Гибель Соукоку

Николай подошёл к мрачному зданию, не заброшенному, но на вид близкому к своему сносу. Оно выглядело как притон наркоманов и бомжей, но за дверью стояли охранники в приличной одежде, которые пропустили Гоголя, до этого долго общупывая его на предмет оружия и сверяясь со своей базой данных. Недовольно побурчав по этому поводу, но понимая, что без такой безопасности, все их дело накрылось бы, он продолжил свой путь к своему начальнику. Единственному человеку, который хоть как-то мог влиять на него, такого взбалмошного и безответственного. У кабинета его руки затряслись, так как он вполне мог понять, почему его вызвали сюда. Медленно дёрнув за ручку, Николай прошёл в комнату, в которой царствовала мертвая тишина и убийственная аура. Он поежился, но заметив необычайно злое и строгое выражение лица своего босса и его кивок в сторону стула, приглашающий присесть, он всё-таки выполнил это и как перед родителем, готовым отчитать за плохую оценку в дневнике, склонил голову опуская глаза. Фёдор не сводил взгляда с "провинившегося", нагнетая тем самым атмосферу ещё больше, но когда он заговорил, она стала ещё более ужасна: – Сколько раз мы говорили на счёт твоих ко мне чувств? Вроде бы мы договорились, что они никак не будут влиять ни на меня, ни на мои планы и цели. Твои чувства – твои проблемы. Я ценю тебя, как одного из самых полезных людей в нашей организации, но для того, чтобы им оставаться, проявлять свои чувства, а особенно ко мне, нельзя. И ты это знаешь. Но почему то, недавно ты совершил то, что совершил. И мне хотелось бы узнать, какие из слов, сказанные сейчас или раньше, тебе не понятны? Почему ты пошёл на несогласованный договор с Дазаем, хоть было понятно, что этим ты нарушишь все правила?– всё это он говорил спокойно, но раздражение чувствовалось в каждом предложении, а под конец, слова чуть было не перешли в крик, но Достоевский смог успокоить себя. – Я... Извини меня. Больше такого не повторится. Обещаю. – Очень на это надеюсь,– Фёдор потер переносицу, вздыхая,– Как обстоят дела? – Они, кажется, полюбили друг друга ещё сильнее. Я же говорил, что всё это провалиться. – Ты или Дазай уже рассказали Чуе о том, что ему пришлось сделать ради воскрешения? – Нет. – Тогда ничего ещё не провалилось. Сам подумай. Если Накахара узнает о том, что Дазай вместо мести, целовал меня, он по-любому разозлиться, зная его вспыльчивый характер. Конечно, они могут потом сойтись вновь, но тут появлюсь я и не позволю этому случиться. Глаза Гоголя расширились, и он, осознавая весь план, расхохотался и зааплодировал, как умалишенный. – Ты как всегда гениален! Браво! Браво! Фёдор улыбнулся, от такого признания, и понаблюдав за своим подчинённым некоторое время, утомился, жестом велев прекратить. – Я рад, что ты это понимаешь. В любом случае, мне понадобится полная слежка за ними, а возможно и какие-либо подталкивающие к ссоре действия. Справишься? – Конечно! Гоголь, довольный таким завершением диалога, выскочил из кабинета и полетел на выход из здания, чтобы как можно быстрее оказаться у места слежки. Всё обещало быть очень интересным. *** Этот день начался для Дазая с самого приятного – Чуи под боком, спящего и самого живого на свете. Он не хотел его будить, но сделать что-нибудь приятное, например кофе в постель, считал необходимым. Осаму попытался вылезти из цепких рук, обхвативших его по бокам, но с каждой попыткой, они сжимались всё сильнее. Когда от таких обнимашек стало сложно дышать, он решил пойти на крайние меры. Он начал отодвигаться от Чуи, положив руки на его грудь, постепенно разжимая их. Риск, что тот проснется от таких манипуляций, возрастал, но тогда Дазай не смог бы сделать ничего приятного, пробудившемуся от смерти. А это казалось первостепенно важной задачей. В итоге, кое-как высвободившись и даже не разбудив спящего, он вышел из спальни и прошел на кухню. Там он поставил варится кофе, между тем думая, что можно подать в виде хоть какой-нибудь закуски. За размышлениями он не заметил как на кухню, босиком, вышел заспанный Накахара, лишившийся своей любимой подушки. Он прошлепал к Дазаю и обнял его со спины. Неожидавший такого парень, дернулся, чуть не выронив джезву из рук. – Мне кажется, что после смерти, постоянно хочется заснуть. Не думаю, что это нормально, ведь раньше я соней не был,– проговорил Чуя, прижавшись ещё сильнее к Дазаю. – Спрошу об этом у Гоголя, он должен знать, что с этим сделать. После этих слов Накахара повернул Осаму к себе лицом и недовольно проворчал, смотря прямо в глаза: – Никаких больше Гоголей к нам на порог не пускай. Ишь чего удумал. Этот сумасшедший служит Достоевскому, который напомню, убил меня. – Но без него я бы и не вернул тебя. А возможно и не успел бы этого сделать...