Ступени к вершине

Первый день осени выдался самым неприятным на памяти Драко. Низкие тёмно-серые тучи, затянувшие небо ранним утром, и не думали рассеиваться, а мелкий дождь не смывал с улиц пыль, а размачивал её в месиво из грязи. Настроение на платформе девять и три четверти тоже царило угнетающее: волшебники шептались о том, что Сириус Блэк, который летом исхитрился сбежать из вроде бы неприступного Азкабана — разглагольствования о том, как это вообще возможно, до сих пор нет-нет да попадали на передовицы газет, — по-прежнему на свободе, и беспокоились о безопасности своих детей. За себя Драко, естественно, не боялся — если Блэк в самом деле служил Тёмному лорду, причин нападать на семьи Пожирателей Смерти у него не было, — но на общем настрое тревожная атмосфера сказывалась не лучшим образом. Да и необходимость терпеть вот уже два месяца с лишним постоянно болтающегося поблизости Поттера поводов для радости не добавляла: насколько бы талантливым, перспективным и Мерлин знает каким ещё волшебником он ни считался, это не давало ему права строить из себя полновластного хозяина дома Малфоев — и тем более права вести за спиной Драко какие-то свои, взрослые, дела с его отцом. Как и в прошлую поездку на Хогвартс-Экспрессе, Драко был вынужден — по указанию отца — делить купе с Поттером. Завязать разговор он и не пытался. Если раньше хотелось бросить вызов зарвавшемуся сокурснику, побороться за лидерство на Слизерине и подтвердить свои способности, доказать, что они ничуть не хуже, чем у выскочки-Поттера, то теперь... теперь стало ясно, к чему приводило желание отца приставить его к потенциальному союзнику в качестве соглядатая. Драко Малфой превращался в тень Гарри Поттера, позволяя тому определять его жизнь — независимо от того, что их связывало: вражда или фальшивая дружба, — и не видел в этом ровным счётом ничего хорошего. Нет, если Драко намеревался добиться чего-нибудь в жизни — кроме, конечно, почётного звания «номера два», и то под вопросом, — от Поттера вместе со всеми его загадочными делами следовало держаться как можно дальше. Первым шагом стал выбор предметов для изучения на третьем курсе. Драко свёл к минимуму пересечения своего расписания с поттеровским, пусть ради этого и пришлось частично проигнорировать личные предпочтения. И ладно Уход за магическими существами — этот предмет хотя бы обещал оказаться одним из самых простых, — но Драко терпеть не мог всяческие расчёты, наевшись ими досыта на Астрономии, и тем не менее записался на Нумерологию. Просто из-за отсутствия альтернатив: Поттер предпочёл Древние руны и Прорицания, а в наследника Малфоев, посещающего Маггловедение, большинство волшебников бы не поверило, сочтя дурной шуткой. Да и сам Драко не горел желанием прослыть магглолюбцем вроде печально известного главы семейства Уизли и считал, что вникать в подробности быта примитивных маггловских народов ниже его достоинства. Люциус Малфой желание наследника отстраниться от Поттера не одобрил, и в самом начале летних каникул Драко, наверное, впервые в жизни по-настоящему с ним повздорил. Расходиться с отцом во мнениях по сколько-нибудь важному вопросу было непривычно и ещё непривычнее — задумываться, не ошибался ли он, рассчитывая получить выгоду от союза с Поттером. Детское убеждение, что отец всегда прав, от столкновения с реальностью рассыпаться не хотело, но предчувствия говорили Драко, что от предполагаемого будущего Тёмного лорда ждать только неприятностей, — и на этот раз он выбирал им верить. Тем временем дождь за окном усилился. Капли покрывали стекло разводами и брызгами, и пейзаж почти сливался в сплошную размытую серость. Драко даже стало любопытно, существуют ли заклинания, способные разогнать ненастье, — и если да, то почему их не используют в Хогвартсе, где премерзкая погода может стоять неделями. С магическим Лондоном-то всё ясно: там любое масштабное колдовство грозит нарушением Статута. Поттер сидел, уткнувшись в исписанный свиток пергамента и время от времени делая в нём пометки; сомнительно, чтобы это было задание на лето по одному из предметов. Драко как раз подумывал плюнуть на всё и прогуляться по поезду, чтобы отыскать Крэбба с Гойлом или Нотта: любая компания была бы веселее, чем молча созерцать