Твоя реальность

После того, как Семён утолил жажду, Моника смогла дополнительно его порадовать. – В общем, я как ты: мне нужна цель. Мне недостаточно, как минимум – пока, просто перенестись, мне нужно «и тогда я…» Он кивнул. – Кинешь шишкой или возьмёшь чайник, – Вожатый сделал жест будто поправляет очки. – Только ты кое-что упустила. – М? – Не скажу про второй случай: глаза закрыты были, но в первый раз ты скорее думаешь не цепочкой из «я перемещусь» и «тогда», а «я сделаю»… или даже «делаю это», потому что «я уже там». Удивлённая девушка обхватила щёки ладонями – прямо как Мику. – Да… Я взвесила чайник ещё вроде здесь, а почувствовала его тяжесть уже там… – Кивнула. – Да что там! Я не успела сжать пальцы здесь – они сомкнулись уже на ручке. Семён улыбнулся. – Закрепишь материал? Девушка улыбнулась, душу наполнял восторг, Моника раскинула руки, готовая обнять весь мир.* Вожатый потянулся к ней, но образ рассыпался на серебристые искры, и тут же парень ощутил объятие сзади. – Ня! – Шалунья! Но даже погладить её по макушке не успел: девушка уже сидела на лавочке. Семён в то же мгновение возник рядом, но Моника уже с улыбкой развела руками под ёлочкой. Вожатый хмыкнул и, растворившись в чёрном дыму синхронно с исчезновением японки, появился на крыльце музыкального клуба, в то время как девушка упёрлась спиной в фонарный столб. – Хм. Телепортация открывает чуть ли не безграничные возможности. – Парень кивнул. – Например, потеряться и не найти друг друга. – Про это есть песня в одном фильме, со словами «на том же месте в тот же час».* Моника печально кивнула. – Да, звучит именно так. Поэтому… можешь мне пообещать никуда не пропадать, пока я… – у неё был вид нашкодившего ребёнка, – ещё чуточку потренируюсь? – Ну-у-у… – Семён наклонил голову. Девушка напряжённо выжидала. – Думаю, ты в процессе устанешь, так что перед ночным роком в районе девяти я добуду нам немного кефира и булочек.* Хм, пожалуй, даже на четверых. Он щёлкнул пальцами, Моника с облегчением кивнула и улыбнулась. Стемнело. Наконец уставшая девушка буквально повалилась на лавочку. Семён цыкнул. – Мда. Это похоже на истощение. Сколько ты так упражняешься? Пару часов? – произнёс Вожатый обеспокоенно. – Думаю, пару дней. Он покачал головой со смешанными чувствами – и горд за ученицу, освоившую даже манипуляции со временем, и тревогу за неё… И за себя? – Ясно. – И тут же протянул ей кефир. – И, похоже, само понятие меры и границ доставляет тебе дискомфорт. Моника пожала плечами. – Будто это не тот типаж, который тебе нравится, – посмотрев исподлобья, японка подмигнула. – У меня нет типажа девушки, – наклонив голову, отозвался Семён уже нахально. Брови девушки взметнулись вверх. – Как так? – У меня есть ты. Только ты. Только Моника. Она обняла парня резко, в порыве нежности. И тут из приоткрытой двери выглянула Мику. – Я тут подумала сейчас, точнее не сейчас, а подумала про сейчас, что уже время идти на сцену всем вместе. Так что, если вы закончили и всё ещё хотите идти, то пора идти, но если нет, то нет. Я не обижусь, вы не переживайте. Мне и так приятно, что вы рядом, что, может, слушали меня… – она робко улыбнулась. – И что сейчас слушаете не с отстранённым видом, не с недовольством… тоже приятно… спасибо… Поднявшись с лавочки, без всякой команды оба обняли пионерку. – Эй, вы там её до смерти не затискайте! – рассмеявшись, воскликнула Алиса, до этого выбиравшая себе гитару, как договорились – акустическую. Затем добавила нарочито задиристо и небрежно: – А то мне ж придётся её заменить на посту главы клуба! А мне нельзя: я хулиганка – я пропью! Она зажмурилась. – Ой, инструменты – дело наживное, а честь и талант свои ты не пропьёшь, – нежно ответил Семён. – Зато девочке придётся сидеть одиноко в помещении, а ей хочется компании, солнца, на речку… – заметила Моника. Мику игриво оттолкнула друзей. – Нет-нет-нет! Тогда точно нельзя давить! – смеясь, прокомментировала она. – Какие все ответственные! – наклонив голову, одобрительно отозвался Вожатый. – От каждого по способностям, каждому по потребностям.