Дурная кровь

      Наступила Макушка Зимы — четвертая из проведенных ими в Западной Гавани. В здешних краях праздник отмечали тихо, по-семейному: никому не хотелось высовывать нос на улицу в холода. Днем все-таки заглянули Старлинги, Редфеллы и Бакмэны, чтобы преподнести еще теплые пряные кексы и получить в подарок такие же, — Дэйгун так никогда и не понял смысл этого ритуала, — но к вечеру, когда солнце закатилось за вершины деревьев, а в окнах зажглись огоньки, превращая заснеженные дома в огромные подобия праздничных кексов, залитых липкой белой глазурью с желтыми и оранжевыми цукатами, Дэйгун и Шайла наконец-то оказались полностью предоставлены сами себе.       Это была именно его идея — пройтись в сторону тракта, чтобы полюбоваться опушенными снегом соснами, под звездным небом напоминавшими колонны нескончаемого храма среди мраморно-белой целины, — это наполняло Дэйгуна праздничным настроением куда сильнее, чем медовуха Бакмэнов, жирные колбасы и приторные сладости. Шайла хоть и любила порассуждать о «порочной эльфийской поэтичности», против прогулки ничего не имела, и они без сожалений покинули теплую кухню.       Морозец немного щипал лицо, но вечер был тихий, в лесу дышалось легко. Они неспешно шагали через лощину, и Шайла все пыталась угадывать следы — четыре года жизни со следопытом так и не научили ее разбираться в природе. Спустя какое-то время Дэйгун взял жену на руки; вначала она противилась и бурчала, но потом принялась его целовать, и он уже задумался о возвращении, когда увидел на дороге странницу.       Сначала Дэйгуну показалось, что это старуха — так тяжело она тащилась, опираясь на клюку, и через каждые несколько шагов останавливалась, чтобы отдохнуть. Это зрелище скорее встревожило его, чем вызвало жалость: он никогда не видел нищих вдали от больших городов и дорог; возможно, женщина была с одной из окрестной ферм? Следом мелькнула мысль, не ранена ли она; за последние годы в округе не случалось нападений людоящеров — но это были Топи Мертвецов, а их спокойствие всегда могло оказаться обманчивым.       Шайле пришла в голову та же мысль.       — Бедняжка! — проговорила она, глядя на еле ковылявшую фигуру, и живо спрыгнула на снег. — Пойдем скорее, узнаем, не стряслось ли чего.       Завидев их, женщина остановилась, вцепившись в свою клюку. Дэйгун уже мог разглядеть, что на самом деле это посох, — гладко вырезанный, с навершием в виде птичьей головы, так хорошо ему известный; знакомыми казались и плащ с узором из листьев папоротника, и светло-русые волосы, выбившиеся из-под капюшона... Он побежал, но имя так и застряло у него в горле, сжатом в ожидании чего-то немыслимо ужасного.       — Эсме... рель? — изумленно выдохнула запыхавшаяся Шайла.       — Я шла... а вот и вы... Какая... встреча... — силясь улыбнуться, прошелестела Эсмерель, и Дэйгун успел вовремя подхватить ее, прежде чем она осела на дорогу.       Он никогда не видел Эсмерель в таком состоянии: от нее дурно пахло, волосы свалялись и превратились в паклю, на обтянутом бледной кожей лице остались одни глаза; но даже плотный дорожный плащ топорщился на раздутом животе, который Эсмерель, пошатнувшись, первым делом инстинктивно обхватила рукой со сбитыми, покрытыми кровавой коростой костяшками.       — Мне кажется, я рожаю, — виновато прошептала она.              Те сутки Дэйгун запомнил урывками. Он нес Эсмерель на руках, ужасаясь тому, что ее тело даже под зимней одеждой, с этим огромным животом, кажется легким, как пригоршня птичьих косточек. Колотился в дверь матушки Бьонетт, человеческой повитухи. Сидел в темной кухне за неубранным столом, не в силах даже погладить встревоженного Ахилла, и слушал доносившиеся из спальни бесконечные шаги и приглушенные толстой дубовой дверью вопли. Вечер сменился ночью, ночь — сереньким утром, зима окончательно перевалила за середину, — время тянулось и тянулось, и Дэйгун думал, что это не закончится никогда. В какой-то момент ему показалось, что жалобные крики Эсмерель сменились пронзительным тонким плачем, но суета наверху не стихла.       