заносчивую физиономию Поттера, — когда вагон тряхнуло. Заскрежетали тормоза, и поезд резко остановился. Драко нахмурился: прибытие в Хогсмид планировалось не раньше чем через час. Поттер тоже насторожился и отложил свои записи. Поднявшись, он подошёл к двери купе и остановился — словно в ожидании. — Ты понимаешь, что происходит? — рискнул спросить Драко. — В смысле, мне казалось, что Хогвартс-Экспресс никогда не делает промежуточных остановок. Поттер даже не взглянул в его сторону, а вместо этого закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. — Что-то приближается, — наконец обронил он, выглядящий задумчивым — будто искал ответ на какую-то загадку, — но вовсе не обеспокоенным. — Не люди, но что-то... разумное. Способное к целеполаганию. По спине Драко пробежал холодок. Очень хотелось потребовать от Поттера объяснений: что он имеет в виду и как, чёрт возьми, это понял — лишь бы развеять повисшую в воздухе тревожную тишину. Но Драко видел, что Поттер и в первый раз говорил скорее с самим собой, поэтому любые слова только уменьшат шансы получить ответ. Правда, оставалась возможность, что сказанное — выдумка, предназначенная напугать... но Драко чувствовал, что что-то вокруг неуловимо изменилось. В купе словно стало темнее и холоднее, вот только ощущение было больше чем физическим. Казалось, чьё-то незримое присутствие, мрачное, тягучее и склизкое, пыталось прокрасться в саму душу Драко. Собравшись с мыслями, он вспомнил, что уже испытывал нечто похожее: во время дуэли Поттера со Снейпом, когда магия — как позже объяснили старшекурсники — была настолько сконцентрирована в небольшом пространстве, что резонировала сама с собой и становилась почти осязаемой. Разве что сейчас эта магия исходила вовсе не от Поттера, а от загадочных существ, проникших в поезд, — и была окрашена в очень уж неприятные тона. Смутное беспокойство нарастало, постепенно превращаясь в липкий ледяной страх, и Драко откуда-то знал, что не просто боится неизвестности — что источник этого страха кроется в чём-то менее... естественном. Из коридора доносился приглушённый дверьми гул разговоров, в котором отчётливо — или Драко проецировал собственные опасения? — звучала тревога: похоже, остальных студентов тоже удивила неожиданная остановка. Повеяло стылым воздухом. Дневной свет за окном будто потускнел, и обстановка внутри купе лишилась почти всех красок. Шум голосов в коридоре постепенно стих: словно кто-то прикрутил громкость радиоприёмника. Драко поёжился и сжал челюсти, не желая показывать пробравшую его панику. По-прежнему невозмутимый, Поттер потянулся к ручке двери. — Стой, — нервно выпалил Драко. — Ты что делаешь? Поттер не обратил на его слова ровным счётом никакого внимания — он, казалось, никогда не прислушивался ни к кому, кроме самого себя, — и выглянул в коридор. Драко последовал за ним: если встреча с жуткими существами, кем бы они ни были, неизбежна, так его хотя бы перестанет пугать неизвестность. Да и от Поттера далеко отходить не стоило. Учитывая, что по своей воле защищать Драко он ни за что не станет, хотелось устроить всё так, чтобы, случись что, опасность грозила им обоим. В дальнем конце вагона замаячили тени в чёрных балахонах. Узнав их, Драко отшатнулся и, оступившись, чуть не упал. Конечно, он знал — разве мог не знать? — как выглядят стражи Азкабана, которые медленно убивают не сумевших избежать суда сторонников Тёмного лорда, высасывая из них жизнь и счастье и заставляя их раз за разом переживать худшие воспоминания. Да что дементоры вообще забыли в Хогвартс-Экспрессе? Драко задрожал то ли от навеянного дементорами холода, то ли от леденящего кровь ужаса. Покосившись на Поттера, он не поверил своим глазам: тот, казалось, совсем не ощущал присутствия дементоров — зато рассматривал их с любопытством. Но разве возможно было не замечать пронизывающую до костей смесь страха и отвращения? Дементоры медленно, но неуклонно приближались — они заглядывали в каждое купе, будто в поисках... чего-то, — и невозмутимость, почти умиротворённость Поттера начинала выглядеть жутковатой. Даже если он не понимал, с чем столкнулся, давящее присутствие было слишком сильным, слишком осязаемым, чтобы его игнорировать. Драко и сам не хотел бы показывать слабость, но