Дурная кровь

      И все-таки это оказалось непросто — вновь привыкнуть к постоянному присутствию женщины, а не друга или попутчицы, рядом. Больше тридцати лет прошло с тех пор, как под его рукой каждую ночь спала Райвинн — жилистая темнокожая полуэльфийка-получалтианка, но даже тогда все было совсершенно иначе: вместе они охраняли караваны, вместе ели из походного котла и, бывало, за целый день успевали перекинуться едва ли десятком слов. С Жанной он проводил приятные вечера и бессонные ночи, но всякий раз торопился уйти до рассвета, чтобы вернуться к друзьям. Шайла же...       Что ж, как странствующая жрица, она была вынослива, неприхотлива и даже заключила нейтралитет с Ахиллом, привыкшим за эти годы единолично греться под боком хозяина во время ночевок под открытым небом, — и все же Дэйгун был ошеломлен тем, как много может быть даже такой миниатюрной женщины. Порой ему казалось, что в его жизнь вошла огненная великанша.       Он был готов днем делить с ней трапезу, а ночью — одеяло, и все же для него стало неожиданностью, что за одеяло придется сражаться. Шайла сначала заворачивалась в свое одеяльце, потом стягивала его собственное и к рассвету превращалась в шерстяной кокон, в то время как Дэйгун просыпался замерзший, стуча зубами. Попытки распутать Шайлу ни к чему не приводили — за одеяло она держалась мертвой хваткой, даже не просыпаясь, а утром, розовая и сияющая от тепла, ни о чем не помнила.       Проблема отчасти решалась покупкой третьего одеяла, но и то Дэйгуну пришлось привыкнуть, услышав в ночи сонное бормотание и возню, рывком отодвигаться от цепкой маленькой руки.       Еще Шайла невероятно пеклась о своей внешности. Страстью ко всяческим притираниям она напоминала Дэйгуну Медору, а ее шевелюра, казалось, была их четвертым, после Ахилла, спутником, только куда более упрямым, капризным и прихотливым. Под нужды волос необходимо было подстраиваться; им требовалось угождать; кажется, у Шайлы имелась даже отдельная молитва об их здравии — обращенная, как подозревал Дэйгун, вовсе не к суровому Арворину. У Эсмерель тоже были длинные волосы, но Дэйгун не помнил, чтобы она тревожилась, не потускнели ли они, не посеклись ли кончики, не промелькнул ли ужасный седой волос, от вида которого Шайла могла полдня — а порой и всю ночь — пребывать в столь несвойственной ей меланхолии, которую развеивало только новое чудодейственное снадобье... а поскольку лишних денег у Шайлы никогда не водилось, для Дэйгуна стало открытием, как дорого могут обходиться маленькие женские прихоти.       К счастью, искусством не задавать лишних вопросов он владел и так, а бдительность и щедрость вознаграждались вполне достойно. Если Шайла, согретая и разомлевшая в двух одеялах, просыпалась раньше, то могла устроить ему пробуждение весьма приятными способами, — в том числе, поджарив на завтрак хлеб и густо смазав его соленым маслом именно так, как он любил. Вымытые, умащенные и подкрашенные (предполагалось, впрочем, что о последнем Дэйгун даже не подозревал) волосы соблазнительно разлетались по плечам Шайлы, вновь игривой, точно котенок, и ночи становились не только теплее, но и жарче. Да и вечера можно было проводить весьма приятно: в команде он был один против завзятых картежников, а вот Шайла не имела ничего против игры в виселицу и в «Быки и коровы», хоть и горячилась, спорила и пересчитывала каждый свой проигрыш.       Пожалуй, именно к изобилию ее звонкого голоска было привыкнуть сложнее всего. Если Шайла не лечила кого-нибудь, то болтала, если не болтала, то бурчала себе под нос, если не бурчала, то пела. Теперь Дэйгун знал имена всех ее родственников, соседей, домашних питомцев, собратьев по вере, крестьян, горожан, разбойников, драконов, некромантов, бродячих торговцев, — всех, с кем когда-либо сталкивала Шайлу судьба, а их перечень и запас историй о них был воистину неистощим. Не затрагивала она только две темы — своих бывших любовников и то, как долго собирается оставаться рядом с Дэйгуном.       