* И пусть никто не уйдёт обиженным.* Алиса что-то пробурчала. – Не слышу, дети!* – гаркнул Семён. Бурчание из помещения усилилось. – Кажется, это было «кроме Слави», капитан, – подмигнув, ответила Моника. Двачевская покраснела, обняла себя за плечи, и прежде чем смущение сменилось на гнев, опешила от слов Вожатого. – Ну, пусть не уходит, а площадь подметает, ей это в радость. Японка покачала головой: даже к Ульяне, которую они и так обделяли вниманием, Семён относился лучше, чем к Славе и Лене, оставляя, будто старых, забытых, ненужных кукол, пылиться в тёмном углу, на задворках. Но что она могла сделать? Попытаться стать для них солнцем? Можно, но… нужно ли им это? Нужно ли ей самой это? Как минимум, на этот момент, ей не нужны были ни ответы, ни другие люди – ей нужен был Семён. Только Семён. «Такое чувство, что я никогда не компенсирую ту кучу ресурсов, потраченную на своё существование. Поэтому я прихожу к выводу, что ключ к счастью лежит в том, чтобы быть законченным эгоистом. Заботиться о себе и о тех, кто случайно стал твоими друзьями. И никогда не думать о том, что вы проживаете свою жизнь, лишь тратя и поглощая ресурсы, и никогда не даёте ничего взамен. Когда люди осознают, что мир обретёт больше, если они покончат с собой, их философия переворачивается с ног на голову! Им приходится оправдывать своё существование, обманывая себя мыслью, что они делают что-то полезное».* Лёгкая грусть не пустила в душе корни, стоило услышать звонкий смех Мику и чуть более хриплый – Алисы, стало тепло и радостно: они не в вакууме, мир готов принять. Пришлось уговорить оставить клуб открытым: если двери будут закрыты и аппаратуру не удастся взять, Славя с Ольгой перевернут лагерь, найдут дезертиров и в лучшем случае будут принуждать присоединиться ко «всеобщему веселью», а так сами всё возьмут и не будут приставать. «Да и хоть раз что-то пропадало?» – неопределённо спросил Семён. Хатсуне как-то растерянно улыбнулась и покачала головой. Забрав гитары, компания отправилась на сцену заниматься главным из всего, что вообще есть в жизни, – радоваться ей. Как-то раз Вожатый слышал фразу, что эти редкие, ускользающие мгновения – и есть настоящая жизнь, а не те холодные, казённые цифры, что выбиваются на могильных памятниках и указываются в документах. – Хм, – Алиса, забравшись на сцену, села, свесила ноги и нежно, трепетно провела по струнам. Звук не то чтобы уступал её партии на электрогитаре, он просто был другой, и это нужно было брать в расчёт.– Спасибо, Мику, что настроила гитару, – тихо, стесняясь проявлять благодарность, произнесла Двачевская. Полуяпонка молча кивнула, чтобы не усугублять ситуацию, не дать подруге даже минимального повода снова выпустить иглы, которые неизбежно поранят не только окружающих, но и её саму. – Отдельное спасибо, что не против человечества, – прошептал Семён уже для себя шутку, которая то ли уже стала баяном, то ли должна была им стать – смотря как относиться ко времени. – Алиса! А раз ты уже на сцене, может, ты первая и исполнишь? Он наклонил голову и улыбнулся. – Это почему я… – и оборвала себя, увидев, как Вожатый подмигнул: причину он озвучил первым делом. – Ладно, подловил. Но с тебя причитается, – и тряхнула головой. – Замётано! – энергично ответил Семён. – Опять же, концерт на мне. Когда все заняли места и приготовились внимать, Двачевская с самодовольным видом, будто гордая кошка, сначала обвела пальцем контур деки. Только после этого пионерка начала наигрывать мелодию, сначала медленно, а затем разгоняясь. Наконец в музыку влился голос. Рыжая анархия, хвостик пистолетом. Мы с тобою встретились бесконечным летом. Неживое, серое на подлёте тает. Рыжая анархия не приемлет стаи. Пошлое и ложное – мимо, не пристанет. Просто всё, по-честному, словно спирт в стакане. Жизнь не чтобы прятаться, по углам ютиться – Колесо пусть крутится с треснувшими спицами! С отраженьем в зеркале мы порвали дружбу – Делаем, что хочется, никому не служим. С головою поднятой в завтра мы шагаем: