19
18 января 2020 г. в 16:58
Следующие четыре года остались для Дэйгуна подобием магических диковин, которые ему однажды довелось видеть в Уотердипе, — хрустальных шаров с заключенными в них крошечными деревнями среди залитых солнцем зеленых рощиц или заснеженных полей, искрящихся под лунным светом. Обиды и ссоры, болезни и неудачи, неизбежные в жизни любого смертного, изгладились из памяти, оставив только тихое, ровное чувство радости. Он охотился или просто бродил по Топям, наслаждаясь их своеобразной красотой, то вызывающе яркой, то мрачновато-печальной, возвращался домой к горящему очагу и любимому креслу, обедал за столом, уставленным разноцветной посудой, занимался любовью с Шайлой — порой в местах, которые и представить не мог подходящими для этого занятия, вроде дровяного сарая или мягкой травы подле зеленой изгороди, за которой Астильба Моссфелд громко жаловалась Локсии Лэннон на неурожай огурцов, и засыпал в собственной кровати, пахнущей то полынью и лавандой, то розмарином и мелиссой.
Постепенно он привык и к жителям Западной Гавани. Пусть даже ему по-прежнему было неуютно среди всевидящих глаз, незамолкающих ртов, подслушивающих ушей, появились люди, которых он выделял: чересчур болтливый, но сметливый и дельный Георг Редфелл, юный сын казначея, с которым Дэйгун иногда ходил охотиться на крупную дичь; седоусый Эрни Хэвисс, большой любитель шахмат, тоже когда-то променявший жизнь искателя приключений на сельский покой, и наконец молодые супруги Старлинги, Ярл и Ретта, пожалуй, самые тихие и приятные из всех их соседей. Шайла быстро прознала, что родом Ярл из Невервинтера и будто бы принадлежит к древнему и славному роду, а Ретта немного умеет колдовать, — но Дэйгуна больше интересовали не семейные тайны Старлингов, а принадлежавшие им великолепные овчарки; не будь Ахилл весьма ревнив, пожалуй, он сам не отказался бы завести одну из этих выносливых, умных и преданных собак. Ярл тоже не был разговорчив, а потому они прекрасно проводили время в гостях друг у друга, занятые каждый своими мыслями, в то время как Ретта и Шайла обсуждали свои дела.
Дэйгун тренировал ополчение Западной Гавани, а на третий год, к немалому своему удивлению, и возглавил его на правах «опытнейшего и достойного воителя», как выспренно выразился староста Бакмэн. Впрочем, уроженцы Гавани, выросшие среди богатых дичью лесов, с детства привычные к луку или праще, не приносили ему хлопот или разочарований. Кроме того, он всегда мог положиться на Георга, умевшего веселить и успокаивать шуткой или удачным словцом, и Уэйна Моссфелда, незаметного рядом с грозной супругой, но невероятно убедительного с боевым молотом в руках.
Дункан появился в Западной Гавани всего однажды, промелькнул и исчез, вместо обещанной головы дракона привезя голову виверны, которую Дэйгун как можно скорее преподнес деревенскому совету для украшения зала собраний. Он не имел ничего против самой твари, чья красноватая чешуя блестела ничуть не хуже драконьей, но уж больно тоскливо смотрели со стены стеклянные глаза, сварливо-угрюмым казалось выражение вытянутой морды с плотно сжатыми зубастыми челюстями, и Дэйгуну упорно чудился в этом какой-то не слишком приятный намек.
Несколько раз приезжала Эсмерель. Она тоже ни разу не задерживалась надолго, но всякий раз щедро снабжала новостями из большого мира, — как обычно, неутешительными. Должно быть, поэтому она так спешила обратно: шли годы, а страсть Эсмерель к странствиям не утихала, и жизнь заносила ее во все более далекие уголки Абер-Торила — Муншаез, Закхару, Кара-Тур. Дэйгун слушал ее рассказы с любопытством, но не чувствовал ни капли сожаления. Дальние страны, удивительные земли... теперь ему хватало поездок в Лейлон несколько раз в год — и то по настоянию Шайлы.
Как и собирался, он сделал ей предложение в конце первой весны и пережил нелегкую минуту, когда она сделала вид, что задумалась, — а может быть, и действительно задумалась, — прежде чем ответить «да». Подарок к помолвке тоже заставил поволноваться: Дэйгун слишком хорошо помнил, как отец со смехом рассказывал, что свел племенного жеребца с конюшни будущего тестя, чтобы купить невесте дорогую безделушку, и как поиски любимой золотой розы в конце концов привели мать к смерти. Нет, Дэйгун не хотел полагаться на милость покровительствующих любви богинь: ни Ханали Селанил, ни Сьюн, ни Шилы Периройл. После мучительных раздумий он заказал городскому ювелиру золотой диск с платиновым символом Арворина, куда более изысканный, чем простой серебряный медальон, который носила Шайла.
— Да ты с ума сошел! — сказала она, впервые увидев его, и тут же добавила: — Но это очень приятное безумие.
Они не стали устраивать свадьбу, просто заглянули в мэрию Лейлона, и заверенный печатью свиток с их именами нашел себе место в дальнем сундуке. Поужинали они тоже как обычно, но зато когда Дэйгун, вымыв посуду, поднялся в спальню, Шайла ожидала его на шкуре варга, не имея на себе ничего, кроме нового амулета и капельки духов, и брачная ночь незаметно перешла в брачное утро.
Дэйгун не мог отрицать, что в отношениях с Шайлой удовлетворенное сладострастие многое значило для него: он даже не вспоминал о своем недостатке, а ее игривость и изобретательность были так вдохновляющи! После долгих лет, когда он лишь изредка срывал плоды удовольствия, неизменно отравленные сомнениями или разочарованием, он как будто оказался в чудеснейшем саду, наслаждаясь без пресыщения.
И все же дело было не только в ее мягких губах, умелых руках и нежной коже, — он нуждался в ней целиком: в смехе, поддразниваниях, даже ворчании. Возможно, в его собственном одиноком жилище все вещи лежали бы на своих местах, но только Шайла могла наполнять не только уютом, но и смыслом их несовершенное обиталище. Дэйгун мог уйти в Топи на несколько дней, преследуя зверя, но чувствовал себя потерянным, возвращаясь в пустой дом, в одиночестве садясь за стол, с тревогой дожидаясь, когда Шайла вернется от роженицы или больного. Поэтому он так любил сопровождать ее в поездках на полуросличьи фермы, подстраивая шаг под трусцу ленивого пони, с которым Шайла то нежничала, то ругалась. Всякий раз он не без смущения наблюдал за ее преображением в строгую жрицу Арворина перед паствой, за искренним благоговением, с которым она возносила хвалу своему божеству, — и не менее искренним озорством, с которым распевала не всегда пристойные песенки на праздниках и свадьбах. Шайла могла показаться воплощением хаоса — и все же, в отличие от него, она никогда не путалась в лабиринте собственных мыслей, это ее радость жизни увлекала его за собой.
Но долго ли они, такие разные, могли смотреть в одну сторону?..