***
Все плывет перед глазами. Яркие пятна. Желтые, синие, красные. В теле приятная невесомость, пальцы перед глазами будто рассыпаются и вновь собираются из молекул вместе. Такое странное ощущение. Откуда-то с улицы слышится звон фургончика с мороженым. Аме, его любимый Аме, так умилялся, когда он, Россия, боялся выбора. Или это был не Аме? Может это был его брат? В голове все смешанно и перепутано, едва ли хоть кто-нибудь сможет понять весь тот хаос, всю ту анархию, творящуюся у него в мозгах. В этой кучи бесполезной серой пряжи… Когда приход отступает, лишь на пару часов перед ломкой, у него хватает сил, чтобы хоть как-то отплатить за это наслаждение его милому Аме. Он делает уборку, пытается как-то порадовать своего Аме. Готовит ему, и ему невдомёк, почему же добрый Аме кричит на него, когда в очередной раз видит его у плиты… Младшим ведь всегда нравилось, как он готовил… Невдомёк, почему его хороший Аме возмущается и кричит, когда он случайно задевает раскаленную плиту, и кожа почему-то становится коричневой, и начинает пахнуть, как стэйки, которые готовит их сосед. Невдомёк, почему веселый Аме раздраженно цыкает, когда он спрашивает, когда он сможет увидится с сестрой и братом, и уходит куда-то, а потом приносит больше наслаждения в бумажном пакетике. Он не помнит, почему его локти все время болят и чешутся. Невдомёк, почему его мирный Аме бьет его головой о стол, когда он больше не хочет этого наслаждения. Ему невдомёк, он не понимает, почему любовь приносит удовольствие всегда лишь одному. Не понимает, почему Аме говорит ему о великой, чистой силе добра и любви, расправляя свои прекрасные широкие крылья; укусы страстного Аме кровят, синяки не заживают, а на мятых простынях в районе груди расцветают маки. Он не понимает почему, его веселый Аме не водит его больше никуда, как это было после ТОЙ встречи, когда он улыбался, руки его были в крови, а холодное склизкое сердце отца было протянуто ему. Аме почему-то тогда скривился и приказным тоном приказал выкинуть его, пока оно не начало вонять сладкой гнилой смертью. Он удивился, но сердце лежит где-то в его квартирке, в Москве. Может, его справедливый Аме узнал, что он не выполнил приказа? Может, поэтому его энергичный Аме, скучающе смотрит теперь на него? Из телевизора (такие машины казались ему просто чудом! Но почему-то его не покидает такое ощущение, что где-то он раньше их видел) слышались голоса. Россия не понимает о чем они говорят- он не учил этого языка, он говорил лишь на немецком,- но кое-что он вычленил. Югославия. Сербия. Белград. Бомбежка. Война. Голодный Ленинград. Сталинград, пропитанный кровью. Аджимушкайские каменоломни. Брест. Сестра. Семья. Тонкие цыплячьи ноги не держат его. Его шатает, штормит как холодную Ладогу, что гораздо буйнее многих морей. Поднятие по лестнице кажется ему подвигом. Босые ноги заплетаются, путаются в ворсе этого мягкого ковра. Он буквально мешком вваливается в кабинет. Когда он выйдет оттуда, дурман развеется, он вспомнит, как драться, ребра будут болеть, его сердце разобьется, а он навсегда перестанет верить в любовь… Но это лишь через двадцать шесть минут… А пока. Все плывет перед глазами. Яркие пятна. Желтые, синие, красные.***
Беларусь, сверкая синими глазами, прожигала дырку в брате. Праведный гнев переполнял ее. Отношения с русским были сложными. Он хотел полного контроля надо всем, если что-то шло не так, он считал это предательством. Предателей он не любил. Предателей он самолично карал. Сие действие было жутким, он становился похожим на монстра, чудовище, жаждущее лишь мести. И не понятно как эта его часть могла уживаться с добрым застенчивым простачком?.. Простачком, который таскал в детстве на ручках и не отпускал никуда одной, всегда, как преданный пес таскался подле, боялся одиночества, был наивным и любящим весь мир… - МНЕ НАДОЕЛА ТВОЯ ОПЕКА! Я не маленькая, я взрослая и меня достали твои имперские замашки! Хватит, все, с меня достаточно! Ты просто эгоист и самовлюбленный болван, ничем не отличаешься ни от Америки, ни Китая, такой же урод! Что с тобой стало?! - ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ! - Ох, так расскажи тогда, просвети. Это так делается, Росс! Ты сам ото всех закрылся и начал считать себя жертвой! Бедный несчастный он, как же! Ты просто больной! Ты не пробовал что-то поменять в себе, раз с тобой никто не хочет общаться, нет?! Так вот открою маленький секрет, ты сам во всем виноват, другие тут не причем, это ты сам озлобился на весь белый свет! Последовала пощечина. Беларусь удивленно гладит щеку с ярко-красным пятном. В глазах синих собираются слезы. Нет, это не больно, это будто шрапнелью попало в сердце, смертельно. Изящные крылья опали и скрылись. Громкий хлопок тяжелой деревянной дверью в пыльный кабинет отца. Она осталась одна в коридоре… Она