По спине ползли струйки холодного пота, а Дэйгун продолжал сидеть; он пытался вспомнить молитвы Сильванусу, но голова была тяжела и совершенно пуста одновременно. Наконец матушка Бьонетт спустилась на кухню, прошла мимо, словно его и не было тут, разожгла плиту и поставила греться котел с водой. Неуверенно Дэйгун приподнялся, но не сделал и пары шагов к лестнице, как в спину ему донеслось грозное:       — Куда? Нельзя!       Он робко сел на прежний стул, чувствуя себя каким-то дроу — презренным самцом, выброшенным из высшего женского круга. Но после этого матушка Бьонетт добавила, точно сжалившись:       — Девочка. Здоровая и крупненькая. Лучше б даже поменьше была, а то заставила мать помучиться, да, заставила...       — Она жива? — Дэйгун сам не узнал этот тонкий испуганный голос.       — Да живее некуда! Вы не пугайтесь, что пока примолкла: пусть девчоночка поспит, еще накричится вдоволь!       — Нет, я имею в виду Эсмерель... мать... — Дэйгун запнулся — настолько диким показалось ему это слово.       — Все хорошо с ней, спасибо молитвам госпожи Шайлы. Уснула вместе с девочкой. А вы пока, что ли, бульону куриного сварите: не думаю, что бедняжка хоть что-нибудь ела последние дни, а силы ей еще как понадобятся.       И она удалилась наверх вместе с согретой водой, оставив Дэйгуна едва ли не в большей тревоге и недоумении, чем до этого.              Только к вечеру Дэйгуна допустили в святая святых. Он едва узнал супружескую спальню: овчины и шкура, наспех свернутые, валялись в углу перед дверью, кресла были сдвинуты к стене, стол, наоборот, придвинут к кровати. Эсмерель, одетая в его новую рубаху, немного порозовевшая, с обстриженными чистыми волосами, с улыбкой протянула Дэйгуну руку, и он неуверенно присел на край постели, косясь на поставленную на стол корзину, в которой что-то лежало.       — Не бойся разбудить ее разговорами, — сказала Шайла, собирая на поднос грязную посуду, — у настолько маленьких кувшинчиков не такие уж большие ушки!       Она выглядела на удивление радостной и бодрой, хотя не спала уже вторые сутки; Дэйгун мог поклясться, что Шайла принялась напевать «Озорного парнишу из Белвея», только выйдя из комнаты. Казалось, она не видела в случившемся ничего необычного, как будто это было само собой разумеющимся, что однажды Эсмерель придет к ним израненная, изголодавшаяся и грязная, без денег, вещей и своей сойки, чтобы родить ребенка на их супружеской постели.       Он неуверенно сжал руку Эсмерель в ответ.       — Как ты?       — Неплохо. Спасибо за бульон, он был вкусный.       Она все время поглядывала на спящего ребенка, будто боялась, что он исчезнет прямо из корзинки. Дэйгун с тревогой отметил, что улыбка Эсмерель не отражалась в глазах; она с усилием морщила губы, но легкий тон никак не давался ей, голос звучал надтреснуто, устало. Было ли это следствием только родовых мук?       — Так хорошо снова оказаться у вас, Дэйг, как будто... — Она все-таки не выдержала, закусила губу, и к своему ужасу Дэйгун увидел в ее глазах слезы. — Прости. Мне так стыдно, что вам приходится возиться со мной, но я правда не знала, куда еще можно пойти.       — Все в порядке, — пробормотал он беспомощно.       Он не знал, как нужно вести себя, что можно сказать, сделать. Мог ли он ее обнять или к только родившей женщине не стоило прикасаться? Должен ли он был ее подбодрить или фальшивая веселость только сделала бы все хуже? Имел ли он право задавать вопросы? Он чуть не кинулся к вернувшейся Шайле, умоляя ее все сделать правильно за него.       Но Шайла и так не растерялась.       — Ну-ну-ну, — она погладила Эсмерель по голове, как ребенка. — Не плакать, милая, не плакать, а то вдруг не придет молоко? Надо подумать про маленькую красоточку, вот что сейчас самое важное, правда?       