Дурная кровь

      — Нет-нет-нет, скажи, что ты думаешь на самом деле! А ты думаешь, что я шлюха! Раз дала одному Фарлонгу, так теперь не успокоюсь, пока всю его родню не перепробую! Ну-ка, перечисли-ка еще разок своих кузенов, дядьев, дедушек! Всю седьмую воду на киселе перечисляй, у меня ж свербит!       Дэйгуну редко приходилось видеть Шайлу в такой ярости — даже ее волосы, казалось, приподнялись, как шерсть разгневанной кошки, а щеки и шея сравнялись краснотой с тканью платья.       — Я не считаю, что ты вела себя недостойно, — повторил он. — Но неуважения в адрес своей жены я не потерплю, особенно со стороны собственного брата.       Шайла замерла на полувздохе, точно поперхнувшись воздухом; гневный румянец на ее щеках заалел еще ярче, но теперь вместо жара Дэйгуна обдало ледянящим презрением.       — Вот что, господин Ревнитель Семейных Устоев, — произнесла она медленно и раздельно, — а давай я сама буду решать, что считать неуважением в свой адрес, а что — нет. И пока что единственный, кто проявил его ко мне, это ты! Выгнать бедного парня из дому...       — Уверен, он уже позабыл все печали в «Плакучей Иве» и, скорее всего, не в одиночестве.       — ...потому что тебе что-то там почудилось! Да плевать я хотела на ваши маленькие семейные игры, развлекайся, сколько хочешь, сам, но не смей использовать меня как предлог! Понял, мой супруг и повелитель? — Шайла сделала паузу, чтобы смахнуть со лба выбившуюся прядь волос. — Думаю, на кухне ты и сам себе сможешь сообразить постель.       Она захлопнула дверь спальни перед самым его носом, и Дэйгун мог поклясться, что слышит, как на нижнем этаже падают со стен картины. Какое-то время он стоял, глядя на гладкое дерево и не решаясь дотронуться, как будто дверь могла отбить его руку в сторону с той же злостью, что и жена, потом медленно спустился вниз — и сел прямо на ступеньку.       Шайла могла обвинять его в мелочности и злонамеренности, но был предел выходок Дункана, которые он мог стерпеть, да и владело им далеко не злобное ликование.       ...Он услышал смех Шайлы в саду и уже тогда безотчетно встревожился. Шайла смеялась часто, но Дэйгун давно не слышал этих игривых дразнящих ноток, так живо напомнивших ему об их первой сумасшедшей ночи. Конечно, по меркам людей и полуросликов они были вместе довольно долго; конечно, теперь Шайла была ему женой, а не лукавой соблазнительницей... Но именно поэтому сердце оборвалось, когда за смехом Шайлы послышался голос Дункана.       Дэйгун не подкрадывался к ним — они ведь и не таились там, за кустами сирени и крыжовника, просто ничего не замечали.       Дункан опустился на одно колено — тощий, оборванный, совсем не похожий на прекрасного рыцаря, но с прежним блудливым взглядом из-под полуопущенных ресниц, той же быстрой улыбкой, будто бы обещавшей его случайным знакомцам немыслимые удовольствия. Его бесстыжие глаза могли легко скользить по шее, плечам и глубокому вырезу летнего платья Шайлы, которая стояла так близко к нему.       — Дурачок ты, — говорила она, — думаешь, что такой пройдоха, а на самом-то деле когда хоть чуточку ума наживешь?       Она звонко щелкнула его по лбу, но и Дункан не отстранился, и она не противилась, когда он поймал и задержал ее руку в своей.       — Посему и благословляю вашу вразумляющую ручку, госпожа Шайла. Могу только повторить, что вы моя спасительница!       С улыбкой глядя на Шайлу, он поднес ее пальцы к губам, прильнул поцелуем к одному, потом к другому, третьему... Шайла не противилась. Она не выглядела смущенной или взволнованной, не опускала ресниц — и все же как будто светилась, словно мужское внимание озаряло ее серые будни, придавая блеска глазам, рыжины волосам, свежести лицу — и Дэйгун, не в силах больше этого выносить, шагнул вперед, продираясь через кусты. Горло сдавило так, что он сам не понял, как вырвалось единственное слово — «Вон!»       И вот теперь он сидел на лестнице, бесцельно наблюдая за тем, как тонет в сумерках кухня, и пытался вспомнить, что говорил Шайле. Наверняка — не то, что думал. Он не боялся измены физической, особенно с Дунканом — мысль об этом даже не пришла ему в голову, такой дешевкой был его брат. Он испугался, что Шайла живет с ним самим, как в глубокой холодной тени, и его собственный взгляд уже не может пробудить в ней женщину, когда-то столь беспечно наслаждавшуюся свободой и радостями плоти.       