в поведении Поттера не читалось ни фальши, ни холодной отстранённости, которая обычно служила ширмой для его эмоций. Либо Поттер был поразительным образом невосприимчив к дементорам — вот только Драко сомневался, что обладающий душой волшебник на это способен, — либо следующий с ними бок о бок могильный холод его попросту не беспокоил. Когда они были в паре шагов от перегородившего вход в купе Поттера, тот... нет, не отступил, но нахмурился, размышляя. Видимо, что-то решив, он хмыкнул и расправил плечи. По вагону прокатилась ещё одна волна магии, тоже холодной, но колючей и обжигающе-ледяной — и тёмной, словно пытающейся поглотить всё, до чего способна добраться, своей вязкой и плотной чернотой. Драко непроизвольно сделал шаг назад и снова споткнулся. И только потом до него дошло, что исходила эта волна от Поттера. Сердце Драко забилось чаще и тяжелее. Дементоры плавно остановились, будто уставившись — из-за глубоких капюшонов сложно было определить наверняка — на Поттера. — Зачем вы здесь? — громко и властно, иначе и не скажешь, спросил тот. И, казалось, дементоры ответили: не словами — для этого у них не было ртов, — но ещё одним всплеском своей отвратительной магии. Драко, конечно, ничего не понял, а вот Поттер кивнул то ли дементорам, то ли собственным мыслям и спокойно ответил: — Сириуса Блэка здесь нет. И сомневаюсь, что он стал бы прятаться в поезде. На этот раз дементоры не ответили, застыв посреди коридора безмолвными тенями, словно... в нерешительности. Драко почувствовал, что у него начинают сдавать нервы — что вот-вот сорвётся в некрасивую истерику, — и отступил как можно дальше, почти прижимаясь к окну. — Можете идти — обыскивать остальные вагоны, если хотите, — бросил Поттер: отчётливо и серьёзно, но не повышая тона; словно отдавал приказ — и не сомневался, что его выполнят. Сил удивляться тому, что дементоры подчинились и убрались прочь, у Драко не осталось. Да и главной опасностью теперь казались вовсе не они, а кто-то, кто ощущался как ещё более тёмное существо. Драко достал из кармана палочку и — чуть не выронив из предательски дрожащих пальцев — направил на Поттера. — Скажи мне, — тот закрыл дверь купе и как ни в чём ни бывало устроился на своём месте, демонстративно поигрывая палочкой, — что именно ты собираешься делать? Драко напряжённо прикусил губу. В самом деле, что? Даже если не думать о последствиях... что можно было противопоставить Поттеру? Любое заклинание, на которое Драко способен, он отобьёт — и хорошо если не даст сдачи. Но вести себя, будто ничего не произошло, тоже нельзя. — Не объяснишь, что это были за... существа? — буднично осведомился Поттер. — Похоже, ты их узнал. — А ты — нет? — неверяще переспросил Драко. — Это были дементоры Азкабана. — Интересно, — только и сказал Поттер. — Впрочем, мне следовало догадаться. — Но как тогда?.. Драко помотал головой, обрывая фразу на середине. Вопрос заключался вовсе не в том, каким образом Поттер общался с дементорами: сотрудники Министерства занимались этим постоянно, так что вряд ли тут была особая тайна. Действительно волновала Драко исходившая от Поттера вспышка магии, о которой было сложно вспоминать без содрогания. Могло ли это быть имитацией? Способен ли достаточно сильный волшебник на подобное притворство даже без помощи палочки? Драко сомневался. Да если и способен... возможно ли изобразить тьму, настолько беспросветную, чтобы подавлять дементоров, не вкладывая в неё частицу себя? Конечно, Драко мог задать прямой вопрос — но не был уверен, что готов услышать ответ. — Да кто ты, чёрт побери, такой? — беспомощно выдохнул он и опустился на самое дальнее от Поттера сидение. — Не думаю, что нам стоит обсуждать это именно сейчас, — задумчиво качнул головой тот. — Но... почему? — Потому что даже если я скажу правду, — взгляд Поттера словно потяжелел, — ты можешь в неё поверить. Драко сглотнул: это прозвучало гораздо более зловеще, чем привычное загадочное молчание. — И это усложнит твою жизнь гораздо сильнее, чем мою, — добавил Поттер. — Что, кстати, возвращает нас к твоим планам. Собираешься рассказать кому-нибудь, что здесь произошло? Полагаю, первым делом ты напишешь своему отцу — и с этим я проблем не вижу. Но стоит ли говорить кому-то ещё? — Это