Закалившись в пламени, сделаны из стали! Аплодисменты. Семён вспомнил отношения с Двачевской с тихой грустью и, прикрыв глаза и опустив голову, улыбнулся. Да, именно так – огонь, порыв, честность… и неловкости, вызванные непониманием и робостью. – Спасибо, – наконец произнёс вслух Вожатый. – Действительно, какой смысл прятаться от других и себя, если нужно жить? Ни возраст, который связывают с почтенностью, ни то, как это будет выглядеть со стороны, не стоят того, чтобы отказываться от пути к мечте. Пионерка закивала: да, это были они, её идеи. Впрочем, не это была любимая песня Семёна в исполнении Алисы, но больше её, видимо, уже никогда не послушать.* Если её на этот раз не посвятят другому… – Алис... Обычно у песен есть припев… – аккуратно обратилась Моника. Двачевская пожала плечами и ухмыльнулась. – Ну, я могу назвать причину, почему его нет конкретно здесь. Семён ухмылялся, то ли зная ответ, то ли чувствуя подвох и только предполагая (хоть и с достаточной вероятностью), что будет произнесено. – И? – всё же решилась спросить Моника. – Потому что мне насрать на правила! – она весло показала сначала язык, а потом и рокерскую козу. Как говорится, dixi*. Девушка спрыгнула со сцены и заняла место на лавочке – тут бы вальяжно развалиться после грандиозного номера, но не судьба: даже спинок не предусмотрено. – Думаю, мой черёд, – на удивлено медленно, чинно и вдумчиво произнесла Мику. Как только она заняла место, Семён затряс головой и непроизвольно сжал челюсти, будто попытался что-то укусить. – Ты видел то же? – шепнула Моника. – Разблокиро… э-э-э, и что-то дальше, – отозвался парень нерешительно. Скорость чтения. Минимальная. – «Разблокирована секретная поэма», – быстро пояснила японка. У неё абсолютно так же перед глазами мелькнула красная надпись без возможности принятия или отказа. Алиса на них шикнула и застыла: Мику начала петь а капелла. И, несмотря на отсутствие в руках у пионерки музыкального инструмента, воздух был как будто наполнен скорбным перезвоном колокольчиков. Кукла на полке. Острой иголкой Глазки пришиты Без капли жизни. В замкнутом круге. Дал бы кто руку. Нежно коснуться. Мне бы проснуться. Сшита красиво, Но не любима. Только для скорби. Лишь пылесборник. В замкнутом круге. Дал бы кто руку. Нежно коснуться. Мне бы проснуться. Как же неверно Без жизни с смертью. Сшита с любовью С привкусом боли. В замкнутом круге. Дал бы кто руку. Нежно коснуться. Мне бы проснуться. Жертва искусства. Вырвите чувства, С сердцем их выньте, Раз не взаимны. В замкнутом круге. Дал бы кто руку. Нежно коснуться. Мне бы проснуться. Мне бы проснуться. Не оглянувшись, Сделать шаг в завтра, Со сцены в правду. Пионерка сделал шаг словно в пустоту – со сцены и приземлилась мягко, по-кошачьи уверенно. Семён и Моника дрожали. – Мику! Мику, миленькая… – только и сумел произнести Вожатый, с тревогой смотря в печальные глаза девушки, в её усталое лицо, в то время как японка не могла издать ни звука. Волнение заставляло лишь беззвучно сглатывать, надеясь, что пионерка поймёт. Мику улыбнулась, чуть наклонив голову. – Что бы ни случилось, это прошло, это написанный текст, который уже не вымарать из книги, так что наше дело – лишь следить за тем, что мы думаем по этому поводу и что напишем дальше, – звонко отозвалась она с тенью грусти в голосе. Мику охнула, когда Моника прижала её к себе. – Милая… – прошептала японка наконец мягко. – У каждой истории есть начало и конец. Почти у каждой, – серьёзно произнёс Вожатый. Мику кивнула, на сосредоточенном лице уже высохли слёзы. – У каждой истории есть своя канва, синопсис, содержание, ключевые моменты, прологи и эпилоги. И нет такой книги, в которой при каждом новом прочтении не открывались бы вещи, на которые раньше не обращал внимания. У каждой истории есть начало и конец. Почти у каждой... – так же серьёзно, без тени обычной жизнерадостности отозвалась пионерка. – Ты ведь спела и почти напрямую сказала, что ты… – начала фразу Моника. – …бот. Часть программы лагеря, каждый раз в конце смены возвращающийся к