Что он дал Шайле? Была ли она счастлива с ним?       Наконец, не желая оставаться в душной темноте, Дэйгун вышел в сад, но вечерняя прохлада не принесла облегчения — изломанные кусты слишком живо напоминали о случившемся. Он обошел дом раз, другой, посматривая на окна, но ни в одном не увидел ни огонька, ни движения — Шайла, так любившая запах восковых свечей и ярко освещенные комнаты, сидела без света, и только ветер колыхал занавески.       И все же Дэйгун не мог, словно грабитель, до утра скрываться в саду или как ни в чем не бывало стелить себе постель в недоброй тишине кухни; он заставил себя вернуться в дом, поднялся к наглухо закрытой двери, постучал. Он не ожидал, что Шайла отзовется, и все же не получить ответа было горько.       — Я не прошу, чтобы ты простила меня, — все же сказал Дэйгун и сам поразился тому, как громко и резко прозвучал его голос, — но я понимаю, что виноват перед тобой. Мне не стоило давать волю дурным чувствам... — Это опять было не тем, что он хотел сказать. — Я не ревнивец... — Это прозвучало еще хуже.       Он прислонился к двери, пытаясь собраться с мыслями.       — Я знаю, со мной непросто жить... я не могу дать тебе ребенка... даже этот дом, возможно, не то, чего ты действительно заслуживаешь. Я все это понимаю. И сегодня, видит Сильванус, самым дурным, что я подумал, было: «Вот я вижу, какой ты была до меня». Такой... беззаботной, свободной... И то, что Дункан своими глупостями вдруг пробудил это... было невыносимо. Я не смог с этим справиться.       Он запнулся, сглотнул пересохшим горлом, но в спальне по-прежнему царила тишина. Наконец Дэйгуну показалось, что он услышал то ли вздох, то ли приглушенный всхлип.       — Шайла! — позвал он, искренне желая, чтобы жена встала на пороге, осыпая насмешками, только бы не плакала в темной комнате, но все снова затихло.       Дэйгун не знал, сколько простоял под дверью, но вечер сменился глубокой ночью, когда он, сдавшись, вновь спустился в сад, по-прежнему не зная, как быть и что делать. Бездумно он толкнул калитку, зашагал по дороге, сначала просто пытаясь отвлечься, потом вспомнил про иллефарнские руины и обрадовался уже тому, что у него появилась цель, пусть даже такая ничтожная, как утешение погибшей красотой в глубине Топей.       Должно быть, в руинах сохранилась какая-то магия: древний мрамор, такой тусклый днем, мягко мерцал в лунном свете, а болотная вода блестела, словно густой черный лак. Но на душе Дэйгуна было слишком неспокойно, чтобы любоваться этой картиной, тени прошлого не имели над ним власти среди тревог настоящего. Он так и остался стоять на тропе, зная, что пустота разрушенных залов повергнет его только в большее уныние.       Среди звуков ночного леса он вдруг услышал хруст ветки под чьей-то ногой, шорох камешков и неуверенно оглянулся — слишком хорошо были знакомы ему эти шаги, из-за спешки не такие легкие, как обычно. В лунном свете красное платье Шайлы казалось темным; подобрав подол, она почти бежала к Дэйгуну, и выражение ее лица могло обещать что угодно, от полного прощения до толчка в болото.       Значит, ему оставалось только принять свою судьбу — и он чувствовал огромное облегчение уже потому, что Шайла не собиралась оставить его в неведении.       — Вот угораздило меня выйти замуж за эльфа! — заявила она, пытаясь отдышаться. — Захочешь поругаться по второму заходу, а муженек уже где-нибудь в болоте, любуется лягушками и квакает на луну, и что ему твои земные заботы!       Ее голос звучал как обычно — может быть, чуточку сварливо, но Дэйгун заметил припухшие глаза, слипшиеся ресницы: значит, Шайла все же плакала.       — Я думал, что сегодня ты не захочешь ни видеть меня больше, ни говорить.       — Я тоже думала, пока не увидела, как ты среди ночи уходишь в лес с пустыми руками... Да что только мне в голову не пришло!       — У меня нож.       — Успокоил так успокоил... — Шайла глубоко вздохнула. — Никогда с тобой не знаешь, что ты можешь отмочить.       Дэйгун недоуменно моргнул: неужели она думала, что он готов наложить на себя руки или навсегда уйти из Западной Гавани с одним ножом на поясе? Однако этот вопрос мог нарушить хрупкое равновесие.       — Знаешь... вот просто, чтобы с этим раз и навсегда покончить... я перед твоим братом хвостом не крутила. Давно я вышла из возраста, когда кидаются леденцового петушка облизывать.       — Леденцового петушка? — почему-то он почувствовал огромное облегчение, услышав эти слова; они звучали далеко не так опасно, как «сладкий пряничек» из уст Медоры.       — Любитель пораспускать хвост или то, что у него сейчас от хвоста осталось. Если благодарить, так на коленях, если хвалить, так словно королеву. Ну... приятно оно, ничего не скажу, — Шайла немного покраснела — только от гнева, а не от смущения. — Но если ты думаешь, что от такого у меня панталоны сами собой свалятся...       — Я не...       — Ты не ревнивец. Конечно-конечно, — Шайла схватила его за руку и потянула за собой. — Давай хоть присядем, в ногах правды нет.       Она сама отыскала ствол поваленного дерева, усадила его, села сама, болтая в воздухе ногами. Платье было слишком легким даже для летней ночи, Дэйгун видел, как открытые плечи и грудь Шайлы покрылись гусиной кожей, и после недолгого колебания набросил на нее свой жилет. Шайла взглянула на него как-то странно, но не скинула.       — Я одному поражаюсь: какой же ты слепой, Дэйгун Фарлонг! Как крот: нос на солнце высунул, фыркнул и спрятался. Навоображал чего-то, а мог бы просто спросить. Моя беззаботная прошлая жизнь, все такое... А я ведь думала, что так и буду трахаться по постоялым дворам, когда совсем припрет, и хорошо, если у меня хоть имя будут спрашивать, — Шайла невесело хмыкнула. — И появился вот один мужчина, который массировал мне ноги, мыл посуду, чтобы я могла отдохнуть, и женился, хотя мог брать свое и так. Веселых пареньков я кучу перевидала, а вот такого, как ты...       — Ну-ка, признайся, — произнесла она совсем другим тоном. — Эти все дурные страхи из-за письма Эсмерель? Из-за того, что она хочет, чтобы Тами немножко пожила у нас?       Из-за того, что Шайла заказала плотнику лошадку-качалку и детскую кровать и ездила в Лейлон, чтобы купить тюфячок и зеленое атласное покрывало, а потом целый день мыла, скребла и начищала комнату, то расстроенная из-за того, что не успеет ее перекрасить к приезду девочки, то счастливая, что приготовила подарки. Один из них — большая кукла в шелковом платье, достойная дочери лорда, уже сидела на застеленной новым покрывалом кровати.       — Я вижу, как ты ждешь приезда девочки. Как радуешься тому, что она может остаться у нас на несколько месяцев.       Шайла искоса взглянула на него.       — Думаешь, не справлюсь? Да у меня шестеро братьев и сестер!       Теперь уже он посмотрел на нее с удивлением.       — Ну хорошо, все старшие, — быстро уточнила она. — Но даже орки как-то справляются с присмотром за детьми! Да что там — дождевые черви!       — Дождевые черви не заботятся о потомстве, — машинально поправил Дэйгун. — Я боюсь, что ты привяжешься к девочке еще больше. И когда Эсме вернется за Тамирис, тебе будет... больно.       И, возможно, вновь задумается о чем-то, для нее недостижимом, пока он рядом с ней.       На этот раз Шайла не сразу нашлась с ответом, а когда заговорила, бравада исчезла из ее голоса.       — А я, наверное, соврала, когда сказала, что не боюсь. Зверски боюсь, что все испорчу. Вдруг окажется, что я напридумывала себе чего-то, а когда до дела дойдет, пойму, что меня лучше к детям и не подпускать. Такой долгий срок... буду уставать, злиться, обижаться сама и обижать Тами. Вдруг мы не привыкнем друг к другу? Вдруг окажется, что я была бы плохой матерью?       Все-таки она опять думала о своем неслучившемся материнстве.       — Не окажется, — сказал он ровным голосом.       Шайла вдруг шлепнула его по руке.       — Слушай, а давай не будем заранее бояться ужасного будущего? Как ни крути, а живешь-то все равно одним днем, какой у тебя есть! Или ночью... ты посмотри, ночь-то какая! Понимаю жриц Эйлистри, которые выплясывают нагишом в лунном свете... на радость комарам!              ...Танцевать обнаженной у нее получилось и в супружеской постели. Такой Шайла и осталась навечно в его памяти: облитая лунным светом, с разметавшимися по плечам волосами, обнаженная, смеющаяся. Мог ли он представить, что всего две ночи спустя она будет мертва?