угроза? — насторожился Драко. — Предупреждение. Тебе вряд ли поверят на слово, да и к кому ты с этим пойдёшь? В конце концов, не к Дамблдору же. С другой стороны, мне твоя гипотетическая попытка вмешаться в мои личные дела не понравится. И чего именно, по-твоему, мне не хватит, чтобы наглядно показать недовольство, не причинив тебе серьёзного вреда: изобретательности или знаний? Драко издал нервный смешок. Действительно не было никого, к кому бы он мог обратиться, чтобы использовать то, что узнал сегодня — и понять бы для начала, что конкретно он узнал, — против Поттера. Кроме разве что отца, но тот посчитает случившееся лишней причиной скорее искать союза с Поттером, чем разорвать с ним отношения. Конечно, если кто-то прекрасно себя чувствует рядом с дементорами и может заставить их принять его за своего — или что-то вроде того, — он наверняка могущественный тёмный волшебник. И понятно, почему отец предпочёл бы видеть такого волшебника среди друзей — но, похоже, он никогда не задумывался, что Поттер мог оказаться слишком опасным, чтобы иметь с ним дело. По крайней мере, Драко убедился, что его сомнения насчёт Поттера небеспочвенны. И странное дело: это казалось очевидным ещё после истории с кентавром, так что сегодняшние события не должны были сообщить Драко ничего нового, и всё-таки... и всё-таки. Неужели ему требовалось увидеть всё своими глазами, прежде чем по-настоящему поверить? Украдкой бросив опасливый взгляд в сторону Поттера, Драко вздохнул. Остаток пути до Хогвартса обещал быть долгим. *** Пир в честь начала учебного года был в самом разгаре. Покончив с трапезой — потребность человеческого тела в пище по-прежнему вызывала слабое раздражение, — Мелькор прошёлся изучающим взглядом по преподавательскому столу. Он знал, что многие студенты точно так же с любопытством наблюдают за ним самим, но это не тревожило, поскольку было предсказуемо — да и вполне отражало его намерения. Конечно, перспектива застрять в школе до самого совершеннолетия Гарри Поттера не радовала: до момента, когда Мелькор получит от студентов Хогвартса всё ценное, что они могут предложить, оставалось не так много времени — но, увы, пока что он не выяснил, как обойти Надзор. Считалось, что на должности преподавателя Защиты от Тёмных Искусств, лежит проклятие, которое не позволяет ни одному волшебнику занимать её дольше года, — и случай Локхарта из закономерности не выбивался. Тот покинул школу, как только закончились экзамены, и больше не появлялся на публике, видимо, полагая, что если с ним невозможно связаться, то и шантажировать его раскрытием секрета тоже не получится; и не то чтобы идея была лишена смысла... Конечно, если бы Мелькор действительно хотел удержать Локхарта рядом с собой, то легко нашёл бы способ, но ситуация всё равно неприятно кольнула досадой: не столько от потери удобного инструмента, сколько от того, как просто тот выскользнул из хватки контроля — какой ненадёжной она оказалась. Мелькор не привык, чтобы его вещи проявляли такое своеволие: они редко его покидали и ещё реже делали это настолько нетронутыми. Несмотря на то, что у него не было возможности по-настоящему поработать над Локхартом, эта история ощущалась как проект, вынужденно брошенный на полпути. Хотелось надеяться, что однажды наступит время довести её до конца. А что касается предполагаемого проклятия, то, если подумать, Мелькор сыграл ключевую роль в судьбе обоих преподавателей, которых застал. Возможно ли, что это не просто совпадение? Мелькору претило быть средством чужого колдовства — хотя, конечно, не настолько, чтобы избегать этого ценой своих планов. Он снова взглянул на занявшего место Локхарта человека в поношенной мантии по имени Римус Люпин, от которого веяло бедностью, и усталостью, и чем-то ещё, чего он пока не опознал, — странно: даже дети семейства Уизли, которых слизеринцы часто высмеивали за незавидное финансовое положение, не особенно выделялись внешним видом из общей массы волшебников — и задумался, не суждено ли и этому преподавателю встать у него на пути. Проклятие или нет, никогда не знаешь наверняка, чего ждать от нового участника событий. Больше изменений в преподавательском составе не произошло, так что мысли Мелькора быстро перескользнули на происшествие