начальной точке. Я верю в то, что когда «Совёнок» покинет последний человек, я смогу доехать на автобусе до райцентра и начать жить. Считайте это моей религией. Семён погладил девушку по макушке, сглатывая слёзы. – Считай меня пророком твоего будущего. – Нас, – поправила Моника. Бот Алиса безжизненно дожидалась окончания разговора, свесив голову на грудь. Семён лишь хмыкнул: это даже казалось, а не только было по своей сути вопиюще неправильным. – Я не понимаю, – обратилась наконец японка, – как ты умудряешься просто светиться от счастья и заражать им других, если всё так? Мику пожала плечами. – Думаю, если ничего не можешь изменить, стоит только жить дальше, назад и снова дальше, – на этот раз улыбка вышла вялой. – И я прекрасно знаю, что для меня не предусмотрен рут – даже контактов у меня меньше всего. Даже у Юли больше, пожалуй… или меньше? – пионерка наклонила голову. – Больше, но реже? Наверное, примерно так. Хотя она одна на все лагеря, так что бродить и встречаться ей ой сколько – я, наверное, к такому была бы не готова. Вожатый жевал губы и на вопросительный взгляд Моники быстро покачал головой. – Нет, я не знал ничего подобного. Девушка не выразила по этому факту ни недоверия, ни негодования. Может быть, так было даже лучше: раз в одной лодке, так до конца. Волновало совсем другое, но… Семён опередил с вопросом. – Ты знаешь Юлю?! Пионерка усмехнулась и отмахнулась, положив под щёку сложенные ладони. – Смешной! Конечно же, я её знаю. Неужели одна аниме девочка не знает другую аниме девочку – вокалоид не в курсе неко?! Мы ещё иногда общаемся даже. Например, Семёны нас могут застать у умывальников… «Да это ж когда вы, получается, бандой мой зубной порошок забираете! Одна отвлекает, другая вынимает. Ловко!» – …но ЮВАО слишком хорошо прячется, а у вас, Семёнов, чуть ли не отрицательное значение внимательности! Да что там – у нас с Юлей даже почти все «флажки» рутов общие, как выключатель – в одну сторону качнуть или другую. – Уголок рта Вожатого нервно дёрнулся. – Ну, да-да, прав, конечно, прав: у меня нет своего рута, своей концовки – она есть у Маши. А Маша… нет-нет-нет, концовка не стоит её пути, а ощущения так вообще двоякие. Фу такой быть вечно недовольной и напуганной. Фу такое проживать. Она отмахнулась. Семён кивнул. Откуда Мику, вообще, знает о Маше, её окружении и мыслях стоило спросить позже. Наконец свой вопрос задала Моника. – Милая, а как же ты при этом с катушек-то не слетела? Мику посмотрела удивлённо. – Вроде тех же Пионеров? – и перевела спокойный взгляд на Вожатого. Но ответил не он, а всё та же японка. – Вроде меня, – на этот раз Мику смотрела на Монику с удивлением. И та пояснила: – Зная, что нахожусь в симуляции и не имею своей собственной концовки, я у… – нет, слово «удалила» было верным только технически, но не в своей сущности, – убила подруг и уничтожила весь мир – всё, лишь бы получить того, в кого влюбилась. Мику весело отмахнулась. Такая реакция не подходила сказанному, зато соответствовала солнечной Мику. – Ой, не стоит оно того: все мужики – те ещё козлы! – а затем добавила робко: – Прости, Сёма, но… Он поднял руку, выставив вперёд открытую ладонь. – Всё нормально, я тот ещё козёл. И вдруг Мику ахнула и прижала ладони к скулам. – Ужас. Убить подруг и порушить всё. Кошмар! А применительно к нашему лагерю как это бы выглядело?.. Например, я бы пыталась тебя повесить! – и указала на Монику. – Или Алиса бы зарезала Лену! Или Лена порвала бы на мелкие кусочки Славю! Бр-р-р! И лагерь… если бы вдруг на моих глазах строения начали вдруг ветшать, сереть, разваливаться, а превращающиеся в теней люди – просто исчезать… Я бы с ума сошла! Вожатый отвёл взгляд. Если вместе с Моникой они прошли хоррор, то разрушающийся лагерь перед тем, как Семён с Юлей активировали «окончательную концовку» и смогли прихватить на автобусе девочек и немало Пионеров, пожелавших вырваться, видел он сам.* – В общем, всегда буду рада видеть вас, особенно в музклубе! Мику улыбнулась и тряхнула головой, отчего длинные хвостики закачались подобно маятникам Фуко.