38
1 мая 2020 г. в 14:01
Он отдал Тамирис все, что представляло какую-то ценность: вырученные за меха деньги, детские золотые сережки, платиновый амулет Шайлы — со строгим наказом не продешевить — и два письма. Записка к Флинну далась Дэйгуну легко, а вот послание Дункану он закончил, только постоянно напоминая себе об истекающем времени, и все еще не был уверен в собственных словах.
«...Я никогда не считал, что ты в долгу передо мной за потраченное на твое обучение золото или гостеприимство, проявленное, когда ты явился ко мне в дом голодный и босой и радовался даже куску хлеба. Полагаю само собой разумеющимся, что ты с подобным радушием отнесешься и к Тамирис. Однако если разделившие нас годы затуманили твою память и ты считаешь себя свободным от обязательств даже перед Эсмерель, позволь напомнить тебе два слова: «Красный лев». Тогда твое будущее и сама твоя жизнь зависели от моего чувства долга, как сейчас будущее и жизнь Тамирис зависят от твоего...»
— Я буду тебе писать, — сказала Тамирис, прежде чем уйти.
— Нет. Ты не должна писать ни мне, ни кому-то еще в Западной Гавани, пока история с осколками не разрешится. Затеряйся в большом городе.
Она сморщила нос — точно так же, как делала в детстве, когда ей говорили, что мать уехала далеко-далеко, — но спорить больше не стала. В неловкости они замерли на пороге. Дэйгун осознавал, что должен сделать что-нибудь, дать самые важные напутствия, однако его язык оказался скован не меньше, чем тело. Наконец он неуклюже потянулся к ней, быстро обхватил за плечи, и она, кажется, отстранилась еще быстрее, чем он, — снова как Дункан, не как Эсмерель.
— Ты только обедать без меня не забывай! — выпалила Тамирис, глядя в сторону. — Знаю я тебя...
Больше ни он, ни она не смогли ничего придумать.
Одиночество вновь стало чем-то осязаемым: Дэйгун повсюду видел прорехи там, где некогда Тамирис заполняла собою дом. Девятнадцать лет он никогда не оставался под этой крышей один и запомнил больше привычек приемной дочери, чем сам мог представить. Никто больше не сбегал по лестнице, перепрыгивая через две нижние ступеньки; не читал, лежа возле южного окна на топчане, задрапированном клетчатым покрывалом и потому носившем гордое имя кушетки; не грыз яблоки, с хрустом откусывая сразу целый бок; не напевал за готовкой, постукивая в такт мелодии венчиком или ложкой по краю миски.
Даже в отсутствие Тамирис Дэйгун не мог помыслить о том, чтобы зайти в ее комнату, и все же оставленные ею вещи постоянно отыскивались внизу в первые дни. В буфете — ее любимая чашка, ярко-алая, выигранная в состязании талантов на празднике Жатвы семь лет назад, за кушеткой — пуховая шаль, в ящике стола, рядом с затупившимися ножами, — замызганный книжный томик с засушенными цветами между страниц. Едва ли у Тамирис вновь появилась бы в них нужда, но выбросить их или спрятать у Дэйгуна не поднималась рука. Раньше он прибирал вещи только мертвых, и не появляться дома больше необходимого было проще, чем уверять себя, что суеверия подобного рода ему мало свойственны.
Он собирался найти Вашнэ, но не тешил себя надеждами на «как можно быстрее». Эсмерель называла Круг Топей одним из самых обособленных, но она всегда была дипломатична; в реальности ее слова могли означать, что друиды не потерпят любых чужаков на своей территории, а потому их святилище — скорее укрепленная и хорошо укрытая природная крепость, чем мирная роща.
Но, возможно, это и нужно было ему сейчас — долгие, требующие полной самоотдачи, поиски подальше от Западной Гавани, удрученных лиц, опасливых взглядов, осторожных расспросов о Тамирис и новых надгробий из блестящего белого известняка.
Бросить в море следовало не только шкатулку с письмами Эсмерель.