в поезде. Встреча с теми, кого волшебники называли дементорами, была... пожалуй, познавательной. Они считались разновидностью то ли магических существ, то ли духов — но на деле их природа была иной, пусть Мелькор пока и не разобрался до конца, какой именно. Скорее интуиция, чем знание, подсказывала, что в Арде покровителями остальных не-людей волшебного мира могли быть прочие валар, тогда как дементоров создала сила, подобная ему самому. Именно это сходство позволило Мелькору без труда наладить с ними контакт: чтобы они признали в нём родственную по сути, но превосходящую силу, оказалось достаточно позволить себе — своей, как выразились бы волшебники, душе — напрямую взаимодействовать с пронизывающей воздух магией. Это не было оружием и едва ли могло использоваться как полноценное оружие — разве что для психологического давления: Драко, скажем, определённо впечатлился, — но опыт вышел любопытным. Как ни странно, всё прошло гладко не в последнюю очередь благодаря тому, что Мелькор не понимал, с чем столкнулся: сомнительно, чтобы дементоры могли всерьёз ему навредить, но кто знает, как быстро он бы доверился ощущениям, а не разуму, если бы признал в незваных посетителях купе стражей прославленной тюрьмы для волшебников? Впрочем, после побега Сириуса Блэка слава Азкабана несколько померкла. А для охраны Хогвартса — хоть и неясно, почему школу вообще посчитали возможной целью беглого преступника, — пригласили именно дементоров, что обещало быть весьма удобным: те, очевидно, воспринимали Мелькора не как обычного волшебника, а значит, он мог мало того что беспрепятственно мимо них проходить, так ещё и рассчитывать на то, что о его передвижениях никому не доложат. Ставить на второе предположение все свои планы и тем более жизнь он, разумеется, не стал бы, однако в определённых обстоятельствах готов был рискнуть. Кое-какую выгоду Мелькор видел и в присутствии Драко во время стычки с дементорами: испуганный и озадаченный, тот обязательно доложит о ней Люциусу — и, вполне возможно, ведомый страхом и детской неприязнью, преувеличит свои впечатления в надежде доказать отцу, что Мальчик-Который-Выжил опасен. А это сыграет лишь на руку Мелькору, поскольку продемонстрирует Люциусу, что планы того, кого он знает под именем Гарри Поттера, не просто воздушные замки. Если же его насторожит необычная связь Мелькора с дементорами... что ж, он получит ещё один повод считать, что в случае реального противостояния от выбора стороны не отвертеться: и легилименция, и простые наблюдения подсказывали, что сомнения в этом были главной причиной, по которой Люциус медлил с решением. В отличие от Драко, которого воспитали в мирных и, пожалуй, даже тепличных условиях, Малфоя-старшего едва ли оттолкнёт ещё одно свидетельство не то чтобы приверженности Мелькора светлой магии; не настолько, чтобы он предпочёл сторону бывших врагов, уж точно: в конце концов, в своё время ему довелось добровольно служить так называемому Тёмному лорду. Сведения же о том, что Волдеморт не сгинул окончательно, Мелькор, естественно, решил придержать до тех пор, пока не получит полную лояльность Люциуса. *** Как и прежде, большинство школьных занятий были пустой тратой времени; впрочем, Мелькор надеялся, что со временем выбранные им курсы окажутся хоть сколько-нибудь полезными. На Прорицаниях он не ожидал преуспевания ни от студентов, ни от самой чудаковатой преподавательницы — слишком уж плохо человеческая природа приспособлена к тому, чтобы заглядывать в будущее, — так что для него не слишком впечатляющий первый урок по этому предмету стал не разочарованием, как для большинства третьекурсников, а закономерным результатом. Максимум, на который он рассчитывал, — увидеть за время учёбы пару-тройку сносно, пусть и, быть может, неточно и непостоянно работающих методов предсказания, а дальше дело за малым: как много может достичь один из айнур при помощи инструмента, который действует даже в человеческих руках! Древние руны в свою очередь представляли интерес, поскольку широко использовались для создания магических артефактов и, главное, в ритуальной магии. Здесь чудес также не предвиделось, но Мелькор полагал, что компетентности хогвартской преподавательницы должно хватить, чтобы не пришлось