считала слезы признаком слабости. Однако, они все равно катились, оставляя за собой соленую дорожку и остужая горящий след. Наверное, она сейчас должна умчаться на первом же рейсе к себе в Минск, подальше от этого человека. Но нет, один раз она уже оставила его одного - еле откачали. На кухне прохладно, забыли закрыть окно. Забравшись на стул с ногами, она смотрит на трюфели «Коммунарки». Предполагалось, что это будет презент хозяину дома. Предполагалось, что они вместе попьют чай, присланный Татарстан, будут беспечно болтать и вспоминать семью. Предполагалось, что после задушевной беседы и помощи в майской традиционной уборке, Россия неловко почешет затылок и застенчиво скажет: «Ты, это оставайся у меня, уже поздно, а тебя долго добираться, да и вообще у тебя еще билетов даже нет…». Предполагалось, что она нежно улыбнется и согласится, доставая из походного рюкзака свою зубную щетку и пижаму. Предполагалось, что Росс, как мужчина, уступит ей свою кровать, как это делает всегда, сам оставшись на раскладушке. Предполагалось, что перед сном она разрешит ему почистить свои перья, а он с благоговейным трепетом будет трогать эти мягкие крылья синицы, перебирать своими тонкими паучьими пальцами, а она будет растекаться лужицей счастья… Предполагалось, что все будет как всегда, их маленькая традиция будет выполнена и в этот раз, но случился этот срыв… Уже сейчас, она понимает, что возможно действительно просто не понимает. У нее есть крылья, она не считается отбросом и возможно, ее слова были слишком резкими… В руках она вертит плитку шоколада, срывается с места. Под дверью, в узкой полоске, не горит свет. В груди что-то екает. Какое-то иррациональное чувство тревоги не покидает ее. Она тянется к ручке, хочет открыть, но потом думает: «Не маленький уже, сам виноват…» Брат что-то бормочет, кажется, даже всхлипывает; но она отходит, идет на кухню, ставит чайник… Примерно через час просмотра «Приключений итальянцев в России» парень заходит к Беларуси. Они молчат. Он небрежно наливает заварку, кладет сахар, садится возле. Неловко. Стараются не смотреть друг-другу в глаза, игнорируют. Первым не выдержал русский. Поворачивается к ней, протягивает руку к ее щеке. След почти рассосался. Дрогнул, отводит глаза, мнется… - Я… Вспылил, был неправ, был эгоистичной сволочью… Извини… Я, просто… Такой вот злой и ужасный… Беларусь хочет улыбнуться, но гордость не позволяет, даже не поворачивается, сидит прямо, как отвесные скалы Тарханкута или Ленские столбы. - Ты просто что? Я не понимаю, почему ты так себя ведешь, ты стал похожим на… не знаю на кого, но я вижу твои имперские замашки, это не есть правильно, Росс. Ты хочешь оттяпать кусок по- больше, но ты бы не стал так делать и я не знаю, что мне думать. Я тебя не понимаю, но и ты меня нет. Когда ты говоришь, то… то что сказал, мне страшно потерять себя, ты этого не понимаешь меня, ты наследник отца, деда, у тебя есть долгая история, а у меня? Я, считай, появилась только в этом веке, многие даже не знают обо мне. И когда ты предлагаешь мне этот чертов союз, считай, делаешь своей колонией, ты хочешь уничтожить все что у меня получилось создать, буквально сделать себя! Я не хочу терять себя, я маленькая, небольшая страна, куда уж мне до тебя, я просто хочу спокойной жизни, без войн. Скала дрогнула. У Росса крепкие, жаркие объятия. Молчание сейчас будет самым уместным, и они молчат. Россия чувствует трепещущие сердце сестренки. Как у колибри. Он хочет думать, что это не из-за страха, но сомнения гложут душу. Он утыкается в зеленовато-синие перья носом. Это такой приятный, родной запах. Толком даже не понять, не описать его, но это и не важно. Сидеть вдвоем на небольшом диванчике неудобно, но кого это сейчас волнует?.. Беларусь случайно задевает лопатки, пока поглаживает его спину… - Я просто боюсь тебя отпустить, потерять… На экране происходит очередной смешной момент, на этот раз с матрешками, но они оба рыдают. Беларусь чуть отстраняется, утирает пару слезинок. Не надо тут киснуть. - Дурень, никуда я от тебя не денусь, зачем разводить этот цирк с интеграциями и союзами, я твоя сестра, дурья ты бошка, я твоя семья естественно я не забуду про тебя… Что стало с тобой?... Что стало со мной?.. Что стало с нами?!. Росс правда хочет в это верить, но он не наивный идиот. И Росс абсолютно не хочет знать ответ на все эти вопросы. От них станет лишь хуже… Никому. Нельзя. Никогда. Верить. Даже если это семья. Они в первую очередь воплощения народов, а их родственные связи никого не волнуют. Для каждого воплощения прежде всего стоят его дети, а потом уже семья, любовники, друзья… Но он старается улыбаться, но со слезами на глазах это возымело жалкий эффект. - Пойдем, я постелил тебе, уже поздно…- всхлипнув, он стирает остатки слабости ладонью и идет с ней в комнату.