Первым делом Дэйгун прочесал окрестности Западной Гавани в поисках друидских стоянок и отыскал в укромной лощине недавно брошенную землянку, которой хозяин — вернее, хозяйка — даже попыталась придать какой-то уют: внутри имелся столик, застеленный большим платком, горшки с цветущими мхами и даже несколько безделушек — фарфоровая собачка с отбитым носом, в которой Дэйгун признал давно потерянную игрушку Тамирис, расписной кувшин и аккуратно склеенное разбитое зеркало. Нашел он и обломок гребня, между зубьями которого застряло несколько длинных медно-рыжих волос.
Дэйгун потратил день, разбирая выстилавший полы и лежанку лапник и просеивая иглы между пальцев, пока не отыскал несколько липких семян когтистой сиреневки. Она росла только в северо-западной части Топей, на самой границе мертвых земель. Это было уже что-то, но ему предстояло обследовать десятки миль холодных, скрытых туманами болот, — идти туда осенью было сущим безумием. Приходилось дожидаться первых заморозков.
Впервые за много лет Дэйгун стал разговаривать с животными — искусство, к которому у него не было особого призвания, ведь он всегда был охотником, а не защитником, Однако у него хватало терпения и времени собирать информацию по крупицам, и понемногу он узнал, что Вашнэ называл медноволосую девушку «Элани»; что большой бурый медведь, чьи следы вблизи деревни наделали немало переполоха, на самом деле был друидом и отчаянно спешил куда-то; что Топи меняются. Как именно — Дэйгун долго не мог понять. Он спрашивал о хищных тварях и мертвецах, встающих из болот, но получал мало что проясняющий ответ: «Там нет сил».
В конце марпенота случилось кое-что еще странное. Дэйгун возвращался с охоты, торопясь укрыться под крышей до того, как хлынет ливень: дождевые тучи, казалось, проносились над самой его головой. В такую погоду потребность в тепле и миске горячего супа затмевала все, и все же Дэйгун застыл, как вкопанный, услышав пока еще далекий треск в кустах. Что-то пробиралось через них, скорее как больное животное, чем затаившийся враг, но он ожидал худшего. Дэйгун вскинул лук — и невольно помянул Илматера, когда на тропу вывалился Бивил Старлинг.
На нем не было ни куртки, ни плаща, рубаха превратилась в лохмотья. Свежая кровь блестела на руках и лице, но едва ли только острые сучки и ветки были тому причиной — Дэйгун видел разбитые губы, заплывший глаз, багровые кровоподтеки по всему телу. Бивил вскинул голову, и на его залитом слезами и кровью лице вдруг появилось такое выражение ужаса, словно вместо Дэйгуна на тропе стояло чудовище; должно быть, он пустился бы наутек, если бы мог не только ползти на коленях.
Однако сейчас не было времени над этим задумываться. Дэйгун опустился на колено перед Бивилом, опустил ладонь на вздрагивающее плечо, но увидел, как затягиваются всего несколько неглубоких ран. Его способностей к целительству было явно недостаточно.
— Кто тебя избил? Моссфелды? — спросил Дэйгун, вспоминая наглость этих парней, всегда готовых почесать кулаки.
Рот Бивила больше не напоминал кровавую рану, но вместо ответа он прошептал так тихо, что даже Дэйгуну пришлось напрячь слух:
— Меррингу... Мама... не должна...
Да, Ретте определенно не стоило видеть сына в таком виде. Закутав мальчишку в свой плащ, Дэйгун помог ему подняться. Бивил постоянно озирался, точно опасаясь погони, но лес был тих перед ненастьем. Дэйгун сказал об этом, но Бивила это не успокоило. Слезы так и катились у него по щекам, и едва ли он взглянул на Дэйгуна хоть раз, пока они тащились по тропе.
В деревню они вошли, когда дождь уже лил стеной, но сейчас оно было и к лучшему: никто не встретился им по пути к брату Меррингу. Жрец открыл на первый же стук и ахнул, увидев Бивила.