потом терять ценное время, самостоятельно изучая азы. Единственной загадкой этого учебного года оставалась Защита от Тёмных Искусств — или скорее её новый преподаватель. При виде Люпина в Большом зале и школьных коридорах Мелькор продолжал ощущать в нём смутную странность, которую заметил ещё на приветственном пиру, но пока что не мог даже приблизительно предположить её источник. Это раздражало. Прибегать к легилименции Мелькор пока не рискнул: ситуация была неприятной, но непохоже, чтобы угрожающей, тогда как тайна Люпина вполне могла быть связана с защитой разума — и тогда раньше времени возбуждать подозрения не следовало. В прошлом — имея дело с Локхартом, и Люциусом, и даже Дамблдором — Мелькор не слишком осторожничал, пользуясь заново открытым в себе талантом, но сейчас понимал, что возможность удовлетворить любопытство... не стоит того. Не стоит опасности сообщить о своих способностях неизвестно кому. Насколько можно было судить из содержания учебника для третьего курса — не то чтобы Мелькор собирался читать его целиком, но список тем просматривал: не хотелось пропустить редкие проблески важных сведений, — этот год планировалось посвятить изучению опасных магических существ и защиты от них. На первом своём занятии Люпин провёл слизеринцев через полшколы, в заброшенный класс: слой пыли, заставившей часть студентов расчихаться, подсказывал, что им не пользовались по меньшей мере десятилетие, — и остановился возле покосившегося шкафа, сообщив, что внутри обитает существо под названием «боггарт», которое принимает облик того, чего столкнувшийся с ним волшебник боится сильнее всего. Затем Люпин объяснил слова и жесты заклинания Ридиккулус, предназначенного для борьбы с боггартами, и предложил студентам попрактиковаться. Идея особого энтузиазма не вызвала: всего двое слизеринцев вызвались добровольцами; чуть позже к ним, поколебавшись, присоединился третий. Причина отказа Мелькора поупражняться — помимо очевидного нежелания демонстрировать потенциальные слабости — заключалась в том, что, появись посреди класса, например, Тулкас с ненавистной цепью Ангайнор в руках, объясниться было бы непросто независимо от того, как быстро боггарт превратился бы в посмешище. А вот на формы, которые существо принимало перед теми, кто неосмотрительно решил встретиться со своим худшим страхом на глазах у однокурсников, Мелькор обратил внимание: это знание могло пригодиться больше чем одним способом. Когда занятие окончилось — несмотря на долгий путь до класса, произошло это раньше срока: очевидно, Люпин рассчитывал, что в практической части поучаствует больше студентов, — Мелькор, собравшийся было уходить, остановился в самом дверном проёме, задумчиво обернулся и решил немного задержаться. Слишком уж часто он ловил на себе взгляд Люпина в последние полчаса. Простейшим объяснением были слухи о той части его деятельности в школе, что стала общеизвестной, но почему тогда неуверенность в поведении Люпина читалась куда отчётливее, чем подозрительность? Мелькор почти не сомневался: в деле замешано что-то ещё; возможно, что-то личное. Ему так или иначе требовалось разузнать о Люпине побольше, и, раз уж легилименцию он решил приберечь на крайний случай, оставался самый прямолинейный способ. Поэтому он дождался, пока все слизеринцы не исчезнут из поля зрения, и осторожным нейтральным тоном заметил: — Вы выглядите... разочарованным, профессор. — Гарри? — Люпин, казалось, не ожидал, что к нему обратятся, но его удивление выглядело скорее приятным. — Я бы не стал называть это разочарованием... Хотя отчасти ты прав, — признал он, и в его короткой улыбке дружелюбие перемешалось с огорчением. — Я надеялся вовлечь в занятие больше студентов твоего факультета: если не возможностью принять вызов и встретиться со страхами лицом к лицу, то хотя бы практикой заклинания, которое может войти в программу экзамена. — Значит, встретиться со страхами лицом к лицу? То, насколько однозначной добродетелью является храбрость, менее очевидно, чем вам может показаться, — Мелькор не видел смысла строить из себя обычного тринадцатилетнего волшебника: Люпин и сам вскоре заметил бы — если ещё не заметил — то, из чего давно не делалось секрета. — Кстати, профессор, если позволите... немного