* Но если те всего лишь подтверждали, что Земля продолжает крутиться, то она – что жизнь продолжается. – Ты потрясающая! – заявила Алиса и подмигнула. – А чем ты нас порадуешь, Сёмыч? – девушка потянулась, будто отходя ото сна. Возможно, программа маскировала летаргию во время разговора именно так. Вожатый привалился спиной к сцене и наиграл мелодию, после чего запел, прямо из середины. Я не люблю безнадежности спин, Верю в энергию лиц, Против движенья иду один, Нарушив условность границ. Эта песня нравилась Алисе, но для Семёна она сочеталась с собственным опытом не вся, ой не вся. Там есть все, только нет души, Вместо росы белый жемчуг дрожит, Робот птиц восковых сторожит, Сад всем диктует законы. Думать о будущем нет причин, Прошлая жизнь под контролем машин, Ты выходишь из сада живым, Но в сердце мёртвая зона.* Да, именно так – он вошёл в этот роковой сад и обжёгся. Уж слишком много у местных роз оказалось шипов. Хотел бежать – и оставил внутри за оградой часть души. Между тягой к будущему и беззаботной жизнью по обыкновению он выбрал странное ничто. Только прихоть жестокой судьбы дала шанс на другую, счастливую жизнь. Моника. Конечно же, причина и ответ на всё – Моника. Только Моника. Из размышлений вывел голос Алисы. – Звучит интересно, но рвано – будто это не вся песня, а только… Вожатый кивнул. – Часть. Оно самое. – Твоя? – с интересом спросила Двачевская. На этот раз Семён признался без рисовки, чистосердечно. – Неа. Одной группы. «Ария». Мне как-то товарищ сказал, что слушаю я очень уж разную музыку – и для сорокалетних бородатых байкеров, и для девочек-школьниц. Впрочем, какая разница, если нравится? Алиса с улыбкой пожала плечами. Мику посмотрела исподлобья, с деланной строгостью, а потом подмигнула. – А я знаю, из какого альбома. Только он… – хитрая улыбка, – только готовится к выпуску, на сентябрь назначен выход.* Вожатый подмигнул в ответ, и лишь через пару секунд Моника сообразила, что за игры у них относительно песен из будущего. – Но играть, думаю, стоит другие песни. Добрее, оптимистичнее и местами энергичнее. Кто-то знает, что такое катарсис? Моника щёлкнула пальцами, но вперёд неё ответила Алиса. – Ну, нечто типа озарения, очищения, разрешения конфликтов. Семён улыбнулся и кивнул. – Молодец. Двачевская подбоченилась. – Ну, я ж не какая-нибудь некультурная алкашка! – Безусловно, – подтвердил Вожатый. – Я алкашка вполне культурная! – рассмеялась она. Моника неодобрительно покачала головой. Семён поморщился. – Ты водку-то в жизни не пробовала, – сурово произнёс он. Пионерка поджала губы и сцепила руки под грудью, приняв после разоблачения побитый вид. – Пойми: доброта – не слабость, неиспорченность – не признак малолеток. Курить, пить и ругаться матом легко можно научиться, но зачем вымывать из себя всё доброе, изначальное, светлое? – голос становился всё тише. Прикрыв глаза, Вожатый поднял голову к ненастоящему небу, где приютились не только знакомые созвездия, но и тот же Южный Крест, который, как известно, последней славы не соберёт.* Алиса положила парню руку на плечо. – Я постараюсь. И запомнить, и жить. Он кивнул. Некоторое время подбирая мелодию, Семён наконец запел. Вновь горизонт мглою объят, В бездне морей догорает закат. Стихий оскал, прочь паруса. День пришел, пробил час, Но ты знал, ведь он зло. Призрачный свет, что вел корабль мой Сквозь бури невзгод, сквозь рифы потерь. Седой океан чёрным демоном стал, Смерть обнажила клыки мертвых скал. Кровь на губах, волю в кулак – Этот бой принял ты, он последний, пусть так! Призрачный свет, что вел корабль мой Сквозь бури невзгод, сквозь рифы потерь, Пусть светит он безумцам, жаждущим Свободой дышать и верить в любовь! Пусть светит он, пусть укажет путь к небу тебе и мне! Призрачный свет, что вел корабль мой Сквозь бури невзгод, сквозь рифы потерь, Пусть светит он безумцам, жаждущим Свободой дышать и верить в любовь. Верить в любовь...* Из-под сомкнутых век потекли слёзы, и Моника тихо прижалась. На концерте будет их катарсис.