       Шайла дошла до подножия разрушенного храма, совсем неграциозно плюхнулась на нижнюю ступеньку и замерла на ней, нахохлившись, точно замерзший воробей. С расстояния Дэйгун видел, как шевелятся ее губы, словно она выговаривает за что-то самой себе. Выпалив поток сердитых слов, она ойкнула, пугливо огляделась по сторонам — и встретилась с ним взглядом.       Предчувствия его не обманули — этой встрече Шайла отнюдь не была рада. Но и строгость слетела с нее в один момент: она смотрела на него, удивленно приоткрыв искусанные, распухшие от поцелуев губы, и Дэйгун сам не понял, как сделал шаг, потом другой, и оказался наконец рядом с ней.       — Тебе идет, — сказал он почему-то и только после этого вспомнил, что надо было обратиться к ней «мать», «сестра» или «мадам», да и вообще говорить не об этом.       Шайла с недоумением моргнула, потом обвела взглядом, точно первый раз увидев, запачкавшийся подол своей мантии, потрогала вышивку на груди и наконец стащила с головы венок из маргариток, засыпав себя лепестками.       — Угу. Даже за нормальную жрицу некоторые принимают.       Неожиданно для себя Дэйгун обрадовался сварливым ноткам в ее голосе, как и отправленному в полет венку: из аватара Арворина она снова превращалась в земную Шайлу. Он торопливо протянул ей золото, неприятно согревшееся во влажной ладони.       — Об этом я и хотел поговорить... Наверное, мне надо заплатить тебе? — И вновь он с опозданием сообразил, как двусмысленно это звучит. — То есть за лечение, не за…       Ему захотелось откусить себе язык; он бы совсем не удивился, если бы Шайла пнула в колено или куда-нибудь еще, куда смогла дотянуться. Ее лицо залила густая краска, уголки губ опустились, но тут же она с вызовом уставилась на него, и Дэйгун испугался, увидев подозрительный блеск в этих круглых карих глазах.       — Себе оставь! — сказала она, как плюнула. — Еще пригодятся! Не последний, думаю, раз после лекаря-шарлатана попрешься снимать комнату втридорога, а меня рядом уже не будет.       Шайла едва не сбила его с ног, сорвавшись с места; Дэйгун успел заметить, как она сердито смахивает слезинку, и все приготовленные слова, сомнения, страхи разлетелись, оставив в голове не пустоту, а восхитительную ясность.       — Шайла! — крикнул он, не боясь привлечь еще чье-нибудь внимание. — Прости!       Он думал, она не остановится, и все же Шайла замерла, бросила на него осторожный взгляд через плечо.       — Прости. Знаю, я сказал глупость, просто не мог придумать повод, чтобы подойти к тебе. На самом деле… ты куда теперь собираешься?       Эти слова оказались неожиданностью для него самого, но от них и на сердце вдруг появилась обескураживающая легкость. Да, именно этот вопрос он и надеялся задать все утро. Этот и другие, которые могли за ним последовать, если бы Шайла... Дэйгун даже почти не страшился ответа. Почти.       — Что? Да мне уже без разницы, лишь бы там не слышали о моем позоре на открытии конгресса. А это… любой уголок мира, вроде как?       Он просто позволил потоку увлечь себя и понести — совсем как ночью.       — Тогда нас таких двое. В смысле, кому без разницы, куда теперь идти. Так, может, ты не против… — Дэйгун набрал в грудь побольше воздуха. — И нет, дело не только в том, что было ночью, или что с тобой мне не придется тратиться на шарлатанов. То есть мне понравилось и то, и то, но… Я просто хочу сказать…       Ему до безумия хотелось, чтобы Шайла улыбнулась — той же ведьмовской лукавой улыбкой, что и перед самыми безумными своими затеями, от которой происходящее казалось ему восхитительно правильным, — но она смотрела на него серьезно и рассудительно, как взрослая женщина на замечтавшегося мальчишку. Это смущало, обескураживало; Дэйгун умолк под ее взглядом, не в состоянии ни отвернуться, ни продолжать.       — Что ты проснулся в пустой кровати и понял, что такую заботливую, яркую и очаровательную леди, как я, трудно найти, невозможно забыть и нежелательно потерять, — все же так степенно и благоразумно продолжила она за него. — Поэтому почему бы нам не отправиться в путь вместе и не узнать друг друга получше, поскольку это единственный разумный финал этой странной истории. Что… вот так просто?       Вновь пронеслось воспоминание: Шайла делает непристойное предложение, он, вожделеющий и растерянный, произносит те же слова: «Что, вот так просто?», и она, смешливо округлив глаза, отвечает...       — Ну, не звать же для начала жреца, чтобы он нас поженил, — повторил он вслух.       Губы Шайлы дрогнули в улыбке — и это решило все.