Гибель Соукоку

– Больше нет причин верить в иллюзию, будто у тебя с ним что-то могло получиться. Теперь то ты любишь только меня и, надеюсь, скоро ты окончательно это признаешь. Дазай промолчал. В нём всё ещё было это навязанное чувство любви к Фёдору, а вот бывшая, и без того угасающая любовь к Чуе иссякала, оставляя место для фальши, ненастоящего чувства. Оно противным воском растекалось по телу и он начинал чувствовать себя испачкавшимся, неправильным. Всё это время он глядел на собственные колени, но поднял взгляд на Фёдора, который приблизился к нему чуть ли не впритык. Фиолетовые глаза оценивали его состояние, сканировали и осматривали каждую чёрточку. Раньше Осаму подумал бы, что тот просто придумывает очередной план, как его уничтожить, но сейчас, будто из-за этих перемен в себе, он увидел, что где-то в глубине этого взгляда читается нежность и может даже настоящая любовь. Ведь сам Дазай смог полюбить, так почему же не сильно отличающийся от него Достоевский не может? Возможно стоит дать ему шанс?.. Он прислушивается к себе, надеясь услышать прежний ответ «нет» от той части себя, которая любила Чую, но та окончательно замолкла, не желая появляться. Другая же, теперь большая его часть, кричала «ДА». – Да...– то ли вопросом, то ли ответом, вторил Дазай ей, а Фёдор лишь вопросительно изогнул бровь, не спеша интересоваться, что же послужило причиной такой реакции. Они какое-то время провели в тишине, глядя друг другу в глаза, один любуясь, другой – пытаясь найти в них обман и издёвку. Наконец Фёдор решил действовать и положил свою тонкую ладонь на колено Дазая, пододвигаясь лицом ближе к нему, заглядывая в глаза ещё пристальнее и, будто интересуясь, пытаясь понять, как же сейчас он будет реагировать на это, на такое посягательство на личное пространство. Осаму лишь апатично, но с каким-то интересом наблюдал за его действиями, не спеша препятствовать. Когда его лицо приблизилось совсем близко, Дазай на пробу сам двинулся вперёд и примкнул губами ко рту Фёдора. Тот, не ожидая такой инициативы, сначала опешил, но после сам поцеловал, проталкиваясь языком в рот Осаму. Всё это поначалу было как-то лениво, но в Фёдоре постепенно загоралась страсть, не появляющаяся в нём никогда до этого. У него было несколько пассий, как женского, так и мужского пола, но никто не мог вызвать в нём ничего, кроме скуки. Дазай привлекал, чертовски привлекал. Знать, что под тобой сейчас тот, кто действительно мог бы тебя остановить при желании, тот, кто и по уму и по способности очень схож, было просто невероятно. Что ты победил, присвоил наконец себе того, кто так упорно сопротивлялся. Фёдор стал энергичнее целовать, покусывая губы Дазая. Тот оставался спокоен, будто и не он это начал. Решив подзадорить, ведь полная отстраненность совсем не нравилась Достоевскому, он отодвинулся и, ещё не до конца восстановив дыхание, произнёс: – Так вот как ты ведёшь себя после того, как соукоку погиб. Хм, Гибель Соукоку. Звучит. Осаму разозлился, попытался оттолкнуть опять пытающегося поцеловать его Фёдора, но тот, придавив его ногу к кровати, которую до этого держал, всё-таки сделал то, что планировал. Когда Дазаю удалось вырваться, Достоевский хмыкнул: – Не стоит больше с равнодушием относиться ко мне. Я лучше заставлю тебя себя ненавидеть, чем буду смотреть на то, как тебе на меня всё равно. – Ты уже постарался, так что не волнуйся. Что бы не случилось я всё равно буду тебя ненавидеть. – Так-то лучше,– Фёдор отошёл от кровати Дазая, вытер рукой лицо и продолжил.– Завтра мы уедем отсюда, будь готов морально. Осаму фыркнул и отвернулся, показывая своё равнодушие к данному заявлению, хоть внутри что-то дернулось – там, куда они могли бы уехать он возможно сбежал бы, ну или потерял бы такой шанс раз и навсегда. Но сейчас он не видел смысла в побеге. К кому? И зачем он этому кому-то нужен? Разве что Мори, но тот не сильно переживал за его судьбу и при возможности сам бы продал его, будь то выгодно (что, собственно и сделал). Чуя? С ним бы он мог всё обговорить, попробовать решить вопрос... Но, ещё раз подставлять его не хотелось, к тому же он сказал всё, что думает по поводу их отношений. Оставалось лишь повеситься от безысходности. Достоевский не стал больше пытаться как-то его разговорить, а потому вышел из комнаты и запер за собой дверь. Сердце Осаму завыло, желая чтобы предмет его «страсти» вернулся, а самому Дазаю стало от этого противно. Будь то не навязанное, то наверное он бы смог полюбить Фёдора по настоящему... Или это опять в нем книга заговорила? С ней он перестал понимать сам себя. Но всё-таки подсознательно