Эсмерель кивнула и откинула голову на подушку, крепко закусив губу, а Дэйгун невольно задержал взгляд на новорожденном. Повитуха утверждала, что он был большим и здоровым, но это создание выглядело крошечным и каким-то противоестественным. Лысая, покрытая редким пухом голова венчала спеленутое тельце червячка, и кожа казалась болезненно-красной в сравнении с белой пеленкой. Бросались в глаза закругленные уши — дитя родилось полностью человеческим. Как Дэйгун ни старался, но не мог разглядеть в этом существе не то что красоты, но даже чего-то достойного перенесенных Эсмерель страданий. Конечно, он видел детенышей животных, но то, что разумные существа не появляются на свет хотя бы менее уродливыми и более похожими на представителей своей расы, обескураживало.       Как оказалось, пока он наблюдал за младенцем, за ним самим тоже наблюдали.       — Хочешь подержать? — с улыбкой спросила Эсмерель, и он испуганно отпрянул от корзины: как можно было взять на руки эту гусеничку и не разломить ее пополам?       Эсмерель и Шайла обменялись понимающими взглядами, и Дэйгун смутился еще больше. Он чувствовал себя неловко в комнате, больше ему не принадлежавшей, наполненной странными запахами, с чужаком в корзинке, появившимся будто из ниоткуда, — но в то же время разговоры о ребенке, похоже, немного развеивали тоску Эсмерель.       — Как ты его назовешь? — спросил он, радуясь, что нашел безопасную тему.       Эсмерель хихикнула.       — Ее, Дэйг, ее. Это же девочка!       Для него это существо выглядело совершенно бесполым, и невозможно было представить, что когда-нибудь оно наденет платье, вплетет ленты в косы, да и просто отрастит хоть какие-то волосы, — но он торопливо кивнул, злясь на себя за то, что опять попал впросак.       — Да. Ее.       Эсмерель потянулась к корзинке, и Шайла подала ей по-прежнему спящего младенца.       — Тамирис, — произнесла Эсмерель без малейшего сомнения, глядя в сморщенное некрасивое личико дочери. — Тамирис Винтерглен.       Он снова увидел ее как наяву в более счастливые времена, вечно мурлычущей под нос нехитрую старую балладу о смерти и любви: «Сломался меч его, изрублен был щит — сражался твой рыцарь, но все же убит! И там, где он рухнул мертвым в пыли, кусты тамариска цветут на крови». А вот второе слово ничего Дэйгуну не говорило — он мог думать разве что о заснеженной лощине, в которой они с Шайлой нашли Эсмерель, но что там было примечательного, чтобы нарекать в ее честь ребенка? Сам Дэйгун много раз предлагал Эсмерель взять какое-нибудь прозвание, выбрать фамилию, но она даже не отказывалась, а просто забывала об этом — ее полностью устраивала жизнь с одним только именем.       И все же спрашивать об этом было невежливо; в конце концов, что он мог знать о том, что Эсмерель хотела для собственного ребенка? Зачем-то Дэйгун уточнил:       — В честь того самого куста тамариска?       И тут же получил суровый взгляд от Шайлы:       — Лучше сказал бы: «Какое красивое имя!»       — Ничего, я знаю, что он так и думает, — в глазах Эсмерель даже появился намек на прежнее озорство.       Однако вспышка оживления, как и теплое ощущение прежнего товарищества, промелькнули и пропали бесследно. С тревогой Дэйгун отмечал, как измучилась Эсмерель, насколько старше выглядит: одиннадцать месяцев назад у порога этого самого дома он попрощался с жизнерадостной девушкой, а теперь перед ним была женщина с увядшим лицом и ранней сединой в волосах, и мысли ее по-прежнему уносились куда-то далеко.       Он неловко и торопливо кивнул:       — Наверное, тебе надо как следует отдохнуть после... всего. Если что-то нужно...       — Колыбель, корытце, чепчик, распашонки... хотя распашонками я сама займусь, — заглушая слабое «нет, спасибо» Эсмерель, перечислила Шайла. — Не будет же Тамирис спать в корзинке, словно кошка!       — Говорят, таких детей ожидает славное будущее, — пытаясь загладить прошлые промахи, сказал Дэйгун.       — Только для начала их в этой корзине отправляют в плавание по какой-нибудь реке. Не хочу, чтобы такое случилось с Тами. Никогда.       