Бывали вечера, когда у Шайлы не было повода волноваться из-за новой морщинки или седого волоска, подгоревшего ужина или проигрыша в виселицу, и все же она сидела возле костра притихшая, задумчивая, изредка бросая на Дэйгуна короткие взгляды, значение которых он не решался истолковывать.       Он мог уставать от ее болтливости, беспечности, бесцеремонности, и все же по-настоящему страшило его одно: что однажды он проснется возле потухшего костра под двумя влажными от росы одеялами, слыша только звуки утреннего леса и собственные мысли.              Ту ночь они проводили под крышей — в Ливисе, поселении полуросликов, настолько бедном, что они не держали даже постоялого двора у проезжей дороги. Староста отпер для Дэйгуна с Шайлой общинный дом, пропахший мышами и дегтем, и растопил очаг в единственной скудно обставленной комнате — до того угрюмой, что лечь в ней было все равно что в склепе. Но на улице лил дождь, а Шайла едва держалась на ногах — день выдался непростым. Вначале им пришлось выследить и уничтожить стайку гоблинов, повадившихся таскать овец из стада, после чего в четыре руки исцелять овец от копытной гнили. Потом, с просьбой о лечении, Шайле принесли золотушного младенца, потом — еще одного, с грыжей, матери привели выводок шмыгающих носами ребят, застенчивая молодуха попросила о зелье, название которого не смогла произнести вслух, только написать на бумажке; приковылял, жалуясь на боль в колене, древний старик, — и так, пока не иссякли заклинания. Плата за них — свежеиспеченный каравай хлеба, десяток яиц, медовые соты и большой вяленый угорь — и послужила ужином.       Вспоминая свое прошлое искателя приключений, Дэйгун только качал головой, — так отличались их с Шайлой жизни. Его команда привыкла брать золотом за артефакты и головы чудовищ, считая невыгодной ту работу, где не выходило хотя бы сотни монет на каждого, Шайла упокаивала зомби на сельских погостах, лечила детей и свиней и радовалась горсточке истертых медяков, ссыпанных крестьянами в кошель для пожертвований.       Насколько это было возможно, Дэйгун постарался устроить ее получше: соорудил постель, натаскал и согрел воды, чтобы Шайла могла вымыться, после чего массировал ей ступни и опухшие лодыжки до тех пор, пока она, хихикая, не отпихнула его. Поужинав, они устроились рядом на застеленном плащами лапнике, и Дэйгун поймал себя на мысли, что все же уютно лежать вот так, в сытости и тепле, играя в виселицу, — Шайла хоть и зевала во весь рот, но горела желанием отыграться за последнее поражение, непременно на длинном и трудном слове.       Этим вечером удача оказалась на ее стороне — человечек все еще висел без обеих ног, прежде чем Дэйгун написал под ним слово «бесконечность». Шайла, однако, продолжала смотреть на исписанный листок и удержала Дэйгуна, когда он уже потянулся выбросить бумагу в огонь.       — Ты мог бы зарабатывать бешеные деньги, переписывая книги, — она погладила завитушку над буквой «б». — Не слово, а жемчужная нитка!       Отчего-то встревожившись, Дэйгун коротко пожал плечами. Это была всецело заслуга матери: она всегда стремилась приучить его к аккуратности и могла разрыдаться, если он ставил кляксу или рвал пером бумагу.       — Просто не люблю, когда буквы пляшут.       Шайла откатилась от него, вытянулась на плаще, позволяя рубахе задраться куда выше колен, и пусть даже Дэйгун знал, что сегодня за этим вряд ли последует продолжение, все равно немного отвлекся. Определенно, Шайла пыталась притупить его осмотрительность. Она подложила руку под голову, и подол приподнялся еще немного.       — Вот знаешь, что я подумала, когда тебя увидела? «Да какой это следопыт, это наверняка эльфийский принц в изгнании!» Правда-правда! Ты и говоришь не как следопыт, и думаешь слишком много, и даже неудовольствие показываешь, вот как сейчас, весьма утонченно. Ну что, раскусила я тебя, ваше высочество?       — Я не показываю неудовольствия, — возразил он машинально. — По-твоему, следопыт должен изъясняться жестами и рычанием?       — Ну... может быть, не изъясняться словом «изъясняться». Не то что бы мне не нравилось, что ты настолько изысканный... но кто же ты такой, таинственный Дэйгун Фарлонг?       Его первым порывом было оборвать этот странный разговор; его действительно уязвили нелепые слова — «изысканный», «таинственный»... И все же, пусть Шайла улыбалась, ее взгляд оставался серьезным, — а Дэйгун вдруг с некоторым смущением понял, что за три месяца, что они путешествовали бок о бок, узнал о ней все, а сам назвал только свое имя.       — Моя мать получила хорошее образование и постаралась научить меня всему, что знала сама.       — Что ж, по крайней мере, ты родился, как все, от смертных мужчины и женщины, а не завелся в чашечке цветка... Но тебе неприятно о ней говорить, да?       — Что? О матери? Нет... — Он заставил себя продолжить. — Просто она давно умерла, и мой отец не был ей достойным мужем. Это не то прошлое, в котором есть что-то для хорошего рассказа. Моя семья совсем не похожа на твою. Но мои родители были кем угодно, только не аристократами.       И все же в детстве мать казалась ему именно сказочной королевой в изгнании: печальная и молчаливая, со своими вычурными манерами, арфой и сундуком старых книг, она странно выделялась среди жизнерадостных диких эльфиек. Когда-то он пытался понять, что же свело ее с Нэйтаном Фарлонгом, — влюбленность или просто болезнь, которой отец воспользовался, чтобы добраться до денег богатой наследницы, но потом решил, что в этом нет смысла.       — И ты совсем один, да? — теперь в голосе Шайлы звучало сочувствие. Больше не пытаясь его отвлечь, она села, обнимая руками колени. — Ни братьев, ни сестер?       Он вновь подумал о Дункане и понял, что не может отречься от него в смерти.       — У матери я один. У отца был еще сын.       — Был?       — Он пошел своей дорогой, и та ни к чему хорошему его не привела. Правда, не могу сказать, что сам я закончил лучше.       — Эй, сплюнь, не говори так, словно я тут сижу с умертвием!.. — Шайла помолчала. — На самом деле, я слышала про Дэйгуна Фарлонга. У твоей команды была хорошая репутация. Это же вы разобрались с призрачной деревней дварфов под Нашкелем и завалили красного дракона в Лесу Стужи?       — Это был едва вставший на крыло слеток, чья мать издохла от болезни. Хорошо, что получилось выследить его до того, как он набрался сил когтить не только овец и коз.       — Ну, хоть с деревней дварфов было так, как рассказывают?       — Прости, я не знаю, что об этом рассказывали.       — Это не были призраки-карапузы, которые только и могли корчить страшные рожи шахтерам, и вам просто повезло, говорить не о чем, точка?       — Нет.       — И ты бросил такую жизнь ради этого вот всего!       Дэйгун невольно улыбнулся: в голосе Шайлы прозвучал такой надрыв, словно он сбежал из роскошного дворца, а не от грязи и крови.       — Потерял я куда больше, чем приобрел.       Он ждал продолжения расспросов, но Шайла вновь придвинулась к нему, прижалась спиной к его груди, так что он смог запустить пальцы в мягкие локоны. Дождь хлестал по крыше, от догорающих углей исходило тепло, и Дэйгун вдруг представил с мучительной ясностью, как хорошо было бы дремать в такую погоду не просто под крышей, а в своем доме, на своей кровати, со своей женщиной.       