– пробормотал Дазай в ответ. Заметив его взгрустнувшее лицо, Чуя решил пока опустить эту тему, хоть очень хотелось сейчас обсыпать его вопросами. Он отпустил Осаму и принялся искать что-то в ящиках. Наконец, он достал сковороду, на которую разбил яйца из холодильника и поставил всё на плиту. Наблюдавший за всем Дазай, только и удивлялся, почему ему самому не пришло в голову пожарить яичницу. Когда всё было готово, они вместе накрыли на стол и приступили к завтраку, между тем обсуждая какую-то ерунду, но не то, что надо было. Сейчас хотелось просто выкинуть всё из головы и просто пожить обычной жизнью, которой не удалось пожить им обоим. Положив последний кусочек в рот, Чуя довольно проурчал, погладив живот. Дазай уже понял, что сейчас начнётся. Начнётся шквал вопросов и негодования. Но отсрочить это было невозможно – других тем для разговора не находилось. Он мысленно молился всем богам, чтобы Накахара сейчас опять пошёл спать или они просто посидели в тишине. "Боги смилостивились", подумал Дазай, когда в дверь зазвонили. Он даже не думал, кто мог бы потревожить их, но уже восхвалял этого человека. Чуя заметил с какой скоростью поднялся Осаму, чтобы открыть дверь, поэтому шикнул: – Стояять. Открою я. – Но не все ещё знают, что ты жив. Лучше будет, если гость не упадет в обморок от того, что увидит тебя, собственной персоной. Немного повозмущавшись, Чуя всё-таки принял правду слов Дазая, а потому просто кивнул, уткнувшись в свою кружку с кофе. Дежавю охватило Осаму, когда он открыв дверь, лицезрел на пороге Гоголя. А тот, не сказав ни слова, вновь нахально ворвался в квартиру, сметая всё и вся на своём пути. Когда же он влетел на кухню, Чуя чуть было не поперхнулся кофе. – ДАЗАЙ! Что он здесь делает?! А Дазай сам стоял в полнейшем шоке от мини-урагана, которому оставалось всего ничего, чтобы свалить его. Он попытался нагнать Николая, но тот уже вовсю шарил на кухне, доставая различные чаи и приправы, до которых мог дотянуться, как маленький ребёнок. Собственно это и подметил Чуя, у которого от происходящего, просто руки, сжатые в кулаки, чесались врезать Гоголю: – Выставь этого дитенка, а то сейчас ему никакая некромантия не поможет! Сам свои конечности к себе приклеить не сможет! Услышав это, Гоголь утихомирил свой пыл и развернулся в сторону хозяев квартиры. Те, осуждающе глядели на него, но никто не делал никаких действий, чтобы выставить его за дверь. От этого, он успокоился и вставил свои пять копеек: – Не надо меня выставлять. Я к вам с поздравлениями и подарками. Как никак, мы сдружились! Ведь так, Дазай? Нотки угрозы в последних словах уловил не только Осаму, к которому обращались, но и Чуя, желающий уже напасть на их "гостя" и разбить его ухмыляющуюся рожу, но помня, чем всё закончилось в прошлый раз, сдержался. – Кстати, подарки! Вы любите подарки? Ну конечно любите, кто не любит подарки! – Николай встрепенулся и подлетел сначала к Дазаю, а потом и к разъяренному Чуе, отдав им два небольших, разноцветных пакета,– Уж извините, если цвета не понравятся. Я спешил к вам со всех ног, а потому не успел подобрать подходящие. Дазай успел проклясть всех тех богов, которым помолился, ведь внутри пакета, что отдал ему Николай, лежал небольшой конверт, а уже в нём – маленькая, как будто бы вырванная из тетрадки бумажка, на которой были выведены иероглифы "Радуйся, он всё узнает сам и тебе не придется разъясняться! Причём наглядно, в цвете! (Если ты всё ещё не понял, когда я был с вами в том доме, у меня была прекрасная возможность запечатлеть картину, открывавшуюся мне)." Чуя же, одновременно с Дазаем, открывший свой конверт, сморщился, а затем медленно, делая паузы и объясняя, как маленькому ребенку, обратился к Гоголю: – Пошёл. Вон. Из. Нашей. Квартиры. И чтобы я больше ноги твоей здесь не видел! Поняв, что намерения Чуи переходят в открыто агрессивные, Николай отсалютировал находящимся в комнате и так же быстро, как и пришел, выбежал из неё. Оставшись наедине с Дазаем, Накахара, проглатывая обиду и подступающие слёзы, заговорил с ним: – Как ты... Мог? Почему? Я... Видеть тебя не желаю! – вдоволь накричавшись, он быстро вбежал в спальню, а оттуда, накинув на себя первые попавшиеся вещи, вышел к двери из квартиры. Завязывая шнурки на кедах и застегивая куртку, он всхлипывал от досады и горя, которые были вызваны предательством своего парня. – Куда ты?