Снова Эсмерель не удалось удержать на лице улыбку, и Дэйгун выскочил из комнаты, не дожидаясь гнева Шайлы. Колыбель, корытце... Он никогда не думал, что ему придется иметь дело с такими вещами, — но было в сто крат легче пойти с подобной просьбой к плотнику, чем лишний раз посмотреть в потухшие глаза.              Конечно же, по Западной Гавани поползли слухи — не случись этого, Дэйгун усомнился бы, что получил хоть какой-то опыт за время жизни среди людей. Лесные эльфы все же были менее бесцеремонны; сейчас Дэйгун мог побиться об заклад, что только благодаря человеческим ушкам Тамирис избавлен от участи быть записанным молвой в ее отцы, а Шайла — в одураченные жены. И все же он замечал любопытные взгляды, ловил обрывки разговоров, тотчас смолкавших при его приближении и оттого еще сильнее приводивших в ярость. Попробуй кто-нибудь высказать эти предположения ему в лицо, он бы сломал пару-тройку пару носов, но все же в глубине души Дэйгун признавал, что имеет со сплетниками кое-что общее: его ничуть не меньше селян волновало, что же произошло с Эсмерель.       Будь он ее кровным братом, то, не раздумывая, спросил бы прямо, но дружба не давала столько прав. Эсмерель и так переживала из-за того, что доставляет им с Шайлой столько хлопот, и Дэйгун совершенно не хотел, чтобы она посчитала себя обязанной отвечать на его вопросы.       — Ты не оставишь нас без куска хлеба расходами на рожок и погремушку. В конце концов, этот дом обустроен и на твои деньги тоже, — сказал он, когда через две декады после родов Эсмерель заговорила о том, что ей пора уйти.       — На деньги, которые я вернула взамен потраченных тобой же на мое обучение!       — Не потраченных, а вложенных, и это было хорошее вложение. Куда ты отправишься с грудным ребенком в конце зимы? Или тебя где-то ждут? — запоздало он сообразил, что Эсмерель может желать воссоединения с отцом ребенка.       — Я не собираюсь скитаться с Тами по дорогам, раздетая и босая, если ты волнуешься об этом, Дэйг. Мне надо будет отлучиться на несколько часов, не больше. В Топях тоже есть друиды, а мы помогаем друг другу.       — Ты готова принять помощь друидов, но не хочешь принимать нашу?       — Друиды не отдадут мне свою спальню, чтобы у меня была лучшая комната в доме, не будут кормить меня, одевать, не сделают полное приданое моей дочке... и на самом деле это хорошо! Я просто хочу восстановить утраченное: книгу заклинаний, заряды посоха, взять себе новую птицу.       — А где же твоя сойка?       — Погибла, я думаю, — сказала Эсмерель как-то безразлично. — Она не возвращается уже третий месяц.       Ребенок захныкал, и она тотчас поднялась, наклонилась над колыбелью. Воспользовавшись передышкой, чтобы обдумать новые аргументы, Дэйгун обвел взглядом комнату. Странное это было ощущение: так мало времени прошло, а он как будто никогда и не жил здесь вовсе. Теперь здесь пахло молоком, присыпкой, мокрыми пеленками, на комоде высилась стопка крошечных вещей, которые Шайла сшила, не жалея исколотых иголкой пальцев. И Эсмерель собиралась оставить теплую спальню, где зимнее солнце весело играло в толстых оконных стеклах, ради сомнительного убежища, которое могли ей предоставить друиды?       — Прости, Тами проголодалась, — виновато произнесла она, не оборачиваясь.       И все же сегодня Дэйгун не собирался сдаваться так легко.       — Останься у нас хотя бы до середины весны. Новые дела лучше начинать с приходом тепла. Пусть ребенок подрастет, окрепнет, да и ты... — Он замялся, не зная, стоит ли говорить, как тревожит его изможденный вид Эсмерель. — Если хочешь, можешь потом отблагодарить нас за помощь, но сейчас... Прими ее для Тамирис, если не хочешь для себя.       Кажется, он угадал.       — Хорошо, я подумаю, — обронила Эсмерель, по-прежнему стоя над колыбелью. — ...А ты не получал в последнее время вестей от Дункана, Дэйг?       