Он уже решил, что Шайла заснула, когда она пробормотала:       — Когда я девчонкой была, то, конечно, тоже мечтала обо всем таком: насовершать подвигов, прославиться, деньжонок заработать... проехать через наш городишко на белоснежном пони, в затканном золотом плаще, чтобы подружки завидовали, а парни убивались, что такая краля им не досталась.       — А потом?       — А потом я выросла.       — Целительницу вроде тебя охотно приняли бы в любую команду.       — Да ты представляешь, сколько овец Побережья Мечей загнулись бы тогда от копытной гнили? Как я могла их подвести? — Шайла хмыкнула. — Свою долю ночевок на холодной земле и странных знакомств я и так получила. Будет о чем вспомнить на кресле-качалке перед камином... и что над ним повесить, я тоже придумаю! Так-то я почти все знаю, что у меня в доме будет: кровать обязательно светлая, с резными круглыми столбиками, белой овечьей шкурой накрытая вместо покрывала, и на креслах такие же... Сирень под окнами... А на полку в кухне я посуду поставлю, какую только в Невервинтере делают... видел, наверное? Облитая зеленой, красной и желтой глазурью, так и хочется тарелку облизать, как леденец! Тарелки у меня такие будут, кружки, кувшин... Ты там не смеешься, нет? Ты ведь никогда не смеешься. Вот и сейчас не начинай!       — Я и не думал смеяться. А у тебя уже есть дом, который ты так обставишь?       Шайла сладко зевнула — раз, потом другой.       — Не... аааа... Пока нет. Но будет, обязательно будет! На худой конец, вернусь домой — наверняка у матушкиных подруг еще остались непристроенные сыновья. С ними и думать не надо: только окрутись — вот тебе и дом, и камин, и вторая толпа родни впридачу.       Дэйгун перестал гладить ее волосы. Конечно, этого стоило ожидать: у Шайлы большая семья, много родственников, друзей детства. Когда она устанет от скитаний, то вернется к своим, в небогатую, но сытую и устроенную жизнь, какую так хорошо умеют устраивать пожившие, повидавшие мир полурослики. Выберет себе мужчину, такого же, как она, а может быть, и просто зажиточного, крепко стоящего на ногах фермера или ремесленника...       Шайла не сказала ничего, что Дэйгун не ожидал бы услышать, и все же он продолжал думать над ее словами, даже когда она заснула, прислушиваясь к ее ровному дыханию. Дождь продолжал барабанить по крыше, потом стих, сквозь грязные оконца в комнату просочился сероватый утренний свет, где-то запели петухи...       Наконец, решившись, Дэйгун легонько тряхнул Шайлу за плечо. Она подскочила, как ужаленная.       — А? Что? Они лезут? — Кажется, до конца еще не проснувшись, она уставилась на Дэйгуна испуганными глазами.       Он подбирал нужные слова всю ночь и сейчас постарался произнести их четко, одно за другим:       — Если я отыщу дом, ты захочешь обставить его так, как мечтала? Полками с разноцветной невервинтерской посудой, креслами под белыми овчинами... и кроватью со столбиками... для нас обоих?       Какое-то время Шайла оторопело глядела на него, потом медленно и как-то даже опасливо моргнула.       — Так, погоди. Значит, ты опять думал вместо того, чтобы спать, а теперь будишь меня спозаранку, чтобы... Была ли хоть одна девушка, Дэйгун Фарлонг, которую ты не смял своим напором?       — Я хочу узнать твой ответ, — пробормотал он, смешавшись.       Мягкие руки Шайлы обвились вокруг его шеи, потянули вниз, на их импровизированное ложе. Совсем рядом он увидел ее глаза — все еще сонные, припухшие, со слипшимися ресницами, но уже лукавые. Пальчики Шайлы пробрались под его рубаху, и Дэйгун задрожал, осознав, что устал вовсе не так сильно, как можно было предположить после бессонной ночи.       — А сможешь попозже задать мне этот вопрос? Знаешь, я намерена еще чуть-чуть поспать и боюсь, что если отвечу «да» прямо сейчас, то второй раз проснусь уже на кровати с резными столбиками, а я вообще-то сама это все хотела выбрать!