– понимая, что никак сейчас не убедит Чую остаться, а тем более не сможет рассказать ему то, почему фотографии с таким содержанием вообще появились, ему только и оставалось, что беспомощно узнать, где в последующем искать любимого. – Не знаю! Наверное пойду в первый попавшийся бар и напьюсь там! Такая информация тебя устроит, предатель? –Да... Чуя, я знаю, сейчас ты навряд ли станешь слушать меня, но пожалуйста, не совершай ошибок. Надеюсь мы сможем с тобой ещё поговорить, когда ты будешь... В более стабильном состоянии. Накахара уже хотел открыть рот и возразить, но тут же закрыл его, резко поднялся со стула, на котором сидел, и выбежал на лестницу, громко хлопнув дверью. Дазай тупо уставился на неё, а потом со всей мощью, ударил рукой стенку, которая не выдержав такого, слегка треснула, издав характерный звук. *** После небольшой прогулки по городу, Чуя подумал, что хорошо было бы вернуться и всё-таки выслушать Дазая. В конце концов, чаще всего из-за его срывов, их отношения были на грани. И всегда ему приходилось извиняться за то, что повел себя слишком агрессивно в той или иной ситуации. Но в этот раз, он просто не мог дать объяснение тому, что увидел на фотографии. Лучше бы он никогда не брал её в руки. Ведь, что может оправдать это? И мысли он не мог допустить, что это было ради его спасения. На фотографии всё выглядело так, как будто оба целовались по обоюдному согласию. А Дазай, судя по всему, был инициатором. Каждый раз рисуя картинку, которую Чуя увидел на фото, его разрывала ярость, а так как он один из немногих, кто мог не удерживать её в себе, выплескивая вместе со своей способностью, то окружающие его предметы: мусорные баки, рекламные щиты, небольшие фонари, взлетали рядом с ним в воздух. Немногочисленные люди, проходившие рядом с ним, бежали от него как от проказы. А он и рад был, ведь он не хотел, чтобы его видели сейчас в таком состоянии. Но всё же один человек, увидел его, и не стал бежать. Он остановился чуть поодаль, таращась на "восьмое чудо света". "У него все таки получилось", промелькнула мысль у этого человека. Он подбежал к Чуе и остановил, хватаясь за плечо. Накахара, готовый разнести всё, а особенно того, кто сейчас нарушил его личное пространство, обернулся и чуть поостыл, узнав того. – Привет, Рюноске. Хлопая ртом, как рыба выброшенная из воды, не зная, как ответить, Акутагава только промямлил, что-то похожее на ответ. Чуя улыбнулся, думая, что он возможно просто не знает о его возвращении в мир живых. – Я это, жив. – Да... Я знаю. Наверное. Знаешь, в последнее время я вообще ничего не понимаю и не знаю, поэтому удивлен... Что у него получилось. При упоминании "его", Чуя опять разозлился, а смутная печаль ещё больше разошлась, поднимая предметы выше. – Эй, эй! Что случилось? – Не упоминай его сейчас. Пожалуйста,– сквозь зубы прошипел Накахара,– Он предал меня. Всё, что нужно сейчас знать. – Что? Как?– первая реакция Акутагавы, вновь разозлила Чую, но тот, заметив это, тут же исправился,– Ладно. Вспомним, что мы обычно делали в таких ситуациях. Бухали. С этими словами, Рюноске крепче схватил Накахару и повел его за собой. Когда вдали замелькала вывеска "Бар", он направился прямиком в ту сторону. Заведение оказалось приличным, на что указывал не только его внешний вид, но и приличные ценники. Слава богу, карманы мафиози никогда не бывали пустыми. Один из них заказал дорогущее, но качественное вино, а другой – токкури саке. Спустя какое-то время, уже подвыпившие, они начали обсуждать (нет, осуждать) Дазая. Различные матерные слова летели в его адрес. Рюноске рассказал Чуе о своей роли в воскрешении, а затем припомнил слова Осаму, про второе задание Фёдора, после чего, его нетрезвый ум подкинул идею, в чем именно тот мог провиниться. А Чуя, сделав ещё один размашистый глоток, уже плевав на приличия и на то, что этот благородный напиток так не пьют, подтвердил догадки. Он во всех красках описал то, как пробудился от смерти, встретив сумасшедшего Гоголя, который потом показал ужасную фотографию с Федором и Дазаем. Когда его рассказ прекратился, маты от обоих вновь прокатились по всему бару, после чего их чуть не выставили на улицу. Но подсчитав возможные потери, хоть это было сложно сделать в пьяном угаре, они стали вести себя более прилично, но всё ещё через слово, можно было услышать нецензурные выражения. Пусть, Дазай был виноват, но два пьяницы исключали тот факт, что без этого "омерзительного и грязного" поступка, они бы сейчас не разговаривали друг с другом. Чуя всё так же лежал бы мертвый, а Рюноске убивался бы от горя. Да, им обоим было больно и неприятно от того, как именно он достиг своей цели, но они просто не хотели смотреть правде в глаза – он этой цели достиг.