личный вопрос: ошибусь ли я, если предположу, что вы в своё время закончили Гриффиндор? — Да, ты прав, — Люпин снова улыбнулся: догадка Мелькора его порадовала; любопытно... — Думаешь, это делает меня предвзятым в вопросе смелости перед лицом страха? — Не совсем. Мне кажется, вы просто смотрите на него под неверным углом. Видите ли, страхи, особенно самые сильные, — это уязвимость, которую, как многие из нас считают, недальновидно показывать перед теми, кто может однажды захотеть ей воспользоваться. Между прочим, страхом самого Люпина, торопливо сразившегося с боггартом последним — чтобы добить, — оказался... нет, приходилось признать, что его смысл пока оставался неясен: это был светящийся шар; непрозрачный, не из стекла или хрусталя, а как будто каменный. — Думаю, я могу понять эту точку зрения, — медленно ответил Люпин. — Но не лучше ли преодолеть слабость, чем продолжать бояться вреда, который она способна принести? — Что-то мне подсказывает, вы и сами прекрасно понимаете, что страхи — даже детские — далеко не всегда настолько просты, что одно-два занятия помогут с ними справиться. Так что следует блюсти равновесие между тем, сколько лишнего ты рискуешь сообщить о себе свидетелям, и отнюдь не гарантированной выгодой от победы над страхом. Причём заметьте, что публичность сдвигает баланс в сторону сохранения статуса-кво. Люпин чуть нахмурился; впрочем, больше озадаченно, чем настороженно, так что Мелькор не стал беспокоиться и продолжил: — А ведь есть ещё вопрос репутации: кто-то из слизеринцев думает, что остальные посчитают его страх глупостью, кто-то — боится, что просто не справится с задачей и опозорится. По правде говоря, Мелькор подозревал, что случаем большинства студентов были именно последние причины, но решил сместить акценты, чтобы слегка облагородить образ факультета: всё-таки в глазах Люпина он тоже был частью Слизерина. Не хотелось бы создавать впечатление, что и о самом себе он настолько низкого мнения. — Выходит, если бы я предложил тебе сразиться с боггартом в отдельной комнате — я имею в виду, не в присутствии однокурсников, — ты бы согласился? — Ничего личного, профессор, — Мелькор подбавил прохлады в голос, — но почему вы считаете, что у меня больше причин доверять вам, чем людям, рядом с которыми я жил и учился несколько лет? — Я так не считаю, — быстро ответил Люпин, но торопливость и лёгкое замешательство на его лице выдали обман. — Кстати, я совсем забыл спросить: почему ты остался после урока? Хотел о чём-то спросить? — Можно сказать и так, — изобразил неловкую уклончивость Мелькор. — Просто... не знаю, мне показалось, что вы немного странно на меня смотрели во время занятия. Так что я хотел разобраться, в чём причина. — Видишь ли... — Люпин замялся, словно остерегаясь сказать лишнего. — Наверное, мне стоит извиниться: я не думал, что это настолько заметно. Дело в том, что я учился в Хогвартсе вместе с твоими родителями и хорошо их знал. По правде говоря, Джеймс — твой отец — был одним из моих лучших друзей. И... — Теперь вам интересно, каким вырос сын волшебников, с которыми вы были близки? — закончил Мелькор, не дожидаясь, пока Люпин подберёт слова; тот вымученно кивнул. Так вот оно что... Да, это многое объясняло — пусть и не давало подсказок к первоначальной загадке Люпина. Дальше следовало быть осторожнее: из всех, с кем Мелькор сталкивался, именно Люпина могло больше всего обеспокоить — и подтолкнуть к совершенно лишним изысканиям — знание, что настоящего Гарри Поттера давно не существовало. Поразмыслив — впрочем, не слишком долго, чтобы пауза не начала казаться искусственной, — Мелькор тихо и с отголоском печали добавил: — Ничего страшного. Я понимаю. — Что ж... тогда, если захочешь что-нибудь узнать о Джеймсе и Лили — или просто со мной поговорить, — не стесняйся обращаться, — предложил Люпин с прежней напряжённой аккуратностью. — Спасибо. Правда спасибо. — Мелькор улыбнулся настолько тепло, насколько сумел. — Наверное, мне пора идти, но я обязательно подумаю, о чём мог бы вас спросить. В смысле, я ведь совсем не знал своих родителей, так что даже не представляю, с чего начать. — Конечно, Гарри, не беспокойся, — на первый взгляд, Люпин не почувствовал фальши. — Тогда увидимся на следующем занятии.