— Клянусь Латандером и светом зари его! Кто сделал это с тобой, мальчик?
— Ра... разбойники, — последовал на этот раз тихий ответ, но больше Бивил не произнес ни слова.
Брат Мерринг вопросительно взглянул на Дэйгуна, но тот мог только покачать головой:
— Я нашел его возле тропы. Мне он ничего не сказал.
— Заходите оба, — жрец посторонился. — Вам тоже надо обсушиться и согреться, господин Фарлонг.
Дэйгун не стал отказываться — его по-прежнему не влекло в пустой холодный дом. В маленькой хижине брата Мерринга было жарко натоплено, в котелке закипала чечевичная похлебка, и, воспользовавшись любезным предложением, Дэйгун устроился с миской у огня. Так он заодно мог оглядеть Бивила, с которого брат Мерринг стащил остатки рубахи.
Увиденное встревожило его еще сильнее: Бивила не просто избили в потасовке — его избивали методично и жестоко и оставили на теле множество маленьких порезов, недостаточно глубоких для того, чтобы причинить серьезный вред, но очень болезненных. Молитвы брата Мерринга помогли остановить кровь и срастить сломанные ребра, однако пожелтевшие синяки так и остались цвести на теле, как и ярко-алые рубцы затянувшихся ран.
Похоже, забота жреца раздражала Бивила не меньше, чем присутствие Дэйгуна. Он упорно смотрел в пол и едва цедил сквозь зубы односложные ответы, не желая сказать о «разбойниках» лишнего слова, — и как только брат Мерринг, отчаявшись, отступил, выскочил за порог в одолженной рубахе, даже не поблагодарив, и был таков.
Скорее расстроенный ранами Бивила, чем возмущенный неблагодарностью, брат Мерринг растерянно взглянул на Дэйгуна, но тот загодя сделал вид, что всецело поглощен вкусом похлебки; у него появились предположения о случившемся, но делиться ими со жрецом едва ли стоило.
...Никакие злодеи больше не тревожили покой Западной Гавани, но ни на следующий день, ни через неделю, ни даже через месяц Бивил не вышел из дома Старлингов, точно собравшись сделаться первым в истории Западной Гавани отшельником. За это время Дэйгун исправно повторял слова утешения не находящей себе места Ретте, но не предпринял ни одной попытки подняться в комнату Бивила.
В конце концов, это он обнаружил истекающего кровью мальчишку, он привел его в деревню, рядом с ним тот отказывался говорить, — и Дэйгун слишком хорошо помнил слова Тамирис. Если Бивил мог быть первым, кто пустил бы слух об убийстве им собственной приемной дочери, что могло помешать ему обвинить в избиении Дэйгуна, вздумай тот добиваться ответов? Лучше было довольствоваться утешительным соображением, что о чем бы ни поведал своим мучителям Бивил, рассказать им, куда на самом деле отправилась Тамирис, он не мог.
Друидскую рощу Дэйгун отыскал только в середине найтола, и к тому времени слова «Там нет сил» перестали быть для него загадкой. Топи Мертвецов действительно менялись, становились вялыми — иного слова Дэйгун не мог подобрать. В них больше не кипела жизнь, какой бы извращенной та не была. Когтистые щупальца взмывали над взбаламученной грязью и опадали, так и не попытавшись схватить Дэйгуна. Бормочущие ротовики ползали по кругу, еле слышно шепча, и не искали добычи. Даже ядовитый туман низко стелился над болотами, в темной воде которых, как под толстым стеклом, колыхались мертвые тела, равнодушно глядя вверх пустыми глазницами.
Дэйгун и на себе испытывал действие этой странной вялости. Притуплялись рефлексы, чувство голода, инстинкт самосохранения — порой он ловил себя на мысли, что остается в живых только потому, что ни у кого нет сил на него охотиться в новых странных Топях Мертвецов, будто накрытых огромной тенью.