Он настолько не ожидал этого вопроса, что в первый момент только с недоумением пожал плечами, забыв, что Эсмерель на него не смотрит. Дункан приезжал в Западную Гавань больше двух лет назад, после чего прислал короткое письмо с благодарностью за гостеприимство и упоминанием, что собирается в Тетир («Помнишь, еще Бранден говорил: пока Тетир рвут на кусочки, каждый второй из них будет лакомым?»). Дэйгуна это полностью устраивало: впервые за многие годы он чувствовал себя действительно свободным от дум о брате.       — Я ничего не слышал о нем два года. Кажется, тогда он собирался в Тетир.       — Мне Дунк не отвечает уже полгода. Я боюсь, он на меня обижен.       — Обижен? На тебя?       Вновь что-то едкое всколыхнулось в душе Дэйгуна, и, наверняка почувствовав это по его голосу, Эсмерель обернулась с неловкой, натянутой улыбкой, какие только он и видел на ее лице в эти дни.       — Мы довольно скверно расстались в последнюю встречу... в основном по моей вине. Мне не стоило быть такой резкой, давить на него... Видишь, я сама забываю свои же поучения, — на мгновение она как будто забыла даже о дочери, чей плач становился все громче и требовательнее. — Было бы так хорошо увидеть его... просто знать, что с ним все в порядке.       — Я попробую что-нибудь выяснить, — только и сказал Дэйгун.       Значит, Дункан исчез из жизни Эсмерель полгода назад. Когда она уже была беременна.              Не в силах справиться с беспокойством, Дэйгун попытался расспросить Шайлу: казалось, она сблизилась с Эсмерель за этот месяц. Иногда к ним присоединялась Ретта Старлинг, родившая в начале зимы второго сына, и вместе они коротали вечера за вязанием и шитьем, разговорами о младенцах и каких-то таких женских делах, о которых Дэйгун и знать не хотел, — но, может быть, именно поэтому с другими женщинами Эсмерель могла бы быть более откровенна.       Шайла полностью разделила его несогласие, когда Дэйгун пересказал ей разговор с Эсмерель — умолчав, впрочем, о касавшейся Дункана части.       — Вот уж глупости какие! — заявила она. — Она мне тоже эти планы объявляла. Чтобы добраться до Круга Топей за несколько часов, ей придется обернуться птицей, а обороты не очень-то полезны в ее состоянии. Как будто не помнит, что у нее и роды начались на две недели раньше из-за того, что она слишком долго пробыла в обличье скопы!       Дэйгун замер.       — Эсме рассказала, что с ней произошло?       — Упомянула, когда я начала ее расспрашивать в ту ночь, потому что видела раньше такие признаки. Она бы, знаешь, родила вполовину легче, не будь истощена длительным превращением, — Шайла помолчала. — Если хочешь знать мое мнение: откуда-то она убегала в страшной спешке, так что пришлось пренебречь опасностью для себя и ребенка, чтобы просто спасти их жизни. Она до сих пор почти не спит, хотя Тами чудо какая спокойная.       — А про отца ребенка она не говорила?       — Ни словечка.       — Я не любопытствую, просто... Возможно, мы могли бы помочь ей... отыскать... связаться... или...       Шайла вздохнула.       — Она чуть не расплакалась, когда Ярл в первый раз пришел за Реттой и взял на руки Бивила, и до сих пор старается не смотреть на них, бормочет «до свидания», и все. Сдается мне, что бы там с отцом ребенка ни случилось, ничего хорошего в этом нет.              На следующий же день Дэйгун верхом отправился в Лейлон. Отыскал лавку волшебника, без малейшего колебания отдал сотню золотых и торопливо вывел на зачарованном пергаменте: «На Макушку Зимы Эсмерель родила дочь. Тревожится за тебя, хотела бы увидеть. Дай хотя бы знать, где ты и что с тобой», после чего сложил письмо и отпустил по ветру.       Это была самая сильная почтовая магия, которую он знал: письмо неутомимо следовало бы по свету, пока не отыскало бы адресата, — по иронии судьбы, к тому же способу прибег Нэйтан Фарлонг, прося Дэйгуна позаботиться об единокровном брате.       Но Дункан не ответил и не появился. Ни через неделю, ни через месяц, ни через год.