он уже начал продумывать то, как бы всё могло случиться, будь они вместе. И это было не самое худшее, что он когда-либо представлял, даже наоборот, жизнь представлялась интересной и наполненной адреналином. Только вот всё то же он чувствовал в начале отношений с Чуей и лишился этого только из-за человека, о котором думал сейчас, как о возможном партнёре. Четыре стены вокруг начинали давить, а невозможность занять мозги чем-то, кроме глупых размышлений, сводила с ума. Самым оптимальным решением он посчитал сон и, перед тем как лечь, он прокрутил в сотый раз всё то, о чём сейчас только мог задуматься. Из-за этого к нему Морфей долго не приходил, но решив наконец сжалиться, погрузил Дазая в мир забытья. *** – Он ведь не смириться с этим и вернётся за Дазаем когда-нибудь,– Гоголь сидел на столе Федора и покачивал ногами, говоря о Чуе.– Ты ведь сам понимаешь, что он любит его также, как и ты. Эту проблему стоит устранить. – Но Дазаю не будет хорошо от этого,– Фёдор отвлекся от заполнения каких-то бумаг и посмотрел Коле прямо в глаза.– Вот представь,– он поставил подбородок на собственную ладонь и приложил к нему ручку,– ты любишь меня, а я люблю его. – Нечего мне это представлять,– Николай спрыгнул со стола и начал ходить туда сюда по кабинету,– потому что это так и есть. – Не перебивай,– Достоевский лениво наблюдал за подчинённым.– Ну так вот, ты любишь меня, а я люблю Дазая. Как думаешь, что бы я чувствовал, если бы ты убил его? Гоголь остановился по центру помещения и потёр затылок, а потом выставил палец вверх, будто его осенила идея: – Точно! Ты бы возненавидел меня ещё больше и никогда не признал бы меня, как бы я того не пытался! – Именно. Теперь подумай, что будет чувствовать ко мне Дазай, если я сейчас позволю себе убить Чую? – Так он же уже не должен его любить, так что думаю, что ничего. – Ты заблуждаешься. Книга, конечно, могущественный артефакт и её сила превосходна, но ты успел заметить, что человеческие чувства и эмоции для неё пока в новинку. Пусть мы и разрушили окончательно его любовь к Накахаре, какие-то чувства всё равно остались. Например уважение, верность. Я мог бы написать в неё «Пусть Осаму забудет все прежние чувства к Чуе», но тогда это будет не совсем тот Дазай. От него останется лишь оболочка, а вокруг подобных ей много. – Что ж, я тебя понял. Но тогда что мы будем делать, если крошка Чу найдёт нас и, например, применит свою способность? – Если тебя так интересует этот вопрос, ты им и займешься. Как раз таки хотел его кому-нибудь предоставить. Накахаре бессмысленно будет искать Дазая, если он сам перестанет его любить. Подстрой что-нибудь. Можешь по типу того, как было с теми фотографиями, хотя мы уже убедились, что метод не действенный. Можешь влюбить его в кого-нибудь другого, мне всё равно. Главное, найди способ навсегда выбить из него идею возвращения. Двойной черный должен умереть. – Как жестоко Дост-кун. Но мне нравится. Могу ли я приступить к заданию прямо сейчас? – Конечно. – Спасибочки,– Коля закружился в танце по направлению к выходу и чуть не врезался в стену, отчего Достоевский прикрыл лицо рукой, чтобы не видеть этого. Как всегда, когда у Николая было хорошее настроение, оно хоть как-нибудь поднимало его у других. То ли в положительную, то ли в отрицательную степень – не важно. Когда он остался один, какое-то смутное ощущение радости заклокотало в нём. Захотелось даже совершить какую-нибудь глупость, по примеру того же Гоголя, но всё же стоило держать планку и не натворить бед. Взгляд метнулся на закрытый ящик, куда он положил книгу, и почему-то захотелось посмотреть на подтверждение того, что Дазай действительно любит его. «Любовь не должна требовать подтверждений»: последовала другая мысль и рука, занесённая для того, чтобы открыть ящик, остановилась на полпути. Настроение тут же испортилось и он вспомнил, каким было лицо, а точнее – какими были глаза Дазая, когда он его поцеловал. Они были пусты, Осаму не было интересно с ним. Он его не любил, как бы не пыталась создать это чувство книга. «Может его способность как-то воздействует на её магию? Но тогда защита во всём бункере работала бы не так эффективно.» Рука всё-таки вернулась к дверце ящика и он достал книгу, открывая её на первой же странице, где и было записано его первое желание. Лёгким движением руки он провёл по буквам и те отдались нежностью в пальцах. «Так не должно быть»: подумал он, взял перо и стал выписывать новые. «Дазай Осаму перестаёт любить Фёдора Достоевского по принуждению» И этот текст, и предыдущий стёрся, а Достоевский отложил перо и откинулся на кресло. «Будь что будет».