Однако благодаря этому ему и открылась роща Круга Топей — ослабела даже друидская охранная магия. Дэйгун лишь на мгновение задержался в начале темной буковой аллеи и осторожно двинулся вперед, переступая через высохшие колючие лозы, некогда оплетавшие границы рощи непроходимой стеной. Ноздри щекотали запахи гниющего дерева и прелой листвы: вечнозеленая роща начала погибать совсем недавно. Не только листья, но и кора отваливалась с деревьев лохмотьями, сучья под ногами не трескались, а обращались в труху. Один раз Дэйгун все же услышал под каблуком хруст, но обнаружил, что наступил не на ветку, а на втоптанную в грязь руку — тонкую, возможно, женскую, вырванную из плечевого сустава.
Он постоял над ней, разглядывая, но так и не смог определить, сколько она здесь пролежала, — плоть могла сохраниться благодаря холоду. До этого он несколько раз проходил мимо поселений людоящеров и жаболюдей, и все они были покинуты. Нигде Дэйгун не находил мертвых тел или следов сражения, — как и говорил Вашнэ, разумные существа просто покидали Топи.
Что ж, возможно, друиды Круга Топей больше к ним не относились.
Еще сильнее Дэйгун укрепился в этой мысли, когда обнаружил тело в коричневой мантии, скорчившееся под старым буком. По ушам удалось понять, что это полуэльф, — от лица мало что осталось. Похоже, он рвал себя собственными руками, и Дэйгун из сострадания натянул капюшон на безглазое лицо с разорванным ртом.
Он шел все медленнее, готовый к зрелищу любой омерзительной бойни, но запах гниющей древесины сменился вонью тухлых яиц, — и ее источник потряс Дэйгуна едва не сильнее, чем вид изуродованных останков.
Недалеко от деревни, где жили они с матерью, тоже была роща друидов — которую не защищали ни завеси ядовитого плюща, ни колючая лоза, ни деревья с острыми сучьями, — и Дэйгун до сих пор помнил ощущение спокойствия и умиротворенности, исходившее от прозрачного озерца в ее центре, свежий вкус воды, бодрившей лучше любого зелья. Друиды не строят храмов, не воздвигают алтарей — сама их роща дар и хвала божеству.
Когда-то у Круга Топей тоже было такое озерцо посреди зеленой веселой поляны, теперь же трава пожухла, а вода покрылась мутной желтоватой пленкой, — она-то и источала нестерпимое зловоние. Роща была обезображена, осквернена, погублена — Дэйгун почти слышал урчание Топей Мертвецов, поглощавших очередную жертву.
В смятении он отвел взгляд от вонючей лужи, но увидел только очередной труп — на этот раз с разбитой о камни головой. Снова эльф, и снова незнакомый Дэйгуну.
Отвращение, которое он испытывал к этому месту, было столь велико, что побеждало даже навеваемую Топями апатию. Нестерпимо хотелось выбраться отсюда, вернуться в лес, где можно дышать полной грудью, навсегда забыть об увиденном, но Дэйгун заставил себя прочесать рощу ярд за ярдом. Он наткнулся на еще одного мертвеца — нагую женщину, удавленную собственной косой, — но не нашел никаких ответов.
Что за безумие охватило друидов? Погубил ли рощу темный культ или злая сила, исходившая из самих Топей? Дэйгун не видел тел ни Вашнэ, ни Элани, ни седого эльфа, когда-то явившегося за Эсмерель, да и в хижине хранителя рощи царил полный порядок. Однако на полке недоставало книг, в сундуке — одежды, и Дэйгун нигде не нашел ни посохов, ни свитков заклинаний, что заставляло предположить, что кто-то спокойно собрался и ушел из гиблого места.
У Дэйгуна не было никаких доказательств, но своим инстинктам он привык доверять, и они говорили: этим друидом, не забывшим захватить из кладовой припасы, а с крючка — теплый плащ, был Вашнэ.
Значит, посеянные в Круге Топей ростки безумия могли взойти где-то еще.